***
Приезжаем спустя час – к общежитию, скрипя тормозами под общие аплодисменты. В проходе тут же толкучка – все так торопятся, словно им отведено короткое количество времени, чтобы выбраться из автобуса – иначе придётся куковать здесь со старым водителем ещё сутки. Игорь с выражением полнейшего безразличия ждёт, пока народ рассосётся – дабы спокойно встать и, никому не мешая, выйти. Ботинки, кроссовки, кеды – прошагивают мимо: наступают на пятки, вскрикивают, недовольно ворчат, пинаются и шаркают; Орлов невзначай замечает: – Всегда одно и то же. – А? – поворачиваюсь, сжимая в руках ремешок сумки. – Ну… эта толкотня. В самолёте, автобусе, поезде, на конечной остановке маршрутки. Все стремятся поскорее выйти – непонятно зачем. И в итоге затрачивают на это больше времени и сил, чем если бы каждый спокойно выходил – не отпихивая других пассажиров в стороны. Глубокомысленно киваю на это замечание, медленно моргнув. Суетливость со стороны выглядит нелепо: в ней нет никакого смысла. Что здесь, в салоне, что в жизни. Чем больше усилий ты прилагаешь – чтобы выйти, например, – тем сильнее отдаляешь себя от удачного разрешения проблемы; тем медленнее вырываешься из цепких объятий бензиновой духоты автобуса. Пока нескладной гусеницей толкаются вперёд студенты, сижу и со спокойствием дзен-буддиста наблюдаю за развернувшейся перед глазами картиной, не замечая, как навалился спиной на Орлова. Последний молча сопит – насморк, что ли? – мне в макушку тёплым дыханием: касающимся кожи и тут же рассеивающимся в вибрирующем воздухе. На секунду прикрыв глаза, представляю себе Демьяна – можжевельного, с лимонной кислинкой геля для укладки, – и получаю ощутимый тычок под рёбра: – Хорош на мне валяться. Пошли. Сквасившись, хватаю сумку и, встав, направляюсь к выходу: слишком быстро, будто заразившись ненужной спешкой от других студентов. Ногу разрезает обжигающая боль – резкая, совершенно неожиданная. Останавливаюсь на мгновение: шагающий позади Орлов чудом не врезается, вовремя затормозив. – Ты чего там застрял, коротышка? – Бля, отвали, – недовольно буркаю я, выпрямляясь, но цепкие пальцы, ухватившиеся за локоть, не дают мне пойти дальше. – Чё у тебя там? – подбородком указывает на ногу Орлов, не ослабляя хватки. – Зацепился за железяку? – Ага… – отзываюсь по-прежнему ворчливо, неловко заламывая собственные пальцы. – Давайте быстрее, мне ехать пора! – пропитым голосом сипит водитель. Орлов невнятно шипит что-то сквозь зубы; различаю только «урод», «идём» и «выкинь себя с этой рухлядью на помойку».***
– Подожди, я покурю, и пойдём в общагу. Автобус глухо кашляет: дрожит от озноба, пышет неприятным машинным жаром, похрипывает, заводясь. На фоне лакированных иномарок – чёрных, синих, бордовых – выглядит жалкой копией продукта автопрома: хлипкой, разваливающейся, словно на последней стадии смертельной болезни. – На кой? Орлов фыркает – выпускает через нос две стройные струйки дыма, изгибает рот в ухмылке и отвечает: – Ногу хоть обработаем. А то глядишь, ампутируют. Будешь скакать на одной ножке, как кузнечик. – Очень смешно. Там всего лишь царапина, – пнув носком кеда выщербленный асфальт, поворачиваюсь к общаге – старой, с потрескавшимися стенами и скрипучей железной дверью, низ которой царапает неуклюжий коврик на входе. – Ну, тогда считай, что чай попить зову. – У меня и дома чай есть. Чужая ладонь тяжело опускается мне на плечо; в ухо заползает сигаретный шёпот, растекается тёплым «не беси», щекочет шипящим послевкусием. Вздрагиваю невольно, сбрасываю с себя руку и, сдвинув брови, цежу: – Ты чё ко мне прицепился? – Подружиться хочу, не видно, что ли? – Орлов выкидывает бычок в урну: промахивается, нервно цыкает и прячет руки в карманы. – Иди в жопу, – миролюбиво предлагаю я. – Лучше сам на чай приходи… если отключишь режим мудака и прикинешься нормальным. – Как во время пьянки? – парень склоняется ко мне: слишком близко, чтобы не отступить назад – и самодовольно ухмыляется. – Например, – стушевавшись, бормочу я совсем неуверенно. Ухмылка сменяется на улыбку – невесёлую, тусклую. Длинные пальцы взлохмачивают со скрипом уложенные волосы – побывавшие в ледяном потоке воды из-под крана; вздрагиваю, выловив из памяти этот момент. Стоит, склонив голову под краном – застыл, не шевелится: видимый уголок губ синий, пальцы сжимают раковину до побеления; становится страшно – внезапно, без осознания причины. В два шага оказываюсь с ним рядом – вырубаю поток холодной воды одним движением, кидаю на мокрую макушку полотенце и возмущённо интересуюсь: – Менингита давно не было? Орлов выпрямляется – щурится, пыхтит: – Что за режим курочки-наседки, коротышка? – осматривается по сторонам и добавляет: – Ты слишком счастливый для человека с похмела. – Отвали. И вообще, – касаюсь руками полотенца – просушиваю русые волосы: ладонями чувствую холод сквозь плотную ткань; а затем забираю его обратно, – верни! Частная собственность! Интимность момента выбивает из колеи: удивляясь своему же поступку, пальцами мну махровый уголок – жёсткий, неприятный на ощупь. Орлов ухмыляется – один раз, второй. Переглядываюсь с ним и срываюсь на смех – неловкий, тонущий в дребезжании чужого хохота. – Артём, слушай… Поднимаю голову, оторвавшись от своих мыслей. – Хотя забей, – пренебрежительным плевком прилетает в ответ: растерянный, так и стою подле крыльца, даже не проводив высокую фигуру взглядом.***
Поздняя осень, ютящаяся на подоконнике – прилипшими к мокрой поверхности листьями, свисающими каплями и осыревшей пылью – несмело заглядывает в комнату: пробирается ветром сквозь щели, щекочет лёгкой морозцой ноздри, наполняет собой всё пространство: оседая на полу, холодном радиаторе, кончиках пальцев. Сквозь дрёму убираю руку под одеяло – слабо злюсь прерванному сну (с Демьяном в главной роли, конечно же); и жмурюсь сильнее, словно мне это поможет провалиться в мягкие объятия Морфея. Но последний, угрюмо качая головой, складывает руки на груди: с глухим хлопком исчезает, призывая вернуться спустя пару часов. Устало выдохнув, поворачиваюсь на бок. Серыми трещинами по светлым обоям ползут тени: залезают на полоток, ветвятся у карнизов, изгибаются в уголках зигзагами и расплываются у выхода бледными кляксами. Серебром отливают на едва пробивающемся сквозь тучи солнце узоры – витиеватые, закручивающиеся на концах; пустует кровать Демьяна – с наброшенным в спешке пледом: клетчатым, как половина его рубашек, которые он теперь почти не носит – фланелевых, мягких, уютных, как и сам их владелец. Противно брюзжит телефон – скребёт по слуху вибрацией, оповещая о сообщении. Скашиваю глаза в сторону пола – цепляю взглядом пятизначную цифру – родители снова деньги перевели. Скупо улыбаюсь и приятной, и неприятной новости сразу: здравствуй, повод поковыряться в себе вилкой, как в дешёвом тирамису из супермаркета. Не расставаясь с одеялом, поднимаюсь с кровати: натягиваю носки, пряча ноги от пронырнувшего в спальню холода, и волокусь на кухню – чуть более тёплую. Щёлкаю переключателем – чайник немедленно отзывается бурлением остатков воды. Хватаю первую попавшуюся под руку кружку – всполаскиваю в раковине и ставлю рядом с булькающей техникой. Кидаю чайный пакетик аккурат под звонкое щёлканье. Пока чахлый пар растворяется в воздухе, убираю со стола крошки: небрежно смахиваю их сухой тряпкой в ладонь, чтобы выбросить после в пакет. Достаю для вида какие-то печеньки: больше чем уверен, что не стану их есть. Затем возвращаюсь к кружке – топлю чайный пакетик в кипятке, втягивая носом густой, терпкий аромат. Люблю чаи. Айфоновский рингтон неумело вплетается в затихшую квартиру. Звонит мама – как и всегда, после перечисления той или иной суммы. Провожу пальцем по экрану и, приложив мобильник к уху, нехотя выдавливаю из себя «алло?». Мама щебечет всё о том же: спрашивает про учёбу, интересуется – уже без былой осторожности, – не нашёл ли я себе девочку, и смеётся на моё недовольное фырканье; затем словно гладит по волосам успокаивающим «Шучу; мальчика нашёл?». Нашёл, мама. Давно нашёл. Хорошего, доброго, красивого. Тебе бы понравился: потому что понравился мне. Он тёплый – в него хочется укутаться; уютный; и при его виде, мама, у меня сжимается всё в груди: так сильно, что ломит ребра: до треска, до кома в горле, до холодеющих пальцев, что дрожат – сцепленные в замок за спиной. Он осенний – совершенно унылый и закрытый сейчас, но так было не всегда. Я его знал солнечным, сентябрьским – с улыбкой и сверкающими глазами, лютым курчавым хаосом на голове и энергией, остатки которой вяло осыпаются белым пеплом ему на плечи. Я его знаю пасмурным, октябрьским – с промокшим насквозь пальто и серым шарфом, который он небрежно накидывает на шею; который постоянно съезжает вниз при спешке. Мама, он замечательный. И я его нашёл. А он меня – нет. – Артём? – Ма, нет, никого не нашёл, не до этого, сама понимаешь, – тараторю с опозданием, привалившись к стене, и зеваю. Мама ещё что-то говорит – почти не слушая её отхлёбываю крепкий чай из кружки. Щёлкает замок – поспешно прощаюсь с ней, оборвав на полуслове. Он домой пришёл, мам. А я его не видел несколько суток – и крыша совсем поехала, понимаешь? Я скучаю по нему больше, чем по кому-либо; да, даже больше, чем по тебе, мама: не обижайся. Ты же понимаешь меня, правда? Выскакиваю в коридор – Демьян стягивает с себя кеды: видит меня, чуть тряхнув влажной шевелюрой, улыбается мягко и говорит – негромко: – Привет. Бархат его голоса теплом разливается в груди – смешивается с горячим чаем и ухается вниз, к животу. Приподнимаю уголки губ и здороваюсь в ответ: – Привет. – Как посвят? – шарф закидывается на полку, а пальто привычно вешается на вешалку. – Хотя судя по твоему помятому виду – всё прошло хорошо, – рука ласково треплет волосы, а затем опускается на плечи. Неоднозначно. Ни хорошо, ни плохо; и хорошо, и плохо; непонятно. А мой помятый вид ни о чём не говорит, он после каждой попойки такой – неважно, удачная она была или нет. – Д-да нормально всё, – незаметно жмусь к Демьяну ближе. – Чай будешь? – Будешь, – повторяет он. – Сделаешь? – Конечно.***
– Чё с ногой? – Дем, сидящий на стуле, кивает в сторону алой полоски, выглядывающей из-под шорт. Невольно перевожу взгляд туда же – вспоминаю торчащий железный прут, о который запнулся, и морщусь. – Да так, наткнулся на херню какую-то, когда выходил из автобуса. Ты же знаешь, какие они у универа старые – вот-вот и развалятся. Так что ничего удивительного. Демьян утвердительно мычит, отпивая чай из кружки. – Они автопарк не обновляли, наверное, ещё с момента моего поступления, – отрешённо замечает он, навалившись локтями на стол. – Впрочем, ты по студсовету сам знаешь, как распределяются деньги. Во всём универе та же схема. Угукаю, усаживаясь рядом. – Тебя это не напрягало, когда ты ещё был в студсовете? Демьян пожимает плечами. – Сначала я особо в подробности не вдавался, откуда всякие дополнительные начисления идут – просто ходил в студсовет, как и все – участвовал в мероприятиях, наслаждался, пока можно было. А потом… – он замолкает, подперев голову ладонью. – Решил, что нет смысла искать справедливости. Я всё равно ни на что повлиять не мог. А потом… – молодой человек тускнеет, отводит глаза, – а потом стало не до этого. «А почему?» – хочется спросить, но я роняю лишь блеклое: – Ну… понятно. Ловлю на себе задумчивый взгляд Демьяна и не смею выдохнуть – сжимаю пальцы в замок под столом, чувствуя, как медленно опускается грудь, выпуская скопившийся в лёгких воздух. – Дем? Кружка с глухим стуком опускается на деревянную поверхность, а парень, моргнув, очаровательно извиняется: – Прости, задумался. Я заметил. Отодвинув скрипучий стул, Демьян встаёт: собирает кружки со стола, уносит их в раковину и, облокотившись на холодильник, спрашивает: – Может, в магазин сходим? Круассанов хочу купить и что по мелочи – соль, там, приправ, овощи… – Давай, – потягиваюсь: похрустываю суставами – на пальцах, плечах, коленях. И предлагаю: – Можем морепродуктов купить, приготовить вкуснятину. Демьян подходит ближе – поддевает пальцами кончик моего носа и неодобрительно качает головой: – Я пока на мели. Да и без креветок с кальмарами мы спокойно проживём. Лучше отложи на что-нибудь… не знаю. На что-нибудь. На самом деле аж бесит, но вина тут только моя: Демьян просто не знает, что я могу себе это позволить. И больше могу позволить. И даже позволяю. Но… мои ли это деньги? Родительские. Хмуро вспоминаю круглую, четырёхнулёвую цифру на сером экране телефона и проваливаюсь в яму самобичевания и недовольства собой.***
Магазин выплёскивает в лицо пряное тепло сквозь открытую дверь: забирается в нос коричным запахом выпечки, румянит холодные щёки, высушивает расползшиеся по курткам капли. Ближе к вечеру здесь много людей – торопливых, скинувших с себя бремя очередной рабочей смены, ожидаемых дома – детьми, супругами, котами и собаками. Они выстраиваются в очереди – длинные, от которых кассиры утомлённо вздыхают, натянуто улыбаются покупателю и спрашивают, нужен ли им пакетик. Затем с лёгким раздражением отрывают шелестящий кусок полиэтилена, если нужен, и закатывают глаза, если из закромов сумки старушка вытаскивает мятый кулёк, с которого уже сошла вся краска. Проходим внутрь, вдоль пестрящих прилавков, к хлебобулочному отделу – со стихшим с утра ароматом, но всё ещё ярким, выделяющимся среди основной гаммы запахов. Пока Дем выбирает себе круассаны из скудного ассортимента, я уныло ковыряю шершавый пол носком ботинка – таки нашлась подходящая обувь для осени: ближе к подъездным ступеням кеды размокли до невыносимого хлюпанья, захлёбываясь водой из грязных луж и демонстрируя случайным прохожим мои мокрые носки. Поэтому перед выходом, в потоке угасающей к тому моменту рефлексии, пришлось покопаться в шкафу – выудить из темноты почти приличного вида ботинки из прошлой коллекции и натянуть на ноги без опаски. Демьян, выпустив с пакетика воздух, закручивает его и ловко завязывает получившийся серебристый жгутик. Затем кидает его в корзину: неторопливо обхватывает пальцами ручку, а я шарахаюсь от внезапной мысли о том, как эти же пальцы обхватили бы мой член – возможно, прям здесь: в какой-нибудь всеми забытой подсобке, ключи от которой неосторожно забыл в двери сотрудник. Краска приливает к лицу, и я поспешно мотаю головой: нет, Артём, прекращай свои нездоровые фантазии по поводу и без. Эта помешанность ненормальна: но контролю она не поддаётся. Заставляет чувствовать себя хуже – в бытовых ситуациях, когда возникает не к месту; услужливо подкидывает дров в костёр воображения, когда это действительно необходимо; мешает и помогает – всегда по-разному и всегда ярким фейерверком: до алеющих щёк, подрагивающих пальцев, до сдавленности в паху. Натягиваю куртку пониже, хоть она и так своей длиной прекрасно закрывает все неудобные выпуклости на штанах. Я схожу с ума: и меня это совсем не радует; но и не пугает тоже. Я принял, понял и практически смирился. Хоть и надеюсь до сих пор, что когда-нибудь Дем за ворохом работы, учёбы и жизненных баталий отыщет меня: столь же внезапно, как и я его несколько лет назад. POV Демьян Город, закутавшийся в вечер, дрожит: морщинистое небо разгладилось, улицы заволокло сумеречной дымкой, а ветер, робко качающий кусты у парковки, бездомной собакой волочится у ног. Артём идёт – недовольный, нелепо шаркающий ботинками по потрескавшемуся асфальту – серому, с чёрными проплешинами грязи: сырой, пахнущей пылью и дождём; сунувший руки в карманы, а голову, опущенную, – в капюшон. Настя упоминала о какой-то драке в беседе, но признаться честно, я просто мельком взглянул на её сообщение и закрыл диалог непрочитанным. Дела студсовета меня почти не интересуют с тех пор, как я повстречал Егора. Да и если начистоту: не живи со мной Артём, я бы забыл об этой организации, полностью погрузившись в невесёлые будни бармена в клубе. Ручки пакета – тяжёлого, наполненного продуктами – ощутимо врезаются в ладонь, оставляя характерные на коже следы. Недовольно морщусь, вспоминая, как нерадивая кассирша кинула круассаны чуть ли не дно – пришлось доставать их после, уже измятые: на одном тёмной бородавкой выскочил шоколадный крем: обидно. Артём, на удивление, проигнорировал моё несерьёзное возмущение относительно произошедшего – кивнул, пробурчал что-то про жалобную книгу и вышел на улицу, не дождавшись меня. О чём он так сосредоточенно думает, что игнорирует всё вокруг? Вон, вляпался в лужу и даже не заметил. А если и заметил, то решил не обращать внимания. Неужели случилось что-то серьёзное на посвяте? – Артём, ты чего такой поникший? Парень вздрагивает – со вскинутой головы небрежно спадает капюшон: ветер, сложно дождавшись, начинает трепать его волосы – рвано, мазками, обнажая отросшие корни. – А? Нет, ничего. Просто… задумался. Я вижу. – О чём? Артём долго молчит: успеваем пройти полдома и утонуть в ворохе вечернего блюза – под неторопливый ритм цокающих каблуков, гул проносящихся мимо машин, скрежет дверей подъезда и резкий писк домофонов; под громкие выкрики прохожих – в динамик телефона и вслед оборзевшим водителям, нерадиво обласкавших чужие брюки россыпью грязи. – О посвящении, – выныривает из горы звуков парень: обрывает всю будничную композицию голосом – мягким, певучим, в сравнении с которым меркнут все ноты вечернего города. – Случилось что-то на посвящении? – повторяю вслух свою недавнюю мысль, уже готовясь к рассказу о драке. Но его не следует. – На посвящении всегда что-то случается, сам знаешь, – слабо улыбается парень. – Удивил меня… человек один. Вот и висну немного. Хлопаю Артёма по спине – всё ещё напряжён: мышцы стальными прутьями вытянулись вдоль позвоночника; выпрямился, сжал пальцы в кулаки. – И чем удивил, если не секрет? – копаюсь в кармане в поисках ключа, остановившись на ступенях крыльца – неровных, как смятая бумага: выуживаю звонкую связку, сжимаю в ладони. – Всем. – Ты сегодня щедр на детали, – улыбаяясь, замечаю я. Заходим внутрь душного подъезда под верещание домофона: спёртый сырой воздух обхватывает лицо ладонями, оглаживает кожу приторным теплом, щекочет ноздри прелостью – так сильно, что свербит в носу. Не выдерживаю, чихаю – эхо разносится по всему подъезду: ударяясь о грязные стены, двери, перила. Кивком отвечаю на машинальное «Будь здоров» от Артёма и продолжаю внезапно прервавшийся разговор: – И всё-таки, расскажешь, может быть? – Может быть, – лукаво отзывается парень, следуя за мной. – Да есть у нас один… на потоке. Заноза последняя, вечно цепляется ко мне. Я даже успел расстроиться, что весь посвят испоганится из-за него, – Артём поднимается вслед за мной. – А вышло совсем наоборот. – Может, ты ему нравишься, – предполагаю я, на что слышу пренебрежительное фырканье. – Знаешь, как в детском саду – когда понравившуюся девочку за косички дёргают постоянно. – Только мы не в детском саду, а я не девочка с косичками, – останавливаемся возле двери – ковыряюсь в замке ключом. Артём стоит позади, нетерпеливо потопывая ногой. – И ведь знаешь… он тот ещё грубиян – на посвящении девчонку грубо отшил и даже отрицать не стал. – И правильно сделал, – открываю дверь, пропуская сначала соседа. – Если не нравится, лучше сразу дать понять, что и как, иначе ничего путного в итоге не выйдет. А страдать будут оба. Артём, пожав плечами, снимает куртку – разувается, небрежно сбросив ботинки, и скрывается в спальне. Раздеваюсь и прохожу в комнату тоже. – А если серьёзно, – сажусь рядом с ним на кровать, – люди же не делятся на чёрных и белых. В каждом да найдётся нечто абсолютно противоречащее твоим ожиданиям. – Наверное, ты прав, – кивает парень и смотрит на меня внимательно. – В тебе же нашлось. – А тебе только предстоит меня удивить, – улыбаюсь, взлохмачивая серебристую копну волос и получая лёгкий пинок в голень.***
Тишину спальни нарушает настойчивый звонок – экран ярко светится, вызывая резь в глазах. Кое-как схватив телефон, провожу по разбитой поверхности пальцем: подношу гаджет к уху и сонно бормочу: – Алло? – Демьян, – трещит динамик голосом Глеба, – быстро в клуб! У нас ЧП. Переворачиваюсь на спину, с трудом разлепляя веки: потолок серым небом нависает сверху, с черными облаками теней от заглядывающих в окна деревьев. Выдыхаю – устало – и мямлю: – У меня смена только завтра… – Я знаю! – гаркает трубка – морщусь от громкого звука; Артём вяло копошится на своей кровати – светлый уголок опасно свешивается с края, норовя утащить за собой всё одеяло – на пол. – Демьян, давай, не тупи! Я до тебя-то с трудом дозвонился… чёрт… вторая линия, – бормочет Глеб. – Короче: руки в ноги и шуруй в клуб, сейчас же! Начальник сбрасывает, и я тупо пялюсь в экран, гипнотизируя взглядом мерцающие на тёмном фоне цифры «02:12». Мозг пережёвывает поступившую информацию медленно – слова расшифровывает порциями, не складывая в полноценную картину. Просыпается голова окончательно только в душе, под потоком прохладной воды, змеями сползающей по спине, щекоча тёплую кожу.– На посвящении всегда что-то случается…
В клубах тоже – постоянно. Но вызывают барменов вот так истерично – почти никогда. За всё время, что я работаю, этот раз – первый. Раньше посреди ночи мне звонил только Егор и интересовал я его не как бармен, а как… Стоп. Бармен. От ЧП в клубе, как правило, страдает охрана – когда выставляешь за порог очередного оборзевшего и по совместительству (в большинстве случаев) пьяного посетителя, велик шанс заработать пару-тройку синяков или сломать нос о чужой кулак – абсолютно «случайно». Самостоятельно на него напоровшись, например. И обзавестись круглой суммой в виде штрафа от клиента. В совсем крайних случаях, конечно, наведываются представители правопорядка – но такое происходит редко и не при мне. Егор рассказывал о подобной жести, но оговаривался, что это было давно. И нечасто. Барменов же, как и любой другой обслуживающий персонал, вызывают в двух случаях: когда он не приходит в положенное время и когда нужно по той или иной причине подменить другого сотрудника. И почему-то нервные вопли Глеба меня наталкивали на вполне логичную мысль: причина была серьёзной. Выхожу из душа, торопливо вытираясь полотенцем и стаскивая смешную шапочку с волос. Скрипучая дверца шкафа стонет при открытии – Артём недовольно зарывается в подушку, прячась от несносных звуков: по-сонному мило. Натягиваю рубашку и джинсы, вожусь добрые пять минут с одной пуговичкой на воротнике – мелкой, выскальзывающей из пальцев. Ночь за окном буянит – ветер ветками скребёт по стеклу, воет в щелях окна. Решаю лишний раз шкаф не трогать, оставить его распахнутым – не хочу шуметь – и, захватив сумку, выныриваю из комнаты. В коридоре налетаю на смятые кеды – натягиваю их на пятку, ленясь перешнуровывать. Поверх пальто наматываю шарф – пиликает телефон: сообщает, что таксист уже подъехал – и когда я его успел вызвать? Потоптавшись на пороге, погружаюсь в уже привычную прелость подъезда: закрываю дверь на два оборота и покорно спускаюсь по ступеням, шаркая подошвой по грязному бетону.***
Егор вылетает из клуба – толкает меня в плечо, не заметив, и идёт дальше: ругается по телефону с кем-то, стиснув зубы. Потираю ушибленное место и захожу внутрь – привычная атмосфера растаяла: вместо танцевальной суматохи в зале царит тишина, изредка нарушаемая негромкими всплесками диалогов. Прохожу к барной стойке – пусто; от посетителей осталось пара человек – и те намыливаются на выход. – И что здесь произошло? – недоумённо спрашиваю темноту, присаживаясь на стул для посетителей. Голос – мягкий, медовый, знакомый – ласкает уши теплотой: – Потасовка. Вздрагиваю, силясь не округлить глаза – рядом стоит Миша – тот самый, из деканата! – со сдержанной улыбкой осматривает меня. – Какие люди, Демьян. – И тебе привет, – провожаю парня взглядом – садится напротив, подпирает подбородок ладонью. – А ты что здесь делаешь? – Сначала с друзьями сидел. А потом – после драки – попросили задержаться как свидетеля. – Интере-е-есно. Порепетировать дачу показаний не хочешь? – Достаточно просто сказать, что тебе интересно узнать, что случилось, – усмехается он. – Конечно интересно, – продолжаю я. – Это важные сведения для дела, без них картина не будет полноценной. – Хорошо, товарищ следователь, – подыгрывает Миша. – Я вам всё расскажу. И рассказывает. Наш клуб хоть и славится лояльностью, тотального беспредела не терпит. Егор в этом плане весьма строг: только хоть одно поползновение в сторону неподобающего поведения от посетителя – и его интересы уже не учитываются: негодника выпроваживают под белы ручки, машут платочком и просят в следующий раз вести себя нормально. Если клиент оказывается рецидивистом – сочувственно пожимая плечами, вносят в чёрный список: и после этого бедолаге вход в клуб закрыт. У Егора клубов несколько – они не связаны, как сеть магазинов, но чёрные списки везде одни. И если хулиган набедокурил в одном из этих клубов, то и в остальные он вряд ли попадёт. Но иногда попадают – хитрыми путями, скрытые в шумном гаме толпы народа, пользующиеся тем, что секьюрити новенький и ещё не освоился. Как сегодня. Макс работает недавно, меньше месяца: в лицо нарушителей не помнит, да и резвостью не отличается – реагировать быстро ещё не научился, хоть и шкаф шкафом. И юркий уж из чёрного списка этим воспользовался – просочился с большой компанией, наклюкался и начал приставать – к персоналу, к посетителям, к мебели. Пострадали все – несчастный стул угодил на танцплощадку, чуть не зашибив стриптизёршу, милая пара девушек была названа шлюхами, а бармен, заступившийся за них, заработал себе больничный путём перелома предплечья. А Миша сидел рядом – потягивал Лонг-Айленд и был непосредственным свидетелем произошедшего. Нарушитель скрылся, но был опознан по камерам более опытными сотрудниками. Глеб, конечно же, запаниковал: вызвал наряд, бармена и Егора. Последний пришёл злой до жути – едва ли сдерживая гнев объявил, что клуб на сегодня закрывается, наорал на охрану, намекнув, что ждёт их завтра в своём кабинете, и, громко хлопнув дверью, выскочил на улицу. – Вот и всё, товарищ следователь. Я всё то же самое рассказал вашему коллеге. – Так полиция уже приезжала? – спрашиваю я. – Ага. А я уходить собирался уже, – хмыкает парень. – А потом увидел, как ты заходишь, и решил задержаться. – Тогда спасибо за уделённое время, – осматриваю его внимательно: зелёные глаза хмельно блестят в потускневшем мареве клуба, веки тяжело нависают – устал, хочет спать. А ведь завтра дома не отлежаться – наверняка, деканат ждёт. – Пожалуйста. Ты работаешь тут? Киваю. – Да. На очень опасной, как ты мог сегодня понять, должности – барменом. Миша качает головой: – И часто у вас барменам руки ломают? – Чуть чаще, чем никогда, – с важным видом говорю я и тут же прыскаю: перестарался. Миша тоже смеётся, прикрыв рот ладонью: негромко, мягко, тягуче. И тут же ухо царапает ещё один знакомый, но резкий голос с хрипотцой: – Зря тебя Глеб вызвал, Демьян. Егор стоит сзади – упёрся руками в спинку стула, навис надо мной. Чувствую, что он взбешён – воздух вибрирует, постукивает по шее колебаниями. – Ладно, – поднимается Миша. – Я пойду. Обещаю ещё заглянуть в твою смену, – подмигивает – мне, чуть учтиво склоняет голову – смотря на Егора. Тот тут же отзывается: – Будем рады видеть вас снова, особенно после оказанной вами помощи. – Только если не будешь выпрашивать бесплатный коктейль, – подмигиваю я наконец в ответ, на что парень улыбается, кивает и проходит к выходу. Как только он оказывается поодаль, Егор выдыхает в шею: – Пошли в кабинет. Если не трахну тебя, то точно кого-нибудь прибью.***
Затылком ударяюсь о стену – мужчина напирает: кусает шею, сминает белую рубашку на талии, порыкивает и не даёт что-либо предпринять. Вдыхаю его запах – нашёл время! – ментоловый, агрессивный, туманный – от сигарет и ночного сырого воздуха улиц. Я совсем не настроен на секс – но Егор распаляет: ласкает – не оставляя выбора. Ему хочется подчиниться. Под ним хочется оказаться. – Демьян, – хрипит, касаясь мочки кончиком носом. – Давай без прелюдий сегодня, мне пиздец как нужна разрядка. Прикрываю глаза в знак согласия – хоть где-то мы понимаем друг друга: без лишних слов и движений. Раздеваемся – противная пуговичка, так не желающая застёгиваться около часа назад, теперь не желает выскальзывать из петельки, заставляя психовать – и меня, и Егора. Расправляюсь с ней тогда, когда мужчина стоит рядом – пышущий жаром, в одних трусах и безумно сексуальный. На мгновение забываю, как дышать – громко сглатываю скопившуюся слюну и шепчу: – Подожди. – Жду, – разрезающее воздух, уверенное и нетерпеливое. Пальцы наконец-то справляются с рубашкой – Егор, ухватив меня за ремень, притягивает к себе – ведёт носом по щеке и жарко шепчет: – Демьян, быстрее. Вылезаю из рубашки – скидываю её на пол, пока Егор расправляется с моими штанами. Льну к мужчине, скользнув рукой по его спине – выпрямленной, сильной. Трусь пахом о выпирающий из трусов член, кусаю за мочку и хриплю: – Я готов. Мужчина резко отстраняет меня и разворачивает: упираюсь в стену ладонями – чуть подрагивающими. Егор грубо стаскивает с меня трусы, спустив до щиколоток – стряхиваю надоедливый кусок ткани, отбрасывая в сторону, и пошире расставляю ноги – уже привычно. Холодная скользкая от смазки рука смачно шлёпает по бедру, а затем проводит вдоль спины, отчего вдоль позвоночника неровным строем пробегают мурашки – мелкие, частые, рассеивающиеся в районе шеи. Горячая, пульсирующая головка, пристроившаяся между ягодиц, наконец-то толкается вперёд – Егор наваливается сверху, обхватывает пальцами мой ствол и низко стонет в унисон со мной. Затем, замерев, утыкается носом в ямочку за ухом и выдыхает: – Прости, Демьян, сегодня без защиты. От этого голоса – повелительного, не терпящего возражений, но при этом извиняющегося – немеет тело: руки дрожат, ладони потеют, а я, внезапно потерявший дар речи, сдавленно отвечаю: – Уг-гу… Просит прощения он не через слова, а через интонацию, с которой произносит моё имя. Потому, что потакает своей прихоти – не спросив партнёра. И мы оба понимаем: ему бы не пришлось извиняться, будь я против. Мысли дребезжат белым шумом, не дают сосредоточиться на сексе – пульсируют, гудят, отвлекают. Едва ли улавливаю, что ладони скользят по гладкой поверхности стен; что Егор прижимает к себе крепче, двигаясь в том же остервенелом темпе. Покалывающее ощущение, на грани боли и удовольствия, заставляет вынырнуть из внезапных раздумий о словах Егора. Член в его руке начинает набухать, и я чувствую, как влажный палец мягко поглаживает мою головку, не переходя на более откровенные ласки. Но мне достаточно и этого – прогибаюсь от очередного толчка; мужчина, отстранившись, хватает меня за волосы у затылка и жадно хрипит: – А я уж подумал, что ты там уснул. Через пару-тройку фрикций, рука на члене смыкается плотным кольцом и рвано, под стать общему темпу начинает двигаться взад-вперёд. Вжимаюсь в пах мужчины бёдрами сильнее, буквально насаживаясь на его ствол. Напрягаю стенки ануса – Егор рыкает, кусает меня за плечо и ускоряется. С характерным звуком его яйца шлёпаются о мои; по вискам стекает пот, а ладони окончательно съезжают вниз. Егор, выпустив член из пальцев, крепко обхватывает мои руки у запястий и заводит их за спину, продолжая двигаться. Мучительно всхлипываю – от нарастающего наслаждения, вызванного скользящей по простате головкой, и от невозможности подрочить себе самому. Комната пышет жаром – пропахла ароматом секса – притягательным, обжигающим, сводящим с ума. Воздух звенит – переплёлся с приглушёнными стонами, растворил в себе томное дыхание двух человек, впитал испарины с мокрой кожи. Толкнувшись особенно сильно, Егор кончает – отпускает мои руки, безжизненно повисающие вдоль тела, и, не отстраняясь, снова прикасается к члену – сжимает и торопливо елозит пальцами по всей длине. Хватает пары движений, возбуждённый мгновение назад орган обмякает в чужой ладони, забрызгав тёмную стену спермой. Спиной ощущаю дрожь прильнувшего ко мне мужчины и дрожу при этом сам: сердце колотится, как ненормальное, нарушая напряжённую тишину вместе с громким дыханием – нас двоих. Егор, обвив моё тело руками, зарывается носом в волосы на затылке и сипло благодарит. Не уточняю, за что – лишь закрываю глаза, наслаждаясь этой интимной близостью после секса.***
Развалились на диване – разомлевшие после душа, Егор – угомонившийся после секса, я – просто счастливый: всё-таки не зря приехал. Пальцы мужчины приятно массируют кожу головы, пока вторая рука привычно подносит к его губам сигариллу – медленно тлеющую, наполняющая терпким ароматом кабинет. Я люблю – сидеть вот так после секса: разморённо, кутаясь в пропотевшее после секса дыхание комнаты, прижимаясь – расслабленно – к курящему любовнику. Люблю – чувствовать кожей: чужое дыхание, чужое биение сердца, чужое возбуждение. Люблю – резкие движения до боли, смыкающиеся – на плече, члене, запястьях – пальцы, горячее тело, напирающее и наваливающееся. Люблю, когда он шепчет мне на ухо: пошлости, нежности, косяки по работе. Люблю его. И не люблю всё остальное. Глеба, Марка, других посетителей и сотрудников, так активно подбивающих к нему клинья. Жену. И дочь. О которой он слова не обронил. И вряд ли обронит. Запутанность наших отношений убивает. Они неоднозначны, и их не просто невозможно классифицировать. Они не вписываются ни в одни рамки, сеют сомнения в душе, наталкивают на невесёлые мысли. Егора всё устраивает – он не запаривается по поводу того, что между нами происходит. Не включает мудака, выпинывая после проведённой вместе ночи, но и к себе не подпускает, мотивируя тем, что мы не настолько близки. Рассказывает про сигариллы, но молчит относительно дочери. Не скрывает от жены, но не объясняет, что у него с ней. Держит подле себя в жизни, а во сне гонит прочь. Тает в темноте сигарилла – вспыхивает на мгновение искрой и погасает, щекоча дымом ноздри. Вязкое молчание нарушает негромкое: – Демьян… А тот посетитель, с которым ты разговаривал… – шумная затяжка и поспешный выдох. – Вы знакомы? Посетитель, разговаривал… Мысленно перебираю слова, как плотные листы в библиотечной картотеке. Когда я рядом с Егором – честное слово, забываю всё, что было до встречи с ним. Поэтому отвечаю спустя минуту – лениво, растягивая окончания слов: – А-а-а… Миша… Он в деканате моего университета работает, помог мне когда-то давно. – Понятно, – бесцветно отзывается мужчина, а я всем телом чувствую, как напряглись его мышцы. – Мне показалось, что вы довольно близки. – Тебе показалось, – сонно отвечаю я и бездумно добавляю: – Довольно близок я только с тобой, Егор. Время останавливается – снова: перестаю дышать, осознав, что и кому я сказал; сигарилла застывает около рта, а бушующий за окном ветер стихает на мгновение. Горькие губы целуют меня – секунды смешиваются в сладкую патоку, замедляются под мой сдавленный стон. Язык властно требует ответа, поддевая уздечку, – и получает его. Под чужим напором заваливаюсь на диван – спина знакомо трётся об обивку. Отрываемся друг от друга одновременно: вижу лишь сливающиеся с темнотой глаза, не в силах оторвать взгляд. Пока глотаю воздух – жадно, Егор выдыхает прямо в лицо – жарко: – Демьян, мой хороший… Слова эхом растекаются в груди – тёплые, ласковые, неожиданные. Сладкой ванилью касаются губ, мерцают табачной горечью на кончике языка. Твой, Егор. Твой. И ничей больше – даже себе не принадлежу. И хочу, чтобы ты тоже был – моим. Но я молча проглатываю невысказанное: тону в крепких вязких объятиях, переплетаясь с чужим дыханием, давая волю чувствам и абстрагируясь – от ненужных мыслей. POV Игорь Ноябрьская ночь чахло кашляет ошмётками ветра – со слизью дождя, прелым запахом, туманными каплями. Накидываю на голову капюшон, пряча волосы от осеннего душа, и затягиваюсь холодным воздухом через ноздри, тёплым дымом – сквозь мятый фильтр. Рука, держащая сигарету, дрожит – морозом стягивает кожу, саднит. Миша выныривает из мигающего неоном клуба – обмотавшись палантином, с довольной улыбочкой на лице. Подходит не спеша – злит меня, нарывается на грубое: – Хули ты так долго? Я полпачки, блядь, скурил, пока тебя ждал! И продрог, как чёрт – холодно пиздец. – Теплее одеваться надо, – острит он, толкая меня в плечо. – Я те ща двину, – бросаю окурок под ноги, тут же затаптывая его ботинком. – Ну и? – Знакомого встретил, разговорились. Недовольно цыкаю на это, но ответом не удостаиваю. – Ты такси вызвал? – нарушает внезапную паузу Миша. – С хуя ли? Я же не знал, когда ты соизволишь выйти, – с чувством некоторого облегчения засовываю замёрзшую руку в карман – отогреваться. Друг качает головой – набирает на телефоне шесть одинаковых цифр и ждёт скрежетания оператора в трубке. – Доброй ночи, девушка, нужна машина на ближайшее время…***
Салон пропитался грязью – смердящий воздух мерзко скопился на задних сидениях, пристроился, непрошенный, на коленях. Усатый Ашот перебрасывается пошлыми шутками с Мишей, в ответку получая вежливый смех, пока я, скривившись от запаха, водителя и общей обстановки, нетерпеливо потопываю ногой, желая как можно скорее оказаться в стенах родной общаги. Нет, это просто какое-то половое проклятие. В кои-то веки решил спокойно потрахаться со смазливой – на пьяный взгляд – мордашкой, как на тебе: драка, разборки, разбежавшиеся посетители и моя пташка – упорхнувшая иже с ними. В трезвом состоянии к такому слащавому мальчишке я бы вряд ли подошёл, но после пары шотов и непомерного количества сигарет он казался мне вполне милым. А без линз – даже капельку привлекательным. Миша, сука, как всегда – в каждой бочке затычка. На сей раз оказался свидетелем – и пока меня упорно выпроваживали на выход, эта заноза услужливо кивала на просьбу «задержаться». На грёбаный, блядь, час. С противным визгом машина тормозит у здания общежития – вываливаюсь на улицу прежде, чем Миша успевает расплатиться. Жадно вдыхаю свежий воздух, стремясь поскорее очистить лёгкие от осевшей в них скверны. Дверца автомобиля хлопает: презрительно чихнув, он скрывается в ночной мгле. Миша стоит рядом – ждёт, пока я, упёршийся руками в колени, проблююсь. Но этого не следует – наглотавшись свежего воздуха как следует, выпрямляюсь и нос к носу сталкиваюсь с его горящими зеленью глазами. – А ведь комендантский час ещё не прошёл, Игорь. Сука. Я же планировал вернуться под утро, когда охрана соизволит впускать раздолбаев-студентов, кутивших ночь напролёт, и выпускать прилежных отличников и просто дебилов, которым некуда девать время. Мрачно смотрю на белеющие на тёмном экране цифры – 05:15. Нет, ну ещё час с лишним торчать на улице я не намерен. – А ты? – А я сотрудник, – хмыкает парень. – На меня комендантский час не распространяется. – Вот и пустишь меня. Как сотрудник. Скажешь, что я твой гость. Вам же можно? – Нам всё можно, – коварно улыбается он. – Только что ты мне за это дашь? – Скорее, что я тебе за это не дам: по ебалу, – насмешливо предлагаю я. Миша соглашается – тянет руку за моим студенческим: – От такого предложения грех отказываться.***
– И если я увижу, что твой гость куда-то намылился – например, в свою комнату, – приду и выгоню обоих, – басит охранник, переписывая данные со студенческого себе в журнал. – Ну дядь Во-о-ов, – тянет Миша, но его резко прерывают: – Я всё понимаю, но и вы поймите: комендант только так нам мозги полощет. Так что, Орлов, поднимаешься после семи, отмечаешься у охраны и гуляешь по коридорам общежития сколько влезет, – чёрный прямоугольник студенческого утыкается мне чуть ли не в нос – забираю документ и отхожу к Мише. Пока плетёмся к лифту, он раздаёт инструкции: – В комнате не курить, мимо тазика не блевать, стояком к жопе не прижиматься. – Смотри, сам не прижмись к нему, – фыркаю я, нажимая на кнопку вызова. Погрязшую в тишине общагу растрясает грохот старого лифта и наше пьяное хихиканье. Дядь Вова шикает, высунувшись из своего поста – грозит пальцем, призывает снизить громкость. Резко замолкаем, сдерживая короткие смешки, и заползаем в кабину. Внутри её приваливаюсь к запятнанным стенам, исписанным различного рода ерундой: от простоватых «Коменда овца» толстым маркером до глупых «Н+К=4ever», выцарапанных ключом или ржавым гвоздиком. Короткий звон оповещает о том, что нужный этаж перед нами: раскрываются двери, обнажая крупную цифру «4» на побеленной поверхности. Вываливаемся вместе из удушливого лифта и, шаркая ногами по старой плитке, вылезаем в коридор. В коридоре тихо: сотрудники покорно спят, студенты, обитающие этажами выше, уже не шумят, а техничка только морально готовится к подъёму в шесть утра. Щёлкает замок железной двери, и Миша услужливо пропускает меня в свои «хоромы» двенадцати квадратов. Разуваюсь, скидываю куртку на пол и, пройдя внутрь комнаты, устало плюхаюсь на кровать. – Игорь, ну какого хера? – возмущается Миша – поднимает куртку, педантично вешая её на спинку стула, поправляет ботинки и притаскивает тазик с водой. – Вставай давай, раздевайся, пока я расстилать буду. Невнятно мыча, оседаю на пол – лениво стягиваю с себя джинсы, футболку: готов ко сну и обороне. Хотя, нет, к обороне, всё-таки, не готов. Хозяин комнаты терпеливо встряхивает покрывало и кивком предлагает ложиться, чем пользуюсь: ныряю под одеяло, отодвигаясь к стене. Тусклый свет одинокой лампочки тухнет: Миша устраивается рядом, и под завывающий за окнами ветер я проваливаюсь в хмельной сон.***
Звонкие трели настойчиво бьют по мозгам кувалдой – от очнувшейся головной боли охота лезть на стену. Шумно выдыхаю – светлая наволочка с яркими кляксами цветов расплывается перед глазами в одно серое пятно. Сзади бессовестно навалился Миша – сопит мне в шею, не слыша собственного будильника. – Анисимов, эй! – тыкаю локтем храпящее тело. – Гостям прижиматься стояком к жопе нельзя, а хозяину – можно? – Бля, прости… – тяжесть пропадает: Миша перекатывается на спину, проводя ладонями по лицу. – Сука, будильник… Пока он пытается добраться до разрывающегося телефона, я приподнимаюсь на кровати. Виски тут же мерзко сдавливает – хватаюсь за лоб, болезненно морщась. – Сука, нахуй так пить… Вопли будильника смолкают: встав, Миша щёлкает меня по лбу – блядь, только приблизься ко мне – и оповещает: – Я иду в душ первым, – и снова щёлкает. Рыкаю, пытаясь ухватить этого урода за запястье, но хрен там – он юрко отскакивает назад и скрывается в ванной. – Нахуй ты идёшь первым, а не в душ, долбоёб, – плюхаюсь обратно на постель, закрывая глаза. Лежит напротив, с хмельной полуулыбкой, мягко проводит по щеке пальцами. Молча наблюдаю за ним – тёплым, смешным в своей сонливой ласке. Накрываю ладонью его руку, чуть сжимаю – мило морщится: ему нравится. И мне – нравится. Трогать его. Видеть. Слышать. Чувствовать. Кусает губы – не кусай! – и придвигается ближе – жарко выдыхает прямо в лицо: – Тебе помочь? Аромат мятной пасты ударяет в нос: зелёные глаза горят напротив, ладонь глухо хлопает о мягкую подушку, вдавливаясь в матрас, с влажных волос капают ментоловые капли – на лоб, губы, щёки. – Себе помоги, – отпихиваю нависшего сверху Мишу, нервно отдёргивая руку от трусов. Ты умудряешься меня достать и здесь. Отъебись, будь человеком. – Я себе уже помог, я же только из душа, – усмехается Миша, а в лицо прилетает тёмный махровый комок. Красноречиво оттопыриваю средний палец и, поднявшись, иду в ванную. В ванной тепло – рыхлый пар после Миши оседает на плечи, целует холодный кончик носа. Заползаю в узкую посудину под норовящий свалиться смеситель – вода приятно греет: массирует голову, приглаживая волосы, и одним потоком сползает по спине. Растираю по телу вспенившийся гель для душа – щекочущий ноздри ментолом, резкий. Прикрываю глаза – снова он, только теперь стоит: как и я, нежится под мягкими струями, делает шаг навстречу – ведёт губами по шее, опуская свою ладонь на мой член. Льнёт сильнее – обнимаю его крепче, хрипло прошептав на ухо «Погоди». Не слушает: подушечкой пальца обнажает головку, прикусывает тонкую кожу у ключиц, уверенно стискивает твердеющий орган. Ведёт ладонью – один раз, второй; прижимаюсь щекой к мокрому виску, бормочу что-то несвязное – теряюсь в чужих руках. А он продолжает хозяйничать – оттесняет меня к стене, целует коротко в скулу, проводит пальцами по телу – горячими; оставляет следы после себя. Ускоряет темп – с моей подачи; приникает к губам – по собственной инициативе. Не преследуй меня. Оставь в покое. Заигрывает с языком – ускользает, не даёт нормально ответить: щёлкает зубами, хитро улыбается и сжимает член у основания – всхлипываю вместе с органом, выплёвывая из себя стон, как он – сперму. Артём хулиганчески подмигивает – и растворяется, как хлипкая пена под каплями воды. – Ну ты там долго ещё, Игорь? Я опоздаю! – Работа не волк, – хмуро буркаю я, – на обед не убежит. Живот красноречиво урчит на упоминание о еде, но я лишь качаю головой – прости, друг, не сейчас. Боюсь, мы оба с тобой выплюнем обратно все углеводы, которые проглотим. Так что не будем рисковать. Вырубаю душ и вылезаю из крохотной ванной. Протираю рукой запотевшее зеркало и устало вздыхаю – мать твою, Игорь, на кого ты стал похож? Волосы липкими сосульками липнут к лицу – синюшному, с мешками под глазами. Глаза до сих пор краснючие – вон, даже без линз это вижу. Не-не. Хорош бухать. Займись полезным, там, на работу устройся, поебись с кем-нибудь – а то от недотраха мозги совсем набекрень – к родителям съезди, машину забери, в конце концов. Начни нормально посещать пары, купи новые линзы и перестань дрочить на Артёма. Прям план дел на месяц. Только вот проблема: планов я не придерживаюсь. Не дано мне. И вообще плыву по течению. Поэтому до собеседований не дохожу, в клубы забредаю только с полпинка, машина пылится в гараже отца уже третий месяц, а глаза в который раз возмущаются, когда я в них пихаю просроченные линзы. Надо что-то менять. Но я не стану. Оборачиваю полотенце вокруг бёдер и выхожу из душа.***
Всклокоченный, с непросушенной головой плетусь за Мишей по коридору. Он – торопится на работу: бодренький, словно поспал не неполных три часа, а все восемь. Я – тороплюсь к охране, чтобы со спокойной совестью увалиться спать уже в собственной комнате, под утренний стрёкот машин, проносящихся за окном. Дядь Вова желает Мише доброго утра, а мне, сочувственно покачав головой в стиле а-ля «Ну зачем ты такой раздолбай, Орлов?» – добрых снов. Сдержанно благодарю его кивком головы и, развернувшись, плетусь к лифту, едва ли поднимая ноги. Наталкиваюсь на коменду – та шипит, что я опять пропускаю пары, словно наизусть знает расписание каждого студента, и, погрозив пальцем, обещает наведаться в «наш свинарник». Бурчу что-то нечленораздельное и прохожу дальше – в спину летит «алкоголик», «сколько можно прятаться за спину Михаила» и «безответственный разгильдяй, выселю!». Отмахиваюсь и заползаю в лифт. Внутри кабины понимаю, что похмелье в самом разгаре: от малейшего намёка на движение начинает мутить – прикрываю ладонью рот на всякий случай. Выползаю на родном шестом этаже, приваливаюсь к коридорным стенам – шершавым, пачкающим белым налётом одежду, сырым от недавней уборки. Стою не шевелясь минуты три – заметно легчает; и продолжаю своё путешествие по этажу. У самой комнаты нос к носу напарываюсь на… Артёма. Да твою мать, хер ли ты забыл здесь вообще? – Доброе утро, – осторожно здоровается он. Хмурюсь, опуская взгляд. – Или не совсем доброе, – добавляет он, оценив мой внешний вид. – Или вообще не доброе, – сипло отвечаю я. – Ты что-то хотел? – Да нет, я Лёшу жду… Ах, Лёша. Одуванчик, променявший тебя на сомнительную девчонку. – Зачем? – вырывается прежде, чем я успеваю захлопнуть рот. – Поговорить хотел… – растерянно объясняет он. – А ты? Не идёшь на пары? – Сам как думаешь? – к горлу опасливо подступает ком – ковыряюсь в замке ключом: вываливается, с глухим стуком падает на пол. Наклоняюсь за ним – пальцы обжигаются о мягкую кожу, с трудом не одёргиваются и забирают из чужих рук искомый кусок железа. – Пожалуйста, – Артём выпрямляется. – Спасибо, – запоздало благодарю я. – Орлов, слушай, тебе не стоит пропускать пары, у тебя и так энок полно… – начинает было парень, но я, поспешно распахнув дверь, отнекиваюсь от моралистких проповедей: – Нет-нет-нет, коротышка. Приходи часов через пять, когда я буду проспавшийся и без похмелья, тогда поболтаем. А сейчас – адьёс-амигос, – захлопываю дверь перед ним и щёлкаю замком. Да ну на хуй.***
Пряная макушка прямо передо мной – блаженно зарываюсь в неё носом, попутно обнимая её обладателя. Последний, расслабленно заурчав, сжимает мою руку в своей, поглаживает пальцами костяшки. Горчим дыханием щекочу его шею – довольно наблюдаю, как мурашки роем разбегаются по всему телу. Артём что-то говорит – не слышу, но растворяюсь в негромком приятном голосе. На заднем плане тревожно шуршит тишина – гладит сухим шорохом пятки. Дрожит воздух – холодный, колющий обнажившуюся кожу. Артём теснится ко мне под одеяло, получает ласковый поцелуй в висок. Млею от связавшей нас нежности – чистой, хрупкой, которую хочется беречь. Артём поворачивается ко мне лицом – губами обхватывает кадык, кончиком языка ведёт по обтянутому кожей бугорку. Судорожно сглатываю – он расплывается в улыбке, целует в ямочку между шеей и ключицей и затихает. Запускаю руку в его мягкие волосы, осторожно зажимаю между пальцев лёгкую прядь. Господи. Как же я тебя люблю.***
Господи. Как же я тебя, сука, ненавижу. Вытирая с лица склизкие капли, поднимаюсь с кровати. Стоит – с довольной ухмылочкой, держит в руках потёртую кружку, думает, что всё позволено. Мразь. – Почему такой бардак? – взвизгивает она, увидев, что я поднялся и готов вести с ней диалог. А почему ты врываешься без крайней необходимости в комнату к студентам, хватаешь чужие вещи, выплёскиваешь мне в лицо, в конце концов, холодную воду, когда я сплю? – Между прочим, в правилах общежития чёрным по белому написано: поддерживать порядок в комнате! Ну вот чего орать? Хватаю телефон, включаю диктофон – эта ненормальная подскакивает, вырывает несчастный гаджет из ладони и продолжает орать: – Я тебя выселю, на хрен, Орлов, понял? Если тебя раньше не отчислят за твои пропуски! Нос чует кислые нотки – выпила, что ли, дешёвой настойки от студентов? Тогда понятно, почему она не стесняется в выражениях. – Между прочим, – делаю глубокий вдох, – в правилах точно так же чёрным по белому написано, что комендант имеет право заходить в комнату студентов только с сопровождением, либо в аварийных ситуациях. А ещё там написано, что трогать чужую собственность без разрешения запрещается. Даже вам, – с этими словами отбираю телефон обратно – после потных пальцев даже брезгую к нему прикасаться. Кидаю его на верхний этаж, пока эта верещит: – Ты меня учить вздумал? Поганец, ты себя кем возомнил вообще? Фурункул на жопе человечества! Не выдерживаю и прыскаю с нелепой аллегории. Комендантшу это злит сильнее – начинает топать ногами от безысходности: понимает, что не авторитет она для меня. А значит, и для всех студентов. Ну, исключая поджавших хвост крысёнышей типа Лёши, но такие одуванчики всех боятся. Даже своего отражения. А если мы её не уважаем, значит, она – пятидесятилетняя корова с обвисшим животом и обрюзгшим лицом – ничего не добилась. Да уж, клиника. Не дай бог в полтинник я буду довольствоваться несуществующей властью над нуждающимися в крыше студентами и нищенской зарплатой, самоудовлетворяя своё эго сомнительными выпивками и ором на людей. Нет-нет. Лучше сразу застрелиться. Вспоминаю, какой сон эта прервала – и чувствую, что распаляюсь. Ей-богу, женщина, свали ты в туман, не мельтеши и не дыши на меня. Бери пример с меня – проспись, а потом разговаривай. Овца ебаная. – Валентина Олеговна! – из дверного проёма выныривает голова старосты, а за ней – чересчур знакомая шевелюра. Что он опять тут забыл? – Орлов! От тебя опять проблемы?! Припёрлась, крашеная курица. Давай, защити коменду, уведи её отсюда на хуй и оставь меня в покое. Катя торопливо семенит к истеричке, сжимающей кружку соседа – что-то ей говорит, успокаивающе гладит по плечу. Та, кивнув, – соглашается, – ставит посудину на место и направляется с девушкой к выходу. – Завтра чтобы объяснительная была на столе, – не разворачиваясь, шипит комендант, выкатившись в коридор. Оседаю на кровать, обхватив голову руками – ебучие кони, за что мне вообще это всё? Такое чувство, что ей просто было нужно приебаться. – А ты как всегда, – создаёшь проблемы себе и другим, – раздаётся незлобное, мягкое. Нос, травмированный вонью изо рта коменданта, улавливает мягкие пряные нотки и послушно втягивает приятный аромат. Чё, реально поговорить решил? – Они сами создаются, без моего участия, – буркаю я, поднимая глаза. Артём сидит напротив, скромно улыбается – как во сне недавнем. Неуверенно улыбаюсь в ответ и спрашиваю: – Поговорил со своим одуванчиком? Брови едва заметно дёргаются: взгляд мрачнеет, а Артём устало вздыхает: – Лучше бы не говорил. – Предпочёл великую любовь крепкой мужской дружбе? – хмыкаю я. Парень качает головой и меняет тему: – Почему ты Марину отшил, напомни? – Потому что она прилипала и не нравится мне, – придвигаюсь к нему ближе. – А почему ты решил заглянуть в гости? Потерял друга и теперь в поисках нового? – Нет, – закатывает глаза Артём. – Много чести для тебя, Орлов. Миша попросил тебе передать. Недоумённо забираю из его рук непонятную фиолетовую папку: – Это чё за хрень? – Откуда я знаю? – раздражённо дёргает плечами парень. Открываю её – какие-то отчёты, заявления, типичный мусор. Листаю этот хлам с особым энтузиазмом, пытаясь углядеть хоть толику смысла, и на справке об отчислении вижу стикер с лаконичной надписью «Совет да любовь, голубки~». Миша, сука. Попадись мне на глаза – я тебе точно пиздюлей отвешу. – Дебил, – сжимаю зубы, отбрасывая папку в сторону. – Сам такой, – обиженно дует губы Артём. – Ладно, папку я передал, так что пойду. – Да я не тебе, – встаю следом за парнем. Он резко поворачивается и внезапно выдаёт: – Я был бы рад для начала перестать с тобой бодаться. Нервно сглатываю, чувствуя, как мелким роем мурашки бегут вдоль позвоночника. Это прикол такой неудачный? Или обусловленная потерей друга вынужденная капитуляция? Прочищаю горло и с трудом выдавливаю из себя насмешливое: – Это всё потому, что мы неправильно начали. Артём расслабляется – уголки губ слегка приподнимается, а сам он негромко представляется: – Колесниченко, Артём. Учусь с тобой на одном потоке. Тишина противно звенит в ушах. Столбенею от таких поворотов – меня, блядь, к ним никто не готовил. Я ещё не протрезвел, что ли? Ко мне пришла белочка, а за ней волочится дед Кондратий? Не знаю относительно белочки, но последний, кажется, уже похлопывает меня по плечу своей сморщенной ручкой. Знаешь, жизнь, если тебе кажется, что подкидывать мне такие глюки – это смешно, то спешу тебя разуверить: нихуя подобного. Одеревенело киваю головой и вторю парню: – Орлов, Игорь, – и протягиваю ладонь – на автомате. Тот отвечает на рукопожатие – доверительно сжимая застывшие пальцы, хихикает: – А я знаю. Приятно познакомиться. И подмигивает. А я чувствую, как внутри меня что-то надломилось – и кануло в небытие.