я и уда

Мужчина склонил голову вбок, провожая взглядом карнавал снежинок, что кружат в причудливом танце, нарядные. Снежный полог устилает тонким слоем пожелтевшую траву и грязный асфальт. Хотелось верить, что зима принесет в себе что-то волшебное, а не только лютый холод и выжженное под грудной клеткой сердце. Впалые щеки порозовели, а кончик носа стал красным. Мужчина, как мог, постарался закутаться в ворот куртки, но от холода это не спасало вовсе. Вечернюю тишину зимнего вечера нарушали только звон вилок о тарелки и негромкие переговоры пациентов. Деревья остались совершенно обнаженными, словно молодые девушки в первую брачную ночь. Стволы тихо поскрипывали в тон рассекаемому воздуху, когда очередная снежинка появлялась откуда-то сверху, мягко, по нескольку раз переворачиваясь, падая в сугробы, что едва достигали щиколотки. Мужчина сжал пальцы, стараясь спрятать оледеневшие конечности в рукава своей куртки. На его ресницы попадали маленькие пушинки, что тут же таяли, в прощальном жесте скатываясь мертвой слезинкой по его лицу. Мужчина выдохнул облако пара. Неожиданно его покой нарушил кто-то лишний лично для него, но будто гармонично вписывающийся в тихий вечер, где сгущались сумерки. Вдали, там, где мужчине уже и не вспомнить бесконечных дорог, вспыхивали неяркие огоньки, пробивающиеся тусклым светом сквозь снежную завесу. Кто-то стоял за спиной и тихо выдыхал на свои ладони, потирая их между собой, согревая. У мужчины вся макушка была в снежинках. Он не выглядел опасным, он выглядел… одиноким. К.Т. снял со своей шеи красный вязаный шарф и повязал его на шею мужчине, что вздрогнул от неожиданности и страха. — Я тебя напугал? Прости, — мягко улыбается К.Т., присаживаясь на корточки рядом. Мужчина напрягся, впираясь взглядом в кремовое пальто и россыпи снежинок на тонких плечах. К.Т. сидел рядом с ним, не с детьми, которых отчаянно хотелось придушить от ревности и борьбы за такое нужное внимание. А теперь на его шее покоится шарф, что пахнет тонким шлейфом сакуры. Снежинки запутались в волосах К.Т. Мужчина хочет спросить: «Зачем мне твой шарф?», но К.Т., словно прочитав мысли, повернулся к нему со все той же улыбкой, от которой сердце галопом заходилось. — Оставь себе. Пусть это будет рождественский подарок для тебя, — он кладет свою узкую ладонь с невероятно длинными пальцами на его, шершавую, и мягко сжимает, будто ему не противно. А ему вовсе не противно. Только мужчина думает иначе, и ярость расползается поглощающей тьмой по венам. — Меня зовут К.Т., — представляется он, словно мужчина и сам этого не знал. Он вырывает, как может и насколько позволяют связанные кисти, ладонь из тепла. В глазах К.Т. — недоумение и… какая-то детская обида, но он тут же прячет ее под улыбкой, что краше, ярче солнца во сто крат. Мужчина почти жмурится от его света, но отводит взгляд на небо, где ни единой звезды, только бесконечный снежный мрак. Снежинки больше не кажутся чем-то прекрасным. Они тонкими острыми льдинками режут его лицо, а запах сакуры наполняет сознание не легкостью, тяжестью. И он бы с радостью сорвал треклятый шарф с себя, если бы мог. Но он не может. Не потому, что связан, а потому, что рука не поднимется. — Я часто вижу тебя, — вновь говорит К.Т. — Ты ведь любишь сидеть под яблоней и смотреть, как я разговариваю с детишками, правда? — мужчина краем глаза смотрит на К.Т., но тот улавливает его взгляд, и улыбается шире прежнего. Мужчина бы рад прогнать его, да только голосовые связки давно атрофировались, он забыл уже, как это — слышать собственный голос. Это стало чем-то призрачным, существовавшим так давно, что казалось неправдой, вымыслом. А К.Т. тем временем вновь сжал его ладонь и, заглянув в глаза, пообещал: — Еще увидимся. Холод окутывает липким одеялом. У Тэхена закоченело абсолютно все тело, но он физически не может распахнуть глаза. Он не помнит, сколько был без сознания. Кажется, целую жизнь. Он лежит на чем-то твердом и ледяном, всей поверхностью кожи чувствуя покалывания из-за низкой температуры. Кровавые лучи заходящего солнца даже не пытаются согреть, скользя, словно сканируя, по его обнаженному телу. Тэхен распахивает сухие губы и тихо стонет, отчаянно нуждаясь хотя бы в маленьком глотке. Язык превратился в наждачку, а ротовая полость и того иссохла. — Хочешь пить, принцесса? — почти ласково спрашивает голос, что некогда был знаком. Он шептал ядовитой патокой в его ухо, его голосом кто-то называл Тэхена шлюхой в голове, он отпечатался не выводимым ни одной кислотой пятном на обратной стороне черепной коробки. Тэхена прошило высоковольтным разрядом. Он распахнул глаза, на не слушающихся руках пытаясь отползти. Он абсолютно голый лежал на полу чонгукова кабинета, а тот, словно пантера, ходил из стороны в сторону, сжимая в пальцах стеклянную бутылку, где волнами кружилась янтарная жидкость. — Давай, я помогу тебе, — едко улыбается мужчина, подходя к дрожащему мальчику. Тэхен трясется, словно осиновый лист, что едва держится при сильном порыве на ветке. Чонгук присаживается перед ним на корточки, не обращает внимания на слабые сопротивления, и, приставив горлышко бутылки к его губам, заставляет пить. Тэхен кашляет и давится, пытаясь отпихнуть ослабшими руками Чонгука от себя, но тот лишь крепче держит пальцами за затылок, насильно вливая в рот горькую жидкость. — Вот, умница, — ухмыляется Чонгук, убирая бутылку и за волосы отталкивая Тэхена, согнувшегося пополам и судорожно кашляющего, от себя. — Тебе понравилось? Вместо ответа Тэхен начинает плакать. От Чонгука не спрятаться, не убежать, даже умереть нельзя — достанет с того света, разложит перед собой полуживой труп и продолжит трапезу, впиваясь острыми зубами в его плоть. Тэхен больше ничего не может. Он плачет от безысходности, закрывая лицо ладонью и сворачиваясь в позу эмбриона. Он хочет вцепиться зубами в швы на своих руках, распороть их до самого локтя, чтобы замарать своей кровью дорогое покрытие чонгукова кабинета, начищенные до блеска туфли и его ебаную прогнившую душу. Тэхен сдался. Он безвольно опустил руки, позорно рыдая в голос у его ног. — Хотел сбежать от меня, сука? — скалится мужчина, отрывая тонкие ладони от зареванного лица. Он провел кончиком языка по своим губам, слизывая капельки оставшегося алкоголя, и склонил голову вбок. — Да только ты никогда не сможешь убежать. Сколько не беги, ты придешь ко мне. Я тебя из-под земли вырою, раскрошу твой гроб и буду измываться над разлагающимся трупом. Ты никогда, никогда, никогда, сука, не убежишь от меня. Тэхена по лицу бьют слова-пощечины, что впиваются в сердце тупыми гвоздями. Чонгук не скупится, посильнее вбивает их прямо в грудную клетку, а после слизывает невидимую тэхенову кровь со своих губ. Мальчик замирает, пустым взглядом смотря куда-то в окно. Бесконечный снежный круговорот врезается в окно, желая пробраться внутрь. А Тэхен желает выброситься из этого окна. Первый удар в солнечное сплетение выбивает воздух из легких. Мальчик не пытается сделать вдох, он бы рад задохнуться. Чонгук бьет в грудь, в живот, по бедрам, заставляя Тэхена сжиматься в беззащитный комок под своими ногами. Чон сжимает пальцы в кулаки и утробно рычит, не получая ответной реакции. Тэхен просто лежит, ожидая, когда мужчина даст команду умереть. Поверх синяков, что начали бледнеть, начали наливаться новые. Алкоголь обжег горло ядовитой смесью, которую отчаянно хотелось содрать вместе с эпителием. Чонгук вновь склонился над ним, туго застегивая на хлипкой шее ремень. Он намотал его на кулак и потянул на себя, заставляя Тэхена с хрипом подняться следом. — Хороших сук нужно держать на поводке, — рычит Чонгук, хватая Тэхена за локоть и рывком поднимая к себе. Он его волочет к кофейному столику, который пришлось заменить после не очень приятного инцидента. Чонгук резко отпускает его, заставляя больно упасть на колени. Ремень на шее душит тугой удавкой. Он дрожит от холода, не от страха, что вроде и должен расползтись змеей по телу, обвивая конечности, но все не приходит. Тэхен смирился. Он больше не боится. Чонгук сдирает со своих плеч пиджак, бросив его на пол. Тэхен в прострации смотрит на стеклянную поверхность столика, где рассыпается белый порошок толстыми дорожками. Запах, что выветрился из головы, вновь подступает к сознанию. — Давай, — выкрикивает Чонгук, дергая ремень, туже затягивая петлю. Тэхен кашляет, цепляясь пальцами за впившийся в кожу ремень. — Ты же любишь это, шлюха. Давай. Попробуй, вдохни его. Самый качественный. Самый лучший, для тебя, принцесса. Чонгук встал на колени позади Тэхена, проведя языком по открытой коже и крепко сжимая зубы, оставляя свою метку. Тэхен всхлипнул, упираясь ладонями в поверхность стекла, отталкиваясь. Его ладони испачкались белым порошком, что никогда больше не сможет стереть. — Пожалуйста, не надо, — задыхаясь, хрипит Тэхен. Чонгук зарычал, впиваясь зубами в его плечо. Теплая кровь брызнула, заполняя его рот теплой жидкостью, что вкуснее самых дорогих вин. Чонгук с жадностью глотает, не обращая внимания на крики и слабые трепыхания Тэхена, пытающегося извернуться в его руках, чтобы уйти от звериного укуса. По его лопатке потекла струйками кровь, огибая изящные изгибы, по которым Чонгук так изголодался. Тэхена хотелось убить, загрызть, разорвать, отодрать на ледяном полу так, чтобы он задохнулся, захлебнулся своими стонами, чтобы умер, сдох, как дворовая шавка. Чонгук сгребает порошок ладонью и прижимает ее к лицу Тэхена. Тот задерживает дыхание, на сколько может, но не выдерживает, жадно вдыхает необходимый воздух и давится, когда слизистая пачкается в ангельской пыли. Неровные дорожки слез смывают порошок с его лица. Чонгук довольно скалится, облизывает кровавые губы, и дергает подбородок Тэхена влево, жадным поцелуем вгрызаясь в его рот. Кокаин разносится артериями-реками по организму. В мозгу флэшбэками вспыхивает момент, когда многочисленные браслеты звенели, ударяясь друг о друга, а Чонгук прижимался грудью к его мокрой спине, как сейчас. Они сплетались языками в безумном танце, где каждый хотел забрать главную роль себе. Чон рычал в поцелуй, стискивал пальцами тэхенову шею поверх ремня, и ему все было мало. Тэхена хотелось вдохнуть в себя, как самый дорогой в мире наркотик, как кокаин, кодеин, метамфетамин, героин — личный сорт, который только для Чонгука. Его так ведет, словно он обдолбался лсд и запил сверху водкой. Яркие вспышки горели перед глазами, Тэхен — невероятно непослушный мальчик, которого хотелось до почти порванной ширинки. Тэхен бесил, распалял, раздражал, заводил, убивал, воскрешал — тот Тэхен, что под кокаином сейчас готов сам расставить свои невозможные ноги. Чон повалил его грудью прямо в порошок, заставляя цепляться пальцами за край столешницы. Тэхен жадно вдохнул еще одну дозу, выпячивая задницу напоказ. Чонгук пожалел его, почти три недели не давал о себе знать, чтобы дать породистой суке, что испортили по его приказу, зализать свои раны, но больше не мог терпеть. Ему нужно, жизненно необходимо ощущать эту дрянь, что извивается под ним, рядом с собой, плавится от горячих рук и просит больше, когда Чонгук проезжается сочащейся головкой между подтянутыми половинками. Им обоим будет больно, но Чон как никогда ощущал жажду сладкой боли, когда тэхенова кровь вновь брызнет. Первый толчок заставляет Тэхена закричать во весь голос. Он пытается соскользнуть с его члена, но Чонгук перехватил его поперек талии, короткими грубыми толчками врываясь в такое желанное тело, что в глаза врезаются осколки разбитых звезд. Тэхен кричит беспомощно, хрипит что-то ему одному понятное, и замирает, когда Чонгук прикасается губами к его уху, посасывает мочку и шепчет сбито: — Ты должен принять всего меня. И Тэхен принимает. Прокусывает ребро ладони до мяса, но терпит, пока Чонгук не войдет в него до упора, а после расслабленно выдыхает. Адская боль разрывает нутро, усиливается в миллионы раз, когда Чонгук начинает двигать бедрами быстро, грубо, рвано, втрахивая его в кофейный столик. Тэхен кричит то ли от невыносимой боли, то ли от дьявольского удовольствия. Трупный червь, названия которому Тэхен не знает, разъедает грудную клетку, когда Чонгук близко настолько, что они почти сливаются душами. Тэхен сумасшедший, он точно лишился последней горстки здравого смысла, но двигает бедрами навстречу, позволяя Чонгуку сжирать себя заживо, без наркоза. Тэхен сгорает свечой в его руках, плавится, растекается, вытирает своей грудью порошок, кричит так, что уши закладывает. Чонгук упивается. Он резко выходит из разгоряченного тела и переворачивает Тэхена на спину, чтобы видеть весь спектр непередаваемых эмоций, и вновь входит в его тело. Мальчик выгибается до хруста позвонков — гибкая, пластичная кошка. Чонгук позволяет Тэхену вцепиться острыми ногтями в свою спину, царапая до наливающихся кровью царапин. Они словно два вампира впились друг в друга, вгрызаясь зубами в плоть. Чонгук провел языком по чужой груди, слизывая порошок, и закусил шею у основания, стискивая зубы, пока не потекла желанная кровь. Волосы Тэхена разметались по столику, впитали в себя кокаин, Тэхен весь в кокаине — порочный ангел. Чонгук остервенело трахает его, натягивает на себя, Тэхен срывает глотку от того, как больно, как хорошо, как хочется умереть, как хочется жить, как хочется убить Чонгука, как хочется любить его. Тэхена выворачивает, разрывает сухожилия с тупым треском, дробит грудную клетку. Ремень распустился на его шее, болтаясь свободно. Чонгук впервые доводит Тэхена до исступления самостоятельно. Он крепко обхватывая член, что трогательно прижался к животу, даже не пытается быть нежным — такими же грубыми движениями дрочит, пока вытрахивает из Тэхена душу. Он сошел с ума или, наверное, умер, но Тэхен кричит, кричит, кричит. Ниточка слюны течет по его подбородку, кровь тонкой змейкой сползает по шее на стол, перемешивается с кокаином, который Чонгук обязательно вдохнет до разрыва Вселенной, что сконцентрировалась в одном мальчишке, перед глазами. Мужчина изливается в хрупкое тело, натянув Тэхена на себя до упора. Тэхен вцепился ногтями в чужую спину, стиснув зубы до скрежета, и излился следом в его кулак. Чонгук завалился на него сверху, сбивчиво дыша. Юнги набирается смелости, пока Намджун ведет его к лифту. В частых отражениях он ловит себя, перепуганного. Его мятные волосы красиво уложены, худые ноги плотно облегают узкие джинсы, на торсе — накидка в сеточку на абсолютно голую кожу, и плевать, что на улице собачий холод. Юнги сгрыз ногти под мясо, кое-где скопились капельки багровой крови. Намджун ободряюще улыбается и хлопает по плечу. — Все получится, — тихо говорит он, когда они заходят в лифт, и нажимает на кнопку самого последнего этажа. Юнги не отвечает, только коротко кивает. У него в груди скручивается мерзкий липкий узел, словно спиралью стягивая легкие — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он сам идет в логово зверя, сам подписал себе смертный приговор, от которого ни одна из сторон не имеет права отказаться, и все, что ему остается — надеяться/молиться, что Кииоши его не узнает. Юнги бросил короткий взгляд на спокойного Намджуна, который насвистывал какую-то незамысловатую мелодию. Когда он толкает дверь в кабинет, в небе раздается гром. Намджун прикрывает Юнги собой, а тот не спешит выходить из тени. Вся напускная уверенность испаряется вмиг, оставляя после себя лишь звенящую пустоту и наполненное яростью тело. Юнги сосредоточивает взгляд на собственных пальцах, что стискивает в кулак. Намджун слегка кланяется, когда Чонгук отрывает взгляд от бумаг, что держит в руках. Юнги слышит, как листы с тихим шорохом опускаются на стол, и Чонгук, взяв в пальцы пузатый бокал, вопросительно вскидывает брови. — Господин, я подумал над кое-чем, — начал Намджун. — Поскольку Вы были слишком напряжены в последнее время, я подумал, что Вам неплохо было бы отвлечься. — С каких пор ты начал думать за меня? — холодно интересуется Чон, отпивая бренди. — Очень самоуверенно с моей стороны, — кивает он. — Но я подумал, что эта конфетка может Вам понравиться, — на этих словах Намджун поворачивает голову к Юнги, одним взглядом приказывая выйти вперед. Юнги повинуется. Почти на негнущихся ногах он выходит из-за спины Намджуна, поправляет пафосно выкрашенные волосы, надеясь скрыть то, как дрожат руки от желания вцепиться ему в глаза. Мину от одной мысли, что вскоре ему придется лечь под этого урода становится тошно. Чонгук скользнул взглядом по плавным очертаниям худого тела. Из-под черной сетки выглядывали ребра и ореолы потемневших сосков. Чонгук облизал губы, припадая к краю бокала. — И как тебя зовут, конфетка? — Мое имя — Шу… — Юнги впервые опустил взгляд, и сердце зашлось галопом. К горлу подступила склизкая ненависть, которой хотелось обжечь ебаный мир. На полу, привязанный к темному столу, лежал Тэхен. На его шее зияет ошейник с подвеской, на которой выбито — К.Т. Юнги вскинул голову, до скрежета сжимая зубы. Чонгук ухмыльнулся, переведя взгляд на бессознательного Тэхена. Рядом с его лицом стоят две именные миски — с водой и собачьим кормом. — Тебе понравился мой питомец, куколка? — спросил Чонгук, подавшись вперед и упираясь локтями в стол. — Можешь погладить, но только аккуратно. Он может укусить. У Юнги в глотке застряли все заученные слова и фальшивые эмоции. Желваки играли на его лице. Он желал вписать свой кулак в рожу, что улыбается самодовольно, распивает дорогой алкоголь и может думать, что это в его власти — играть с людьми по своим правилам. Он сделал Тэхена не то что игрушкой, он заставил его закончиться, как человека. Как Ким Тэхена, оставив после себя лишь выжженные на сетчатке инициалы К.Т. и ошейник на его шее. Юнги хотелось крушить. Разнести этот кабинет к чертям собачьим, снести это здание, забетонировать и похоронить под ним Чонгука, у которого бесы плясали на дне зрачков, когда у Юнги ноздри от злости раздувались. — Его зовут Шуга, господин, — вмешался Намджун, вновь отталкивая Юнги за свою спину. — Шуга, значит? — улыбнулся, осушив свой бокал одним глотком. — Я проверю, насколько сладким ты можешь быть. Юнги вспыхивает, дергается вперед, но Намджун крепко сжимает его запястье. Уши заложило яростью, которую ни выпустить, ни проглотить — теплится в сердце ядовитым комком, разъедает, уничтожает, с каждым биением все дальше, все больше разносится по организму, впитывается в каждую клеточку, заставляет ненавидеть. Чонгук говорит что-то еще, Намджун отвечает с фальшивой улыбкой, а Юнги не может. Ему кажется, что он сейчас умрет, взорвется от переполнявших эмоций, ударной волной снесет это место к хуям, бульдозером сравняет с землей, сломает каждую косточку в теле Чон Чонгука, сожжет и развеет прах над морем. Юнги отрывает взгляд, которым мог бы прожечь дыру, от Чонгука, и смотрит на Тэхена. А Тэхен смотрит на него в ответ. Соленые слезы капают с его глаз алкогольного цвета. Юнги видит, как в нем взрывается Вселенная, бесконечные просторы космоса, распадается на триллионы осколков, и впивается в душу. Юнги здесь. Все, что сделал Тэхен, было зря.