Волшебный кулон Птицы

Он даже не успел почувствовать боль — только осознать, что в затылок вонзилось что-то очень острое. На какой-то миг стало неприятно… и всё. Дальше — темнота. Это было похоже на то, что испытываешь, когда засыпаешь: сначала — полная тьма и забытье, и только потом появляются неясные картинки, которые постепенно обретают чёткость и связность. Вот к черноволосой девочке — старшей сестре — подбегает заплаканный белобрысый карапуз. — Ло-о-о-ора… — Что случилось? Ты чего такой… перепуганный? — Мне… при-сни-и-илось… — Что приснилось? — Что со-о-олнышко… вдруг… по-ло-малось! Мне… стра-а-ашно… — Не плачь, Дэнни… Ложись спать. А завтра утром будет солнышко, целое и невредимое. — Правда? — Правда. Это впервые Лора назвала младшего брата «Дэнни», а не «идиот», «дебил», «урод» или «чмо пузатое». Наверное, слишком уж испугали её такие горькие слёзы малыша среди ночи. Это воспоминание навсегда стёрлось из памяти Дэна. Вернее, он сознательно его стёр. Если хочешь что-то забыть — рано или поздно обязательно забудешь. Да это и не составило особого труда: такого рода воспоминаний, связанных со старшей сестрой, больше и не было у него. Были только такие, которые порождали обиды, злость и страх. А где страх — там всегда и ненависть. Он ненавидел сестру за вечный ор, унижения и оскорбления. Он ненавидел родителей. Отца — за то, что напивался в стельку, вонял перегаром и лупил мать, отчего та истошно вопила. А мать — за то, что она срывала злобу, порождённую бессилием, на Лоре. Потому что Лора срывала злобу на нём. Вот они с Лорой — подросток и юная девушка (хотя он хорошо знает, что никакая она уже не девушка) — идут за гробом отца, который, допившись до поросячьего визга, свалился с лестницы и сломал шею. Матери с ними нет — к этому времени её уже упрятали в психбольницу. Отец весь ум выбил… Вот Лора — злая, усталая и голодная — приходит домой с работы и видит, что лоботряс брат ещё только начал готовить ужин, который уже должен ждать её на столе. Как всегда, старшая сестра поднимает ор — так и сыплет матом и оскорблениями. Дэн, не выдержав, бьёт её не успевшей ещё нагреться небольшой сковородкой по голове. Бьёт, не глядя ей в лицо: всё ещё боится поднять на неё глаза, как всегда это бывало. Вот только ростом он уже выше её… Лора валится от удара на пол. Ошалело моргает. И смотрит на брата со… страхом. До него вдруг доходит: он сильнее её. Сильнее той, которая всегда издевалась над ним. Той, с которой связаны только страшные, полные боли воспоминания. Дэн хватает её за шкирку и с наслаждением бьёт по лицу раз… другой… со всей силы… И с ещё бóльшим удовольствием смотрит на слёзы, льющиеся из испуганных карих глаз. — Отродье азиатское… — сам того не осознавая, повторяет он слова отца, когда тот орал на мать. — Макака желтошкурая… Да, Лоре хоть и дали такое имя, но внешность у неё — типичная азиатская, как и у матери. А он, Дэн, удался весь в белобрысого и голубоглазого отца — только вымахал уже почти на голову выше. Вот Лора приходит домой вся в слезах: с работы выгнали. Но Дэн по этому поводу не переживает: сам уже работает и получает довольно-таки неплохие деньги — как для человека, прожившего всю жизнь в вопиющей нищете. Поэтому он, осыпав сестру потоком непристойных слов (это уже вошло у него в привычку), приказывает ей заняться готовкой ужина. И она беспрекословно подчиняется. Боится… Дэн несколько опасался того, что придёт с очередной проверкой мужик из этой… как её… Службы помощи не-бла-го-получным семьям. И, увидев на лице и теле Лоры следы от побоев, заподозрит его. Так оно однажды и случилось. И Дэн, повинуясь внезапно пришедшей в голову идее, предложил инспектору «замять инцидент» в обмен на «развлечение» со смазливой девчонкой-азиаткой. Мужик, к великой радости Дэна, заухмылялся и кивнул. И белобрысый верзила, взяв сестру за волосы, заставил её встать на колени… — Сам тоже пользуешься? — осклабился после всего мужик. — А как же… — гордо протянул Дэн. Хотя это было бесстыжим враньём. Тогда. Но именно в ту минуту он впервые подумал, что это было бы весьма неплохо. Собственно, чем он хуже других? Насчёт этого мира он никогда не имел иллюзий: розовых очков ему было некому надевать, а сказок в детстве никто не рассказывал. Поэтому он прекрасно знал, что за каждой второй — это самое меньшее — дверью гигантского муравейника под названием Нью-Йорк найдётся брат, насилующий сестру. Или сын, делающий это с матерью. Или отец — со своими малолетними детьми. И всё это сходит им с рук: половину Нью-Йорка в тюрьму не пересажаешь. Это всё равно, что пытаться упрятать туда всех любителей порнографии. Вот он заставляет сестру встать перед ним на колени. И она — по вбитой в голову сковородкой привычке — безропотно выполняет приказание. Но Дэн, вопреки ожиданиям, получает от всего этого больше неприятных ощущений, чем наслаждения. Потому что получать это наслаждение мешало что-то жгучее внутри. Что-то, из-за чего сжималось сердце и шумело в ушах… Вот он — какое-то время спустя — делает это с нею второй раз. И неясное, жгучее, сдавливающее ощущение внезапно становится понятным. Это воспоминание. То самое — о сломанном солнце. Девочка Лора опустилась тогда на колени, чтобы её лицо было на одном уровне с заплаканным лицом карапуза-брата. И ласково утешала его. Дэн вздрагивает. И чувствует желание рывком поднять сестру на ноги. И рассказать об этом давно забытом воспоминании… «Прости, Лора! Прости, сестрёнка моя!» — рвутся из самой глубины его сознания отчаянные крики. Но он усилием воли заглушает их. И вот уже ничто не мешает ему получать наслаждение. И упиваться местью бывшей мучительнице… Вот он равнодушно наблюдает, как заплаканную Лору выталкивает взашей из её спальни здоровенный сутенёр. Что поделаешь — он, Дэн, имел неосторожность влезть в долги, проигравшись в карты. И продать сестру в дешёвый бордель — единственный выход из положения. Тем более что ему пообещали долю от денег, которые удастся получить от будущих «клиентов» Лоры. Молодая (хотя выглядит она уже не особенно молодо) черноволосая женщина, вырвавшись на какой-то миг из лап сутенёра, бросается к своей кровати. Выхватывает из-под подушки какой-то кусочек ткани — наверное, носовой платок — и торопливо засовывает его в карман. И больше уже не сопротивляется… Вот Дэн вместе с приятелем, рыжим Эндрю — таким же отпрыском родителей-алкоголиков, как и он сам, — бредёт поздно ночью по плохо освещённому переулку, пошатываясь от бурды, выпитой в дешёвом баре. И вдруг замечает идущую прямо к ним стройную, высокую, коротко стриженую блондинку лет двадцати пяти, на которой нет ни нитки — только какое-то украшение на шее. Тогда Дэн, пялясь на её тело, подумал (вернее, мелькнул у него в голове неразборчивый обрывок мысли), что она — допившаяся до зелёного змия любительница «развлечений» в ночных клубах. Но теперь, глядя на эту картину со стороны, он замечает, сколько страха в её широко раскрытых зелёных глазах. Совсем ещё детских… Последняя из картин быстро тускнеет, уступая место тьме — такой же кромешной, как и до их появления. Но это были не сны, и ему уже не проснуться. И он вдруг осознаёт это. — Ма-а-а-а-ма-а-а!!! — разносится по бескрайней чёрной пустоте отчаянный крик. Нет, он не зовёт свою мать. Это просто слово, которое все люди выкрикивают — или шепчут, или выталкивают из себя с бульканьем и хрипами — в моменты наибольшего ужаса, наистрашнейшего отчаяния. Это крик, заложенный в подсознании всех людей. Даже тех, кого уже не назовёшь людьми… — Кто-нибудь… Помогите… — Я здесь. — Кто?! — Я. Тот, кто всю твою жизнь — вот ту, которая только что промелькнула у тебя перед глазами — пытался тебе помочь. — Я не знаю этого голоса… — Знаешь. Но забыл, потому что всегда намеренно заглушал его. — Что со мной будет? Я… попаду в ад? И поэтому здесь так темно?.. Но это же несправедливо! Как ещё я мог прожить свою жизнь? Каким ещё мог бы стать в такой семье?! — Я с самого твоего детства пытался тебе помочь. Это я послал тебе тот сон о сломанном солнце — чтобы Лора, охваченная злобой и ненавистью, смогла пробудить в себе сострадание хоть на какой-то миг. Чтобы хоть ненадолго вам стало вместе хорошо… и тепло… — Но одного жалкого мига мало на всю эту проклятую… мерзкую… вонючую жизнь! — Нет, не мало. Создавший тебя и меня не даёт никому испытать больше страданий, чем может вынести его душа. У тебя была возможность вытащить свою душу из мерзкой навозной кучи. Если бы ты берёг то воспоминание… если бы не задушил его в себе в мгновение самого отвратительного из своих грехов… Я пытался, как только мог, помочь тебе. Я нашёл способ достучаться до тебя даже в тот миг… Но ты оттолкнул меня. А кто не хочет, чтобы ему помогали, тому не поможешь. Кто не хочет на Небеса — того за уши туда не притащишь. — Так я… попаду туда, где черти жарят людей в смоле? — Глупые сказочки… Ад — это место, где человек в вечности мучается от того, что при жизни причиняло ему наибольшие страдания. Вот и всё. — Так я… попаду туда? — Это неизвестно даже мне. — А кому… известно? — Ты знаешь сам…