***
– Абсолютно исключено. Мы спорим уже минут пятнадцать о том, кто где будет спать. Орлов, скрестив руки, стоит напротив; я тоже не отступаю. – Игорь, не дури. У меня нет второго комплекта белья, чтобы расстелить тебе на полу. – Нестрашно, – откликается он. – Я не согласен. Раздражённо цыкнув, Орлов поворачивается к окну. На улице снова бушует ветер: щекочет хвойные макушки леса, ударяет острыми каплями в стекло и срывает последние листья с одиноких деревьев. – Послушай… – подойдя к парню, я осторожно касаюсь его плеча пальцами: он дёргается, но поворачивается. – Я не могу позволить тебе спать на полу. Игорь внимательно смотрит на меня, ожидая последующей реплики. – На полу холодно, ты можешь простыть, к тому же он неудобный, ну, твёрдый… Ложиться к Лёше я не хочу – разбужу ещё, – продолжаю я. – Ситуация не из приятных, понимаю… Да и я не лучшая пара для сна… Парень закрывает лицо ладонью и мелко трясётся в беззвучном смехе. – Ты чего? – неуверенно спрашиваю я. – Какой это всё абсурд, – вздыхает он, прислоняясь головой к окну. – Давай, расстилай уже… Пара, блин, для сна. – Хорошо. Убираю помятое от моей утренней дрёмы покрывало – оно жёсткое и вряд ли греет. На всякий случай складываю его возле кровати на полу: мало ли. Срываю одеяло и встряхиваю, чтобы расправить – на первый взгляд оно не такое уж и маленькое. Если замёрзнем, то должны поместиться. – Я к стене, – оповещаю я и, избавившись от одежды, забираюсь в постель; Игорь ложится следом за мной. Бельё приятно хрустит под тяжестью тел; кладу голову на согнутую в локте руку, чем уступаю Орлову подушку. Последнему это не нравится: – Теперь мне надо уговаривать тебя спать нормально со мной на кровати? – раздражённо цыкает он. – Не бойся, я тебя не съем, – говорит парень, пододвигая подушку. Мне и правда так удобно. Но дабы не смущать Орлова, всё-таки опускаю голову на мягкую поверхность. – Можешь накрываться, мне не холодно, – зеваю я. Орлов не отвечает: слышу лишь, как он кутается в одеяло. Убедившись, что парень удобно устроился, наконец-то засыпаю…***
…и просыпаюсь оттого, что меня пробирает дрожь. Похоже, я переоценил свою холодоустойчивость. Не успеваю даже глаз открыть, как меня сверху окутывает приятным теплом. Сильная рука настойчиво тянет меня назад, и я спиной чувствую горячее тело Игоря. Невольно жмусь к нему ближе – хмель даёт о себе знать – но парень не сопротивляется. Можно даже представить, что это не задира-Орлов, а Демьян, например… – Спишь? – хриплый шёпот прерывает ещё не начатую фантазию. – Нет, не сплю, – отзываюсь я, не подумав; но какой-либо реакции в ответ не поступает. Мы просто молча лежим: Игорь и не думает отпускать меня, а я с чего-то не думаю отстраняться. То есть хочу, но… не хочу. Мне приятно находиться в тепле. Мне приятно прижиматься к мужскому телу. Мне приятно чувствовать, как чужое горячее дыхание неловко щекочет мою шею. Мне уютно. – Орлов… – неуклюже зову я парня. – М-м?.. – Как тебе сказать… – Как есть, – слышу нотки раздражения. Какой он… палец в рот не клади. – Ты завтра… не набьёшь мне морду? За это. Как протрезвеешь. – Господи… – выдыхает тот мне в макушку и добавляет ещё что-то – я не понимаю, что именно: «спи», «дебил» или всё сразу. Чёрт с ним. Расслабляюсь, насколько возможно, и снова погружаюсь в царство Морфея.***
– Артём… Демьян скользит губами по горячей коже – моей. По спине от шеи и до самых ног пробегают мурашки: заставляют скукожиться, сжать пальцы ног и вырваться жаркому стону изо рта. Рука проходится по животу и поднимается выше, к груди. Мягкие подушечки пальцев легко касаются ареола, цепляют сосок и зажимают, чуть потирая. Шумно вдыхаю воздух через нос, не в силах посмотреть вниз – широкая повязка на глазах настойчиво впивается в лицо: небрежно завязанная, она тянет волосы, случайно попавшие в узел. Но, погруженный с головою в ощущения от прикосновений Дема, не замечаю неудобств. Сосок – другой – стискивают сильнее. Спину ласково поцарапывают жёсткие волосы партнёра: ёжусь, поджимаю ноги в ответ – мне щекотно. По-приятному щекотно. Дем смеётся мне куда-то в поясницу, целует и кончиком языка – раскалённым – ведёт вниз, по выемке позвоночника и до ягодиц. Потом отстраняется – это я понимаю по резанувшему холоду – и опрокидывает на спину. Повязка чуть сползает на нос, но Демьян, приподняв мою голову, затягивает узел, отчего я болезненно вскрикиваю. – Всё нормально? Киваю, не желая отвлекаться на такие мелочи. Парень плавно опускает меня обратно и нависает сверху. Проводит рукой по подбородку, перебегает выше, задерживается на губах и ненавязчиво на них давит. Приоткрываю рот, давая проникнуть внутрь пальцам: облизываю, прикусив их чуть выше костяшек, изгибаю язык, чтобы достать до подушечек. Демьян убирает руку. Сглатываю, пожалуй, нервно, как будто в первый раз. Скопившийся под тёмной повязкой пот вызывает противный зуд. – Убери… – шепчу я, но Дем затыкает меня поцелуем и нежно поглаживает внутреннюю сторону бёдер. Потом увлажнёнными слюной пальцами касается ребристого колечка мышц ануса и, вдавливаясь ими, проскальзывает так же, как недавно проскользнул в мой рот. Умелыми движениями массирует стенки изнутри, толкается дальше и средним пальцем достаёт до простаты, отчего я скулю, дрожа. Обхватываю свой налившийся кровью член и начинаю дрочить – торопливо, дёргая рукой порой так, что становится больно. Демьян отрывается от меня и спускается вниз, не вынимая пальцев. Устраивается чуть сбоку, мягко хватает меня за запястье и тянет, заставляя выпустить возбуждённый орган из пальцев. Дует на головку, лижет её – раз, другой, третий. Затем – вбирает член в рот и неторопливо посасывает, больше дразня, и продолжает стимуляцию пальцами. Изнываю от наслаждения; а точнее, от его недостаточности. – Демьян, прошу… Он всё-таки прислушивается: вытаскивает пальцы, выпускает изо рта член и снова нависает сверху. Стаскивает с меня наконец-то злополучную повязку, и я внимательно вглядываюсь в его лицо: в глазах тёмные крапинки, плавящиеся, кажется, расплываются. Тянусь рукой к его лицу, влажному и колючему от щетины, но Демьян отводит голову в сторону, словно не хочет, чтобы я к нему прикасался. – Не трогай. Размазывает выступившую смазку по своему члену, пристраивается и входит не спеша. Сжимаю мышцы, отчего тот приглушённо выдыхает; сам стыдливо закрываю глаза. – Ну же… – хрипят сверху в тон скрипящей под телами продавленной кровати. – Не жмурься. Не могу, Демьян. Не могу. Верни повязку. Мыслей моих Дем не читает, но увидев, что я не спешу слушаться, входит под другим углом, задевая заветный бугорок. Распахиваю веки: из меня вырывается дикий стон от такого кайфа. Вцепляюсь в плечи Демьяна, впиваясь в кожу – оливковую – ногтями. Напрягаюсь сильнее и расслабляюсь: на животе теплеет белая лужица, каплями стекающая на грубые простыни. Демьян, не кончив, утыкается в подушку сбоку.***
Просыпаюсь внезапно, подскакивая на кровати. Поворачиваю голову – Лёшки нет, а Орлов, отвернувшись, спит на краю. Заглядываю под одеяло, которое, видимо, сграбастал ночью: так и знал. На боксерах расплылось ожидаемое пятно - твою же мать… Чувствую, что до сих пор дрожу, и укладываюсь обратно, пытаясь привести мысли в порядок. Что только не приснится на пьяную голову рядом с каким-никаким мужиком? – И давно ты дрочишь на своего патлатого друга? – интересуются сбоку. – Ч-чего? – сдавленным голосом произношу я. Какого хрена? Он не спал всё это время? Орлов ложится на спину. – Я спрашиваю, как давно ты сохнешь по своему распрекрасному Демьяну, – повторяет тот. – Откуда ты… – Во сне много болтаешь, – усмехается парень. – Но можешь не переживать, наш сосед как раз отлучился в туалет, – говорит он, заметив, как я изменился в лице . – Не твоего ума дело, – отрезаю я, усаживаясь на кровати и стыдливо сгребая одеяло. – Так-то оно так… Но мало ли, узнает ещё кто об этом, – задумчиво выдаёт Орлов, увлечённо рассматриваю свою ладонь. – Ты не посмеешь. В ответ слышу фирменное хмыканье. – Как знать, – русая голова поворачивается ко мне. – Да не трясись ты, я шучу, – как-то добродушно добавляет парень. – Мне дела нет, от эротических снов с чьим участием ты кончаешь. Просто… пару раз об одолжении попрошу тебя. Может быть, – подмигивает он и поднимается. – ДА КАКОГО ХРЕНА?! – дверь молниеносно распахивается, с размаху ударяясь об обклеенную светлыми обоями стену. – ВЫ ТАМ СОВСЕМ ОХРЕНЕЛИ? В комнату залетает разъярённая Настя; за ней – робко волокутся остальные организаторы. Из-за её плеча выглядывает Лиза, виновато ведёт плечами, мол, прости, так получилось. – ТЫ! – наскакивает председатель на только вставшего Игоря. – ВЫ ПОДПИСЫВАЛИСЬ, ЧТО ОЗНАКОМЛЕНЫ С ИНСТРУКТАЖЕМ! ТАМ ЧЁРНЫМ ПО БЕЛОМУ НАПИСАНО, ЧТО ДРАТЬСЯ ЗАПРЕЩАЕТСЯ! ТАК КАКОГО… – Насть, погоди, – пытаюсь осадить девушку я, но в итоге лишь переманиваю огонь на себя: – А ТЫ! ОРГАНИЗАТОР! ТАК КАКОГО ХЕРА ТЫ НЕ УСЛЕДИЛ ЗА ПОРЯДКОМ? ИЛИ ТЕБЕ НАПОМНИТЬ ТВОИ ОБЯЗАННОСТИ, МОЖЕТ БЫТЬ? ТЫ ЗАБЫЛ, ЧТО Я ОТВЕЧАЮ ЗА ВСЕХ ВАС, УТЫРКОВ, ГОЛОВОЙ? – Анастасия, послушайте, – перебивает её Орлов, но зря: та снова начинает орать на него: – И НЕ ПОДУМАЮ СЛУШАТЬ! МОЛИСЬ, ЧТОБЫ ТЕБЯ ПОСЛЕ ЖАЛОБЫ НЕ ОТЧИСЛИЛИ! Дело принимает плохой поворот. Жалоба ректору – весьма серьёзная заява от председателя студсовета. А учитывая то, что этот дебил далеко не на самом лучшем счету в универе… Его отчислить хотели ещё после первой сессии. Слухи ходили разные: что он нагрубил декану или предложил взятку какому-то принципиальному преподу; кто-то выдвигал теорию о том, что он подрался с охраной. Ещё была совсем безумная сплетня о том, что он соблазнил секретаршу, после чего последнюю уволили, но всё в итоге оказалось простым совпадением. По крайней мере, так говорил Миша. Орлову такое обращение явно не нравится, и он взрывается: – А ЧТО, ЛУЧШЕ БЫ БЫЛО, ЕСЛИ БЫ ПЬЯНОЕ ДУПЛО ПРЕВРАТИЛО В КАШУ ЛИЦО ЭТОГО ОДУВАНЧИКА, – он тыкает в только зашедшего и уже охуевшего Лёшу, – РАЗБИЛО БЫ ЕМУ БОШКУ, – палец перемещается в мою сторону, – А ПОТОМ НАБРОСИЛОСЬ НА КОГО-НИБУДЬ ИЗ ВАС, ПОПАДИСЬ ВЫ ЕМУ НА ПУТИ? Настя резко замолкает: растерянно хлопает ресницами и не может подобрать слова. Игорь тяжело дышит, смеряет меня долгим взглядом и отходит к окну: облокачивается на подоконник и закрывает лицо ладонями. К нему подбегает Рома, торопливо что-то шепчет: парень лишь кивает на аккуратно сложенную одежду у ножек кровати. Откидываю голову назад, несильно стукнувшись о стену. Дурдом… Съездил, блядь, на посвящение: Лёша в итоге протусовался около своей Марины больше, чем со мной; а сам я получил по щам, набухался с Орловым и выдал ему – пусть и неспециально – свою тайну. Охуительно. Только об этом и мечтал. Схватив шмотки, Рома утаскивает за руку моего недавнего соседа по кровати и теперешнего хранителя моего секрета. Зачем-то смотрю в сторону его паха – ну да, член характерно выпирает из трусов. – Через полчаса собрание в зале, – глухо говорит Настя. – Организаторы и участники драки.***
После душа решаю сходить освежиться на улицу. Натягиваю поверх футболки толстовку, куртку и выскакиваю из корпуса. На выходе сталкиваюсь с Орловым и ляпаю, не подумавши: – Доброе утро. – В каком месте? – мрачно парирует он, выдыхая густой ароматный дым из лёгких. Резонно. И правда, в каком? Ветер бьёт наотмашь редкими каплями – надо же, я даже не видел, что накрапывает мелкий дождик. Щурюсь, накидываю капюшон на голову и кошусь на Орлова – тот даже не пошевелился: как продолжал курить, так и курит. Он также не замечает, как я на него пялюсь. А я пялюсь – рассматриваю его профиль. Вот, например, обнаруженная вчера и спьяну родинка под изгибом брови. Прямой нос, слегка выпирающий подбородок с проступающей щетиной и острые скулы; лицо у него какое-то… вытянутое. Уши порозовели от холода, встрёпанные волосы обнажили некогда выбритый затылок; пальцы – длинные – сжимают в руках зажигалку и алую пачку «Сенатора» – точно Настины – а губы, посиневшие от холода, зажимают наполовину истлевшую сигарету. – Тебе куртку дать? – спрашиваю я, глядя на явно замёрзшего парня. – Обойдусь, – неохотно отвечает он. Как бы мне ни хотелось это отрицать, но Орлов симпатичный. Перевожу взгляд ниже – тонкая кофта обтягивает жилистое тело: он худой, но не дрищ – сквозь тёмную ткань выглядывают чётко очерченные мышцы. Вспоминаю нелепого качка Антона и смеюсь про себя. – Знаешь, – парень поворачивается ко мне, выкидывая окурок в сырую землю, – было весьма… – он на мгновение запинается, подбирая слово, – пикантно проснуться от того, что рядом с тобой кто-то стонет. Вспыхиваю, онемев от неожиданного заявления. На ум не приходит ни одной колкости даже. Так и стою – красный, не в силах и рта раскрыть от изумления. Игорь как-то грустно улыбается и, перед тем, как зайти в корпус, добавляет: – Жаль только, что это был ты.***
Лёшка волнуется: сжимает край футболки, обкусывает шершавые губы, то и дело нервно дышит. Все собрались, кроме Насти с Ромой и двух оболтусов – Аверинцева и Орлова. – Ты мне объясни, какого фига ты вообще на него полез? – злюсь я. Лёша, проснувшийся и протрезвевший за ночь, виновато смотрит на меня, обхватив колени. – Там… Марина плакала. И это он её довёл! Марина, блядь. Плакала, блядь. Охуительно. Получил в рожу из-за девчонки. – А ты у нас местный Геракл, защитник слабых, обделённых и обиженных, что ли? – раздражённый, меряю комнату шагами, сцепив руки за спиной. – Ты себя в зеркале видел? Без обид, но ты же совсем щуплик, блин! – Да знаю я, – поникает парень. – Но сдержаться не смог. Так… – Короче, – встаю напротив Лёшки. – Если тебе повезёт, тот этот шкаф ничего не вспомнит, ибо был ужратый в стельку. Тогда скажешь, что у вас личный конфликт. Без подробностей. – Почему я не могу сказать правду? – Потому что дебил! Что ты, что он, – сажусь на кровать и роняю голову на ладони, – что я. – Все собрались? Обвожу зал взглядом. Орлов, всё ещё мрачный, сидит около Ромы: крутит в руках пёструю зажигалку, откинувшись на спинку стула; его не такой уж и верный соратник расположился дальше, между Лизой и Антоном: стыдливо уткнулся в пол, не поднимая головы. Убедившись, что пришли все, Настя поднимается со своего места: – Отлично. Я думаю, разъяснять вам правила поведения на выездных мероприятиях, – на этих словах она пристально смотрит сначала на Аверинцева, а затем – на Лёшу, – не нужно. Вы ещё получите свои выговоры. Но поскольку меня не было в непосредственной близости, то мне необходим пересказ случившегося от незадействованных в конфликте лиц. Артём? Бесит. Строит из себя не пойми что, хотя нарушает правила сама – приводит посторонних людей на базу отдыха, уезжает с ними и сваливает всё на нас. «Посторонних» мы знаем, конечно, но факта того, что они не имеют к университету никакого отношения, это не отменяет. Я не пытаюсь сбросить с себя бремя ответственности, но всерьёз воспринимать нравоучения от постоянно забивающего на свои обязанности председателя мне не удаётся. Людей в любой организации – будь то студенческий клуб или финансовая корпорация – на верхних слоях системы ты не найдёшь. Чем выше у человека должность, тем сильнее раздувается его эго, присыпанное доброй порцией лицемерия. Это здесь, перед своими подчинёнными он важная шишка, которая строит всех, а в кабинете босса старательно вылизывает грязные лакированные ботинки. И превращается в жалкое двуличное существо. Перед нами будет рассказывать, как важно блюсти правила, а выйдя за порог, первым подожжёт спичку там, где делать этого не положено, теша себя мыслью, что все эти писульки предназначены для холопов. И мня себя право имеющим, продолжит класть хуй на существующие запреты и ограничения. Правда, тварью – дрожащей – быть не перестанет от этого. – Я услышал крики где-то в часу ночи, – говорю негромко, тщательно подбирая слова, чтобы Дима не заподозрил чего.– И сразу вышел из комнаты. В конце коридора парни – Дима и Лёша – разговаривали на повышенных тонах. В чём заключалась ссора, мне услышать не удалось – пока я подходил, они уже сцепились. Настя кивает, делая вид, что внимательно слушает. Аверинцев молчит: очень надеюсь, что он действительно не помнит своих пьяных размахиваний кулаком и тявканья мелкого Лёшки на него. – Я попытался оттащить Диму; результат вы видите у меня на лице. К тому моменту он был достаточно зол и неконтролируем: слова мои не воспринимал, бычился на Лёшу. Когда он второй раз замахнулся, подоспел Игорь, – останавливаюсь и смотрю на Орлова, который всё так же крутит в руках яркий кусок пластмассы. – Он оттащил Диму, попытался его вразумить, но бесполезно. Тогда… – перевожу дыхание. Тут важно не подставить парня неосторожной фразой. – Между ними завязалась драка. Игорь ударил Диму под дых, отчего тот успокоился. После этого парни отвели его в комнату, где он пробыл до утра. Всё. – Хорошо. Алексей, Дмитрий, – подчёркнуто на «Вы» обращается к студентам Настя. – Из-за чего у вас произошёл конфликт? Лёшка ничего не отвечает. Дима поднимает голову. – Я так и не понял, – буркает он. – Одуван подскочил ко мне, когда я в комнату шёл, говорил, что поплачусь за то, что кого-то там обидел. – Кого обидел Дмитрий, Алексей? – спрашивает председатель, усаживаясь обратно на своё место. Лёша выдерживает паузу и выпаливает: – Марину! – Чего-о? – тянет Аверинцев; Орлов недовольно цыкает, а моя ладонь прикрывает глаза. Господи, какой же дебил! – Марину? Мирошину? – взвизгивает Лиза. – Рыженькую, с первого курса? – Рыженькую, с первого курса, – кривляюсь в ответ: неужели обязательно надо было так кричать? Лёша пинает меня под столом, на что я возмущённо фыркаю: – Осторожнее, эй! – Сам осторожнее, – сопит парень. – Со словами. – Чего? – Чё слышал, – отрезает он и демонстративно отворачивается. Серьёзно? Этот придурок на меня наехал из-за какой-то девчонки? Благодаря которой мне прилетело по лицу? Охренеть можно. Вот так, значит? Здравствуйте, меня зовут Алексей Мотыльков, и сегодня я вам покажу, как проебать друга за пару фраз. Как шустро меняются ориентиры, не правда ли? Журавль в небе, говорите, да?.. Весьма обидно видеть, как тебя променивают на нечто неконкретное – и делают это не по строгой необходимости, а из-за собственного долбоебизма. Что я сделал? Передразнил чьё-то высказывание. Без негативного контекста и всего такого. Что я получил? Завуалированное «Иди нахер, Артём, любое поползновение в сторону предмета моей любви карается моим плевком тебе в рожу». Только об это и мечтал. – Может, позвать её? – предлагает кто-то, на что Настя закатывает глаза: – Зачем? Пусть между собой разбираются, девочка тут ни при чём. Ещё минут десять мы обсуждаем меру наказания и приходим к тому, что оба придурка отделаются выговором. Антон настаивал на том, чтобы их не допускали больше до подобных мероприятий, но что-то мне подсказывало, что вряд ли парням самим ещё раз захочется поехать куда-либо со студсоветом. Более того, это же что-то подсказывает мне сейчас, что я и сам больше не хочу никуда ездить. Студсовет – организация классная, пока ты к ней не относишься. Я безумно люблю всю эту движуху, но… Чем дольше ты тут находишься, тем чаще натыкаешься на гниль, которая завязана на деньгах. Просишь деньги на посвят, а уходит на него по факту процентов 30 – всё остальные пилят верхушки между собой. Щепки летят нам – в виде организаторских билетов, всяких прибавок к стипендиям и «особого статуса». Сейчас меня не удивляет то, с какой лёгкостью отрёкся Дем от студсовета. И я понимаю, что он не горит желанием ехать на посвяты, хотя его здесь все любят. Ну, из старичков и официальных сотрудников универа, как Настя и Рома, например. В студсовете всё хорошо, когда не происходит ничего из ряда вон. Стоит только появиться форс-мажору, и проявляется настоящее отношение людей к тебе. Председатель со своей кучкой приближённых начинают вешать всех собак на, как сказал бы Демьян, рядовых. И будучи так или иначе приближённым, я не хочу вляпаться в эту грязь ещё сильнее. Демьян тоже не хотел. Поэтому и ушёл – вовремя. И намного раньше, чем отчислился.***
В зале остаёмся только мы трое – Лиза, я и Настя. Последняя, сложив руки на груди, спрашивает: – Чем вы думали? – А что нам оставалось делать? – ворчу я. – Кто знал, что ему ещё могло взбрести в голову? Ты вообще его видела? Он же шкаф, ушатал бы нас всем скопом и глазом не моргнул. Настя вздыхает и переключается на Лизу: – А ты? Почему ключи забрала? – Потому что не собиралась вверять их в руки этого раздолбая, пошедшего бухать ночью. Ловлю на себе требующий объяснений взгляд. – Без комментариев, – отнекиваюсь я. – За коньяк заплачу, – заверяю председателя с важным видом, за что получаю смачный подзатыльник. – Безголовые дебилы, – устало отвечает она на это и садится на стул. – И ты один выдул всю бутылку? Киваю; но Лиза беспощадна: – Не один, с Орловым. Настя, схватившись за голову, стонет сквозь зубы: – Нашёл компанию! Хмурюсь. Мне тоже Орлов не нравится, но это не делает его хуже остальных. – Ты не права, – возражаю я. – Во-первых, он нам нехило помог, во-вторых, ему разрядка была куда нужнее, чем мне самому. – Ну вот пусть и расслаблялся бы один… – вздёргивает нос Лиза, но в ответ ей качают головой: – Да ладно… нормально всё. Он вроде адекватный, не болтливый. Рома его позвал остаться с нами сегодня. – Зачем? – одновременно спрашиваем мы. – Они сдружились вроде, к тому же, как ты, Артём, и сказал, он нам помог. – Он согласился? – против воли вырывает у меня. – Он сказал, что подумает, – не глядя в мою сторону, говорит Настя. – Ладно, свободны. Поедете с первокурсниками, обратно – на такси. Артём… – Да? – Захватишь мне сигарет? А то Рома куда-то заныкал мою пачку, не могу найти. Зато я могу. – Хорошо, какие? – «Сенатор», вишнёвые, я тебе потом на карту переведу. – Понял, заедем по пути. Ещё чего-нибудь? Настя пожимает плечами. – Спроси у других. – Ладно.***
Выхожу из зала один – Лиза убежала, пока я разговаривал с Настей. Набираю сообщение в беседу с вопросом, кому что взять, и краем глаза замечаю знакомую долговязую фигуру. Орлов стоит аккурат возле захлопнувшейся двери – подпирает стену, сосредоточенно разглядывая ногти на руках. Смотрю на него – молча; тот, подняв на меня глаза, тоже отмалчивается. Не сдерживаюсь и спрашиваю: – И как давно ты тут стоишь? – Более чем достаточно, – размыто отвечает он, возвращаясь к своему первоначальному занятию. – И много слышал? – Я не подслушиваю чужие разговоры, – он снова смеряет меня неприязненным взглядом – сузив глаза и растянув губы в насмешливой ухмылке. – Молодец какой, – бубню под нос я и разворачиваюсь, чтобы уйти. И уже поднимаясь по лестнице, слышу брошенное вслед: – Я решил остаться тут ещё на денёчек, если тебе интересно. Придурок. Не подслушивает он, ага. В коридоре словно другое измерение: все галдят, хихикают, бегают из комнаты в комнату. Кто-то просит зубную пасту, кто-то – мыло; кто-то, уже готовый, заглядывает к соседям в нетерпении, а кто-то в одном носке разгуливает по второму этажу. К слову, а Игорь сжёг свой носок? Не помню его в толпе. Я вообще его, кажется, не видел, когда жарились шашлыки. Захожу к себе – надо собираться. Укладываю в сумку вещи, которые мне сегодня не понадобятся больше – бейджи, распечатки, остатки призов, всякую канцелярию и прочее – всё это нужно будет завезти в универ. Надеваю куртку, долго смотрю на шапку и всё-таки решаю оставить – вряд ли мне будет холодно в автобусе. Закидываю сумку на плечо и выхожу. В коридоре всё та же суета. Зависаю на мгновение и наблюдаю за снующими туда-сюда студентами. Неохотно прохожу через них и спускаюсь вниз – выскакиваю на улицу. Лиза ещё не пришла, зато Орлов тут как тут – курит, прислонившись к толстому стволу дерева вблизи корпуса. Автобус ещё не подъехал, и я пытаюсь сообразить, как лучше поступить – зайти обратно или ждать тут? Из кармана серых джинсов торчит красный уголок искомой Настей пачки; свободная рука ногтями то ли гладит, то ли карябает влажную кору дерева, с которого сиротливо падают на промёрзшую за ночь землю листья; тёмные кроссовки шаркают, топчут остатки травы – жёлтой, посыпанной редким инеем. Фильтр, тёмно-коричневый, касается бледных губ; секунда – и изо рта выползает дым: прорывается сквозь расплывшееся облако пара и растворяется в морозном воздухе. Склоняю голову набок. Он всё так и курит, не замечая, что на него пялятся – изучающе, с интересом. Хуже того – я и сам этого не замечаю. POV Демьян. Сижу за стойкой – скучно. Посетителей нет, заняться нечем, со смены уйти нельзя. Лениво листаю ленту – тоже увлекательного мало, сплошные фотографии с тусовок да репосты из каких-то глупых пабликов. Откладываю телефон в сторону и, подперев голову рукой, оглядываю зал. Пусто. Официанты сидят за столиком и трещат о местных сплетнях – тоже устали стоять весь день. Егор бы увидел – дал бы по бошкам что им, что мне. Но его нет: поехал к поставщикам заключать новый договор. Глеб неторопливо шагает в мою сторону – но мне настолько всё равно, что я и не думаю вставать. Наконец подходит: садится на кресло для посетителей и интересуется: – И давно ты так сидишь? Пожимаю плечами, демонстрируя полную незаинтересованность. Какая разница, если клиентов нет? – Где стул? – снова спрашивает он, кивая в сторону пустоты в конце стойки. – Подо мной, – отвечаю скучающе. – Всё равно никого нет. Глеб внезапно злится – прежде я его таким не видел. Пыхтит, наклоняется ближе и шипит: – Думаешь, если ты Егорова подстилка, то тебе всё можно? Внимательно смотрю на мужчину – случилось чего, что ли? Неторопливо встаю: – Да нет, не думаю. Вам принципиально важно, чтобы я стоял? Никого же нет. – Положено стоять – стой, – громче говорит он, тоже поднимаясь. – Тебе за это деньги платят. Я же всё равно сяду. Только он повернётся, чтобы сделать выговор официантам – и сяду. И он прекрасно об этом знает. Впрочем, уйти он не успевает – ему на плечо ложится рука – знакомая, тяжёлая, властная. Сжимает его, сминая твидовую ткань пиджака, и не даёт пошевелиться. – Ты бы полегче с ребятами, Глеб. У нас тут клуб, а не концлагерь. – Егор улыбается – сухо, с заметной неприязнью – и продолжает: – Птичка напела, что ты к официантам цепляешься. – Егор Павлович, они весь день бездельничают! – жалуется менеджер в ответ. В каждом маленьком коллективе есть такой противный человек. Иначе говоря – ябеда. И Глеб как раз из таких – скользкий, вечно до всего дело имеющий. Пронырливый. С Егором у них должности похожие – управляющие, но к подчинённым у них отношение разное. Глебу подавай дисциплину – и неважно, что соблюдение оной не так уж принципиально в конкретный момент времени, сказано стоять – стой. И касается это не только меня: по регламенту сотрудники зала не должны сидеть… при посетителях. Но сейчас-то посетителей нет. Егор хоть и панибратства между сотрудниками не признаёт, держит дистанцию, однако к подчинённым относится по-человечески. Далеко не каждого (а если быть точнее, никого, кроме меня) он приглашает к себе в кабинет для неформальных… бесед, конечно, но обратиться к нему может любой работник, вне зависимости от статуса. И вот, видимо, птичка низшего статуса «напела» ему про тиранию Глеба. – Демьян, – обращается ко мне Егор. – Поставь стул на место. У тебя есть свой. Он неудобный, фыркаю я про себя, но молча подчиняюсь. – А ты, Глеб, – он отводит мужчину в сторону, – помни, что работаешь с людьми. Такими же, как и ты – ни лучше, ни хуже, – и с нажимом произносит последнюю фразу. – Ты меня понял? Глеб вроде бы кивает, пробурчав «понял». Я же, окинув неудобный стул взглядом, встаю за стойку, облокотившись на неё локтями. Всяко лучше, чем сидеть на этом.***
– А я тебе говорил, что он ко мне прицепится. Егор молчит, щурится от удовольствия – то ли от курения, то ли от массажа. Разминаю ему плечи, как он мне когда-то во время нашей первой встречи здесь: тру пальцами забитые мышцы, мягко надавливаю и ненадолго прерываюсь – мужчина делает затяжку. Подносит чёрный фильтр ко рту, мягко обхватывает губами, втягивает табак так, что скулы выпирают ещё сильнее, а на щеках образуются продолговатые ямочки; задерживает дыхание, пропускает сквозь лёгкие дым и выпускает его тонкой струйкой, облаком рассеивающейся около лица. Затем опускает руку и расслабляется, откинувшись чуть назад; и я могу продолжить массаж. Егор сидит между моих ног, на полу, в то время как я устроился на диване – мягком, удобном, на котором так и охота… нет, не заснуть. Но спешить нам некуда. Наконец-то мужчина вздрагивает – видимо, я попал в какое-то больное место. – Отлично, – хрипит он. – Продолжай. Продолжаю: Егор сжимает губы, жмурится и тяжело дышит. Нахожу такую же точку и на правом плече и настойчиво давлю пальцами – выгибается, хмурится сильнее, но не издаёт ни звука. Наконец напряжение спадает – через пару минут: мужчина отстраняется, выпрямляется и, разведя руки, согнутые в локтях, хрустит спиной. Потом говорит: – Спасибо, – встаёт и поворачивается ко мне. Смотрит внимательно, выжидающе. Не знаю, что делать – теряюсь, зачем-то гляжу по сторонами и потом – снова на Егора. Поднимаюсь, приближаюсь к нему – неторопливо, с опаской. Он же, как только я оказываюсь в пределах доступности, притягивает к себе и целует: вязко, настойчиво, запутываясь пальцами в жёсткой шевелюре. Хватаюсь за серую плотную рубашку, сминаю её в кулаках и льну к желанному мужчине сильнее. Егор стискивает меня в объятиях: свободная рука ложится на талию, прижимает к телу, сползает на ягодицы. Проскальзывает пальцами за джинсы, – ремень я предусмотрительно не надел – за резинку трусов и чуть царапает кожу, проведя по ней. Егор отстраняется, наклоняется к шее и горячо выдыхает в то самое место – млею – и, ткнувшись носом за ухо, губами – влажными – снова целует. В ответ лишь дрожу, блаженно прикрываю глаза и низко стону. Наконец мужчина отлипает – и ближе к себе тяну его я. Строгое лицо склоняется надо мной – изгибает рот в ухмылке, скользит изучающим взглядом; ждёт. Чувствую себя снова мелким – мотаю головой едва заметно, чтобы отогнать от себя ненужные мысли. Смотрю в узковатые тёмные глаза, подаюсь вперёд и, не разрывая зрительного контакта, целую горькие губы. Егор тоже взгляда не отрывает – улыбается, не моргает даже. А мне почему-то не по себе – держусь из последних сил, чтобы не прикрыть веки и не раствориться в приятных ощущениях. Но не выдерживаю – жмурюсь и проваливаюсь в пучину удовольствия: расслабляюсь в сильных объятиях, выпускаю из рук рубашку и кладу ладони на грудь мужчине. Тот тоже закрывает глаза; понимаю это по мягкой усмешке прямо в поцелуе. Кабинетный воздух от этого на секунду пробирается в рот и распаляет желание: обжигает нёбо холодом и плотным ароматом сигарет. Обхватываю язык Егора губами: втягиваю, посасываю, наслаждаюсь вибрацией от хриплого стона, что доходит до моего горла и застревает там горошиной. Сглатываю с трудом, зачем-то приоткрываю глаза и на мгновение умираю от страха – почти чёрные, с расширенными зрачками глаза глядят прямо на меня. Я ошибся? От неожиданности выпускаю язык из губ; тот, проворно проскользнув в рот, оглаживает дёсны изнутри – снизу, щекочет кончиком уздечку и сплетается наконец с моим: отвечаю вяло, от растерянности; оттого, что не могу перестать смотреть. Егор смягчается, и пугающий взгляд сменяется на тонкую кожу век – серую, с проступающими морщинами в уголках. Закрываю глаза тоже, на ласку отзываюсь охотнее, пламеннее, увереннее. Заваливаемся на диван: Егор толкает меня на мягкую остывшую поверхность и нависает сверху, уперевшись ладонями по бокам от моей головы. Разводит коленом мои ноги и трётся им о пах: чуть давит, будто хочет прочувствовать, возбуждён мой член или нет. А он возбуждён – твердеет, наливается кровью. Внизу живота ещё сильнее расплёскивается не тепло – кипяток: опаляет изнутри, делает желание невыносимым, заставляется извиваться под чужим натиском. Не замечаю, как остаюсь без штанов и трусов. Замечаю только приставленный к анусу член – выглядывающий из ширинки брендовых брюк, в презервативе, нетерпеливо толкающийся между ягодиц головкой. Чуть приподнимаю таз и вижу лицо Егора – сосредоточенное, напряжённое. Он входит – как всегда медленно, нащупывая нужный угол. Затем, наткнувшись на простату, начинает двигаться интенсивнее – сжимает руками бёдра – сильно – оставляя на коже красные следы. Сжимаю мышцы с каждым новым толчком, пока ещё способен сосредоточиться – как же он от этого кайфует! Не выдерживает, пальцами сдавливает кожу сильнее, до боли; толкается глубже, слегка задерживаясь внутри; перебивает мои стоны своими; и от этого всего неистово кайфую я. В дверь стучат, но плевать – что мне, что Егору. Кабинет закрыт, и кто-то дёргает за ручку – настойчиво. Мужчина закидывает мои ноги себе на плечи – плотная рубашка липнет к намокшему телу, капельки пота блестят: на шее, лбу, около носа; срываются вниз, на грудь – мне, расползаясь лужицей по взгорячённой коже. Егор наклоняется ниже – снова упирается руками в диван: скользит но кожаной поверхности, тяжко дышит. Тянусь к своему члену – обхватываю рукой, сжимаю у основания и быстро начинаю водить по всей длине – ибо сил сдерживаться больше нет. Напрягаю мышцы ануса ещё сильнее и прогибаюсь в спине, когда с низким рыком мужчина кончает в меня. Он ещё некоторое время не шевелится; и лишь после отстраняется. Презерватив остаётся во мне: густая сперма стекает на чёрный диван, расползается; чувствую её ягодицами. Мужчина наклоняется ко мне, целует как-то нежно, будто с заботой: совсем не агрессивно. И я поддаюсь этому настрою – выпускаю член и обвиваю его шею руками. Знакомая ладонь ложится на мой всё ещё возбуждённый орган: делает пару размашистых движений, сжимает головку пальцами. Тихо ахаю в поцелуй от мгновенно наступившей разрядки.***
– Его сейчас нет, будет позже, – слышу глухой голос Глеба. Сбитый режим даёт о себе знать – теперь даже секс утомляет меня настолько, что я способен уснуть. Егор накрыл меня каким-то пледом, а сам устроился рядом, в ногах, и курит – как всегда. Дым щекочет нос, и я чихаю сквозь сон. – Ну, конечно, – раздаётся в ответ. – Егор, открой! У Дашеньки вчера был день рождения, а ты даже не соизволил прийти! Ребёнок весь вечер прорыдал! Этот голос я узнаю из тысячи. Жена. Приоткрываю глаза – Егор лениво тушит почти докуренную сигарету в прозрачной пепельнице, что стоит на подлокотнике дивана. Затем поднимается: стыдливо жмурюсь, в то время как он, ласково потрепав меня по волосам, полушепчет: – Спи, спи. И я проваливаюсь в сон.***
– Ох, Егор, а я подумала, что ты и правда мне тут изменяешь. Добрый вечер, молодой человек. – Я тебе не изменяю, – хмуро отвечает мужчина. – Он спит, не трогай его. К привычному запаху сигарет примешивается парфюм: женский, воздушный, сладкий. Невольно просыпаюсь: открываю глаза и вижу перед собой лицо – приятное, миловидное; не молодое, но красивое. – Привет, – ещё раз выдыхает мне в лицо женщина: улыбается, почему-то трогает мои волосы. – Здрасьте, – выдавливаю из себя я: сонное, сиплое, едва слышное. Она вся светится, а я как мальчишка хочу вскочить на ноги и заорать: «Изменяет! Со мной изменяет! И я тебя лучше!». Она вся светится, а я хочу, чтобы меня заметили. Она вся светится, а я мрачнею с каждым новым словом, вылетающим из её рта – аккуратного, блестящего, женственного. Она вся светится. А я – тускнею. Наконец жена поднимается: цокает каблучками, подходит к Егору – тот стоит, опираясь на стол. – Где подарок? Мужчина молча протягивает небольшую белую коробку – серьёзно, айфон? Не слишком ли для дочери, которой нет? Злюсь. И на себя за ложные надежды, которые сам же подпитывал непонятно чем, и на Егора – за недосказанность. Господи, да он даже не скрывал, дал остаться – зачем? Думал, что я не проснусь? Или чтобы мне место моё показать? Мол, смотри, даже моя жена тебя не принимает за любовника. Так, что ли? Дарина берёт подарок – касается своей ладонью его руки, касается тёплой кожи наманикюренными пальчиками и вцепляется ими в белый коробок: глаза горят, губы сжимаются. Егор шутливо не отдаёт – устало тянет на себя, за что в ответ получает раздражённое фыркание от жены. В груди тяжелеет – ком встаёт в горле, и я, пытаясь успокоиться, закрываю глаза. Сжимаю мягкий плед в руках, как недавно сжимал в руках рубашку Егора, и стискиваю зубы, чтобы – не дай бог – изо рта не вырвалось чего. У меня нет никаких на это прав: ни на ревность, ни на чувство собственности, ни на отношения с ним… Но как же жгёт внутренности только от факта того, что его трогает кто-то другой; в постели – знает кто-то другой; жил с ним – тоже кто-то другой. И со мной он – кто-то другой. – Отдай, – хриплое, недовольное. Коробка оказывается в аккуратных женских руках, и Дарина покидает кабинет – мягко чмокнув Егора в щёку, мягко попрощавшись со мной – подумать только, ведь она так и не узнала моего имени – и мягко прикрыв за собой дверь. Любовник – а любовник ли теперь? – садится рядом, проводит по плечу и спрашивает: – Хочешь поговорить? Не отвечаю. Егор вздыхает, накрывает сжатую в кулак ладонь своей, нежно целует в скулу. Проклинаю себя: за трусость, за бесхарактерность, за наивность. Проклинаю, но не шевелюсь. Большой палец руки поглаживает тыльную сторону ладони. Хрипло выдаю: – Зачем ты ей врёшь? Палец замирает. Егор поворачивается ко мне: – Я не вру. – А как же мы с тобой? – Я не вру, – упрямо повторяет мужчина. – Вообще никогда и никому. Замолкаю. Но потом снова спрашиваю: – А твоя дочь… – Демьян, не сейчас, – резко обрывает меня он. – Нет, и всё-таки, ответь, – настаиваю я. – Я же сказал: не сейчас. Егор встаёт рывком, отворачивается и выходит из кабинета. Диван становится неуютным – кутаюсь в плед, поджав ноги, закрываю глаза и в кои веки благодарю себя за отсутствие стабильного режима сна, из-за которого я снова отрубаюсь… POV Игорь Я пил пиво, когда ко мне подошёл Рома и протянул пачку сигарет – чёрную, в прозрачной плёнке, похожую на портсигар. Знакомую до боли и такую любимую. На часах девять вечера: поздно. Пока весёлая компания студсоветовского актива тусит в корпусе, я сижу на холодных железных ступенях пожарного выхода, сжимая в руках бутылку – тоже холодную, но стеклянную. Под ногами листва и куча коричневых серых бычков-фильтров, от которых до сих пор приторно несёт вишней. Под кофту задувает ветер: щекочет рёбра и живот. Мазком кисти прохаживается по горячей коже, оставляя за собой след в виде мурашек. Привычно терплю до последнего – алкоголь растекается по горлу, проваливается вниз и тёплым одеялом обволакивает органы; греет кожу изнутри. – Откуда? – спрашиваю, забирая пачку из чужих рук и тут же её вскрываю – возможно, чересчур поспешно. Прозрачная плёнка падает вниз, проскальзывает сквозь ступени и сливается с темнотой. – Артём ездил в город с малышнёй, я попросил его прихватить нам сигарет, – парень садится рядом. – Я не про это. В нос ударяет терпкий запах табака – настоящего, крепкого, без блевотных ароматизаторов. Приподнимаю золотистую бумагу и беру в руки сигарету – плотно набитую. Рома услужливо чиркает зажигалкой около меня: затягиваюсь. В лёгкие ухается тяжёлое облако и выплывает обратно – сначала через нос, потом – через приокрытые губы. – А о чём? – не понимает мой невольный собеседник, пытаясь заставить внезапно потухшую зажигалку снова гореть. С ответом не тороплюсь – курю. Как люблю – не стряхивая пепла, задерживая дым внутри себя, не разговаривая и не отвлекаясь на ненужный мне шум. – О сигаретах. Откуда знаешь, что я их курю? – Ты сам сказал вчера, – пожимает плечами он. – Пока колонки таскали. – Понятно. – Не помнишь, что ли? Мотаю головой. После сегодняшней ночи мысли вообще… в сумбуре. Уснуть рядом с ним сложно – он то ворочается, то базарит во сне, то дёргается. Вот и сейчас – дрожит, скукожился весь. «Мне не холодно, забирай», – передразниваю в мыслях придурка. И получаса не прошло, как ты замёрз, дебил. Не могу выносить этого зрелища и сгребаю парня к себе под одеяло. Тот на удивление жмётся ещё теснее – холодная спина касается моей груди, а макушка едва достаёт до подбородка. Расслабляется в моих объятиях. Почти как по-настоящему. Ну да. Откуда ему, видящему десятый сон, знать, кто именно его обнимает и греет. – Спишь? – без особой надежды спрашиваю я больше в пустоту: голос не слушается, надламывается, хрипит. И замираю, слыша ответное: – Не сплю. Не спит. Не сопротивляется, не истерит; не пытается отпихнуть и не выскакивает из одеяла; не говорит накрываться пледом или одеваться теплее: так и лежит, прильнув ко мне, грея ступни о мои ноги; закрыв глаза. Утыкаюсь в крашеные волосы якобы случайно, будто клюю носом. Парень не реагирует: не шевелится, не напрягается. Вдыхаю аромат Артёма, втягиваю его носом в себя, поглубже, словно курю, задерживаю в лёгких – по привычке – и медленно выпускаю. От него пахнет костром, хвоей, алкоголем и… сигаретами. От него почему-то так сильно пахнет сигаретами; даже не ими, а, скорее, табаком – настоящим, душистым, дурманящим. И мятой – сладкой, приятной, обволакивающей. – Орлов… – несмело зовёт меня парень. – М-м?.. – лениво отзываюсь я, притворяясь, что засыпаю. – Как тебе сказать… – продолжает мямлить он. – Как есть, – практически перебиваю я. Артём некоторое время молчит, а затем выпаливает: – Ты завтра… не набьёшь мне морду? За всё вот это. Как протрезвеешь. – Господи… – устало выдыхаю ему в макушку. Ты меня действительно за тирана какого-то держишь, что ли? – Спи давай уже, дебил. – Не забудь деньги Колесниченко отдать за сигареты, – поднимается Рома, отряхиваясь. – Внутрь пойдёшь? Отрицательно качаю головой – мне и тут неплохо. – Ну смотри. Смотрю. Прямо перед собой. И вижу… Он издевается, да? Просыпаюсь от давления в паху – Артём прижимается ко мне весь, особенно – ягодицами; скомкано постанывает, ткнувшись лицом в подушку, как-то странно потирает запястьем свой член – как будто сквозь дрёму нормально обхватить его не может. Нет, Игорь. Даже, блядь, не вздумай. Оборачиваюсь – мелкого одуванчика будто и не было – кровать пустует, даже сложена аккуратно. Этот всё извивается – чё ему, блядь, настолько эротическое снится, что он чуть ли не дрочит во сне? И меня, сука, мучает. То ли хмель из дурной башки не выветрился, то ли у меня просто крышу снесло, но я перехватываю руку парня, пальцами едва ли касаюсь его члена сквозь трусы, носом веду по шее, целую её невесомо. Тело податливо откликается – вздрагивает, доверительно льнёт ко мне. Игорь, так и помешаться недалеко. Я поэтому и не хотел с ним спать – жопой чуял, что произойдёт такая ебанина. Один неудовлетворённый парень с безответными чувствами плюс другой такой же – получается хуйня. Ладно, буду руководствоваться тем, что просто ему помогаю. Из альтруистичных соображений. Ага, конечно. Член в моей руке затвердевает, а поверх моей таки ложится ладонь Артёма – стискивает её вместе с возбуждённым органом, ускоряет темп. В глазах темнеет от интимности этого жеста: хочется развернуть его к себе, тряхнуть за плечи и сказать: «Да заметь же ты меня, кретин!». Но ушатом холодной воды на меня обрушивается томное, нежеланное, отрезвляющее: – Демьян… Выдёргиваю руку, отворачиваюсь от Артёма, запускаю пальцы в волосы: да что же ты творишь, придурок? – Э-эй, – меня мягко трогают за плечо. – Чего? – отзываюсь я. Пришла Настя. Настя. «Анастасия, послушайте…». Фу, блядь. Блевать охота. – Пошли в корпус. – Орать не будешь под утро? – хмыкаю, болтая в руке бутылку – на дне плещется одна пенка. – Я же извинилась, – недовольно замечает она, поднимая меня за локоть. – Давай-давай, пошли. Извинилась она. А мне с того что, легче стать должно? Это как-то должно повернуть время вспять и исправить всё то, что ты сделала? Или стереть этот фрагмент из моей памяти? С каких хуёв мне вообще должно быть дело до того, что тебе жаль. Мне вот ни хуя не жаль: не выспался, выговор получил, время зря потратил – весь день тут проторчал; это всё этот Рома, чтоб его! Присел на уши, мол, оставайся, будет весело – ага, уссаться просто как весело бухать и плясать среди взрослых полудурков. Неохотно плетусь за Настей в здание, кое-как передвигая ногами. Всё равно пришлось бы возвращаться – пиво закончилось, а одними сигаретами при нулевой температуре не согреешься. Корпус встречает теплом – выдыхает в лицо перегаром и потом, заползает клубняком в уши, захлопывает за собой дверь. Ищу в танцующей толпе Артёма – не нахожу. Вообще, как идиот радуюсь тому, что у меня есть адекватная причина для того, чтобы перекинуться с этим придурком парой слов. Вздыхаю. Шарю по карманам и выуживаю две купюры – настолько мятые, что даже стрёмно отдавать. Разглаживаю их как могу и, обойдя скачущее скопище дебилов, выхожу из зала. В коридоре меня обдаёт свежестью – окно стоит на проветривании. Понимаю, что до сих пор в руках держу пиво – с осадком, пить который невозможно. Решаю выбросить бутылку – с глухим стуком она падает в полупустую урну и цепляет шелестящий мусорный пакет. – Даже бутылку выкинуть нормально не в состоянии? – раздаётся позади знакомый голос. Резко поворачиваюсь – ну конечно, тут как тут. Припёрся. – Я тебе две сотки должен, ну, за сигареты, – протягиваю ему деньги. Он осторожно забирает их из моих рук кончиками пальцев и, брезгливо поморщившись, спрашивает: – И из какой задницы ты их достал? Злюсь. Деньги не пахнут, слышал? Тянусь за купюрами обратно, но Артём ловко сминает их в кулаке: – Орлов, ты чё? Я пошутил. Пошутил он, блядь. Шутник, сука. – В конце концов, чё я, в кармане денег ни разу не носил, что ли, – бурчит парень и бодрее добавляет: – Мне с тобой поговорить надо. – О чём? – Пошли, – настойчиво тянет меня за рукав кофты он. – Мы утром не договорили.***
Я опять на этой кровати – сижу, подобрав ноги, рассматриваю катышки на носках и, подцепляя их ногтями, отрываю. Артём расхаживает по комнате. – Слушай, – начинает он, и я поднимаю голову. – Я… Короче. – Парень останавливается напротив и практически решительно смотрит на меня. Выглядит это настолько забавно, что я не выдерживаю и прыскаю. Его губы кривятся: ну-ну, тихо, не сопливничай. Мы давно не в детском саду. Парень, словно услышав меня, фыркает и продолжает: – Я знаю, что ты меня… недолюбливаешь, – он долго подбирает последнее слово. – И это, наверное, взаимно. Да вот с чего ты это взял? Из-за того, что тебя пару раз подъебали? Мне снова становится смешно; по-ироничному смешно. Артём… Не нравился бы ты мне – я бы житья тебе не дал. Только мне не пятнадцать лет, и мы не в школе. И хуже того – я тебя, к сожалению, долюбливаю, причём так сильно, что мозги становятся того… набекрень. Будь ты внимательнее, может, и заметил бы, что из компашки гопников, которая ошибочно признаётся моей, цепляются к тебе все. Кроме меня. А я… А я дёргаю тебя за косички, как будто мне пять лет. – …взрослые люди. И я надеюсь, что тебе хватит мозгов не болтать об этом каждому первому встречному. – А если не каждому? Или не обязательно встречному? – ехидничаю я, на что Артём начинает психовать: складывает руки на груди, поджимает губы; ноздри смешно раздуваются. – Да шучу я, шучу. Не говнись, и всё будет нормально.***
Мне обязательно прилетит за это. Но выходить из комнаты мне не хочется – поэтому курю в окно. Ветер снова разбушевался, и мне всё же удалось потрогать ветки деревьев – склизкие, голые, тоненькие. С одной лист сорвал – и кручу его в руках – почти рассыпавшийся, мокрый. На улице, поотдаль от крыльца свистит Рома – машет рукой. – Спускайся вниз, в зал! – орёт он. В ответ выкидываю сигарету и молча достаю вторую. – Ну чё скучный-то такой?! Пожимаю плечами и глубоко затягиваюсь, жмурясь. Перед глазами возникает образ светлой макушки – пахнущей табаком, мятой и костром. Чуть подаюсь вперёд, опираясь на локти; Рома что-то кричит, но я его не слушаю. Стоит передо мной: растрёпанный, с ярким румянцем – только зашёл. Берёт моё лицо в свои ладони, проводит большим пальцем по щетине на подбородке, прижимается лбом к щеке. Вдыхаю его аромат, склоняюсь ниже – целую мягкие губы, запускаю пальцы в шелковистые волосы, поглаживаю подушечками кожу головы. Он урчит, игриво прикусывает мой язык и тут же кончиком своего зализывает. Затем отстраняется, приподнимается на носочках немного и выдыхает – трепетно, шёпотом: – Игорь… Вздрагиваю, отскакиваю, ударяюсь макушкой об оконный косяк – рядом стоит Артём: взъерошенный, красный, ибо с улицы, и только что меня позвавший. – Ты идёшь? – осторожно спрашивает он. – Ага, – нервно сглатываю, потирая голову. – Иду.***
Мы снова сидим в кругу. Слева от меня Рома с Настей, справа – тот самый чувак, чьего имени запомнить я не могу, чуть по диагонали расположился Артём. Вполуха слушаю, что говорят студсоветовцы и молча отхлёбываю виски из стакана. – Да давайте в «Правду или действие», чё такие-то? – предлагает девушка с нормальным голосом; Лиза, кажется. Остальные одобрительно кивают, пацаны начинают улюлюкать, а безымянный чел выливает остатки алкоголя в стакан. – Как раз и бутылка есть, – басит он. Мрачно смотрю на вновь полный стакан. Так и спиться недолго. Фантазия, конечно, не огонь – но все пьяные, всем похрену. Бутылка вращается: указывает то на одну, то на другого; то звучит правда, мало кого волнующая; то очередной петух выходит на пожарную лестницу и кукарекает на луну – в кругу своих, ночью и в пустынном лесу – весело, просто обосраться как. Рома с услужливостью бармена подливает виски, как только пустой стакан опускается на пол. Горлышко внезапно указывает на меня. Мрачно буркаю: – Действие. Писклявый голос относительно вдалеке выдаёт своё «оригинальное» задание: – Выпей стакан виски за-а-алпом, – и хихикает: тоненько, мерзонько. Усмехаюсь и вливаю в себя алкоголь: жидкость приятно обжигает изнутри; мышцы расслабляются, щёки горят: чувствую, что неслабо захмелел. Моя очередь крутить: выпадает на паренька со смешными зубами. Лениво загадываю ему позвонить рандомной девушке и признаться в рептилоидности. В следующий раз бутылка на меня указывает спустя минут семь. Кто-то едко интересуется, действительно ли из-за меня Марина вчера расплакалась. Отвечаю, что да: отпиваю из стакана, хмуро верчу бутылку. Выпадает на Рому – спрашиваю его о том, удовлетворяет ли его Настя в постели. Тот давится, смотрит на меня убийственным взглядом и мелет какую-то ерунду, мол, лучше его девушки в постели никого нет. Врёт; и вижу это не только я. Ухмыляюсь. Затем бутылка указывает на лопоухого пацана, которому загадывают обняться с девушкой рядом – та явно не в восторге; потом на очкастика, который признаётся в том, что он девственник. Поглаживаю стенку стакана – заляпанную – средним пальцем, допиваю содержимое и встаю. – Я покурить, – кидаю Роме, на что тот кивает, и нетвёрдой походкой направляюсь к пожарному выходу. Дёргаю ручку на себя, выхожу на улицу и опираюсь на перила. Настя просит вдогонку: – Оставь дверь открытой, пусть проветрится! Подкладываю какой-то кирпич, чтобы оная не захлопнулась, облокачиваюсь на перила и пытаюсь вытащить из пачки сигарету. Пальцы почти не слушаются: роняю одну, раздражённо цыкаю; достаю вторую. Поджигаю раза с пятидесятого и облегчённо затягиваюсь. Ночной мороз заползает за шиворот, неприятно царапает шею, отчего по спине пробегают мурашки. Натягиваю на голову капюшон и немного съёживаюсь. Выдыхаю с плотным паром дым и не успеваю поднести сигарету ко рту, как лица касаются тёплые ладони – пальцы забираются за ушные раковины, согревают остывшую кожу, а к холодным – моим – губам льнут мягкие, влажные от алкоголя, такие приятные… Горячий язык проскальзывает в рот: нежно сплетается с моим, чуть ли не онемевшим от неожиданности. Пальцы – вполне себе сильные – перемещаются на затылок через шею, поглаживают отросшие волосы, приятно массируют голову – не знаю, специально или нет. Приоткрываю глаза, чтобы увидеть, кто это такой смелый: сердце гулко ухает, а я, кажется, совсем теряю рассудок, увидев серебристую шевелюру перед собой.