***
Поцелуи мне больше никто не загадывал: видимо, убедились, что Артёму всё по плечу. Пьяному Артёму, если быть точнее. Упитому в стельку – если совсем точно. Бутылка монотонно вращается: чуть дребезжит на неровном полу, спотыкается и крутится дальше. Горлышко оказывается возле Лизы – ей снова дают задание снять футболку на один кон. Девушка фыркает, но подчиняется – правила есть правила. Делаю вид, что крайне заинтересован – улюлюкаю вместе с остальными парнями. Затем опускаю голову и крайне сосредоточенно рассматриваю собственные ноги. – Что-то скучно, – отхлёбываю из рядом стоящей бутылки Бушмилса, обращаясь к Роме. – Может, в карты? Он пожимает плечами, хлопает ладонью около себя – мол, садись – и отвечает: – Да с кем? Половина играть не умеет, половина сейчас переебётся друг с другом, им не до карт, – усмехается парень. Окидываю взглядом толпу – ну да, как обычно. Вон, например, Лиза почти что лобызается с Антоном; может, наконец-таки перестанут трахать себе мозги и потрахаются сами. Вот почему, чтобы быть вместе, им обязательно нужно нажраться? Ведь прекрасно знают, что нравятся друг другу; ладно другие: новичкам и невлюблённым всё как приключение. А эти – полгода ходят, полгода хотят и полгода молчат. Смущаются, заикаются: бойкая Лиза отворачивается, робко улыбается; надутый Антон – сдувается, мельчает, начинает заикаться. Дураки, честное слово. – А где Игорь? – спрашивает Рома, когда я устраиваюсь рядом. – Он что-то как ушёл курить, так и не возвращался. – Ну, курит до сих пор, судя по всему, – сжимаю горлышко пальцами и допиваю остатки виски. – Я схожу, проверю, – приподнимается он, но ему на ногу ложится рука Насти: – Куда? – Да я проверить, где там Игорь запропастился… – невнятно лепечет парень, усаживаясь обратно. – Ну-ну, конечно, – хмыкает она. – Опять обкуришься до безобразия, пьяная морда. Сиди здесь. Артём, – обращается девушка ко мне. – Сходишь? Женщина, да ты, право, издеваешься: сначала загадывает мне поцеловать того, кто мне не нравится, затем – проверить, как там тот, кто мне не нравится. В следующий раз спать с ним заставишь? Хотя, погодите… Давлюсь смешком и киваю. – Если не вернусь, то вините в моей смерти Орлова! – встаю, нагло забирая у Ромы бутылку – не с пустыми же руками идти. – Скорее, алкоголь, – цыкает Настя. – Не убейся там, ладно? – Всенепременно. А ты в карты отпустишь своего суженого играть? – Всенепременно, – передразнивает меня председатель. – Давай шуруй. Шурую. Обуваюсь у выхода: сую ноги в кеды, не зашнуровываясь, – всё равно мне только позвать придурка в помещение. Дёргаю за ручку прозрачную пластиковую дверь – поддаётся раза с третьего – и вываливаюсь на площадку. Орлова на ней не вижу: этот дебил что, решил в лес прогуляться? Цыкаю, стиснув зубы, делаю шаг к ступеням и запинаюсь хрен пойми обо что. Зажмуриваюсь, представив, как переломаю себе все кости, свалившись кубарем с семиметровой – или сколько она там? – лестницы. Но не падаю. То есть, падаю, но врезаюсь во что-то – крупное, твёрдое, холодное. Сильное. Пропахшее сигаретами и морозом. Орлов. – В порядке? – негромко спрашивает он, отстранив меня за плечи. Сжимаю бутылку покрепче и киваю: – Ага… От осознания того, что могло произойти, меня начинает трясти – чёрт возьми, я же мог не только инвалидом остаться, но и… запросто сдохнуть. Вот так, глупо – запнувшись, свалившись с пожарной лестницы ночью – потому что пьяный и потому что… пошёл искать Орлова. Орлова, мать его! Ушёл искать гопника и не вернулся. Уже вижу эту надпись на своём надгробии. Дрожь постепенно перерастает в смех – негромкий, мелкий, как ночная морось. Капли противно ударяются об макушку, заползают под шиворот, противно стекают по шее. Поднимаю глаза – этот стоит: испуганный, сжимающий мои плечи, не отрывающий взгляда. И из-за него… Из-за него я мог переломать все кости. Из-за него я не переломал ни косточки. Это так противоречиво, что даже не укладывается в голове. Жизнь такая – непредсказуемая. Пока крышку не откроешь – не узнаешь, какое «полу» можно смело отбросить. Вчера ты человека на хуй посылал, а за сегодня уже второй раз ему благодарен. И скажи тебе кто об этом пару часов назад – не поверил бы, покрутив пальцем у виска и обозвав дебилом собеседника. На смену шелестящему смеху приходит кашель – надрывный, от которого першит в горле. Вырываюсь из рук Орлова, смотрю под ноги: стою на ступенях, значит. Сажусь прямо на них – джинсы тут же пропитываются осевшими на металлических пластинах каплями, противно прилипают к телу. – Артём? Не слушающимися пальцами – намокшими, замёрзшими – откручиваю пробку, подношу бутылку к губам и делаю глоток. Становится легче: по горлу тёплым комом разливается алкоголь, кашель сходит на нет, мысли… яснеют. Орлов садится рядом. – Чё припёрся-то? – Соскучился, – ёрничаю я. Парень смеётся, уронив голову на руки. Отпиваю ещё немного. – Мы это… – начинаю сам, а самого коробит: никакие не «мы». Спустя полчаса твоё отсутствие заметил только Рома – Рома, с которым ты рядом, блин, сидел. Никому мы нафиг тут не сдались. Ни ты, ни я, ни кривозубый Валера. Все взрослые, всем всё до лампочки. Каждый сам за себя. – Что «вы это»? – нарушает затянувшуюся паузу Орлов. – Забеспокоились, что тебя нет. – Ну конечно, – ухмыляется он, подбрасывая зажигалку. – Я скорее поверю в то, что ты поцеловал меня от большой любви. – И не надейся. – И не пытаюсь. В слабом свете фонаря почти ничего не видно. Только редкие капли, блестящую влажную землю и чёрные, сливающиеся с темнотой стволы деревьев. Орлов сидит молча, пялится вниз – замечаю синие губы, и в голове словно щёлкает: – Замёрз? – А что, не заметно? – глухо отзывается парень, не отрывая взгляда от ступенек… или на что он там смотрит? – А чего не заходишь? – Боюсь, что загадают поцеловать тебя, – язвит в ответ. Раздражённо выдыхаю. Ты нормально разговаривать умеешь? – Пошли. В карты с нами поиграешь.***
– Чё, на раздевание? Рома ловко тасует карты, истошно надрывается Алекс Капранос, уверенный в том, заставит сегодня кого-нибудь себя полюбить, а Орлов, укутанный в плед и с мокрой взъерошенной головой, хмуро отвечает: – Чего я там не видел? Пока они решают, на что будем играть, я копаюсь в айфоне – добавляю в плэйлист ещё песни, попутно переписываюсь с Настей – уверяю её в том, что Рома не курит и даже не пьёт; но большее количество времени тупо тыкаю на иконки, чтобы изобразить бурную деятельность. – А просто так – смысл играть? – Получать удовольствие от игры, – парирует Орлов, выхватывая телефон из моих рук. – И тебе тоже, – обращается он уже ко мне. – Эй! – возмущаюсь я, пытаясь дотянуться до сжимающей гаджет ладони. – Отдай! Что он себе вообще позволяет? – Музыку включил? Всё, больше тебе он не нужен, – Орлов легонько стукает меня по лбу телефоном, пожимает мою руку и кидает мобильник позади себя. – Скучный ты, – вздыхает Рома. – А ты медленный. Раздевай уже. – Кого раздевать? – интересуюсь я. – Раздавать. Карты. У тебя, коротышка, от чрезмерной выпивки уже со слухом проблемы. Или это… – Орлов ненадолго заминается, подбирая слово, – ослышки по Фрейду? Вспыхиваю: ни по какому не по Фрейду, говорить нужно чётче! Показательно закатываю глаза и говорю: – Или у тебя оговорки. По Фрейду. Орлов смеётся – слишком мягко для такой язвы, как он, – качает головой и забирает карты с пола. – Что скажешь, Ром? Оговорки или ослышки? – Давайте играть уже, а?***
Просто так играть действительно скучно – к этому выводу мы приходим на пятый кон. Рома, хитро прищурившись, предлагает: – Давайте просто по кругу загадаем желания друг другу. На-апример… Пусть Игорь поцелует Артёма, если проиграет? – Мстишь? – смеётся Орлов, а я чувствую, как горят щёки, и прячу красное лицо в веере из карт – потому что на самом деле не против. Потому что он классно целуется. – Мы все знаем, кого ты, Артёмка, недолюбливаешь из ныне присутствующих. Но поскольку организация мы дружная, будем заставлять принудительно вас поладить. Так что давай, не ссы, иди и поцелуй своего лучшего врага, – с ядовитой улыбочкой вещает Настя. – А мы посмотрим. Так, соберись, Артём. Как говорит Демьян – расслабься и получай удовольствие. Во-первых, от одного поцелуя ещё никто не умирал; во-вторых, это отличная возможность выплеснуть хоть часть накопившейся… энергии: а что? Орлов – не воняющая дешёвым парфюмом типа «Красной Москвы» мадам за сорок, а симпатичный – хоть и бесящий – молодой человек. В-третьих, он будет в бешенстве. Если не успеет вовремя сообразить. Отличный повод вывести этого дебила из себя. Поднимаюсь на ноги, отряхиваю штаны и пожимаю плечами: – Окей. Через окна вижу высокую ссутулившуюся фигуру – тёмную, сливающуюся с ночным сумраком, в ореоле морозного тумана. Он даже не замечает, как я захожу – выплёвывает дым из лёгких, рвано, словно подавившись. Шагаю к нему – быстро, чтобы успеть до следующей затяжки – и благодарю: Демьяна – за мотивационные слова, алкоголь в крови – за смелость. Беру в руки лицо – щетина, только проступающая, мягко царапает ладони; чуть склоняю к себе чужую голову, забравшись пальцами к затылку и целую – сухие, шершавые, ледяные; горькие – от никотина. Орлов даже не смотрит – глаза по-прежнему закрыты; не отталкивает – прижимает меня за спину к себе; расслабился и получает удовольствие. Жмурюсь – представляю Демьяна, льну ближе невольно, глажу его язык своим и чуть отстраняюсь, чтобы глотнуть воздуха – морозного, обжигающего губы и слизистую. Ожидаю чего угодно, только не ответа – напористого, жёсткого; только не глаз – горящих напротив; только не взгляда – с прищуром: и яростного, и изумлённого, и печального; наверное, сдуру кажется последнее – пить надо меньше. Но оторваться не могу – понимаю, что лучше прекратить это сейчас, но не получается: боже, как классно он целуется! Поигрывает с языком: дразнит кончиком, доставая до уздечки, проходится по всей длине; чуть кусает мои губы, выдыхая в рот терпкий табачный аромат. Затем отталкивает от себя – сжимает рукой плечо и хрипит: – И чё это было? Соображаю с опозданием – до сих пор чувствую на себе сильные руки, на губах – чужие губы, во рту – властный язык: тоже не мой. Прочищаю горло и почти будничным тоном говорю: – Выполнение задания. Грудь Игоря тяжело вздымается, рука охлопывает карманы – в поисках сигарет: та, что он курил до этого, выпала – и теперь дотлевала где-то внизу, в объятиях мокрой листвы. Поясняю, морщась от сомкнувшихся на плече пальцев – больно: – Мне загадали тебя поцеловать. И это… убери руки, в конце концов. Давление пропадает, а воздух сотрясает справедливое замечание Орлова: – И из всех возможных способов ты выбрал именно этот?! – Артём, алло! – А? – вздрагиваю от щелчка перед носом. – Простите, задумался. – Задание. Для Ромы, – говорит Игорь. – С тебя. – Ну-у… Эта мысль давно уже в моей голове, и уверен: они за неё меня возненавидят. Поэтому вслух я ничего не произносил, отмалчивался, продолжая анализировать сложившуюся ситуацию. – Если проиграешь – расстанешься с Настей. Игорь свистит: – Непло-о-охо. – Чего? С ума сошёл, что ли? – вскакивает Рома. – Во-первых, ты её не любишь, – загибаю палец. Боится. Потерять место, потерять уважение, её, в конце концов. Привык: к работе, к отношениям, к ней. Жалеет: ставящих их пару в пример детей со студсовета, себя, может, её. Всё, что угодно – только не любит. – А во-вторых, она тебя не любит, – поддерживает меня Орлов. – Вам-то откуда знать? – шикает парень. – Со стороны виднее, – отзываемся на вопрос: вместе. – Я отказываюсь, – злобно отвечает он. – Это уже слишком, Артём, – с нажимом произносит он моё имя. – Не забывай о своих… привилегиях. – А заставлять меня целоваться с ним – не слишком? – возмущается Орлов, но Рома останавливает его одним движением руки. – Шантаж – это нехорошо, – больше для вида бурчу я. Ну, расскажешь ты, что я гей. Ладно. Выставишь меня из студсовета – предположим. А что дальше? Счастливее это тебя и твои отношения не сделает. – Тогда выбирай себе задание сам, – сквозь зубы говорю я, но Рома грустно спрашивает, уставившись в пол: – Что, так заметно? Не отвечаю, не желая вступать с ним снова в спор, но Орлов такой позиции не придерживается: – То, что тебя заебали эти отношения – да. Очень. Рома вздыхает. – Пусть всё решит случай.***
Случай решает – у каждого из нас по две карты, ход мой – к Роме. Я практически уверен, что он не отобьётся – почти все козыри вышли из игры (потому что почти все достались мне), а крупные карты выбыли, когда Орлов отбивался от нас обоих.«И из всех возможных способов ты выбрал именно этот?!»
В голове звоном стоят эти слова Орлова. И правда: с чего из всех способов я выбрал именно поцелуй взасос? Мог же чмокнуть или галантно поцеловать руку, придуриваясь, – хихикаю, представляя эту картину – себя в смокинге с цилиндром, а Игоря – в пышном бордовом платье в викторианском стиле. – Артём, ты скоро? Окидываю взглядом мокрые вещи, висящие на спинках кровати, и выхожу из комнаты. Только зажимаю семёрку треф, когда настойчивый стук прерывает игру. Не дождавшись ответа, дверь открывают, и на пороге оказывается Настя. Рома принимает это явление за знак: кидает свои карты в биту и говорит: – Дальше без меня, пацаны. Встаёт, пошатываясь, и опрокидывает бутылку – благо, там уже на дне, и ничего не проливается; затем подходит к Насте, целует её в щёку – слишком пошло и с характерным чмокающим звуком – дико раздражающим. Ошарашенная девушка молча выходит с ним, лишь бросив невнятное «Спокойной ночи, мальчики». – Так нече-естно, – тяну я, но Орлов разглагольствовать не намерен. – Ходи уже. Кладу на пол несчастную семёрку треф: парень отбивается королём. Подкидываю – уже козырную; в тишине звучит нервное цыкание, и затем: – Что ж… На пиковую семёрку ложится восьмёрка: такая же красная, яркая. – Ты жулик, – констатирую я. – Ты не можешь отбиваться этой картой. – Докажи, – ухмыляется Орлов. – Восьмёрка у меня была в начале игры! – И кто, кроме тебя, это подтвердит? – удовлетворившись моим растерянным молчанием, Игорь подводит итог: – Ничья. – Ты просто ссышь выполнить своё задание, – тычу в парня пальцем, отбирая виски. – На словах ты Лев Толстой… – А на деле хуй простой, – завершает он за меня, пока я допиваю – в который раз за день? – содержимое бутылки. – Ты серьёзно думаешь, что я жульничаю только потому, что очкую выполнять своё задание? – А что, есть варианты? – Есть, – он подбирается ближе, склоняется надо мной; подцепляет подбородок пальцами и касается моих губ: настойчиво, но не грубо. Проскальзывает языком мне в рот, касается им нёба, дёсен, внутренней стороны щёк. Плед спадает, обнажая поджарое тело – стройное, крепкое, мужское. Горячее – это ощущается сквозь футболку. Орлов, будь ты не Орловым, а каким-нибудь пареньком из ЛГБТ-тусовки – цены бы тебе не было, ну! Сцепляю руки за спиной, чтобы не обхватить чужое лицо ладонями, не привлечь к себе теснее; силюсь, чтобы не ответить на поцелуй, на такие умелые… ласки; жмурюсь, искренне надеясь усилием воли остановить разливающееся тепло внизу живота. Язык прохаживается по зубам: не выдерживаю, прикусываю и сплетаюсь своим с ним в ответ. Игорь чуть рычит в поцелуй, и спустя мгновение чувствую отрезвляющую боль на плече – он опять сжимает его рукой, а сам, отстранившись, облизывает губы и хищно улыбается. – Долг платежом красен. Не зассышь выполнить загаданное, коротышка? Затем поднимается и отходит к окну: распахивает его, берёт с тумбочки пачку сигарет и выуживает оттуда одну. Затем подкуривает и выдыхает: белая струйка растворяется в ночи, как я недавно растворился в поцелуе. Прочищаю горло, встаю, опираясь на кровать, и спрашиваю: – А какое задание? Орлов оборачивается и хитро усмехается. – Остаться здесь на ночь. POV Демьян Ёжусь. В квартире холодно – очень – отопление до сих пор не включили, сквозь окна в комнату забирается порывистый ветер, принося с собой запах ноября: морозных затхлых листьев. В ЖЭКе кормят завтраками: на завтрак, обед и ужин; говорят о какой-то аварии, о том, что работы ведутся, о том, что до декабря точно включат. А раньше был ноябрь. Ещё раньше – октябрь. Поджимаю ноги, чтобы вместиться под одеяло. Экран телефона – разбитый, с паутиной трещин в уголке – вспыхивает, уведомляет о новом сообщении. Абонент пытался вам позвонить… – Какого хрена так холодно? – ворчит в шею Егор – прижимает к себе сильнее, целует плечо. Вздыхаю в ответ – ответить мне нечего. Зато есть причина греться о него. – Демьян. Просыпайся. С трудом продираю глаза – Егор склонился надо мной: совсем бледный, уже в пальто. Под глазами круги – тёмные, руки – подрагивают от усталости, из губ – выдох: шелестящий, утомлённый, сквозь зубы. Сажусь на диване – тянусь: косточки хрустят от копчика до плечей. Зеваю, прикрывая ладонью рот: мужчина отворачивается, усаживается на кресло для посетителей – ждёт. Волосы – отросшие – выглядывают из-за спинки: собранные в хвост, мешающие; угольно-чёрные. Пальцы на подлокотнике отбивают причудливый ритм: перескакивают, словно с клавиши на клавишу фортепиано. Кто мы друг для друга, Егор? Я тебя вот люблю: от сухих рук до фраз – тоже сухих; от губ – плотно сомкнутых в пренебрежительной ухмылке до раскрытых в удовольствии; от грубых движений до нежных, почти ласковых; от злости до молчания; от начала и до конца. И откуда столько пафоса в недавно очнувшемся сознании? Подхожу к нему – словно в тумане – целую в макушку, зарываюсь носом в волосы, выдыхаю: жарко. Егор вздрагивает, но не шевелится дальше, словно хочет прочувствовать момент; я тоже хочу. И тоже не шевелюсь: вдыхаю терпкий аромат парфюма и сигарет, задерживаю его в себе до последнего: пусть срастётся, пусть пропитает изнутри, пусть останется. Надолго. Наконец мужчина встаёт: поворачивается ко мне. Не дожидаюсь – подступаю к нему сам: целую, обхватывая ладонями лицо, говоря о том, о чём не могу вымолвить и слова. Мне важно это выразить так: без ненужных звуков, лишь молча – действиями. Егор обнимает меня в ответ: сзади хлопает дверь, но никому из нас нет до этого дела. Запускает в шевелюру – лохматую – пальцы, чуть сжимает, склоняя голову – мою – назад. Нависает надо мной и целует с таким остервенением, словно отвечает мне: так же – без слов. Но я брежу. Он не придаёт значения таким вещам. Уверен. Более чем. Объятия размыкаются – холодом обдаёт разгорячённое лицо. Егор внимательно смотрит на меня – долго – и затем спрашивает: – Домой? Киваю.***
Машина потихоньку прогревается – пристёгиваюсь под надзором Егора: в таких мелочах он дотошен до занудства. Гудит мотор: кресло подо мной мягко вибрирует; расслабляет. Откидываюсь макушкой на подголовник, закрываю глаза. Рука – твёрдая – ложится мне на колено: поглаживает ногу через плотную ткань джинсов. Улыбаюсь на это – уголком губ, немного лениво. Пальцы сжимаются – слабо дёргаюсь. Егор усмехается – тихо-тихо – и отпускает меня. Автомобиль трогается с места: поворачиваю голову и гляжу в окно. На стекло накрапывает дождь: капли на мгновение задерживаются на прозрачной поверхности и змейками сползают вниз. Проносится мимо город: смешивается в серую кашу, изредка моргает фонарями улиц, ещё не погасшими; почти неслышный, он печально вздыхает в объятиях утреннего тумана. В машине становится слишком тепло – снимаю шарф и расстёгиваю верхние пуговицы пальто. – Всё в порядке? – Угу, – негромко отзываюсь я. – Разморило что-то. Егор говорит мягко, почти добродушно: – Спи, спи. Почти как несколько часов назад. Возвращаюсь мыслями к произошедшему недавно: жена, подарок дочери, разозлённый настойчивостью Егор. И если с последним всё ясно – вспыльчивость мужчины меня совсем уже не удивляет, – то остальные пункты… Его жена не подозревает о том, что Егору по вкусу и парни, и девушки? Верит ему на слово, когда в ответ слышит, что ей не изменяют? И ведь она не дурна собой: напротив, весьма миловидна. Миловидна и весьма… странна. Сначала залетает в кабинет – окрылённая и воздушная, а потом вцепляется в коробчонку с айфоном – бледными глазами, тонкими руками – для дочки. А потом опять – счастливая, словно только что не требовала отдать ей подарок. Дочка… Почему Егор так упорно пытается скрыть очевидное? Я же не глухой и не слепой; я же не упрекаю за наличие семьи – хоть в прошлом, хоть в настоящем; так зачем? Зачем демонстрировать это так открыто – если хочет скрыть? Поворачиваю голову и смотрю на мужчину. Губы сжаты – он напряжён: опять кто-то попытался подрезать, но не вышло; Егор ограничился глухим «мудак», пока из соседнего автомобиля кто-то из малолетних дебилов демонстрировал вовсю средний палец. – В чём дело? – интересуется мужчина, не отрываясь от дороги. Качаю головой и перевожу взгляд на лобовое стекло. Дворники смахивают настойчивые капли, светофор досчитывает последние секунды, и загорается красный. По переходу никто не идёт: да и какой умалишённый в пять утра будет шлёпать по лужам невесть куда? Запутался. Я не понимаю – ничего. Зачем Егор не говорит о дочери, но демонстрирует жену, говорящую о ребёнке? Зачем он врёт, а если не врёт: то что у них за отношения? Что у нас за отношения? Если она бывшая – зачем спрашивает про измену? Может, это какая-то шутка?.. – Демьян. Мы приехали. Поворачиваю голову влево и с удивлением обнаруживаю дом Егора.***
Он не говорит мне проходить – ждёт, пока разуюсь и зайду в дом сам. Вешаю пальто и подхожу к мужчине – тот молча стоит, смеряя меня нечитаемым взглядом. Затем обнимает – прижимает к себе крепко, утыкается в ямку за ухом – вздрагиваю – и втягивает воздух: грудь замирает на мгновение и медленно опускается обратно. Неловко кладу ладони на его спину – поглаживаю выступающий через ткань пиджака позвоночник. Чувствую кожей обжигающее дыхание, а за ним – прикосновение губ – мимолётное, едва заметное; словно случайное. Егор отстраняется – выпрямляется и спрашивает: – Спать? В ответ лишь устало закрываю глаза.***
На просторной – тёплой, мягкой, очень удобной – кровати сплю впервые. Мы раньше если и ночевали в доме мужчины, то засыпали на диване, полу; один раз уснули в кресле – затекли конечности тогда сильно. Затекли они и сейчас – хоть постель и широкая, Егор практически навалился на меня: устроил свою голову у меня на плече, обвил руками тело, сплёл свои ноги с моими. Неудобно – очень, ещё сильнее – приятно. Из-за сбитого режима сплю с помехами: то проваливаюсь в сон, то выныриваю; Егор же пока лежит спокойно. Вот и сейчас – очнулся, рассматриваю тёмную макушку, проклинаю мужчину: за напористость даже в объятиях Морфея и за объятия уже его самого. Чем больше я думаю о связывающих нас отношениях, тем больше путаюсь; так может, лучше и не думать о них вовсе? Пустить всё на самотёк. А что тебе, Демьян, ещё нужно? Секс есть, внимание – ну почти, своеобразный иммунитет на работе – в том числе. Хотя уверен: если начну отлынивать, Егор станет первым и главным инициатором моего увольнения. Чуть покрутившись – недостаточно для того, чтобы разбудить мужчину, и достаточно для того, чтобы хоть слегка размять затёкшие конечности, – зажмуриваюсь. И сразу же вскрикиваю – меня стискивают до боли: неожиданно, резко. – Егор? – несмело зову я. Егор из рук меня не выпускает: чувствую, как щекочет кожу прерывистое дыхание – понимаю, что он говорит. Прислушиваюсь. – Уходи, Демьян… Да уходи же ты! – и дальше что-то невнятное, смешанное со стоном. Спина покрывается потом, мужчина начинает сдавливать меня ещё сильнее. Напрягаюсь: неужели всё-таки… всё?.. Может, жена к нему решила вернуться, и я теперь не нужен? Или он – к жене… Не думать об этом. Не думать. Наслаждаться – пока можно, не надеяться – на отношения, не лезть – чтобы не сердить. Чувствую себя тряпкой: ну насколько же я жалок, если цепляюсь за него до последнего – без намёка на самоуважение? – Егор, – хриплю громче, когда объятия становятся совсем невыносимыми – рёбра разве что не трещат. – Егор! Мужчина резко распахивает глаза: хватка ослабляется, грудь тяжело вздымается, на лбу выступила испарина. Руки с тела соскальзывают, а их обладатель садится на кровати – сдавив пальцами виски. – Приснился кошмар? Егор отвечает не сразу: сначала он поднимается, суёт ноги в тапки и выходит из спальни. Подобрав под себя одеяло, сажусь тоже – упираюсь подбородком в коленки, обхватываю их руками. Остаюсь в таком положении, пока мужчина не возвращается – с сигаретами, жуткими кругами под глазами и измученным взглядом. Устраивается на полу возле кровати – придвигаюсь ближе – поджигает сигарету и подносит ко рту: затягивается. Затем укладывает голову на матрас: под тонкой кожей шеи, с продольными полосками – тремя – выпирает острый кадык. Невольно ладонью провожу по волосам – растрепавшимся, спутанным. Егор не отстраняется, не фыркает, не реагирует – вновь погружается в состояние, непонятное мне. Самое страшное. Комната постепенно наполняется тягучим ароматом табака – дым упрямо ползёт вверх с тлеющей сигареты – недокуренной, покоящейся в прозрачной пепельнице – кристально чистой, если не считать седого пепла. Город уже проснулся – жёны провожают мужей на работу, дети толпятся на остановке в ожидании школьного автобуса, нередкие здесь собачники несутся за своими питомцами. Солнце упрямо пробивается сквозь шторы – расплывается белым пятном на плотной ткани, нагревает её; электронные часы показывают без пятнадцати восемь, равнодушной вибрацией трещит мой телефон – оповещает, что пора вставать – загорается экран мобильника Егора – выходит из ночного режима. Отстранённо наблюдаю за балаганом – невидящим взглядом смотрю в сторону окна, кончиками пальцев массирую голову мужчины, складываю в гармоничную симфонию утреннюю какофонию; в голове – ни мыслишки. Я словно вне времени и пространства; телом здесь – физически, и нигде – ментально. И ни о чём не думаю: ни о зарплате, которую иронично называю зряплатой, ни о Глебе и его выходках, ни об универе, ни об… отношениях. Разбуженный чужим кошмаром, я расслабился, когда комната застыла – притихла и пропиталась уже родным запахом сигарет – терпких, горьких, с пряным вишнёвым привкусом, остающимся на губах. Иногда – кофейным. – Это не сигареты, – внезапно произносит Егор. – Это сигариллы. – Есть разница? – осторожно интересуюсь я. – Есть, – мужчина так и не открывает глаз; голос глухой, едва слышный. – Рассказать? – Расскажи. И он рассказывает. Неловко улавливаю отдельные фразы – что-то про табачную бумагу, крупную нарезку, ароматизаторы; голос его хрипит, но не царапает гвоздём слух – а ласкает – своей резкостью, своей непрочищенностью, своими нотками – рычащими – и приглушённой буквой «к». Карие глаза смотрят на меня выжидающе, губы – сомкнуты. Поймёшь ли ты, Егор, что мне не важно, о чём ты говоришь? Главное, что говоришь – не молча куришь, не игнорируешь, не отделываешься скупым «потом». Поток слов – любой – я рад слышать. Только не запирайся так явно. Побудь со мной, а не внутри себя. Хоть немного.***
– Я ночью к тебе заеду, – говорит Егор, как только мы оказываемся у нашей хрущёвки. – Зачем? Мужчина опирается на свой же автомобиль – немного вальяжно, как в крутых американских фильмах про крутых парней. Разве что не закуривает, как в каноне. – Мне так спокойнее. Спокойнее что? Вслух озвучить не решаюсь, но прокручиваю в голове вопрос несколько раз. Улица шумит, дышит днём: по расположенной рядом проезжей части несутся машины – сигналят, полосят асфальт шинами, выплёвывают выхлопные газы, моторное масло, людей. Бегут суетливо прохожие – шелестят пакетами из магазинов, шаркают ногами по высохшей грязи, переговариваются по телефону, пытаясь обогнуть коричневую лужу, запинаются, выругиваются, извиняются и торопятся себе дальше. И стоим мы – смотрим друг на друга, обмениваемся отрывистыми репликами. И до меня доходит та фраза – та, про молчание. Говорить ничего не говоря. Чувствовать. Ладонь Егора забирается в трусы – тёплая – поглаживает бедро – аккуратно. – Может, согреемся? – выдыхает он в ухо – кусает хрящик, проскальзывает языком в ушную раковину, дразнит. Такой вот он – когда нормальный – может разбудить ночью, раздраконить – в хорошем смысле – завести: одной фразой, одним движением. Одним присутствием рядом. – М-м-м… – мычу, не размыкая губ, не раскрывая глаз, не шевелясь. Пальцы хватают яйца и массируют их – содрогаюсь от нахлынувшей волны удовольствия, прижимаюсь к мужчине ближе, вдавливаясь ягодицами в пах. Он сдавленно охает и оттягивает ухо – зубами, за что в ответ получает стон: шипящий, полусонный. Второй рукой с меня стягивают трусы – приподнимаю бёдра на мгновение. Ладонь обхватывает член – скользкая, чем-то смазанная – обнажает головку, задевает большим пальцем уздечку, нежно её поглаживает. Вбираю воздух носом – судорожно, вздрагивая от горячего дыхания на шее и от прикосновений – пикантных и ласковых одновременно. Между ягодиц толкается член Егора – пачкает смазкой, трётся, заставляет прижаться плотнее. Переплетаю пальцы с пальцами мужчины: руки смыкаются плотным кольцом вокруг затвердевшего органа, двигаются взад-вперёд – от основания до головки. – Видишь… уже теплее, – жаркий шёпот скользит от уха к шее, разбегается мурашками по телу, заставляет задрожать – как и пальцы, интенсивнее массирующие яйца, как и влажные приоткрытые губы, опаляющие кожу прикосновением, как и нос, ткнувшийся крылом в висок; как и мужчина – собой. Кончаю первым – прижимая ко рту ладонь, захлёбываясь собственным стоном, мужчина – за мной, пару раз толкнувшись в бёдра, стиснув обмякший член в руке, царапнув хрипом ухо, навалившись сверху. – Ну вот… – тяжело дыша, низким голосом говорит он, – …и согрелись. – М-м… угу… – вяло бормочу в ответ. Тепло. Разливается от макушки тёплым дыханием, пробегает каплями пота по спине, сочится вязкой спермой в руках и окутывает холодные грубые пятки. Тепло. Разливается от сердца, словно горячий чай в морозное утро, плещется в груди, мягким паром поднимается к голове и окутывает сомневающийся разум – чувствами. Тёплыми, верными, не терпящими сомнений. Настоящими. POV Игорь – Бля-а-адь… Не самые приятные слова для пробуждения. Приложив неимоверные усилия, разлепляю веки: в этот же момент чуть не подыхаю от ударившего в глаза света. Тру глаза по привычке и чуть ли не подыхаю во второй раз: спать в линзах два дня подряд – идея объективно хуёвая. Голова мгновенно отзывается тупой болью – кое-как сажусь на полу, высвободив из-под чьего-то тела кисть: мышцы ноют, будто меня пиздили всю ночь. Во рту словно насрали кони, сам – как потная свинья, мокрый весь. Рукой нашариваю чьё-то лицо – с сухими приоткрытыми губами. Прежде чем успеваю перевести взгляд, лицо сипит: – Пи-и-и-ить… Артём – валяется рядом: с прилипшими ко лбу волосами, зелёный и трогательно сжимающий пальцами горлышко одной из многочисленных бутылок. Дышит сквозь стон – как я раньше не проснулся от таких звуков? Позади кровать – с Ромой, не менее трогательно стиснувшим одеяло ногами. Поворачиваю голову влево, и выражение лица с недоумённо-похмельного постепенно сменяется на крайнее охуевание. Да что здесь вчера было? – Пи-и-и-ить… – снова хрипят сбоку. – Боже, – саркастично отвечаю я в пустоту и, уперевшись кулаком в липкий линолеум, поднимаюсь. Осматриваюсь в поисках воды – ага, кто-то предусмотрительно притаранил вчера бутылку минералки: вон, стоит на тумбочке. Доползаю до неё, ослабевшими пальцами откручиваю крышку и – боже, да: живительная влага растекается по обезвоженному организму. Выдув полторашку на треть, прочищаю горло и гаркаю: – Рота, подъём! В ответ звучит уже знакомое, невнятное: – Бля-а-а-а-адь… Орлов, хули ты такая сука? – Орлов, хули ты такая сука? – лицо Артёма кривится: отворачиваюсь обратно к окну. – Уговор есть уговор, – с напускным спокойствием пожимаю плечами, в то время, как самого трясёт изнутри. Игорь, ты чё творишь? И ладно бы поддался на провокацию – нет же: решил воспользоваться случаем и засосать белобрысого дебила. Мозгов совсем нет? А главное: чего ради? Уж вряд ли этот нежный любитель одуванчиков, тайно дрочащий на своего соседа, окажется в твоих объятиях. И уж тем более – в постели. Не боишься спалиться? Что, настолько осмелел – пьяный? Или точнее – ужратый. Артём неторопливо поднимается, подходит сзади и сверлит взглядом мою спину. Отхлёбывает из бутылки – судя по характерным звукам – и выдаёт: – Тебе говорили, что ты классно целуешься, кстати?_ _ _
Нет ничего пошлее и наивнее, чем целоваться под лестницей, как это делаем сейчас мы – хватая друг друга за халаты, ударяясь зубами, ловя носом чужие неровные выдохи – горячие, обжигающие; тайно, пока никто не видит. Припираю парня к стене – губами ловлю сдавленное ойканье; телом – мелкую дрожь; взглядом – опущенные веки, тёмные ресницы, взбухшие вены на лбу с каплями пота, стекающим вниз: теряющимися в бровях или застывающим на переносице. Податливый, он уступает моему напору – щекочу кончиком нёбо, в ответ глотаю стон – короткий, царапающий горло изнутри: резкий. Пальцы впиваются в ладони сквозь белый габардин, язык оглаживает дёсны – изнутри, – а после сплетается с моим – жадно, до неистовости. Отрываемся друг от друга – ошалелые, всклокоченные. Счастливые. – Обожаю с тобой целоваться. Ты просто потрясно это делаешь, – опираюсь на стену рядом. – Каждый раз как мини-секс, – заканчивает мысль он. – И даже покурить охота. Улыбаюсь. – Может, мне за это твой отец поставит зачёт? Знаете, Сергей Палыч, я охуенно целуюсь. Вашему сыну нравится. – А если он захочет проверить? – хихикают в ответ, и я корчусь: – Фу, нет. На такие жертвы я не готов, – достаю из карманов сигареты. – Будешь? – Нет, – слышу в ответ, пока вожусь с зажигалкой. – У меня свои. – Опять вонючее дерьмо для хипстерков? – Ага. Сгребаю в объятия – ерошу волосы и выдыхаю в тёмную макушку облако дыма._ _ _
– Говорили, – хмуро отзываюсь, морщась от внезапно нахлынувших воспоминаний и затягиваясь так глубоко, что впору задохнуться, если бы не прокуренные насквозь лёгкие. Потираю ладонью переносицу и поворачиваюсь наконец-то к Артёму, нацепив на лицо ехидную ухмылку: – Каждый первый. – Ка-а-а-аждый? – тянет он, подперев щёку рукой. – Не каждая? – Каждый человек, дебил, – щёлкаю закрытый чёлкой лоб. – Ну, и к тому же ты явно не каждая. Или я чего-то о тебе не знаю? – выбрасываю в окно бычок и следом сплёвываю. Не пошла сигарета. Они совершенно не похожи, – промелькивает в голове внезапная мысль. Как будто я собирался их сравнивать, хмыкаю про себя. – Это зависит от того, что ты имеешь в виду, – склоняет голову он. Да, Артём, с удовольствием поболтал бы с тобой так – мило, пока твоя ненависть ко мне притуплена. И моя, которую ты себе с таким воодушевлением выдумал, тоже. Только одно «но»: нельзя. – Ну, что ты готов подставиться под своего соседа, я отлично помню, если что, – склоняюсь к его лицу. Глаза темнеют, губы дрожат – то ли от гнева, то ли от обиды. – Вот почему ты такой, Орлов? С тобой хочешь по-нормальному… – А не надо со мной по-нормальному, Артём, – сжимаю плечо парня пальцами. – Я же мудак. – Долбоёб ты, – фыркает он, высвобождаясь из моей хватки, – а не мудак. Ладно, как перестанешь играть в бэдбоя, сообщи. Становится совсем паршиво.***
– Артём, ты тупой или да? Я же сказал – не хочу. – А чё, я один должен напиваться? – возмущается парень и нелепо хрюкает. – Ты можешь не пить, – замечаю я. Но лучше пей: развязный и с хмельным румянцем ты нравишься мне больше. – А ты можешь пить, – парирует он. – Я уже курю, – в сотый раз объясняю я, выпуская струйку дыма. – И пьянею от этого куда быстрее, чем ты. Прикрываю глаза рукой: устал. И бухать, и терпеть Артёма рядом и игнорировать чувства – свои, невыносимые, скребущие когтями по коже изнутри. А ведь он совсем рядом – хватай и вали на пол, впивайся в губы, пробирайся руками под футболку, оглаживай подтянутое тело: желанное. Пальцы, горячие, касаются подбородка – отвожу руку от лица. Губы – мягкие, влажные всё от того же алкоголя – касаются моих: приоткрываю рот и чувствую, как уже безвкусная жидкость обжигает слизистую. Доходит до горла – давлюсь, закашливаюсь, отталкиваю любителя приключений на задницу от себя. Тот услужливо похлопывает меня по спине. – Ещё одна такая выходка – и я тебя скину с окна, – рычу, вытирая кулаком губы . – Окей, мамочка, – поднимает Артём ладони. – Не беси. – Не буду, – миролюбиво соглашается парень. – Слушай, раз я тут застрял, может, займёмся чем-нибудь? «Сексом, например», – услужливо подкидывает вариант сознание. Нет уж, спасибо. – Чем? – Ну… хочешь, посмотрим что-нибудь? Мне только зарядку для телефона принести надо будет. Пожимаю плечами. – Ну, неси.***
Пока Артём копошится в своей комнате в поисках зарядника, сижу на кровати – захваченный мыслями: не самыми приятными. Рациональная часть меня отчаянно спорит со своей пьяной – по жизни – половиной, так активизировавшейся под действием несчётного количества алкоголя и сигарет. Понятно, чего хочет первая – спать: без белых мёрзнущих макушек под боком; понятно, чего хочет вторая – в лучшем случае уткнуться носом в эту самую макушку и прошептать что-то пошло-нежное, чтобы раскрыть все свои тайные намерения. И не понятно, чего в итоге хочу я. Свешиваю ноги с постели – касаюсь ступнями холодного от пробравшегося в комнату ноября пола, встаю и прохожу к шкафу, на дверце которого сохнет моя футболка. В спину ударяет резкий порыв ветра – морозными иглами колет кожу, оставляя после себя россыпь мурашек по всему телу. Протягиваю руку к футболке, пробую на ощупь, зажав пальцами – мокрая. До сих пор. Это как особый вид пытки: чувствовать чужое тепло – руками, грудью, каждой клеточкой тела; видеть – его смешки, местами слишком серьёзные, дрожащие губы, что с таким страхом обхватывают стеклянное горлышко, сомневающийся взгляд – испуганный: моей реакцией, осознанием количества выпитого или завтрашних последствий; ловить аромат – пряный, яркий, с нотками предзимней свежести; понимать – что ничего не связывает тебя с тем, с кем так сильно хочется быть связанным. И пара пьянок вместе тоже не свяжет. Тыкаюсь лбом о дверцу – не испытывал прежде желания удариться башкой несколько раз о стену сильнее, чем сейчас. Нужен выплеск – потому что эти два дня были равно в той же степени прекрасными, что и мучительными. И от этих диссонансов – внутренних и внешних – мне просто рвёт башню. Не сдерживаюсь и бью по ни в чём не повинной деревянной дверце – та в ответ недовольно скрипит и закрывается, зажевав мою футболку. В голове промелькивает безумная идея начать закидываться успокоительным, чтобы привести расшатанные за последние месяцы нервы в порядок. И подцепить кого-нибудь в тусовке – и не подцепить что-то от него. Сколько можно дрочить, глядя в потолок, в конце-то концов? – Игорь, ты чего? – на бицепс, до сих пор напряжённый, мягко ложится ладонь – тёплая, приятно щекочущая кожу и вызывающая такую же стаю мурашек по телу, как и холодный ветер. Затем опускается на предплечье – отводит мою руку в сторону и разворачивает меня к себе. Артём смотрит, как и касается, – мягко, с хмельной полуулыбкой. – Пойдём? Я нашёл фильмец, новый, комедия. И на «Кинопоиске» рейтинг хороший – семь с половиной… Парень ещё что-то говорит, а у меня в голове тарелками мартышка херачит – стою, блядь, перед ним, как в первый день нашего столкновения: очумелый и с полным непониманием того, что же так меня цепляет. Он едва ли вписывается в рамки человека, который – возможно – может оказаться в моей постели один раз и по случайности. Быть влюблённым в человека, не привлекающего тебя внешне, три года – это нормально? Щелчок перед носом – успеваю уловить взглядом перекатившийся средний палец и на секунду застывший указательный. Вздрагиваю и спрашиваю: – Что? – Прекрати залипать, говорю, – его рука нежно сжимает запястье. – Как смотреть будем? – А? – Орлов… может, тебе спать пора уже? – Это не освобождает тебя от совместного времяпрепровождения до утра, – совсем вяло язвлю я. Парень пожимает плечами. – Я подустал и предлагаю сдвинуть кровати, чтобы смотреть лёжа, короче, – нетерпеливо говорит он. Киваю в ответ. Только сдвинуть двум пьяным кабанам кровать оказывается не по силам – она с диким грохотом переворачивается, лишь чудом не задев нас. Переглядываемся – давимся смешками, а после – разражаемся хохотом: диким, неконтролируемым. Смахиваю с уголков глаз выступившие слёзы и предлагаю: – Давай лучше на одной кровати ляжем?***
Плечом к плечу – телефон слабо подсвечивается сменяющимися кадрами фильма, за которым я совсем не слежу. Соприкасаемся головами – места мало. Артём не фыркает и не ворчит: всецело поглощён происходящим на экране. А я поглощён ощущениями: горячей кожей, жмущегося ко мне бедру, касающихся огрубевшей пятки пальцев ноги; звуку из наушников, которые словно связывают нас в единое целое. Пах сдавливает – сглатываю скопившуюся во рту слюну и, прикрыв глаза, механически смеюсь, когда смеётся Артём – чтобы сделать вид, что смотрю тоже. Щеки касается ладонь: – Игорь, если хочешь спать, то давай ложи… – БРОСИЛ! ПРИКИ-И-И-ИНЬТЕ! – на пороге появляется Рома – чуть не вынесший нам дверь, с пивом и пьяно-радостный. Икаю от неожиданности: ладонь с лица сползает и почему-то сжимает мою руку. Пока мы молчим, парень, захлопнув за собой дверь, проходит в комнату и усаживает свою задницу мне прямо на ноги – шиплю на него сквозь зубы, обозвав слонярой, на что тот лишь гыгычет: – Потерпишь, – вытягиваю из-под его туши свои ноги. – Короче, она начала мне опять мозг пилить, а я ей – «Давай расстанемся?», прики-и-и-иньте? – А Настя что? – сдавленно спрашивает Артём, выдыхая в сторону моей шеи – монотонное жужжание наушников обрывается. – Да ничего, – машет рукой парень. – Попросила оставить её в покое. С этими словами приходит простая, но отрезвляющая мысль: мы виноваты. И я в том числе. Кем мы себя возомнили, забивая голову придурку своими предположениями – основанными на внешних проявлениях отношений чужих нам людей? Злюсь на Рому – за внушаемость, на Артёма – за поверхностность, на себя – за всё вместе. Готовность отпустить любимого человека в любой момент – высшее проявление любви. Знать, что сожрёшь себя в одиночестве, и не держать его рядом; потакать желанию, которое может тебя разрушить – и снаружи, и изнутри – не великая ли жертва для человека, что по своей природе – эгоист? Рома что-то лечит про свободу, протягивая нам бутылки, а я чувствую себя ужасающе разбитым. Словно это меня бросили.***
– Я с-с н-ним с-сп-пать не б-буду, – заплетающимся языком сообщаю Артёму, чокаясь с ним бутылками и допивая горькое пойло. – Можно подумать, мы сможем, – хихикает он, намекая на то, что Рома звездой развалился на постели. – Может, поднимем вторую кровать? Качаю головой. Если будучи в более трезвом состоянии у меня это не получилось, то вряд ли выйдет сейчас. – Или хотя бы матрас вытащим? – с надеждой в глазах вопрошает парень, но я снова упрямо качаю головой: – Т-ты с п-похмелья буд-дешь заправлять п-постель? Давай, – делаю вдох, чтобы прекратить запинаться, – не ус-сложнять с-себе жиз-снь, а? – На полу слишком жёстко, – ворчит Артём, раздвигая мусор из бутылок, чтобы освободить место для лежания. – И холодно без одеяла. – Окно закрыто. Скоро потеплеет. Укладываемся спустя пять минут препираний на полу. Артёму неудобно – постоянно ворочается, подкладывая по голову руку – то так, то эдак. А ещё ёжится – прохлада комнаты на приторный перегар смениться не успела. Понаблюдав за мучениями парня ещё с минуту, прерываю тягостную тишину шёпотом: – Артём, я буду спать на спине, так что… – даже будучи вусмерть пьяным, подобное произношу с трудом, – можешь устроить свою голову на плече. К тому же… – господи, слава тому, что в темноте нельзя увидеть моё лицо, залитое краской! – …так теплее. – А утром я проснусь с фингалом на полглаза, ага, знавали, – фыркает он. Раздражённо цыкаю. В пятисотый раз, Артём: за кого ты меня держишь? – Я злой и страшный Серый Волк, я в поросятах знаю толк, – бурчу себе под нос, но Артём меня слышит и хихикает. – Нужна гарантия, что мне за это не влетит, – важно сообщает он. – А смысл предлагать то, что может впоследствии не понравиться? – хмурюсь я. – Я не изверг же какой-то, в самом деле… – Ты мудак, – припоминает мне мои же слова парень. – Сам сказал. – А ты с этим не согласился, – парирую в ответ. – Резонно, – вздыхают в темноте. – Ладно. Поднимаю руку, и голова устраивается у меня на груди, щекоча мягкими прядями кожу. Обнимаю парня за спину и с спокойствием перепитыша засыпаю. – Хуй изо рта высунь, а потом говори, – подхожу к устроившемуся на крае кровати Артёму, сажусь рядом и протягиваю бутылку. Рома поворачивается другой бок и накрывает голову подушкой. Бледные пальцы сжимают пластиковую ёмкость – Артём глотает чуть ли на залпом, торопится: половина воды выливается на футболку, а сам он закашливается. Похлопываю парня по спине. – Чё вчера было? – спрашивает он, кивая подбородком на кровать напротив: в лучшем случае перевёрнутую, в худшем – сломанную. – А чё помнишь? На полминуты повисает тишина. – Ну-у… Я помню, что мы играли в «Правду или действие», – загибает палец он. – Помню, что… – Нажрался вусмерть, – перебиваю его я, за что получаю слабый, но ощутимый толчок в бок. – Бля, больно же… – Помню, что ц… выполнял с тобой задание, – продолжает Артём, запнувшись на мгновение. – Помню, что позвал тебя играть в карты и промок… Помню, как уходил Рома и… – пауза: краснеет, нервно сглатывает и отводит взгляд. – Всё. Не всё. – Ну-ну… – посмеиваясь, закручиваю крышку на бутылке. – А после Роминого ухода? – Как отрезало, – прикрыв ладонью рот, говорит парень. Вздыхаю и, припомнив вчерашнее, усаживаюсь Роме на ноги. Тот вскрикивает и возмущённо вопит: – Эй! Сползи! – Потерпишь, – мстительно отвечаю я, пока он пытается вытащить из-под моей задницы свои ноги. Артём сжимает пальцами виски и просит: – Не орите, а? – Меньше пить надо, – развожу руками: мысленно. Дверная ручка медленно опускается – на пороге стоит Настя. Молча окидывает комнату взглядом и негромко говорит: – Выезжаем в час. Кровать поставьте на место и уберите всё… это, – она кивает на сваленные в кучу бутылки, карты, сигаретные бычки – как они тут оказались? – и вещи. Рома, приподнявшись на локтях, осоловело моргает и расплывается в дебильной улыбке: – Приве-е-е-е-ет, Настюш… «Настюша» грустно смотрит на парня, едва заметно приподнимает уголки обкусанных губ. Глаза опухшие – с остатками смытой – то ли водой, то ли слезами – косметики: красными пятнами выделяются на бледном лице. Затем – разворачивается: уходит из комнаты, мягко прикрыв дверь. – Чё эт она? – заторможенно спрашивает Рома, откидываюсь на подушку обратно. – Ты не помнишь, что ли? – Артём находит бутылку на полу и прикладывает ко лбу. – Ты же вчера её бросил… с нашей подачи. Припёрся потом, вон, пиво принёс даже, – парень отрывает от головы коричневое стекло – с ободранной этикеткой. Довольный – но всё ещё в состоянии жуткого похмелья – хмыкаю про себя: всё ты помнишь, Артём.***
– Вроде всё, – тяжело выдохнув, заключает Артём и падает на только поставленную на ноги кровать. – Ром, мусор на тебе. Рома кивает: хватает дребезжащий от каждого дуновения пакет с бутылками и выползает из комнаты. Сажусь на пол около кровати. – Сколько у нас ещё времени? – лениво спрашивает Артём, зевая. Достаю из кармана джинсов телефон: – Сорок минут. Линза предательски съезжает с глаза – мешает сфокусировать взгляд, царапает слизистую. Тру пальцами уголок, чуть задевая веко – чтобы поставить её на место: бесполезно. – Ты чё там всё трёшь? – Артём буквально сползает на линолеум с постели, разворачивает моё лицо к себе – за подбородок – и внимательно смотрит. – Колесниченко, ты не протрезвел ещё, что ли, или просто смелый больно? – пытаюсь отшутиться я, вырываясь из цепких пальцев, но они снова ловят меня и разворачивают. – Орлов, – хмурится парень. – У тебя капилляры полопались в глазах. Ты ничего больше не употреблял, кроме алкоголя? Там… ну… Кажется, заливаюсь краской: теряюсь, от внезапности происходящего. Простое прикосновение – пробегает по лицу электрическим разрядом, оставляет на коже следы, тлеющие – как сырые дрова: без пламени. – Ты дебил? – убираю руку от себя и встаю. – Я умываться пошёл. Тебе бы тоже не мешало, от одного вида твоей рожи тошнит. Артём фыркает. – Это у тебя такая защитная реакция? Не удостаиваю ответом парня: потягиваюсь, вслушиваясь в хруст костей, и выхожу из комнаты.***
Затылок – под ледяной струёй – сводит: голова раскалывается сильнее, а мысли постепенно приходят в порядок. Пальцы сжимают белый фаянс: скользят от воды по гладкой поверхности. Дрожь проходит: сердце, гулко стучащее, успокаивается, дыхание выравнивается, желание выкурить полпачки за раз сходит на нет. – Чего ты добиваешься, Артём? – шепчу одними губами: вопрос на мгновение повисает в воздухе и разбивается о холодный кафель. Если можно было запутать всё сильнее, то прошедшая ночь прекрасно с этим справилась. Нет, конечно: два вынужденных поцелуя ничего не значат – какой только хрени люди ни творят в пьяном состоянии? Но его поведение я понять не могу: особенно если рамки между трезвым и пьяным начинают стираться. Страшно оказаться в тупике собственных размышлений. Прийти к выводу, обосновать, принять за истину, а потом – обосраться. Жизнь не наука, механизмы выявления причинно-следственных связей не всегда работают: потому что причины, следствия и связи у всех разные. Это мне сейчас кажется, что утренний Артём и Артём на свечке – это одно и то же, но не факт, что так оно и есть. Можно разобрать по кирпичикам, найти сходства, найти различия, сопоставить, сделать вывод и… снова обосраться. Потому что не применим количественный анализ к жизни. А как провести качественный – я не знаю.«Долбоёб ты, а не мудак».
Да… Точнее и не сказать. Я тоже хорош: и на провокацию якобы поддался, и разнервничался от чужих касаний, и перепсиховался – благо не оторвался ни на ком. А если бы Рома не пришёл? Смог бы я что-нибудь сделать?.. …и разрушить начавшийся строить мостик одним ударом? Или я тороплю события, неверно интерпретирую проведённое с Артёмом время? Но как тогда объяснить сегодняшнее, только случившееся – у кровати, в убранной комнате? Словно услышав мои мысли, линза коварно слетает с глаза – плюхается вместе с каплями воды вниз и проваливается в трубу. Цыкаю – теперь и вторую придётся снимать. Зажмуриваюсь. «Я» постепенно приходит в себя – отвешивает мне подзатыльник, мол, Игорь, отключай свои фантазии. Не было, нет и не будет. Сколько хуйни ты сам натворил, будучи пьяным? А трезвым – и того больше. Занятый своими мыслями, не замечаю, как в туалет кто-то входит. – Орлов, ты совсем больной? – кран с присущим ему скрипом закручивается, на голову падает полотенце. – Менингита давно не было? – Что за режим курочки-наседки, коротышка? – морщусь, выпрямляясь. Стоит – с зубной щёткой во рту, сверкает глазами. – Ты слишком счастливый для человека с похмела. – Отвали, – отзывается парень. – И вообще, – его руки тянутся к моей голове: чуть сжимают полотенце, просушивая волосы, а затем сдёргивают эту махровую тряпку, – верни! Частная собственность! – добавляет он, натянуто улыбнувшись. Он чё, не язвит в моём присутствии, а пытается разрядить обстановку? Напряжение в воздухе достигает крайней точки – мы оба слишком взвинчены тем, что было. Кажется, абсурд ситуации достиг своего апогея. Изо рта вылетает смешок – нервный: один, второй. Встречаюсь взглядом с Артёмом, и мы разражаемся смехом: истерическим, на грани нервного срыва.***
Лес превратился в зелёное пятно – размылся на фоне хмурого неба, выдавая себя лишь доносимым ветром ароматом. Он смешивается с сигаретным дымом – переплетается плавно, образуя уже знакомую гамму запахов. Выдыхаю табак через нос и улыбаюсь – мозг наконец-то устал от гнетущей рефлексии и переключился на вещи бытовые: уборка в общаге, долги в универе, звонок родителям… Утро морозное: щекочет сырыми волосами на макушке, слегка румянит щёки, всем своим существованием намекает на приближающуюся зиму. Под ногами скрипят половицы крыльца – скребутся по замёрзшей почве ссохшиеся листья: почти истлевшие, развалившиеся, одиночные. За два дня природа успела кардинально перевернуть погоду – от сопливого дождичка до белой изморози на жухлых остатках травы и чёрной земле. Перевернулась с ног на голову и моя жизнь: от захлопнутой перед носом Артёма дверью до совместной истерики в туалете. Только чувства не перевернулись – как тлели пустотой в груди, так и тлеют: вспыхивают иногда, заставляя шарахаться, и затихают тут же – приятным теплом напоследок овеяв рёбра, сдавив сердце – резко и на мгновение. Проверяю уведомления – какие-то левые заявки в друзья, куча спама на почте, пропущенные от соседей, деканата. Никакого разнообразия. В новостях один уныляк – средств бюджета не хватает на завершение ремонта трассы… Ага. Зато на новые часы от Патек Филипп хватает. Дверь сзади хлопает и тут же кто-то хлопает мне по затылку – отвешивает подзатыльник. Затем – накидывает капюшон и ворчит: – Заболеешь. Настя с утра и Настя сейчас – как два разных человека. В привычной для себя манере встаёт рядом и, облокотившись на перила, подкуривает сигарету – морщусь от приторно-вишнёвого аромата. – Как себя чувствуешь? Девушка долго молчит, а затем отвечает, выпустив и рта дым: – Средней паршивости. А ты? – Так же. Подъезжает автобус – загораживает собой зелёную кляксу леса, тарахтит: перебивает выхлопными газами все запахи – хвои, сигарет – вишнёвых и нет – ноябрьского мороза. Настя не торопясь набирает чей-то номер: – Выходим.***
Сквозь обляпанное пылью стекло прощаюсь с лесом – потускневшим серым маревом, молчаливым, заглушённым тарахтением мотора. В салоне – густой запах бензина и рухляди: рядом с таким драндулетом даже стоять страшно, что уж говорить о поездке в пару десятков километров. Ленивыми черепахами студсоветовцы заползают в автобус: плетутся кое-как – все с похмелья. Рома подходит ко мне, садится рядом; поворачиваюсь и качаю головой: – Не, братан, – имитируя его же манеру речи, – я сегодня хочу один посидеть. В ответ кивают – надеюсь, понимающе – и уходят: плюхаются впереди, возле Лизы. Безымянный чувак, только залезший в салон, неприязненно хмурится, но молчит – устраивается напротив, сверля парня взглядом. Интересно, он собирается так всю дорогу просидеть? Снова отворачиваюсь к окну. Н-да… Наверное, когда уезжаешь, нужно подводить итоги. А у меня не получается: мозаика не складывается – только путается всё хаотичней, превращая сложенную картинку в мешанину из цветов. В голове куча вопросов, и ни на один из них я ответить не в состоянии. Узнавать человека, который тебя не привлекает внешне, по запаху – это нормально? Стоит – щёлкает фруктовой жвачкой, склонив голову. – Я сяду? – Попробуй, – усмехаюсь. Пробует – садится рядом и тут же начинает копошиться. Достаёт наушники, втыкает штекер в разъём и спрашивает: – Музыку будешь слушать? – Ты до сих пор пьяный, что ли? – улыбаюсь мягко, принимая протянутый наушник. – Ага. И сонный. Так что двигайся, – зевает он, прикрывая рот ладонью. – Я снова арендую тебя в качестве подушки. Хмыкаю, когда тёплая макушка касается плеча – окутывает пряным ароматом табака, усыпляя. Прикрываю глаза, давая вязким риффам заглушить гул мотора автобуса.