я и уда

— Господин Минджун, — снисходительно улыбается Чонгук мужчине, что сидел за столом, держа в руках меню. Он отодвинул со скрипом стул напротив, усаживаясь и отдавая пальто работнику, что низко поклонился. В ресторане больше не было занятых столиков, только их, у окна. — Я припозднился, прошу меня простить. Минджун скептично вскинул бровь, отрывая взгляд поросячьих глазок от меню и переведя на окно, где стояло только две припаркованных машины — его и чонгукова. Мужчина хмыкнул, поймав ухмылку напротив, и вновь опустил взгляд в меню, выбирая, какой бы стейк ему заказать. Чон метнул взгляд в парнишку-официанта, что скромно топтался у входа на кухню. Его вытолкнули вперед, заставляя принять заказ. Мальчишка, прижимая к груди блокнотик, на негнущихся ногах подошел к столу, где собирались ужинать мужчины. — Вы готовы, — не сдержав интонацию, взвизгнул паренек, но тут же откашлялся, — сделать заказ? — Будьте добры, порцию пиццокери делла Валтеллина и бокал красного вина, — делает заказ Чонгук, мельком заглянув в меню. — Стейк средней прожарки и бутылку французского шампанского, самого дорогого, что сможете найти, — захлопнув меню, объявляет Минджун, игнорируя мальчишку, что впопыхах записывает заказ и, откланявшись, удаляется. Чонгук подается вперед, упираясь локтями в стол, и сцепляет пальцы в замок. Минджун стучит большими пальцами друг о друга, стараясь не ловить на себе взгляд темных ледяных глаз. На фоне играет приглушенная музыка. Кажется, что-то из Баха. У мужчины за спиной теплится пистолет на случай непредвиденных обстоятельств, но Чонгук не спешит проявлять агрессию. Наоборот — играет своей змей-улыбкой, лижет губы и качает носком ботинка в воздухе. — Перед смертью не надышишься, господин Минджун, — говорит Чонгук, толкнув язык за щеку и, ухмыльнувшись, откинулся на кресло. — Я бы не советовал тебе играть со мной, Чонгук-а, — тянет губы в ответ Минджун. Он принял расслабленную позу, отразив чонгукову, и начал отстукивать пальцами по столу незамысловатый ритм. — Это ведь Вы пригласили меня на мою смерть. Почему бы перед этим вкусно не поесть, — пожимает плечами Чонгук. Минджун не отвечает, сверля тяжелым взглядом веселого Чонгука. Он действительно пришел один, не взял с собой даже Намджуна — он ухмыльнулся про себя, отмечая, что сейчас у того серьезное дело, — он решил играть по-честному. У Минджуна было время, которым он не воспользовался. Работники персонала попрятались по углам, пугливо высовывая носы. Между мужчинами летали искры, казалось, достаточно поджечь спичку, и ресторан взорвется, стирая с лица Земли как минимум половину района. Они молча смотрят друг на друга десять минут, пятнадцать, на тридцатой к ним подходит парнишка-официант, что принял заказ, и начал расставлять блюда по столу. Минджун оторвал взгляд первым, упираясь взглядом в свой кусок мяса. — Миндаль? — спросил он, нюхая блюдо. — Секрет шеф-повара, — сглотнув вязкую слюну, ответил официант. Чонгук поймал беглый взгляд по своему лицу, и коротко кивнул. Он поставил оставшуюся бутылку в центр стола и удалился, оставляя мужчин наедине. Минджун сложил ладони, прислоняясь к ним лбом, в молитве. Его губы медленно шевелились. Чонгуку захотелось смеяться вслух — он молится Богу, что сидит перед ним. Мужчина взял в руки столовые приборы, не спеша пережевывая свою тальятелле, наматывая ее на вилку. Они ужинали в тишине, нарушаемой только стуком вилок и ножей по тарелке. — Так с какой целью Вы пригласили меня? — спрашивает Чонгук, когда его тарелка опустела. Он взял крепкими пальцами ножку бокала, мелкими глотками отпивая вино. — Чонгук-щи, — начал Минджун, отложив вилку и ножик на тарелку. Он вытер уголки губ салфеткой, скомкал ее и отбросил в сторону. Внезапно в нем пропал тот враждебный настрой, что он напускал при первых минутах. Чонгук вопросительно вскинул брови. — Мне нужен такой союзник, как ты. У тебя есть люди, деньги, необходимые мне порты и власть. У меня есть не меньше, я бы даже сказал больше ресурсов для взаимовыгодного партнерства. Так почему бы нам не положить конец бесконечной войне Акул и Черных бабочек? — он склонил голову вбок. — М-м, — промычал Чонгук, кивая. Он отставил бокал в сторону, облизывая винные губы. — То есть фактически Вы предлагаете мне отдать то, что я заработал своей кровью и своим потом Вам, чтобы положить конец бесконечной вражде? — Я предлагаю поделить то, что нажито нами обоими во имя благой цели. Разве тебе не надоело, что кровь твоих и моих людей проливается так час… — он резко и глубоко вздохнул, прижимая пальцы к толстой шее. — Дышать… не могу… — прохрипел он. Минджун начал раздирать воротник рубашки, отрывая пуговицы одну за другой. Он вновь и вновь делал вздохи, но никак не мог надышаться полной грудью. Чонгук улыбнулся краешком губ и, взяв в ладони салфетку, приложил ее к губам, вытирая. Он опустил подбородок на сцепленные в замок пальцы, с интересом наблюдая за главой Акул, чье лицо начало синеть. — Сука, какого… хуя, — зарычал он, срывая со стола скатерть и падая на пол. Посуда разбилась. Грязные осколки валялись вокруг мужчины, что начал биться в судорогах. — Мой дорогой господин, — проворковал Чонгук, встав со своего стула. Он обошел Минджуна, присаживаясь перед ним на корточки. — Вам не стоило лезть туда, откуда выбраться нет возможности. Очень жаль, что Вы имели неосторожность прийти ко мне, угрожать и трогать то, что принадлежит не Вам, — его голос фальшиво-жалостливый, пропитанный ядом. — Хотите знать секретик шеф-повара? — Тварь, — Минджун из последних сил выплевывает каждую букву Чону в лицо. Его тело содрогается в неконтролируемых судорогах. Он не сдерживается — под ним начинает расползаться лужа. Одышка не дает спокойно вздохнуть, легкие горят адским пламенем, горло дерет — Сахара, где вмиг пропала вся вода. Чонгук брезгливо отходит, принимая из рук подошедшего мужчины свое пальто. — Цианистый калий, господин Минджун, — ласково проговаривает он, улыбаясь по-родительски тепло. Минджун больше ничего не говорит. Его трясет, выворачивая. Он начинает задыхаться, но Чонгук взмахом руки приказывает не подходить к нему — подходит сам, склоняется над его лицом, заслоняя собой тусклый свет, и улыбается. Улыбка Дьявола — это последнее, что видит в своей жизни Минджун перед тем, как умирает. Тэхен запихивается едой, что принесли в миске для собак. Ошейник натер кожу до крови. Глотая слезы и едва удерживая еду в желудке, Тэхен ест. Он сидит абсолютно голый на холодном полу. На теле запекаются кровавые засосы, оставленные Чонгуком. В голове вихрем проносится звук поломанных костей, а Юнги даже не сопротивлялся. Его накачивают регулярно чем-то, что заставляет рассудок мутнеть до дробящей кости ломки. Самое страшное — неведение. Тэхен не знает, где Юнги, что с ним, жив ли он вообще. Что делать с Чонгуком? Как отвлечь? Мальчик должен сделать то, зачем он пришел в лапы монстра. Отомстить за Сокджина. За Лиз. За Юнги, судьба которого никому, кроме Чонгука, не известна. Тэхен соскреб остатки мяса со дна миски, запихивая его в рот. Ему нужны силы, если он хочет найти Юнги. Но ему даже не за что зацепиться. Его может и не быть в здании вовсе. Он, может, гниет или где-то на обочине, или закопанный в лесу, или… Тэхен яростно трясет головой, вызывая боль, чтобы отогнать эти мысли. Он отталкивает от себя миску. Ему хочется орать в голос до порванных связок, бить кулаками чонгуково невероятное лицо, прижиматься к нему грудью, спасти Юнги, никогда не уходить от Чонгука, выполнить свой долг — Тэхен запутался. Нити затянулись на его шее, душа не разрываемыми узлами. Он низко опустил голову, громко всхлипывая. Он так устал. Ему просто хочется умереть — неужели он просит у Бога так много? «Или прошу не у того Бога», мелькает мысль, от которой сердце сжимается. Жизнь Тэхена в руках Чонгука. У Тэхена вообще больше нет жизни. Он никогда не сможет жить нормально, без Чонгука, без его рук на своей талии, без стальной хватки на шее — Тэхен умрет, рассыпется, опадет осколками на ледяной пол. Тупое чувство грызет грудную клетку, просится наружу, скулит, кусается, но Тэхен не может поступить иначе. Он должен. Как лев, он не хочет убивать, он обязан. Громкий стук каблуков отражается от голых стен коридора, что освещен только редкими флуоресцентными лампами. Чонгук стянул с рук перчатки, с плеч — пальто, укладывая его на согнутый локоть. Намджун шел за ним, ровно держа спину и сцепив пальцы в замок. Он ломал голову, зачем понадобился боссу сегодня, но никак не мог понять. Очередная прихоть, вероятно. А еще волновал вопрос о Юнги. План рухнул, иначе бы Чонгук сейчас не шел впереди него, насвистывая странно-мрачную мелодию. — Господин, я с кем-то должен разобраться? — задает вопрос Намджун. — О, да, — улыбается Чонгук. «С самим собой», добавляет он мысленно, но вслух лишь свистит. Намджуна неизвестность напрягает. Внутренности неприятно скручиваются узлом, липкий страх обступает, окутывает, вгрызается в грудную клетку, но Чонгук толкает массивную дверь и пропускает с легкой улыбкой Намджуна вперед. Ким склонил голову, проходя в помещение. Перед ним — два человека, накрытых черным пологом, сидящих, вероятно, спиной к нему. На голове у них нарисован круглый стенд, где десятка — прямо в затылке. Намджун вопросительно вскидывает бровь, смотря на Чонгука, что остановился чуть поодаль. — Я правильно понимаю, господин? — Да, Намджун-а. Ты должен попасть в десятку, — улыбается Чонгук. Намджун достает пистолет из кобуры и, прицеливаясь, ловит краем уха сдавленное рыдание, что на несколько мгновений выбивает из колеи, но тут же собирается. Он не должен медлить, не должен ослушаться приказа своего господина, когда дело касается Черной бабочки — должен стрелять без промедления, не запоминая и даже не зная лиц. А потому раздается два выстрела, и люди замолкают. Их головы безвольно повисают. — Неплохо, — присвистнул Чонгук, похлопав в ладони. — Ровно в яблочко. А теперь, Намджун-а, посмотри на лица своих жертв. Ким заломил брови, хмуро смотря на Чонгука, но приказу подчиняется. Он медленными шагами обходит два трупа, замечая, что второй труп умер не один — то была беременная девушка. Он сдергивает с двух тел, что начали холодеть, черное покрывало, и оно падает к его ногам. За широкими окнами ложится снег, укрывая белоснежной могилой город. Намджун переводит взгляд с лица женщины, что баюкала его каждую ночь, кормила своей грудью и целовала в горячий лоб, когда мальчик болел, на лицо девушки, которую он так любил, так переживал о ней — рожденные от одной крови. Он переводил взгляд со своей матери на беременную сестру, а после закричал раненным зверем, падая на колени. Пистолет выпал из его рук, откатываясь от него почти к ногам Чонгука, по чьим губам скользила довольная улыбка. Мужчина прижал ладони к лицу, крича и плача. Он убил своими руками то единственное, что было дорого, что он берег ценой собственной жизни — двумя кусочками свинца. Пуля прошла насквозь, дробя черепную коробку. В зияющей дыре можно было увидеть противоположную стену. Намджун вцепился пальцами в собственные волосы, взвывая волком. Чонгук без интереса подошел к нему, рассматривая результат намджуновой работы. — За что… — шепчет Намджун, сгребая пальцами черный полог под ним, вызывая звонкий искренний смех. — Ты и твоя шлюха, которую ты хотел подсунуть под меня, собирались меня убить, — Чонгук присаживается на корточки перед Намджуном, что бесцветным взглядом смотрит в пол. — Как ты узнал? — хрипло спрашивает Намджун. Он умрет. Единственное, что хотелось узнать перед смертью — как ему, Чонгуку, это удается. — Неужели ты забыл, что я Бог этого гнилого мирка? — смеется Чонгук, хлопая его по плечу, словно старого знакомого. — Я знаю каждую подлую мысль, что закрадется в твою глупую голову. Ты наивно полагал, что сможешь меня одурачить? Меня, Кииоши. Я себе выгрыз путь наверх, чтобы сейчас крепко стоять на ногах. А такой крысе, как ты, я не позволю все разрушить, — ядовито улыбается он. — Моя семья… — он переходит на шепот. — Это твоя расплата. Каждая крыса будет наказана. Если ты наполнен гнилью до краев, что смог пойти против меня, значит твоя семья — такое же отродье. У твоей матери грудь была наполнена не молоком, а гнилью, которой она тебя накормила под завязку. Твоя сестра вынашивала такую же маленькую крысу, которую нужно убить прежде, чем она родится. Мир и так переполнен дерьмом, но я избавлюсь от него. От каждого из вас. — Ты больной ублюдок, — срывается Намджун, кидаясь на сидящего рядом Чонгука, но тот тут же реагирует, точным ударом ноги в челюсть вышибая из Кима весь дух. Он упал на грязный пол, роняя горячие слезы. Его руки в крови, его тело в крови, его душа в крови. Он похерил все. Разрушил. Растоптал. Похоронил под слоем гари. Намджун разбился, закончился, устал, кровоточит, испепелен. Чонгук избивает его ногами — дышать совсем невозможно. Он кричит, выплевывает мерзкие, колкие слова, заставляя Намджуна плеваться кровью на дорогие туфли. Последнее, что он может сделать. Он не так хотел умереть — не быть забитым до смерти, предварительно убив всю свою семью по приказу одной больной на голову суки. Силы, уверенность в своей победе, надежды — его разом все оставило в одиночестве. Он один плавает в океане цвета вина, который создал сам. Который Чонгук создал, перерезая горло каждого, кто встретится на пути. Чонгук Бог, и Намджун почти мог это признать. Он не видел лазеек, не видел неточностей, кроме одной бляди, что расположилась вместе с Чонгуком на его троне и думает, что имеет право что-то решать. Намджун желает, чтобы Тэхен сдох. Захлебнулся собственной кровью и утащил в ад Чонгука. Все кончено. Его мир умер и похоронен Чонгуком. Чонгук тяжело и глубоко дышит, отходя от неподвижного Намджуна. Его лицо изуродовано наливающимися синяками, разбитыми губами и заляпанной чернильной кровью душой. Чонгук ухмыляется и лижет губы, достав из пачки мальборо сигарету. Так будет с каждым. С каждой крысой, что посмеет выползти на его территорию. Он раскромсает, уничтожит каждую, убьет весь крысиный выводок, а после отдаст своим псам глумиться над остатками. Никто, вставший на его дороге, не сойдет с нее живым. Каждый умрет. Чонгук каждого сотрет в мелкий порошок своими зубами, развевая прах над морем крови. Чон глубоко затягивается, выпуская дым сквозь нос. Пальцы тянутся к пустынному орлу, что притих за краем ремня. Он перезаряжает пистолет, направив его в намджунов висок. — Передай всем ублюдкам, которых встретишь в аду, привет от Кииоши, — хрипло говорит Чонгук. А после раздается выстрел. Ошметки мозгов и крови пачкают его руки. Чонгук не вытирает руки от своего трофея, отходит к окну, прислоняется к нему поясницей и делает глубокую затяжку. Невольная улыбка спрашивает разрешения появиться, и Чонгук ей не отказывает. Он убьет каждого. Он сделает этот мир своим, а себя в нем — Богом. Кииоши. Собственная квартира встречает привычным холодом и мраком. За окном густая, беспросветная ночь. Луна скрылась за густыми тучами. Тэхен дрожит на полу, обнимая острые колени руками. Чонгук прислоняется плечом к дверному косяку, смотря на своего маленького питомца с нежностью, больной любовью. Он делает шаг в комнату, темнота проглатывает его. — Звереныш, — тихо зовет Чонгук. — Господин, — тут же вскидывает голову Тэхен. — Господин, — еще раз повторяет он. Тэхен, опираясь на кровать, с трудом встает — Чонгук ловит его в свои объятия. Чон цепляет пальцами подбородок, вздергивая его, заставляя смотреть в темные блестящие глаза. Тэхен подается вперед первым, впивается в желанные губы, которыми он никогда, ни за что, несмотря ни на что не насытится. Он упивается его губами, как странствующий по пустыне человек, который видит воду. Чонгук вгрызается в него животным поцелуем, топит в себе с головой, заставляет тонуть, и даже руку над толщей воды не позволяет показать. Он подхватывает легкое худое тело на руки, заставляя Тэхена тут же обхватить его своими невозможными блядскими ногами. В поцелуе кровь смешивается с тэхеновыми слезами, они оба этим коктейлем насыщаются, не отрываются друг от друга — даже воздух им не нужен. Чонгук — это последнее, единственное, что было в тэхеновой жизни, но Юнги… Юнги фантомом гуляет в голове, забытой, что когда-то он его хотел спасти. Тэхен сдался, опустил руки, поддался Чонгуку, сломался, поднял белый флаг. Он не человек больше. Он — бесформенное ничто, придавленное к грязной сырой земле Чонгуком. Он — питомец, домашнее животное, безродная собака. Чон душит в стальной хватке тэхенову шею, снося с тумбы родительскую фотографию, что разбивается, часы и украшения, укладывая сверху Тэхена. Без пощады, без жалости, без сожаления, без ничего — только животное желание и Тэхен. Чонгук заставляет Тэхена сосать свои пальцы обильно, смачно смазывая слюной, а после вводит сразу три, проглатывая чужой крик, глотает, наслаждается. Тэхен плавится, скулит побитым щенком, но льнет ближе, просит больше, разводит ноги, насколько может, просится на его член, и Чонгук не выдерживает. Вгоняет колом стоящий член, начинает трахать почти на сухую. Тэхен кричит во весь голос, прогибается в спине до хрустящих позвонков. Чонгук трахает размашисто, глубоко, больно, грубо, охуенно настолько, что у Тэхена срывает все клапаны. Тумба громко отстукивает чонгуков ритм. Тэхен начинает насаживаться сам, стонет-рычит волчонком в голос, царапает чужую мощную спину в кровь. Чонгук склоняется над ним, метит свою суку укусами, засосами, обжигающими поцелуями, зарывается лицом в его шею. Иисус смотрит на Тэхена. Тэхен понимает — пора. Когда Чонгук отстраняется от его искусанной кровавой шеи, чтобы вновь заставить его задыхаться в поцелуе, Тэхен вгоняет острие распятия прямо Чонгуку в глаз. Он отшатывается, орет зверем, хватаясь за распятие, что воткнуто в его глаз. Тэхен вгрызается в его шею до крови, заполнявшей рот, и отрывает кусок плоти, молясь всем Богам, чтобы он перекусил сонную артерию. Чонгук кричит нечеловеческим криком. Тэхен бежит так быстро, как только может, в коридор. Накидывает первое попавшееся пальто и обувь, хватая ключи с тумбы. Он слышит — Чонгук, снося все преграды на своем пути, идет за ним. Он пулей вылетает из квартиры, дрожащими руками закрывая ту на ключ, а после откидывает его в сторону. — Господи, помоги мне, — умоляет Тэхен, глотая слезы и подкатывающую к горлу истерику. Он резкими движениями пытается стереть со своего рта кровь рукавом пальто и, цепляясь за стены, еле передвигает ногами, чтобы доползти до лифта. Все звуки, что были в чоновой квартире, затихли. Тэхен молится, чтобы Юнги был жив, а его догадка оказалась верной. В каждом доме есть подвал, что находится под землей. Чонгук сказал, что плохих мальчиков он держит под землей, а после играет с ними. «Господи», молит мальчик, «пусть я буду прав». Он вваливается в лифт и нажимает кнопку первого этажа. Тэхен прислонился спиной к стенке лифта, глубоко и тяжело дыша. Сердце забилось о стенки ребер, как сумасшедшее, готовое вырваться, затихнуть, умереть. Но Тэхен не может. Он должен спасти Юнги, найти во что бы то ни стало. Если его догонит Чонгук — это конец. Когда двери лифта распахиваются, Тэхен ожидает кучу головорезов, которые порвут его на мелкие щепки, но никого нет. Ни единой души. Тэхен, не теряя времени, выбегает, насколько может бежать, из подъезда. На улице собачий холод кусает обнаженное тело. Он лихорадочно думает, где вход в подвал, и решает обежать дом, и готов заорать в голос от счастья, когда находит двери в земле, припорошенные снегом. Он со скрипом открывает их, в полной темноте спускаясь вниз. Он никогда не верил в Бога, но именно сейчас ему хочется встать на колени и молиться, молиться, молиться. Держась за стену, Тэхен медленно идет по коридору, видя впереди тусклый огонек света. Он срывается к нему, бежит, но спотыкается и падает, счесывая лоб и щеку. Противные слезы заливают глаза непреодолимой пеленой. Тэхен подтягивается, собирается, и бежит, еле переставляя ноги, к свету. Там, в конце — дверь. Он яростно дергает ее несколько раз, но та не поддается. — Сука, сука, сука, — шепчет Тэхен, в панике осматриваясь. — Ебаная блядь! Он начинает шарить руками по стенам, где с малой долей вероятности мог бы быть тайник. Но вдруг ключ у Чонгука? Вдруг все, что сделал Тэхен, было зря? Вдруг Юнги уже давно умер и похоронен? Тэхен стирает яростно слезы со своего лица и, сжав пальцы в кулак, со всей дури бьет по стене. Кирпич пошатывается. Тэхен вырывает его из стены, и кричит, хватая ключ, который тут же вставляет дрожащими руками в замочную скважину. Дверь отворяется, и Тэхен тут же сгибается пополам, выблевывая все, что съел накануне. В комнате воняет разложением так, что глаза режет. Тэхен отплевывается, смаргивая выступившие слезы и, зажав нос рукавом, делает шаг вперед. Его мутит. Трупы, трупы, трупы, части тела, глаза в формалине. Ебаный больной уебок. Тэхен боится в одном из трупов узнать Юнги. Он медленно проходит вглубь, со страхом осматриваясь. Всхлипы душат, не дают вдохнуть. Вонь от разлагающихся тел застилает сознание. Его мутит, воротит, хочется проблеваться, но у него нет на это времени — каждая драгоценная минута на вес золота. В любой момент его могут схватить бешеные псы, и тогда все будет кончено. И тут Тэхен видит его. Избитого, покалеченного, переломанного, но живого. Тэхен подлетает к нему, аккуратно берет за плечи, трясет. Юнги не реагирует. — Нет, нет, пожалуйста, — плачет Тэхен. — Юнги, пожалуйста, перестань спать. Пожалуйста. Нам нужно бежать, молю тебя, — кричит он, дав больную пощечину изо всех сил. Юнги хрипло стонет, шевелится, но глаза не открывает. Тэхен вымученно кричит, хватаясь за голову. Он не уйдет без Юнги под дулом пистолета. Если он не сможет идти сам, Тэхен понесет его. Мальчик, кряхтя, перекидывает руку Юнги через свою шею и берет под мышки, поднимая. Юнги кричит, а Тэхен с ужасом осознает, что его ребра переломаны в мелкую крошку. — Господи, хен, потерпи, пожалуйста, — плачет мальчик, аккуратно взяв юнгиевы худые ноги под колени. — Я спасу тебя. У нас все будет хорошо. Только потерпи, умоляю. Мин хрипит что-то в ответ, и Тэхен краем уха ловит свое имя, которое обжигает, точно огонь. Они плачут вместе, они есть друг у друга, и Тэхен не позволит Юнги от него уйти на тот свет. Он тяжело ступает с драгоценной ношей на руках. Мин, кажется, пришел в себя, но не может шевелиться, безвольно откинув голову назад. Тэхену невообразимо тяжело, чужое тело тянет к полу, но он идет, приваливаясь плечом к стене. В открытые двери подвала задувает снег. Тэхен видит бледный свет луны, что вышла из-за туч. Он счастливо смеется, вырываясь из своего бесконечного кошмара. Юнги цепляется пальцами за его шею. А после они оба валятся в снег. Мин отлетает на несколько шагов, заорав от невыносимой боли. Тэхен ищет силы, чтобы подняться с ледяного снега, но может только отплевываться от грязи, что забилась в рот. — Юнги? — тихо зовет Тэхен, поднимая голову, а после замирает. Умирает. Распадается. Разлагается. Юнги за волосы держит окровавленный Чонгук. В его оставшемся глазе блестит неприкрытая ненависть, агрессия, ярость, безумие. Тэхен ничего больше не чувствует. Он полулежит на ледяной земле, пока снежинки путаются в его волосах. — Ты, ебаная шлюха, хотел сбежать от меня? — смеется Чонгук, оттягивая миновы волосы. Тэхен всхлипывает. — Господин… — А ведь я так потеплел к тебе. Сделал своим фаворитом. Любимым мальчиком. А ты, мразь, предал меня, — скалится Чон. В его руке блестит острие ножа. Тэхен хочет кинуться вперед, но не успевает — юнгиева кровь, брызнувшая из перерезанного горла, опаляет лицо. Тэхен кричит. Он падает лицом в снег, когда Чонгук ботинком ударяет его по лицу, а после рычит диким зверем. Он хватает его за волосы, затаскивая в темный коридор, из которого Тэхен только что вытащил еле живого Юнги, который теперь мертв. Снег под ним окрасился в кровавый. Кровь расползается ядовитой змеей, тянется к Тэхену, словно призрак, оставшийся от Юнги. Жизнь покидает тэхеновы глаза. Труп отдаляется. Они в самой темноте. Чонгук бросает его в гору трупов. Тэхен не реагирует, не пытается с них встать, позволяет гнили впитываться в свое израненное тело. Ким Тэхена больше нет. — А теперь помолись своему Богу, шлюха, — рычит Чонгук. В его руке тесак для разделки мяса. Тяжелая дверь с оглушающим стуком за ними закрывается.