***
Лондонский Королевский Госпиталь действительно был фешенебельным заведением — не только для своего времени, как мне кажется. Зуб даю, эту мраморную отделку и барельефы предполагается сохранить на века — и, разумеется, два грязных оборванца в этой стерильной и ослепительной роскоши смотрелись так же чужеродно, как и злостные микробы в дезинфицирующем растворе. Внимание к себе мы действительно привлекли, и чувствовать на себе все эти брезгливые и недоумевающие взгляды было неприятно даже Сиэлю — мне, с моей ненормальной эмпатией, пришлось совсем худо. Казалось бы, я уже привык к мешанине людских чувств за все то время, что провел в городе — сначала в этом захудалом городишке у базы сектантов, затем в Лондоне… Но, как обнаружилось, пребывание в людской толпе — совсем не то, что нахождение в центре внимания. Агрессия — естественная реакция на направленную неприязнь. Как же меня бесит постоянно бороться с моими свихнувшимися чувствами! Я подавил рвущийся из груди рык и попытался взять эмоции под контроль, отстранившись от окружения. Помогало плохо: я глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Сиэль заметил мое состояние: я уже собрался было ответить какую-нибудь успокаивающую глупость в ответ на его вопросительный взгляд, но заготовленная улыбка сошла на нет, едва я заметил, как изумленно расширились его глаза. — Снова красные? — тихо шепнул я, озвучив неприятную догадку. Мальчик кивнул, и я с досадой стиснул зубы. — Черт! — Забавно слышать это ругательство от тебя, — усмехнулся Сиэль. Я даже не стал огрызаться, судорожно раздумывая, чем бы скрыть мой демаскирующий дефект: солнечных очков при мне не было — я даже не был уверен, что их уже изобрели! — и не было ткани, чтобы сделать повязку. Может, просто слепым притвориться? Я прекрасно ориентируюсь и с закрытыми глазами, учитывая мое улучшенное восприятие… Но постоянно притворяться слепым, с риском спалиться! И чем же мне объяснить свою блажь в ответ на закономерные вопросы? Рррр! Сиэль заметил мои судорожные трепыхания — или же его просто рассмешило то, как я со всех сил зажмурился, как нашкодивший ребенок, — и отстраненно поинтересовался: — Чего это ты? — Так глаза! — просипел я, абсолютно потерянный. Господи, что за позор! — Успокойся. У моей тети глаза тоже красные, ничего особенного, — отмахнулся ребенок. — Она — альбинос? — удивленно встрепенулся я, но продолжения у нашего разговора не состоялось: краем глаза я заметил движение в нашу сторону и обернулся. Какой-то тип в форменной одежде, то ли швейцар, то ли охранник, приметил нас, словно степной ястреб жирного зайца, и стремительно шел на сближение с очевидными намерениями и красноречивым выражением лица. В прошлой жизни я так разве что на клопов смотрел. Кажется, нас собираются гнать отсюда поганой метлой, или что там в приличных английских заведениях используется вместо этого полезного инструмента? Можно, конечно, дождаться баронессы, подкараулив ее на выходе из больницы, но зачем нам лишние сложности? Что ж, как же себя повести? Боюсь, моя излюбленная тактика в любых сложных ситуациях — прикинуться мальчиком-одуванчиком, — здесь не сработает. Значит, идем от обратного: сейчас сделаю гордый и независимый вид и посмотрю на этого гада так, словно это он мне должен — авось проникнется. У таких служак уже условный рефлекс должен выработаться на надменную рожу. Итак, дамы и господа, сегодня мы проводим рискованный научный эксперимент по укрощению примитивных приматов! Поглядите, дамы и господа, на подопытный образец — какой великолепный экземпляр половозрелого орангутанга! Что скажете, профессор Фантомхайв? К сожалению, досточтимый профессор еще не научился телепатическому обмену данными, и комментарии о ходе эксперимента уважаемое светило науки предоставит лишь по истечению оного. Ну да ладно, вернемся к нашему эксперименту. Я никак не реагирую на появление грозного представителя властей, и полный игнор делает свое черное дело — у служивого с очевидным в опустившейся тишине треском рвется шаблон. Жертва начинает сомневаться в правомерности своих действий, но все же решает и дальше цепляться за наработанную схему: — Кто вы такие… Вот это он зря. Сиэль в ответ на такие наезды посмотрел на него таким вымораживающим взглядом, какой я даже после тысячи репетиций перед зеркалом не смогу изобразить. Какой глубокий эмоциональный посыл! «Как это меня может кто-то не знать! Да даже последняя выхухоль в этой стране знает Фантомхайвов! Да даже королевская семья бледнеет и меркнет перед величием и блеском нашего славного рода! Да как ты смеешь, ничтожный и невежественный таракан…» Вот это я понимаю — врожденный талант! Даже эта тупая образина прочувствовала и прониклась глубиной своей никчемности. Мне осталось только подключиться и продолжить обработку, без особого труда заставив его проводить нас в кабинет Ангелины Дюлесс. Действительно, после такой мощной ментальной атаки с деморализованной жертвой можно было делать все, что угодно. Ну Сиэль и талантище!***
Этой встречи я ждал с огромным нетерпением и воодушевлением: мне, уроженцу двадцать первого века, люди этого времени казались немытыми варварами, но мадам Дюлесс я счел человеком, смело бросающим вызов устоям системы — едва только услышал о том, что она работает врачом. Я не особо разбирался в истории, и об Англии Викторианской эпохи слышал лишь несколько общеизвестных вещей: то, что правила там королева Виктория, от которой передалась гемофилия почти всем царским семьям Европы; что это было время индустриального подъема и жуткой нищеты рабочего класса; что в обществе властвовали глупые суеверия, предубеждения и строгость нравов. В это же время, как я подозревал, всяческие демократические или социалистические движения только-только зарождались: женщины, дети и бедняки были бесправны, суфражисток все еще считали больными алкоголичками, первомай был не более чем датой в календаре, первое июня — тоже. С моей отвратительной памятью на даты я даже не могу быть уверен, приняли ли Декларацию по правам человека! Единственное, в чем я был уверен — в это время в Англии то ли отменили, то ли ввели голосование по имущественному цензу. Учитывая, что основными источниками моих знаний по этой теме были книги Диккенса и Теккерея, прочитанные в сопливой юности, я еще неплохо держался. Именно поэтому тот факт, что тетя Сиэля — настоящий доктор, меня так восхитил. В моих глазах она стояла в одном ряду с Марией Кюри, Софьей Ковалевской и Эмилией Эркхарт — всеми теми женщинами, которые первыми отвоевывали право заниматься наукой, искусством и прочими видами деятельности, в которых, как считалось, женщинам не место. И нет, я не феминист — учитывая то, во что это движение превратилось в моем времени, назвать меня этим словом — оскорбить мое мужское достоинство! — но я никогда не видел причин отказывать любому человеку в праве содержать себя самому и не сидеть на шее у других. Да и что хорошего в том, что жена сидит дома, если она со скуки начинает выносить мозги своему мужу? А если уж брать глобальные масштабы, выбрасывать из экономической жизни страны половину работоспособного населения страны — не слишком рациональное решение для любого государства, как по мне. В общем, в моем времени все было устроено разумно и к обоюдному удовольствию, и положение дел в этом времени было печальным контрастом. Тетя Сиэля была баронессой, и это, я думаю, дало ей свободу в выборе пути — но даже так, я не сомневался в том, насколько сложным он был в мире, полностью враждебном твоим устремлениям. Я восхищался этой женщиной заочно, ожидая увидеть целеустремленного, трудолюбивого, несгибаемого гения, и меня не покидала уверенность в том, что в будущем ее имя может быть так же известно в мире как знаменитого исследователя и первооткрывателя в определенных областях медицины. И плюс ко всему, именно от этой женщины зависело моя дальнейшая судьба — если она решит выбросить подозрительного проходимца на мороз, то придется мне перебираться на постоянное место жительства под какой-нибудь мост, как и полагается нечисти. Достаточно причин для волнения, а? Неудивительно, что меня так трясло перед этим знакомством. Сиэль, который уж точно ждал этой встречи с куда большим нетерпением, недовольно на меня поглядывал, но ничего не говорил. Нет, неужели это действительно так заметно?! Мы довольно быстро нашли нужный кабинет благодаря нашему сопровождению, но не стали вламываться туда, пока не выйдет пациент — это было бы довольно неловко даже с учетом того, что не хотелось увеличивать разлуку ребенка с родственницей даже на несколько минут. Слава Богу, ждали мы не так уж и много: едва женщина-пациентка вышла, мальчик шмыгнул за дверь. Я заходить в кабинет не стал, тактично оставшись стоять у дверей. Я был действительно рад за Сиэля — до одури счастлив, что у него остались близкие, родные люди в этом мире, которые смогут о нем заботиться, тормошить и вытаскивать из депрессии. Вдвойне я был рад, что эта помощь будет квалифицированной: все-таки, любой медик, даже не работающий по профилю психологических и психических расстройств, должен разбираться в подобных вещах, ведь умение утешить больного или его близких, правильно преподнести неприятную информацию — обязательный навык для врача. Наконец, дверь тихо отворилась, я обернулся навстречу Сиэлю и его родственнице, да так и застыл с широко раскрытыми глазами. Что-то сдавило горло, и спустя долгое мгновение я понял, что позабыл, как дышать. Ангелина Дюлесс была фантастически красива. Без шуток — она была, под стать своему имени, словно сошедшим с небес идеалом ангельской красоты. Ее глаза и волосы были поразительного кроваво-алого, насыщенного оттенка — такого, какого я никогда еще не встречал в природе, и резким контрастом оттеняли ее белоснежную, фарфоровую кожу. Возможно, впечатление было бы совсем иным, будь она в другом наряде — но ее закрытое красное платье лишь подчеркивало образ потусторонней, инфернальной красоты. Сложно было поверить, что это ослепительно яркое создание принадлежит нашему бренному, тусклому, скучному миру. Ее звали Мадам Рэд — и теперь я понял, почему. Еще через мгновение я осознал, что стою перед ней грязный и облезлый, как помоечный кот, и мое настроение тотчас же совершило суицид, спрыгнув с поэтических высот. — Ах, это тот самый молодой человек, что помог тебе? — с дружелюбным интересом в глазах спросила женщина. Ее длинные ресницы были мокрыми от слез, глаза Сиэля тоже были подозрительно покрасневшими. Я неловко дернулся, мучительно соображая, как мне следует представиться, и с ужасом осознавая, что понятия не имею о здешних правилах этикета. Я и раньше его не особо знал, но в нашем времени с этим посвободнее было, да и изменилось многое за целый век… Что делать? Мне нужно поклониться? Раз она — дама, мне нужно поцеловать ей руку? Но это же будет так невероятно глупо выглядеть, в моем-то исполнении! Я нервно кивнул: — Да, меня зовут Ол… — Оливер Голдфиш, — прервал меня Сиэль, чем-то раздосадованный. Э? Получается, это он должен был нас представить друг другу? И что это за подстава с моим именем?! Это месть за мою сказку о Золотой рыбке, а? Блин, что же делать с этим знакомством? А, да ладно, что я теряю вообще! Все заинтересованные лица уже в курсе, что я идиот! Приняв уже какое-то решение, я осторожно пожимаю протянутую руку мадам Дюлесс. У нее удивительно приятная улыбка. — Рада знакомству, мистер Голдфиш.