я и уда

Прикосновения Чонгука — раскаленная лава. Юнги чувствует, как кожа расползается, морщится под его пальцами, оставляя после себя уродливый ожог. Чонгук берет его грубо, даже не потрудившись подготовить — ебанутый садист. Мин захлебывается ненавистью — на самом деле стоном. Он царапает короткими ногтями стол, пока Чонгук рычит за его спиной, вгрызаясь зубами в острые плечи. Чонгука не ведет от Шуги, он — лишь замена сломанной любимой игрушке, что лежит, забытая, возле стола, отказавшаяся от собачьего корма и воды. Умирает, гордый или сломленный — Чонгук пока не решил. Тэхену даже героин не нужен, он видит космос перед глазами и без него. Шуга — хрупкий, бледный, пахнущий мятой и сносящий крышу своей неподдельной ненавистью, которую Чонгук топит в его блядских стонах. По его лопаткам течет багровыми реками кровь, которую Чон ловит языком, жадно упивается. Она на вкус не та, что тэхенова — сладкая, похожая на собственный сорт героина, она — железная, пропитанная обжигающей ненавистью, что остается терпким осадком на языке. Чонгук ухмыляется, берет Шугу за бедра, и вбивается по самые яйца, оставляя крепкие шлепки на хлипкой заднице. Шуга напоминал Тэхена хрупкой утонченностью, и если бы не было ее — он был бы выброшен на улицу ненужной тряпкой. Чонгук резко переворачивает его на спину, чтобы отчетливо видеть, как ярость плещется на дне черной бездны, как Шуга до скрипа сжимает зубы, чтобы не выпустить очередной стон. Мужчина позволяет ему растерзать свою спину кровавыми полосами, а после впиться в шею, пока он изливается внутрь его тела. Тэхен приподнимает свинцовые веки. Он в холодном кабинете совершенно один, раздетый догола и с противно звенящим ошейником, что впивается в кожу до красной полосы. Губы пересохли и лопнули, на треснувшей кожице запеклись капли крови и корочки на многочисленных ранках. Мальчик пытается приподняться хотя бы на сантиметр, но тут же валится на пол, больно ударяясь головой. Противные слезы вновь и вновь накатываются на глаза, и Тэхен не может их удержать. Ему не нужно быть гением, чтобы понять — Юнги с ним. Юнги с монстром, от которого Тэхен так рьяно его защищал, укрывал собой, позволяя терзать свое тело острыми когтями льву, разорвавшему антилопу. Сокджин сидит рядом с ним, пропускает его давно не мытые волосы сквозь пальцы, и не спешит морщиться. Он улыбается. Они, наконец, вдвоем. Чонгук лежит на животе, согнув руку в локте и, кажется, спит. Юнги думает о том, как это неправильно, но не спешит подниматься с кровавого шелка, не признавая самому себе, что боится. Боится разбудить зверя, боится нарваться на штырь его злости, боится сделать оплошность. Он словно стоит на краю — одно неверное движение, и он сорвется в пропасть, на дне которой многочисленные пики, что разорвут Юнги на маленькие составляющие. Он еще не готов сорваться. Он мысленно возвращается к мальчику, что совсем один, голоден и холоден, что Чонгук называет своим питомцем. И его хотелось убить. Мин думает, как бы он мог подобраться к Тэхену ближе. Как бы мог сорвать проклятый ошейник с его тонкой шеи, взять на руки и унести, чтобы потом снести стеклянное здание, где на последнем этаже расположился Бог-самозванец, а его самого похоронить под пеплом мира, что он сам построил. Юнги медленно поворачивает голову к Чонгуку, спина которого равномерно поднимается и опускается. Ненависть, что мерзким комком прожигает грудную клетку, умоляет взять подушку и накрыть ею его умиротворенное лицо. Юнги тихо — слишком шумно в сонной тишине — выдыхает через нос. Чонгук играет в только ему одному понятную игру, и Юнги это пугает. Он не может понять, что движет Чонгуком, что заставляет его оставить очередную подстилку в своей постели после секса. Парень соскальзывает с постели на пол. Ступни холодит паркет, а кровать неприятно скрипит — или только ему одному так кажется — непозволительно громко. Поджав губы и зажмурившись, словно это снизит уровень шума до минимума, Юнги встает, оттолкнувшись от кровати, и тут же оглядывается на Чонгука, который даже не пошевелился. Он медленно, по-лисьи ступает по паркету, ищет в кромешной темноте свои вещи, и боится споткнуться обо что-то и полететь вниз. Лунный свет освещает широкую тумбу, что невольно притягивает юнгиев взгляд. Он вновь оглядывается на Чонгука, но тот даже не подает признаков жизни, и подходит ближе. На тумбе, среди многочисленных колец, часов и подвесок, стоит фотография, которую Юнги берет в пальцы. Со снимка на него смотрят двое людей — улыбающаяся женщина и серьезный мужчина, улыбка которого смотрится неправильно на волевом лице. Родители, понимает Юнги. У такого монстра могут быть родители? Он тихо хмыкает и ставит фотографию на место. Над тумбой висит деревянное распятие. Иисус блестит своим взглядом в лунном свете, и Юнги отводит взгляд. Юнги не успел рассмотреть квартиру целиком — кажется, она была огромной, что целой жизни не хватит для этого. Кухня, столовая, коридор, гостиная и спальня — ему о таком лишь мечтать в его однушке. Он на ощупь продвигался вдоль стены в поисках ванной и, наткнувшись на дверную ручку, попытал удачу. Свет тут же вспыхнул, и Юнги заскочил внутрь, унимая бешено колотящееся сердце. У него было ощущение, что это не свет вспыхнул, а сирена завыла на всю округу, и сейчас Чонгук придет, чтобы растерзать его своими клыками. Но ни через минуту, ни через две, ни через десять он не пришел. Юнги распахнул зажмуренные глаза, и на цыпочках подошел к раковине, рассматривая в отражении огромного зеркала свою усыпанную кровавыми засосами кожу и испещренные укусами-царапинами плечи. Юнги хотелось блевать от самого себя. Хотелось забраться в душевую кабину и оттереть собственную кожу, лишь бы не видеть чужие метки. Он вцепился пальцами в раковину до побеления костяшек, и низко опустил голову. В голове вспыхнула фраза, которую Юнги не мог воспринять тогда, но сейчас, как назло, она на реплее крутится в голове — «Не думаю, что ты представляешь то, что ему пришлось пережить ради тебя». И он действительно не может представить. Не может представить, как терзали его родное тело, его родную душу, как зверь измывался над легкой добычей, что сама шла в руки, защищая то, что ей дорого, и Юнги хотелось упасть на сбитые колени, крича во все саднящее горло. Тэхен с другими взглядами на жизнь, не заботящийся о собственном здоровье, употребляющий наркотики в любое свободное время, ложащийся под каждого, кто готов заплатить — шлюха, на первый взгляд. Но Юнги смотрел дальше, глубже, не искал ему оправдания, хотя иногда очень этого хотелось, он просто… принимал его. Деньги Тэхена, которые теперь едва ли служили больше, чем просто бумажками, больше ничего не значили. Его жизнь в руках Чонгука, и от него невозможно откупиться золотом. Только своими избитыми, кровоточащими душами. Юнги тяжело вздохнул. Он поднял взгляд в зеркало, замечая часы, покоящиеся на раковине. Поднимая их на уровень своих глаз, он удивленно вскинул брови. Ничем не примечательные часы, выкрашенные золотистым цветом, с маленьким нарисованным цветочком поверх стекла циферблата. Мин отложил часы на место, и его словно током прошибло, одним толчком перенося на несколько месяцев назад. Рыжий паренек, что так часто был в Притоне, что так по-детски смеялся рядом с Джей-Хоупом, прикрывал рот с неровными зубами ладонью, а на его запястье — часы, где нарисован маленький цветочек некой Тиен. Джей-Хоуп, что нервно ходил по его обшарпанному кабинету, грыз ногти под мясо и рассказывал о Чимине, что так долго не появлялся дома. Парень отшатнулся от раковины, словно от чумы, и прижал ладонь ко рту. В его голове на безумной карусели кружились догадки, что стальными тисками сжимали грудь. Юнги не мог оторвать взгляд от часов, словно они могли дать ему разгадку на один-единственный ответ — где Чимин? Но он сомневался, что хотел знать ответ. В голове всплыл Хоуп, что с ума сходит, порывается искать его подобно известному сыщику, да только ухватиться не за что — пропал бесследно, словно его никогда и не было на планете Земля. А теперь его часы лежат на раковине в доме Чонгука, и Юнги не знает, что ему делать. Он не может сказать об этом Джей-Хоупу и не может не сказать. Он не может спросить об этом у Чонгука и одновременно не спросить. Единственное, что сейчас кажется ему правильным — пойти к Намджуну. Свет погас. Юнги судорожно выдохнул, дергаясь. Темнота обступила липкой жижей, которая проникала в поры, разносилась венами и впитывалась в кровь. Желудок неприятно свело непонятным страхом, что, цепляясь изнутри за грудную клетку острыми когтями, подбирался к горлу. Сердце зашлось галопом, словно сумасшедшее. Мин хотел было дернуться, чтобы выйти из замкнутого пространства, как на его талию легли обжигающие ладони, а в шею ударило дыхание. — Веселишься без меня? — хрипло спрашивает Чонгук, пересчитывая пальцами ребра, оглаживая втянутый живот и выпирающие тазобедренные косточки. — Разве я позволял тебе покидать постель? — Простите, — сглотнув мерзкий комок, шепчет Юнги. — Почему погас свет? — тихо спрашивает он, пока Чонгук татуировками набивает на нем свои поцелуи. — Потому что ты увидел то, что не должен был, — говорит Чонгук, а у Юнги сердце ухает куда-то вниз. Юнги кидает свою кожаную куртку на скрипучий диван, и сам падает туда же. Он откинулся на спинку и потер глаза, что горели праведным огнем. Ночью поспать так и не удалось — Чонгук отпустил, вернее вышвырнул, лишь на рассвете. Юнги почувствовал себя дворовым щенком или как минимум шлюхой, которую использовали на эту ночь, а после выкинули за ненадобностью, и от этого огонь в сердце только распалялся, словно Чонгук в него подливал бензина. В оконную раму без стекла неимоверно дул ледяной ветер, который считал изнутри органы. Он обнимает себя за плечи, кутаясь в горловину толстовки, и подтягивает колени к груди. Голова словно заполнилась жидкой кашей — мысли ускользают сквозь пальцы, оставляя после себя лишь звенящую тишину. Джей-Хоуп, хрустя осыпавшейся штукатуркой, присел рядом, низко наклонился, упираясь локтями в колени, и опустил голову. Юнги не открывал глаза, чтобы понять его — запах дешевых сигарет и недавно выпитого алкоголя выдавал с потрохами. У Хоупа на языке один вопрос, который Юнги чувствует почти ментально, но ответа дать не может. По крайней мере не сейчас, не в данную секунду, когда снежинки украшают обшарпанный пол. Юнги двигается к нему ближе, обнимает за талию, а Джей-Хоуп обнимает его за плечи, утыкаясь носом в мятную макушку. — Его нет слишком долго, — шепчет он, прижимая Юнги к себе. Мин бы и рад сказать, что скоро Чимин найдется, но чувство лжи не покидает его, грызет изнутри отточенными зубами и точит когти о его ребра. Поэтому Юнги молчит. Он сжал тонкими бледными пальцами хоупов подбородок, и поднял его лицо к себе, невесомо касаясь губами. Джей-Хоуп только углубляет поцелуй, впивается в него, точно утопающий в спасательный круг и не отпускает, даже когда первые солнечные лучи касаются его истертых ботинок. Перед Чонгуком открывают стеклянные двери, и он, сжимая в одной руке небольшой кейс, а второй отряхивая снежинки с волос, проходит внутрь. Коротко кивает на приветствия сотрудников, принимает комплименты о безупречном внешнем виде и молча их проглатывает, желая выплюнуть. Двери лифта разъезжаются, Чонгук шагает внутрь и нажимает на кнопку последнего этажа. В груди непонятное чувство предвкушения от встречи с маленькой не прирученной сукой. Даже губы трогает змеиная улыбка, которую Чонгук прячет под равнодушной маской. В его кресле, закинув ноги на стол, сидит Минджун. В губах он перекатывает сигарету, а жирные пальцы покоятся в волосах Тэхена, что сидит, сгорбившись, на коленях. Его безумные, испуганные глаза метнулись к Чонгуку, которому агрессия пулей точной промеж глаз выстрелила. Он снял черное кашемировое пальто и положил его на софу. Склонившись, он уместил кейс на кофейный столик, где совсем недавно были кокаиновые склоны, которые Тэхен втирал в свою кожу. Из кейса он достал пустынного орла и, развернувшись к заинтересованному Минджуну, начал вкручивать глушитель. — Вздумал играться со мной? Я не он, — он кивнул на Тэхена, у которого уголки глаз увлажнились. — Я не испугаюсь и не убегу. — Несомненно, — учтиво отвечает Чонгук, подходя ближе и не сводя горящих глаз с Минджуна. — Я Вас пугать не собирался. Я Вас собирался убить. Минджун засмеялся лающим смехом, сгибаясь пополам и хлопая ладонью по колену. Он утер выкатившуюся слезу и, вобрав в себя побольше воздуха, вновь рассмеялся. Тэхен испуганно переводил взгляд с мужчины на спокойного Чонгука, который равнодушно смотрел на истерику. Хватка на его волосах усилилась, и Минджун потянул его за волосы на себя. Тэхен вскрикнул от неожиданности, хватаясь тонкими пальцами за заплывшее жиром и обтянутое дорогим пиджаком запястье. Чонгук почувствовал, как каждая цепь, на которой он держал своего зверя, отрывается с оглушающим треском. — Говоришь слишком громкие слова, щенок, — успокоившись и громко откашлявшись, говорит он. — То, что ты сделал со своей шлюхой, ничего не значит. И то, что ты не устранил в Кровавую ночь всех, тоже твоя оплошность. Теперь умрешь ты. Чонгук в несколько широких шагов преодолевает расстояние между ними и хватает Минджуна за ворот рубашки, что тут же треснула под напором. Мужчина неуклюже свалился на пол с тихим рычанием, но Чонгук тут же рывком поднял его, и вжал спиной в холодное стекло, сжимая пальцами короткую шею. Чон склонил голову вбок. На его лице — леденящее душу спокойствие, но в глазах бегущей строкой читалась едва сдерживаемая ненависть. Мужчина заломил губы в улыбке-оскале. — Это только вопрос времени, — прошептал, словно змея, Чонгук. — Я не трону Вас и дам возможность убить. Но если Вы ею не воспользуетесь, пеняйте на себя, — Чон отступил и, кинув короткий взгляд на Тэхена, что прижимал ладонь ко рту и тихо плакал, тут же схватил мужчину за волосы и несколько раз ударил лицом о стекло. — Если хоть волос упадет с его головы, я вырву Ваши руки своими зубами, а после скормлю своим псам. Чонгук отошел, напоследок смерив взглядом окровавленные пухлые пальцы Минджуна, которые он прижимал к лицу. Мужчина взревел раненным зверем, скидывая с чоновского стола документы, но Чонгук лишь ухмыляется, а после опускается в свое кресло. — Ты сдохнешь, Чонгук, — смеется Минджун. — И никакая шлюха не закроет собой твое тело, — рычит он, кидая взгляд на Тэхена, который дергается, из-за чего ошейник больно впивается в кожу. Минджун разворачивается и грузно идет к двери. Тэхен кидается за уроненным Чонгуком пистолетом, хватает и дрожащими руками целится в спину Минджуна. Чонгук раскатисто смеется и гладит Тэхена по волосам, слегка сжимая пальцы на затылке. Образ широкой спины размывается в глазах, руки с пистолетом дрожат, грозясь выпустить оружие. Чонгук сжимал одной ладонью две его, и забирает пистолет, откладывая его в сторону. У Тэхена не возникает мысли пустить пулю в лоб Чонгуку, он хочет лишь пристрелить мразь, что угрожает ему. Тупые слезы застилают глаза. Тэхен прижимается к ногам Чонгука, что сидит в кресле, цепляется пальцами за его штанины. — Тише, зверек, — успокаивающе шепчет Чонгук, пропуская его волосы сквозь пальцы. — Стрелять в спину — очень подло. — Он… он уг… — пытается сказать Тэхен, но заикается. Язык словно атрофировался, не слушается его и не хочет шевелиться, но Чонгук, казалось, понимает его без слов. Чонгук отцепляет поводок, крепящийся к столу, от ошейника, и поднимает Тэхена, что стал совсем худым и легким, на свои колени. Он провел носом по шее, жарко выдыхая в плавный изгиб у плеча, и пробежался пальцами по выпирающим позвонкам, пересчитывая вновь и вновь. Тэхен тихо плакал, уткнувшись лицом в крепкую грудь. Он бормотал что-то, что Чонгук не мог понять, только один обрывок фраз дошел до адресата — «испугался». Тэхен сам не понимает, почему сидит сейчас на коленях своего мучителя и горько ревет. Чонгук — это что-то непонятное, неясное даже для него. Он запутался в своих чувствах, словно в веренице бесконечной паутины. Она его душит, перекрывает доступ кислорода, заставляет умирать, задыхаться, хвататься за собственную шею в попытках содрать, но только сильнее путается. Чонгук стал центром в его мире, что сузился до одного человека. Даже Юнги теперь в нем нет. Юнги у него забрали, оторвали от сердца, бросили Чону на растерзание. Тэхен устал. Устал защищать, устал закрывать своим телом, устал от кинжалов, что Чон по локоть втыкает в его грудную клетку — он больше не может спокойно дышать. И умереть больше не может. Единственное, что остается Тэхену — полюбить его. И от этого рыдать хочется только сильнее. — Я никому не позволю тебя обидеть, — хрипит Чонгук, отрывая голову Тэхена от своей груди. «Я обижу тебя сам», крутится на языке, но он проглатывает это и почему-то молчит. Чон провел большим пальцем по впалым щекам, очертил контуры губ и идеальных бровей, трепетно дрожащих ресниц и стер слезу, что сорвалась с уголка глаза. Впервые они целуются не жадно, а обреченно. Тэхен сжимает пальцы на чужом затылке, вплетает в жесткие волосы и несильно тянет. Чувство, что грызет его органы изнутри, вырывается наружу. За окном нескончаемый снегопад. Юнги вновь топчется на пороге его квартиры, одергивая пальцами край футболки. В воздухе витает запах специй и тушеных овощей, который заставляет минов живот скрутиться и жалобно застонать. Чонгук не спешил его встречать. Он стоял возле плиты, помешивая мясо в сковородке, и напевал себе под нос: — Для тебя не страшен зной, вьюги зимние и снег. Ты окончил путь земной, и обрел покой навек*, — на его губах змеей скользила ухмылка. Юнги боязливо сделал первый шаг в кухню. Чонгук не повернулся, продолжая напевать. Мясо громко шкварчало на раскаленной сковороде. Юнги опустил взгляд на сервированный только на одну персону стол. Он с тихим скрипом отодвинул стул, и сел на самый краешек, сложив ладони между коленями. Он как притаившаяся кошка наблюдал за каждым движением Чонгука. — Вот зажгу я пару свеч — ты в постельку можешь лечь. Вот возьму я острый меч — и головка твоя с плеч**, — поет Чонгук, растягивая гласные. У Юнги от его слов холодные мурашки бегут по позвоночнику, оседая липким страхом на дне желудка. Он сглотнул вязкую слюну. Мужчина выключил газ на плите и, сняв с конфорки сковороду, положил в тарелку, напротив которой сидел Юнги, мяса и овощей с горкой. — Сегодня ты мой гость, — Чонгук улыбается, но Юнги не становится от его улыбки легче. — Угощайся. Чон отставил сковороду на подставку и, сложив руки на груди, оперся поясницей о тумбу, впираясь взглядом в ошеломленного Юнги. Он сначала хочет открыть рот, чтобы задать вопрос, но Чонгук его перебивает: — Я сказал, ешь, — его голос холоден, как лед. Юнги повинуется. Игнорирует нож на столе, вгрызаясь в мясо голодным варваром. Он забыл, когда ел в последний раз и ел ли вообще. Чонгук ухмыльнулся, склонив голову вбок. Мин жадно ел, иногда даже забывая жевать — ему даже плевать, почему Чонгук не сел ужинать, когда перед ним призывно лежит жареное мясо. Мужчина снял фартук и, смяв, бросил его на тумбу. — Сегодня я добр, как никогда, — со странным для Юнги выражением лица говорит Чонгук. Он отодвигает второй стул и садится напротив, сцепив пальцы в замок. — Когда ты съешь все до последней крошки, я разрешу тебе задать один вопрос, на который ты получишь ответ. Юнги вскидывает голову, но Чонгук прижимает палец к губам, приказывая молчать. Мин кивает, и набивает щеки овощами, активно работая челюстями. Когда первоначальный голод был утолен, он подумал, о чем хочет спросить. И ответ сейчас казался как никогда очевидным. Ему больше не предоставится такая возможность. Он вытирает уголки губ салфеткой и запивает игристым шампанским мелкими глотками. Юнги чувствует, что подставляет Тэхена, предает, сидя сейчас у Чонгука дома и поглощая им приготовленную еду, но он оправдывается перед собой — не может иначе. Скоро все решится. У Чонгука блестят глаза. Юнги вбирает в легкие как можно больше воздуха, а после осторожно начинает: — Господин, Вы знали Пак Чимина? У него рыжие волосы, спортивное телосложение и такое… детское лицо, — Мин поднимает взгляд на Чонгука, который даже в лице не поменялся. — Допустим, — Юнги выдохнул. Не то от облегчения, что все может быть и не потеряно, не то от тяжести. — Он пропал недавно. Второй месяц идет, — Мин потер шею. — Я подумал, может быть Вы знаете… Чонгук ничего не отвечает. Он встает из-за стола и пропадает на несколько минут в комнате. Юнги не двигается с места, пилит взглядом бесконечный круговорот снежинок, а когда мир резко чернеет, дергается, но Чон сжимает пальцами его плечо и завязывает атласную ленту. Мужчина ведет его за собой, даже не позволив накинуть верхнюю одежду. В подъезде его кусает колючий холод, от которого парень съеживается, и только ведущие руки Чонгука не позволяют упасть. Он совершенно потерялся в пространстве, даже не сосчитал количество ступенек от его квартиры. В голове вспыхивали мысли, что назад ему уже не вернуться, но Юнги, как мог, гнал их от себя. Ему хотелось верить, что Чонгуку пока незачем его убивать. Когда они спустились в помещение, пропахшее сыростью и холодом, руки с его тела пропали. Юнги остался стоять брошенным котенком. Откуда-то спереди слышалось негромкое копошение и лязг ключей, а после — тяжелый скрип старой двери. Юнги сглотнул. Чонгук вновь взял его за локоть и завел в комнату, где в нос ударил сладковатый запах гнили и разложения. Юнги закрыл нос ладонью и зажмурился, дыша через раз. Железная дверь за его спиной закрылась. — Я обещал дать ответ на твой вопрос, — прошептал Чонгук на его ухо, отчего тот дернулся. — Вот он. Получи. Атласная лента соскользнула с его глаз. Мин зажмурился от света тусклой голой лампочки, и прикрыл глаза на мгновение, но когда открыл вновь, пожелал, чтобы он никогда этого не видел. На крюках, подвешенных к потолку, висели несколько разлагающихся тел. У стены напротив Юнги — многочисленные полки, заставленные банками с формалином, где, лениво плавая, на него смотрели чьи-то глаза. Тошнота подкатила комком к горлу. Юнги перевел взгляд на стол, где лежал человек. От его лица практически ничего не осталось — застывшая кровавая масса из костей, мозгов и мышц. И рыжие волосы на самой кромке того, что некогда было черепом. У Мина из горла вырвался непроизвольный крик. Он отшатнулся, но Чонгук поймал его, хрипя на ухо: — А теперь угадай, чье мясо ты ел. Мин смотрит на вырезанный кусок мяса на бедре Чимина, и его рвет на пол. Чонгук засмеялся, обходя сгорбившегося Юнги, и прислонился бедром к столу, на котором лежал труп. На его губах играла улыбка, когда он смотрел, как Мин корчится в спазмах, извергая из себя мясо, что недавно с таким воодушевлением ел. Юнги плюется желчью и плачет. Он не помнит себя, не помнит то, чем жил до этого. Его мир осыпался трупной пылью к ногам Чонгука, самодовольно скалящегося. — Правда ужасает, не так ли? — спрашивает Чонгук, облизывая губы. Юнги упал на задницу, не веряще смотря на свои руки, будто видит их впервые. Он не может поднять взгляд на монстра, что ходит вокруг него пантерой; на стол, где лежит человек, которого любит Джей-Хоуп, которого Юнги… Его снова выворачивает от этой мысли. Он давится ложными позывами и рыдает. Чонгук хватает его за шкирку, котенком оттаскивает к столу и заставляет встать на ноги, чтобы грудью приложить на столешницу, где поодаль лежит разлагающийся труп. Он начал лягаться, упираясь ладонями в стол, и плакать. Возле его запястья врезался в стол массивный тесак. Юнги резко замолчал, сжимая дрожащие губы в тонкую полоску. Он видел свое размытое отражение в поверхности лезвия, заляпанного засохшими красными каплями. — Закрой свой рот, если не хочешь, чтобы я применил это на тебе, — мурчит Чонгук, пробегая пальцами по его спине и, сжав пальцами брюки, резко стянул вниз. Юнги вцепился зубами в ребро ладони, глотая слезы. Чонгук лишь приспустил свои штаны, выпуская вставший член наружу, позволяя холодному воздуху облизать горячую кожу. Мужчина сплюнул на руку, размазывая вязкую слюну по члену и, взяв Юнги за бедра, приставил покрасневшую головку ко входу. Мин закричал, когда член вошел полностью. Грудь рвало рыданиями, нутро — членом, что Чонгук вогнал в него, не готовя. Его грубые движения заставляли стол с дребезжащими на нем инструментами ударяться о стену. Чонгук вплел пальцы в мятные волосы, сжимая в кулаке так сильно, что Юнги едва не услышал треск вырванных корней. Он глотал слезы и не мог сделать вдох — гниль забилась в ноздри, оседая сладким привкусом на ротовой полости. К горлу вновь подкатила тошнота. Мужчина двигался быстро, рвано, не щадя Юнги, заставляя того кричать и извиваться под собой от боли. Юнги не мог в это поверить. Он цеплялся пальцами за стол. Труп двигался вместе с ними, покачивая изуродованным черепом. Юнги зарыдал, отворачивая голову. Мужчина рычал, впиваясь клыками в его кожу, где еще даже не начали заживать раны, оставленные им же ночью. Единственное, что Юнги мог сделать — потерять сознание, ударяясь головой о заляпанный кровью стол.