Волшебный кулон Птицы

Эйприл О’Нил уже, наверное, в десятый раз бросает взгляд на свои наручные часы. И снова начинает мерить шагами асфальт перед небольшим цветочным магазином… Время, на которое она назначила Шредеру встречу, давно настало: уже не десять вечера, а почти половина одиннадцатого. Обиднее всего будет, если он не придёт, и Эйприл, которая и так вымоталась после длиннющего рабочего дня, совершенно зря потратит здесь отведённое для отдыха время. А главное — всё останется, как и прежде: не разрешится проблема, которая уже неделю мучает и её, и черепашек. А может, всё же будет лучше, если ниндзя не придёт? Может, затея эта всё-таки слишком рискованная? Что Шредер, к примеру, подумал о словах «Завтра в десять вечера, цветочный магазин на Тринадцатой улице», которые журналистка прошептала ему, улучив при очередном похищении подходящую минуту — когда он связывал её? Конечно же, ниндзя вообразил себе, что его приглашают на свидание… Ну, а как ей было по-другому это сделать? Никак… А что, если… вот это самое ужасное… Эйприл, сама того не желая, подвергает друзей-мутантов смертельной опасности? А может, она сейчас навлекает опасность на себя, и больше ни на кого? Нет… Шредер с ней этого не сделает. Сплинтер и черепашки поняли тогда всё: насильниками были те двое, которых убил Шредер. А он как раз не делал с той девушкой ничего ужасного — скорее всего, спасал её. Кроме того, сколько бы раз он её, Эйприл, ни захватывал в плен — никогда не позволял себе, хотя и мог, ничего лишнего. Ей хорошо запомнилось одно из недавних похищений — когда Шредеру понадобился её черепахофон, который она, как назло, второпях запихнула в нагрудный карман комбинезона. А руки у неё были уже крепко связаны за спиной… Но похититель умудрился достать черепахофон из кармана так, чтобы не дотронуться до её груди ни одним пальцем. Эйприл тогда низко-низко опустила голову — чтобы Ороку Саки, чего доброго, не заметил в её взгляде благодарности. Как раз в тот миг, когда она решила, что сегодняшняя затея накрылась медным тазом, за спиной прозвучал знакомый низкий голос: — Давно ждёте, мисс О’Нил? — Тьфу, напугал… Представь себе, давно. Уже домой идти собира… — Ладно, ладно, я здесь. Куда пойдём? К вам, надо полагать? — Да погоди… Послушай меня… — Вот по дороге и послушаю. Так куда мы по… — Да послушай же! Мне нужно тебе сказать кое-что очень важ… — Можете не говорить. И так всё понятно: я вас очаровал, и так далее, и тому подобное… В общем, вы хотите со мной переспать. Так у вас, американок, кажется, заведено? — Нахал и грубиян! — Я вам никогда не говорил, что вы всегда хорошеете, когда сердитесь? Э, погодите… Вот этого я раньше не замечал. — Увидел, надо же! Ну и зрение у тебя… Да, это прядь седых волос. Да, я потихоньку старею. И вообще — при такой жизни… — Вам идёт. — Правда? — А когда я вам врал? — Если все случаи припоминать — до утра не управлюсь. — Тогда предлагаю перейти прямо к делу. А то мне уже, признаться, надоела эта болтовня. Эйприл ясно увидела в глазах давнего врага раздражение. Что делать?! Надо придумать, и сейчас же. Чтобы помочь и ей, и себе. — Хорошо, Шредер. Пойдём со мной… — Ну, и чего вы остановились? — Всё, я тебя привела. Давай прямо здесь. — Здесь? В этом грязном проходе между домами? — Да, Шредер. Только знай: мне это в любой обстановке доставит не больше удовольствия, чем той девушке с белыми волосами — всё, что она испытала неделю тому назад. — Где… она… сейчас? Эти слова Шредер выдавливает из себя с превеликим трудом — так, что не узнать голоса. Да и лица… Луна — вернее, уже половинка луны — светит ярко. И поэтому Эйприл ясно видит, как сильно меняется в лице её враг при одном только упоминании о той молодой женщине. Собственно, лица Шредера без маски журналистка никогда прежде не видела: это сегодня он явился на «свидание» без доспехов — хотя одежда на нём была та же, что и обычно. Но она уже успела хорошо рассмотреть это лицо — с красивыми, мужественными чертами, которые, однако, уже заметно исказила ненависть, долгими годами копившаяся в этом человеке. А вот сейчас… Сейчас это было растерянное, полное тревоги лицо ребёнка. А сколько боли в один миг появилось в этих обычно злых или насмешливых тёмно-карих глазах… — Она в черепашьем убежище, — вздохнув с облегчением, начала объяснять Эйприл. — Сплинтер почему-то настоял на том, чтобы не вызывать скорую, а отнести её в логово. Черепашки тогда сразу приехали за мной. И я вымыла её и одела в то, что захватила из дому… Твой плащ, кстати, пришлось выбросить. Он был… очень грязный. — Это ничего. Ты дальше рассказывай… — Так вот, девушка очнулась и сразу же забилась в угол. Когда черепашки или Сплинтер пытались к ней подойти — она шарахалась от них и зажмуривалась. Но… — Что? — Но так же — совершенно так же! — она боялась и меня. Я не понимаю… — Может… ты похожа на кого-то, кто причинил ей когда-то боль? — А ведь верно! Очень может быть… Так вот, я вызвала тебя сюда, чтобы попросить о помощи. Мы просто не знаем, как с ней дальше быть. Она всё время — когда не спит — сидит, забившись в тот угол. И молчит. К еде не притрагивается… Возможно, ты, её спаситель, как-то поможешь ей выйти из этого состояния? Она же здорова — только молчит. А если заговорит — мы узнаем, где она живёт, и отведём её домой. — Так ты хочешь, чтобы я пришёл в черепашье логово?! — Поверь мне — я бы не шла на такой риск, не подвергала друзей опасности, не будь всё так безнадёжно. — А черепахи знают? — Нет… — И что — я вот так заявлюсь к ним? Без оружия и доспехов? В их дом?.. Нет, ты точно спятила. От взгляда встревоженного ребёнка не осталось и следа: на Эйприл вновь смотрел Шредер. Смотрел с нескрываемой злобой… — Я обещаю, что черепашки не тронут тебя. Они меня точно послушают. Только ты… пообещай мне то же самое. Дай клятву, что не будешь пытаться убить или покалечить их. — Так ты… просто хочешь заманить меня в ловушку? Меня, Шредера?! Думаешь, я поверю твоим трогательным рассказам и попадусь на удочку? Нет уж. Я пока что не выжил из ума… Всего хорошего! — Подожди! Это не ловушка… Клянусь тебе самым дорогим, что у меня есть: здоровьем моей мамы, которая только начала поправляться после страшной болезни. Вот, я смотрю прямо тебе в глаза… Веришь мне? Прошу тебя, помоги… Эта несчастная сидит в углу подземной комнаты и шарахается ото всех, как перепуганный зеленоглазый котёнок! — Мицуко… — услышала Эйприл еле уловимый шёпот, сорвавшийся невольно с губ стоящего напротив неё мужчины… нет, мальчика. И увидела, как в раскосых чёрных глазах, которые снова наполнились болью, блеснули слёзы… — Веди, — с усилием прошептал он. — Я не трону черепах, если они не тронут меня. Клянусь тебе… памятью моего самого родного существа. Веришь мне? — Да… Только ты, когда мы спустимся в канализацию, должен будешь надеть на глаза вот эту повязку. И не снимать, пока я не скажу. Я буду вести тебя за руку… Хорошо? — Хорошо… Эйприл. Свет уличного фонаря, который проникал в узкий проход между домами, померк — его заслонила компания галдящих на всю Тринадцатую улицу пьяных парней. И рыжеволосая девушка невольно придвинулась ближе к собеседнику — или, скорее, сообщнику. — Не бойся, — положив руку на её плечо, мягко сказал он. — Ничего не бойся. Я же с тобой… Эйприл с трудом узнала прикосновение этой руки — сильной и в то же время тёплой (то было какое-то особое, удивительно уютное, тепло) и мягкой. Прикосновение… кого угодно, только не Шредера. — Спасибо тебе… Саки, — улыбнулась девушка. Так она, скорее всего, улыбалась бы старшему брату — если бы он у неё был. Выйдя из прохода с другой стороны, они направились к ближайшему канализационному люку. А когда спустились — Эйприл надела на глаза Саки повязку и, взяв его за руку, повела дальше. — Что с тобой? — пробормотала девушка, когда они уже почти дошли до логова. — Тебе… больно? — Да… — простонал Саки, невольно сжав, а затем поспешно отпустив её руку. — Что болит?! — Го-ло-ва-а! Так сильно… никогда… не бы-ло… А-а-аай! — Иди сюда… Сядь. Я тебя поддерживаю… Вот так… Усадив Саки около кирпичной стены одного из коридоров канализационного лабиринта, Эйприл уже собралась снять с него повязку. Как вдруг… — Ма-ма… Ма-а-а-ма-а-а! Девушка содрогнулась всем телом. Она понимала, что Саки вовсе не зовёт свою мать — вздорную, крикливую старуху Миёко. Не так давно журналистка брала интервью у старого ветерана, который прошёл не одну войну и навидался всего, чего только можно… и нельзя. Он рассказал ей, что маму всегда звали те, кого пытали. Просто люди так устроены — именно это слово произносят в моменты наибольшего ужаса и муки. Эйприл быстро сняла с несчастного повязку. Бережно сжала в ладонях искажённое болью лицо… — Я здесь, с тобой… Всё будет хорошо, Саки. Всё пройдёт… Ну вот… Легче уже? — Не-мно-го… — Это у тебя… впервые такой приступ? — Раньше тоже были. Только не так… сильно… — А уши не отказывали? Ноги или руки не отнимались? — Бывало… иногда. Так ты… знаешь, что со мной? — Надеюсь, что нет… Сейчас позову подмогу… Алло! Леонардо! Это Эйприл… Срочно нужна помощь! Я здесь, возле логова. За первым поворотом, если идти от выхода направо. — Что с тобой?! — послышался в передатчике встревоженный голос черепашьего лидера. — Не со мной. Помощь нужна… Ороку Саки. — Ко-му?! — Выслушай, пожалуйста… С ним случился сильнейший приступ головной боли. Всё очень серьёзно… Нужен стакан воды и таблетки от повышенного давления. Есть они у вас? — Кажется, есть, — вмешался в разговор Донателло. — У Сплинтера в последнее время часто голова стала болеть. И он… — Вот и хорошо. Несите их скорей сюда! Жду! Эйприл решительно выключила черепахофон. — Сними с меня эту проклятую повязку… — пробормотал Саки. — Так я её… давно сняла! — ужаснулась девушка. И, помахав рукой перед самыми глазами ниндзя, медленно-медленно опустила её. — Я… слепой?! А-а-а-ай! — Тихо-тихо-тихо… Успокойся — ты же себе хуже делаешь. Ш-ш-ш… Тихо, Саки… Я тебя не оставлю. Мы тебе поможем… — Эйприл, отойди от него! — прозвучал прямо за её спиной напряжённый голос Леонардо. — Он же ловушку нам устроил! — вытащил саи Рафаэль. — Он притворяется! — схватился за нунчаки Микеланджело. — А-а-а-а-ай! Ма-мо-чка-а-а! — Ребята, спрячьте оружие, — негромко, но твёрдо произнёс Донателло, который держал в руках стакан с водой и упаковку таблеток. — Это не притворство. Не видите, что ли? — Лично я не вижу… — довольно нерешительно буркнул Микеланджело. — Да что вы за лю… черепахи такие?! — взорвалась Эйприл. — У человека же… рак головного мозга! Он только что ослеп… — Как?! — вытаращил глаза Донателло. — А ну-ка… Отдав названой сестре воду и таблетки, он медленно пошевелил трёхпалой ладонью прямо перед глазами врага. Никакой реакции… — Лео, помоги мне! — требовательно произнёс черепашка-изобретатель. Когда Саки в перерыве между волнами приступа выпил таблетки, Леонардо и Донателло осторожно подняли его и, поддерживая под руки, медленно повели в логово. Там больного уложили на диван, где черепашки обычно смотрели телевизор. И… — Родной… — зашептала, стрелой бросившись к дивану и сев подле Саки, женщина с белыми волосами. — Мой родной… От первого же её прикосновения лицо ниндзя расслабилось. Тихонько вздохнув, он закрыл глаза. — Уснул, — шёпотом сообщила друзьям Эйприл. — Сплинтер, вы простите, что я… — Ох… что это? — мягко произнёс — почти прошептал — черепаший сенсей. — Прядь седых волос, — несколько ворчливым тоном отозвалась журналистка. — Вы… что? — Милая моя… — ещё тише произнёс он, едва-едва касаясь мохнатыми пальцами серебристой пряди. — Милая… Глаза Сплинтера наполнились слезами. — Что-о?! — отшатнулась от него Эйприл. — Ох… прости… Прости, дитя. Напугал я тебя… дурак старый. Покачав головой, крыс медленно удалился за свою ширму. — Ребята, проводите-ка меня домой, — только и вымолвила журналистка.