***
Пары какие-то изнурительные: только присев на край орловской, кажется, кровати, чувствую, что устал – мысли дребезжат формулами, определениями, цифрами. Борис Михайлович совсем загонял с этими отчётностями: две пары подряд анализировать рентабельность, ликвидность и высчитывать финансовую устойчивость оказалось занятием утомительным не только из-за массива обрабатываемой информации, но и из-за занудности совершаемых действий. Отними, сложи, раздели. Сложи, сложи, подели. Опять то же самое. Раздели, выясни процент. И так ещё несколько раз. Потом – сложи, отними, сложи, раздели. И до бесконечности: по кругу и дотошно, пока не посчитаешь у всех предприятий. Дальше лучше – сопоставление результатов. Как итог: печальные выводы о неустойчивости газпромов и прочих государственных крупняков. И это по открытой информации – найденной в интернете, прилизанной для общего потребления. И перебирая эти бесконечные нули, понимаешь, что на самом деле – без выглажки, по-настоящему – всё куда хуже, чем «неустойчивое финансовое положение». Голова как-то сама по себе опускается на остывшую подушку – глаза закрываются, мышцы расслабляются. Кутаюсь в тонкий вишнёвый аромат, расплываюсь в глупой улыбке. Так и заснуть можно… Пальцы нежно почёсывают кожу головы – греют прикосновениями: уютными. Носом к носу – ловлю кожей чужое дыхание: неслышное, невесомое; губами – чужие губы: мягкие, с царапающимися трещинками от обветривания. Демьян – овевает теплотой, сжимает в крепких объятиях. Щекочет лицо ресницами – длинными, жёсткими. Улыбается – сладко, не приторно; поглаживает по мочке подушечкой пальца, вкладывает в каждый жест столько нежности, что становится совсем невыносимо. Подцепляет мои губы своими – ласково и немного тоскливо: без влажной пошлости, горячего языка и напора; не торопясь, потираясь кончиком носа о сухую кожу, смотря прямо на меня – серыми глазами: с яркими вкраплениями, поблёскивающими. Улыбаясь в поцелуй – или от поцелуя; сжимая толстовку на спине, наваливаясь своим телом – тяжёлым, приятным, тёплым. Шепчет что-то – выдыхает в лицо слова: не слышу. Прижимаюсь крепче – ладонь проводит по щеке и осторожно похлопывает. – Ну же, подъём! Тонкий запах вишни опять щекочет ноздри – ненавязчивый, нераспознаваемый с первых нот; оседающий на стенках и стенах. Кожу колет холод – Орлов убрал руку и выпрямился: – Ну наконец-то. Я уж думал, что придётся оставить тебя тут ночевать, – улыбается: не язвительно. Не натянуто. Мягко и естественно. – Я уже собрался, – продолжает он, взлохмачивая волосы. – Идём? – Аг-га, – внезапно заикаюсь я: щёки горят – не отошёл ещё от приятного послевкусия сна. Облизываю невольно пересохшие губы, поднимаюсь – приглаживаю ладонью растрепавшиеся пряди. Забираю куртку с кровати – накидываю на плечи и иду к выходу. Что-то идёт не так. Неправильно. Слишком быстро – потому что нельзя отбросить то, что мы друг о друге уже знаем. И с этим знанием то, что было раньше, продолжать нельзя – иначе накалится и лопнет, как пузырь: разбрызгивая мыльные капли по лицу. Но и заново не начать – потому что знание никуда не денется. Мы его сохраним и не сможем выкинуть. Запрячем поглубже в карман – но оно будет колоться, как только увидим друг друга – столкнёмся в переулке, вместе сядем за одну парту на паре, встретимся взглядами – случайными или не совсем. Получается сумбурно – одним шагом пересекая мосты недель, одним словом заменяя пласты разговоров и одним объятием минуя неловкие рукопожатия. Но по-другому никак. Потому что выборочно знаем слишком интимные моменты, от которых отгородиться не удастся.***
Вечерний город обрушивается на плечи скудным инеем, по ошибке именуемым первым снегом. Пока из моего рта выплывает облако пара от мороза, из носа Орлова струится дым – от сигареты: томный, густой, горький. Под ногами всхлипывают белые лужи, растянувшиеся на тёмном асфальте – хлипкие, пока что осенние. Небо, нахлобучив на себя громоздкие облака, плавится серебром – искрит угасающим солнцем, тухнет. – Слушай… – в отличие от Орлова, у меня нет никакого оправдания для молчания – мои губы ничем не заняты… как бы то ни звучало. – Может, зайдём куда-нибудь? А то прохладно как-то и… – …промозгло, – заканчивает он за меня. – Давай. Я бы даже поел чего-нибудь – голодный как волк. – Тут поблизости пиццерия есть, – киваю головой в сторону очередного представителя современной архитектуры. – Зайдём? – Ну пошли, – соглашается парень. – Докурю только.***
К моменту, когда мы подходим к кафешке, Игорь всё ещё курит: покрасневшими пальцами сжимает почти истлевшую сигарету – затягивается, выпускает дым струйкой и тушит о крашеную урну – разбрасывая мелкие искры, что гаснут в вечернем тумане. – Я всё. Пошли? Молча разворачиваюсь и направляюсь ко входу – Игорь за мной. Толкаю дверь вперёд – заходим в тёплое помещение: дрожь от перепада температур сгоняет мороз с волос, рук, кончиков носа и ресниц. Останавливаемся около столика в конце зала – единственного свободного. Орлов хмыкает, кидает куртку на диванчик и плюхается рядом. Следую его примеру – сажусь напротив. – Уютно тут, – замечает он, взяв в руки меню. Я же, решив ограничиться одним кофе, не утруждаю себя просмотром позиций ассортимента – уж латте у них точно должен быть. Подперев щеку рукой, смотрю в окно – за затемнённым стеклом искусственным солнцем горит фонарь, освещает мутные проспекты. Чуть поодаль, за неуклюжими громадами зданий – домов и торговых центров – торчит вышка: прокалывает сдувшееся облако острым кончиком, чернеет на фоне серого неба. Мелькнувший прохожий на миг смазывает мутной тенью пейзаж выцветшего города: в катышках, застиранного ноябрём, пропитанного туманом. Пальцы поглаживают матовый пластик стола: рефлексия и иже с ней не отпускают уже который день – слишком много всего случается, а обдумывать сразу как-то не выходит. Поэтому заниматься самоанализом получается в пасмурных перерывах между учебной суетой и домашними делами: отделять горох от чечевицы, со сморщенным носом отряхивая ладони от золы и прочего мусора. И ведь никто помогать не придёт: копаться в себе будешь самостоятельно. Заодно ещё и запутываться всё больше и больше – пока мозг не решит взять перерыв и на очередной твой призыв поразмышлять закатит глаза и многозначительно промолчит. – Артём? Отрываюсь от окна. К нам уже подошёл официант – невольно цепляюсь взглядом за бейджик, пестрящий необычным именем сотрудника – Фарман. Хмыкаю и, поняв, что от меня ждут ответа, бездумно ляпаю: – Латте макиато, пожалуйста. – Хорошо. Что-нибудь ещё? – молодой человек обворожительно улыбается, закончив чиркать в блокноте. – Нет, спасибо, – мотаю головой. – Это всё. – Напитки сразу принести? – Да, будьте добры, – вклинивается Игорь. Мысленно развожу руками и откидываюсь на мягкую спинку. Официант удаляется – провожаю широкую спину взглядом и поворачиваюсь к столику. Орлов, развалившись на диванчике, крутит в руках шнурок толстовки и внимательно разглядывает меня. Нарушаю тишину первым: – Необычное у него имя. – У официанта? – уточняет Орлов и, получив мой утвердительный кивок, соглашается: – Ага. Фарлан. – Фарман, – поправляю я. – Имени «Фарлан» даже не бывает. – Да ну? – фыркает парень. – А «Фарман», значит, есть? – Можем загуглить, – предлагаю я, выудив из кармана джинсов телефон. – Да рассудит же нас интернет! – патетично добавляю, подняв ладонь с мобильником. Орлов смеётся, качает головой, прикрыв глаза, и говорит: – Дерзай. Интернету рассудить нас оказывается не по силам: находятся оба имени. Одно – то ли арабское, то ли татарское, второе – шотландское. Склонившись над гаджетом, листаю сайт с лёгким раздражением. Поназовут детей экзотически, а простым смертным мучайся потом. – Ну, на татарина он не похож, – заключает Орлов, чуть ткнувшись лбом мне в голову. – На шотландца тем более, – отзываюсь недовольно, мазнув пальцем по поверхности экрана. – Ну, это как посмотреть… – задумчиво тянут в ответ. – Акцента у него, конечно нет… – И килт я не ношу, – раздаётся сверху. – Фар-ман. Ударение на второй слог, кстати, – словив наши удивлённые взгляды, официант поясняет, улыбаясь: – Вы просто слишком громко спорили. Чувствую, что на лицо наползает краска – скомкано извинившись, выпрямляюсь. Пальцы неловко сплетаются под столом, в то время как Орлов невозмутимо цыкает. – Американо, – Фарман ставит белую кружку возле него, – и латте макиато, – высокий бокал с кофе опускается перед моим носом – улавливаю пряные нотки. – Десерт будет минут через пять. Орлов безучастно угукает, даже не посмотрев на официанта. Последний, переглянувшись со мной, пожимает плечами и уходит. Касаюсь губами чёрной соломинки – тяну тёплый напиток и украдкой наблюдаю за своим спутником. Тот, уперевшись в кулак подбородком, гипнотизирует взглядом чашку – своим отражением, что ли, любуется? Помедитировав ещё с минуту, отодвигает кофе от себя, поднимает взгляд и спрашивает: – Может, хватит пялиться? От неожиданного заявления чуть не давлюсь своим напитком. Отставляю бокал в сторону и, прочистив горло, отвечаю: – Ты проиграл. – И сильные мира сего ошибаются, – поднимает он указательный палец с видом заправского философа. – К тому же мне простительно. – Это ещё с чего вдруг? – скептично интересуюсь я, потягивая кофе. Орлов перегнувшись через стол, приближает ко мне свою морду, выплёскивает чуть ли не прямо в лицо: – А ты хорошенько подумай. Ну, если умеешь, – и вперивается в меня своими глазищами. Скорчив недовольную мину, мотаю головой: – Без понятия. Орлов садится обратно – вздыхает и делает вывод: – Какой же ты… – он заминается, чтобы подобрать слово, – тупенький. И ненаблюдательный, – говорит он в довершение. Брови предательски хмурятся – а на языке уже крутится едкий ответ, как вдруг на стол приземляется тарелка с чизкейком – белым, аккуратным политым красным сиропом. – Ваш чизкейк, – уведомляет официант и откланивается. Нос чует вишнёвые нотки – Орлов поджимает губы: – Да ну нафиг, и тут вишня? – Не любишь вишню? Игорь, удерживая ложечку на весу, сморит на меня. Снова. – Да не то чтобы не люблю… Сложно объяснить. Запах не нравится – приторный он какой-то. Вкус – как попадёт. Будешь? – он протягивает ложку в мою сторону – явно ехидничая. – Нет, спасибо, откажусь, – фыркаю, закатив глаза. – Не люблю сладкое. – То есть, если бы на месте чизкейка был кусок жареного мяса, ты бы согласился? – издевается он. – Что? – раздражаюсь я на дурацкое предположение. – Нет. – Брезгуешь? – Орлов подносит ко рту ложечку с белой горкой десерта. – Или стесняешься? – Какой ты невыносимый, Орлов. Аж тошно. Он лишь ведёт плечом – мол, каким родился, таким и пригодился. Взгляд невольно застывает у его губ – чуть приоткрытых в усмешке. Поспешно отвожу глаза и нервно стискиваю в руках стакан – что за день такой? Вроде сам заключил: «повторное знакомство» – совсем не знакомство по сути. И сам пялюсь на него весь вечер, словно впервые увидел. Орлов этого вроде не замечает – уплетает дальше свой чизкейк за обе щёки, запивая крепким кофе. Почему мы вообще тут? В этом кафе с улыбчивым персоналом и вместе? Как ни в чём не бывало препираемся – но без язвительного контекста. А вот так вообще бывает – чтобы за день и кардинально с ног на голову? Можно ли с человеком, которого недолюбливал ты и который недолюбливал тебя, за сутки сблизиться – до дружеских смешков; до споров относительно имени официанта и прочей ерунды? – …можно, если осторожно, – доносится до меня отрывок из чужого разговора. А осторожно – это как? Учитывая нюансы, не ухмыляясь презрительно, тепло и мягко, как… как уютное одеяльце с утра морозным утром? Не ставя себя выше или ниже, сдув внешние пылинки и заглянув в суть? Осторожно – это как? «По-человечески», – услужливо объясняет сознание, а я, помешав соломинкой пену на дне, ставлю бокал на стол.***
– Здесь и разойдёмся? Игорь вдыхает носом морозный туман – руки спрятал в карманах. Стоим почти рядом с домом – до него дойти метров двадцать. И прежде чем успеваю сообразить, что я делаю, необдуманно бросаю: – Можем ко мне зайти, тут близко совсем. Орлов кривит рот в улыбке и выдаёт: – Ежедневная норма совместного чаепития выполнена, прибереги чай на следующий раз. – Тогда уж кофепития, – едва слышно буркаю я, а парень продолжает: – К тому же время, – он достаёт телефон и разворачивает экраном ко мне – белыми цифрами горит «22:45». – Мне ещё в общагу до двенадцати успеть надо. – Тут идти-то, – фыркаю, поёжившись от неожиданного ветра. – Тебя проводить, может? – Не стоит, не девочка. Сам справлюсь, – поправляет капюшон Орлов и протягивает руку. – Ладно, Артём. Неплохо погуляли. И посидели тоже. До понедельника? – Ага, до понедельника… – растерянно пожимаю в ответ ладонь. Парень хмыкает и, развернувшись, удаляется. И тут до меня внезапно доходит, что он меня проводил. А значит… – Сам ты девочка, понял?! – кричу вдогонку этой каланче, что в ответ смеётся – судя по затрясшимся плечам – и поднимает руку – мол, ага, конечно. Так мы тебе и поверили. – Придурок, – беззлобно роняю я в лужу, зачем-то пнув её носком ботинка.***
В квартире пахнет Демьяном – значит, он дома. Стаскиваю с ног обувь и заглядываю в комнату – спит. Прям в форме бармена, не переодевшись. Подхожу к его кровати ближе – сажусь у края на пол, внимательно всматриваюсь в его лицо. Уснул Дем смешно – подложив ладонь под щёку, как маленький. Дышит хрипловато, посапывает – простыл, что ли? Склоняюсь ближе – вдыхаю аромат сырых волос с лимоном, едва сдерживаясь – желание зарыться в густую шевелюру дрожит внизу живота, царапает кости. Демьян судорожно втягивает воздух и переворачивается на спину. Кончик его носа касается моего – по всему телу тут же бегут мурашки, рассеиваясь в районе шеи. Сглатываю слюну с кончика языка, отвожу взгляд – неловко, а оторваться не получается. Мягкое дыхание ласкает губы – оседает на них теплом. Нет, Артём, только не снова. Я тебя прошу. Завтра он будет бриться – щетина отросла слишком сильно. Завтра он будет пить чай и закусывать круассанами – остались ещё с прошлого похода в магазин. Завтра он разбудит меня – потому что я, как и всегда, буду спать до последнего, пока его голос не заставит вынырнуть из сна. Завтра он будет дома – и одна только мысль об этом будоражит. Как же он невыносимо близко и далеко одновременно: я могу обхватить его лицо ладонями, приблизиться сильнее, коснуться шершавых губ – нежно, вкладывая в короткий поцелуй всё несказанное. Могу. Но не имею на это права. Поэтому с разочарованием отстраняюсь: отхожу к своей кровати, плюхаюсь на неё – тоже в одежде. На смену очередным страданиям о недоступности Дема приходят мысли о сегодняшнем дне. Точнее – о вечере. Сдуру протягивая Орлову ладонь в картонной коробке общежития, я ожидал чего угодно, только не ответа на рукопожатие, только не сдавленного кивка на мои глупые слова, только не внезапной прогулки по промёрзшим улицам. В его арсенале по-прежнему эти невыносимые подколы, только звучат они не так, как прежде. По сути – все те же самые слова и интонации, но требуха с повторным знакомством, словно перевернула весь контекст тупых шуточек с ног на голову, и теперь в них не виднеются ни враждебность, ни пренебрежение. Лишь добрая насмешка. А если так оно было всегда? Мотаю головой, чтобы убедить себя. Ну, нет. Язвительные замечания от добродушных насмешек я отличить в состоянии. Немного гадко оттого, что мной движут корыстные мотивы – наблюдая за тем, как Орлов отбивается от выкриков коменды, я всерьёз подумал о том, что сохранить некоторые неудобные воспоминания в тайне проще, если отношения не будут напоминать собой самодельного ёжика из поролона и иголок. Поворачиваюсь на бок и снова смотрю на Демьяна – на то, как мерно поднимается и опускается грудь, как пальцы сжимают выбившуюся из брюк рубашку, как подрагивают его плечи от холода; как тень осторожно укутала его в свои объятия вместо одеяла. Чёрт, тупица! Поспешно вскакиваю с кровати, хватая свой плед – чтобы накинуть его на замёрзшего соседа. Оказавшись под покрывалом, Демьян расслабляется, чуть растягивая губы в довольной улыбке. Утыкаюсь лбом в матрас рядом с подушкой – торчащие полукудряшки щекочут висок. Город скребётся в комнату ветками деревьев – просится в тепло, хочет спрятаться от морозной ноябрьской осени. Уличный воздух, сочащийся из просветов окна, касается пяток, пробегает по открытым участкам кожи. Сижу возле кровати Демьяна – как дурак, вдыхая запах простыней, вздрагивая: не потому что замёрз, а потому что он рядом. Сгусток скопившихся чувств мучает меня – не даёт дышать, закупоривает горло ватой; задыхаюсь от невысказанности, от невзаимности, от бессилия. Рождается идея поделиться – но с кем? С Лёшей, что ли? Стискиваю зубы от воспоминаний. До чего же идиот, чёрт его дери. Стою с застывшей рукой у двери – сжав пальцы в кулаке. Ну, Артём. Не в детском саду, стучи уже – это же не признание в любви Демьяну, это разговор по душам с другом. Пока никого нет. Доносятся шаркающие звуки – поворачиваю голову. Орлов, держась за стену, едва ли ползёт по коридору – весь зелёный, словно всю ночь бухал; выглядит куда хуже, чем на посвящении. А ведь на посвящении мы пили дохрена. Опускаю руку, когда он подползает к своей двери. Неловко облизываю губы и здороваюсь аккуратно: – Доброе утро. Задёрнутые поволокой глаза с укором смотрят на меня. – Или не совсем доброе, – спешу добавить я, стараясь деться куда-то от хмурого взгляда. Слышу неразличимое цыканье, которое, наверное, стало для Орлова таким же естественным, как и дыхание. – Или вообще не доброе, – сипит он наконец. – Ты что-то хотел? – Да нет, я Лёшу жду… – теряюсь от вопроса в лоб. – Зачем? – громкий вопрос режет затхлый воздух общаговского коридора. – Поговорить хотел… – мямлю я. – А ты? Не идёшь на пары? – Сам как думаешь? – раздражённо отвечает Игорь, ковыряясь в замке – ключ выпадает из пальцев, со звонким стуком ударяется о пол. Наклоняюсь за ним на автомате, прежде, чем понимаю, что делаю – задеваю чужую руку, протягиваю искомый предмет. Орлов, выхватив его, выпрямляется и продолжает пытаться открыть дверь. – Пожалуйста, – бурчу, следуя его примеру. – Спасибо, – небрежно бросает парень. Выглядит он плохо – инстинкт мамаши с посвящения ещё не успел выветриться – так и подмывает поинтересоваться, как он себя чувствует. Может, ему нужна помощь? Какая, блин, помощь? Тазик поднести? Отмахнувшись от спора с самим собой, пытаюсь выдать что-то нейтральное: – Орлов, слушай, тебе не стоит пропускать пары, у тебя и так энок полно… Игорь прошмыгивает в комнату и, не дав закончить, выпаливает: – Нет-нет-нет, коротышка. Приходи часов через пять, когда буду проспавшийся и без похмелья, тогда поболтаем. А сейчас – адьёс-амигос, – дверь захлопывается прям перед носом, пока я пытаюсь подобрать слова для ответа. Чёрт с тобой. Рассерженный таким обращением, настойчиво стучусь в соседнюю комнату – к Лёше. Придурок ведь: наехал ни за что, так ещё и виноватым меня выставил. И из-за кого? Из-за какой-то пизды с первого курса, которая весь посвят липла к придурку Диме – и то, чтобы быть ближе к Игорю. Тоже мне, Брэд Питт местного разлива._ _ _
– Орлов, расскажи, что у вас там с Мариной этой произошло, а? Игорь крутит в руках бутылку, протягивает мне и мрачно цыкает: – Любопытной варваре на базаре рот оторвали. – Нос, – фыркаю я. – Что? – Нос, говорю, – повторяю, поднося к губам горлышко и отхлёбывая виски. – Варваре оторвали на базаре… – язык заплетается, а мозг отчаянно не желает приводить мысли в порядок. – Нос, в общем. – На моём базаре ей оторвали рот. Чтобы вопросов меньше задавала, – отмазывается Игорь. – Ну мне же ты не оторвёшь, правда? – заглядываю ему в глаза и касаюсь невольно его груди. Парень вздрагивает, с раздражением выхватывает бутылку и судорожно отхлёбывает из неё. – Да ничего нового с Мариной, Артём. Таскалась она за нами с начала самого – даже в группу другую попросилась, нылась Насте минут десять, пока та рукой не махнула. Лёша, видимо, тогда ещё насторожился. Ну, и потом таскалась за нами – мне-то побоку, это придурку Димке она понравилась – вот они и спелись. Ну… это так ему казалось. А на деле ей спеться со мной захотелось. А я… а мне она не нравится. А потом – сам всё знаешь: я её отшил, одуван почувствовал себя дубом, а Дима разъярился. – Вау, – только и выдыхаю я. – Что? – недоумённо спрашивает Орлов. – Ты умеешь говорить так много слов без мата. Я впечатлён. – Иди нахуй, – рычит он и снова делает глоток._ _ _
Румянец жжёт щёки от напоминания о своём поведении. Никогда не умел себя контролировать, будучи пьяным – все вокруг сразу становятся закадычными друзьями, а во мне просыпается кинестетик ебучий. Ебучий и с отшибленными мозгами – настолько, что способен пойти и поцеловать Орлова. И не раз. От мыслей отвлекает скрип двери – Лёша стоит уже одетый, с недовольной мордой. – И чё тебе надо? Охуеваю от наглости. К тебе пришёл друг, а ты с порога ему грубишь. Едва сдерживая злость, отвечаю: – Поговорить. – О чём? – цыкает Лёша – натужно, неестественно. Ему не идёт. – О том, что случилось на посвяте, – терпеливо объясняю я. – Пустишь в комнату, может? – И тут постоишь, не сломаешься. Поджимаю губы, медленно выдыхаю и, облокотившись на дверной косяк, говорю: – Хорошо. Как пожелаешь. Лёша чуть пятится назад – скрещивает руки на груди и всем своим видом пытается показать, какой он серьёзный и важный. Выглядит глупо. – Не хочешь извиниться? – спустя некоторое время спрашиваю я. – За что? Господи. Дай сил вытерпеть этот театр одного актёра. – За то, что наехал на меня? – Не думаю, что в этом есть необходимость. Зажмуриваюсь и с хрипом снова выдыхаю. Спокойно, Артём. Он поймёт. Он просто сильно втюрился. – Да и ты же нашёл себе нового дружка. Того самого, который и довёл Марину! – не сдерживается Лёша. – Ещё и спал с ним… Как сблизила вас одна ночь, поразительно! – Ревнуешь? – усмехаюсь я. – Нет, спасибо, – закатывает глаза: слишком показушно, нелепо. – Не хватало мне в списке друзей-педиков, – скривившись, добавляет он. Ярость вспыхивает ослепляющим маревом – перехватываю своё запястье, чтобы не врезать этому дебилу. Дрожью бьёт тело – слова «друга» гулом стоят в голове, вязко пульсирует брезгливое «педик». Сжимаю зубы до боли – почему он всё ещё ломает комедию, когда заслужил разбитого носа? Спасибо, блядь, Лёша. Я твою морду от кулака спас несколько дней назад и твою жопу от пинков из деканата выгораживаю постоянно, а ты… Твою мать, как я не замечал, что всё это время общался с таким придурком? – У тебя какие-то проблемы с геями? – вкрадчиво интересуюсь, стараясь выровнять дыхание. Спокойно. Спо-кой-но. – Была одна проблема – называлась друг-пидорас. А теперь её, к счастью, нет. Точнее, друг был, пидорас остался. Не выдерживаю – ударяю в косяк: сильно, занося занозы под кожу. Лёша шугается, а я, понизив голос, с желчью выплёвываю каждое словечко: – Твоя Марина ревела, потому что Орлов отказался с ней ебаться. Твоя рожа не пестрит синяками только потому, что мы оттащили шкафа Диму от тебя – грёбаного задохлика. Мы спали вместе только потому, что мест свободных не было – а набухавшегося и пиздец злого Диму кое-как заперли в комнате, чтобы он ещё кому не врезал. На тебя не написали никакой жалобы за провоцирование драки потому, что я за тебя поручился. А ты, блядь, не только извиниться не хочешь, но и вместо элементарной благодарности шлёшь нахуй меня и нашу дружбу из-за бабы, которая пошлёт нахуй тебя. И какая бы у меня ориентация ни была, пидорас тут только один – и это ты. В ответ Лёша захлопывает передо мной дверь – едва успеваю отпрянуть. Мудак. Какой же ты мудак, Лёша. – Тём? Бархатный голос заставляет вынырнуть из воспоминаний: перед глазами по-прежнему пахнущий соседом матрас, а на голове чьи-то пальцы ласково перебирают волосы. – Уснул, что ли? – мягко спрашивает Демьян. От этих слов хочется сжаться в комок – прильнуть к нему: тёплому, нежному. – Д-да… задремал, – заикаясь, выдаю я, поднимая голову. Рука соседа соскальзывает вниз, пальцами задев подбородок; сам он едва улыбается – сонно, слегка приоткрыв глаза. – Спасибо за плед, – протягивает смятый комок и добавляет, заметив моё недоумение: – Я сейчас расстелю себе нормально и переоденусь просто. – Понял, – механически киваю я и, встав, прохожу к кровати. – А я, пожалуй, так лягу, – шепчу совсем неслышно и, сжимая руками плед, плюхаюсь в нерасправленную постель. POV Демьян Артём укладывается в постель в какой-то прострации – заключив в объятия серый плед, поджав ноги: напряжённый, словно чем-то обеспокоенный. Качаю головой – наверное, стоит у него спросить, что случилось. Потом. Когда-нибудь. Например, никогда. Пальцы тянутся к верхней пуговичке рубашки, и телефон глухой вибрацией напоминает о своём присутствии. Только не говорите, что опять нужно заменить кого-то на работе – я не выдержу больше этих выдёргиваний из сна посреди ночи. Беру мобильный в руку и удивлённо вглядываюсь в буквы сообщения:«Я заеду за тобой через десять минут».
Поспешно встаю… и сажусь обратно на кровать. Егор вряд ли ожидал от меня ответа «нет» или «не сегодня»; вряд ли он вообще ожидал ответа. Вряд ли он соскучился – мы виделись недавно, на смене… Выхожу из туалета и тут же оказываюсь прижатым к стене. Егор внимательно вглядывается в лицо – сначала смотрит в глаза с какой-то дикостью, затем – ниже, на губы. Коротко выдыхает и целует – грубо, не обронив ни слова – ни здравствуй, ни прощай – напирая сильнее. Отрывается, хищно улыбается и говорит: – Какой ты сегодня классный. Он явно под чем-то – зрачки расширенные, улыбка больше напоминает безумный оскал; руки дрожат – или он весь дрожит – голос переперчён весельем. Из конца коридора доносится гулкое: – Егор? Я тебя потерял, мужик! Егор оборачивается – не отпуская меня. К нам, пошатываясь, приближается Марк – развязной походочкой и с бутылкой коньяка в руках. Останавливается примерно в полуметре, облокачивается на стену и тянет: – Его-о-о-ор, хорош сотру-у-у-удников ла-а-а-апать. От таких длинных гласных невольно морщусь – звучит мерзко, особенно от этого человека. Егор, отстранившись, говорит: – Ну разве он не милашка? – и снова целует меня, подцепив подбородок пальцами. Не могу ему ответить – вяло шевелю языком в ответ на его агрессивные ласки. Мужчина хмурится и отрывается. Марк ржёт, а Егор недовольно выдаёт: – Какой ты сегодня холодный, Дем, – проводит пальцами по моей щеке и хихикает. Затем поворачивается к своему собеседнику: – Ладно, пошли. Демьяну ещё работать надо. Марк приобнимает Егора за плечи: – Я думал, в твоём вкусе нечто… иное… – снова смеётся он – противно. Хочется вырвать ему голосовые связки, чтобы больше не издавал звуков: никаких. – Да? – вторит ему Егор. – И что же? Да, и что же, Марк, в его вкусе? – Ну, не знаю… постройнее… помилее… без члена в штанах; в конце концов, женщины, – гогочет он на последнем слове. И пока меня коробит, Егор отвечает: – Что правда, то правда, Марк. Стук в дверь вырывает из раздумий; наскоро заправив в брюки рубашку, практически подбегаю к двери – не посмотрев в глазок, распахиваю дверь и делаю шаг назад. Егор, не проходя внутрь, лаконично сообщает: – Пошли. – Куда? – спрашиваю я, натягивая пальто. – Спать. Он ещё не отошёл, что ли? Или съел что-то не то, и изъясняется теперь эвфемизмами. Зашнуровывая кеды, на всякий случай поясняю: – Егор, я за сегодня и правда очень устал… – Вот и поспишь, – хватает за руку меня он, как только выпрямляюсь, и вытягивает из квартиры. Успеваю только спешно закрыть дверь ключами.***
Я снова прижат к стене – в доме Егора. Последний стоит, обняв меня и уткнувшись лбом в плечо. Несмело поглаживаю его по спине и осторожно интересуюсь: – Всё в порядке? В ответ невнятно мычат, сжимают рубашку на спине. Зарываюсь пальцами в растрёпанные волосы мужчины – тот никак не реагирует. Прислоняю затылок к стене и смотрю на отдающий в темноте синевой потолок. – Егор, куда мы едем? – пристёгиваюсь, пока мужчина вставляет ключ в замок зажигания. В ответ – молчание. Машина, мягко заурчав, трогается с места – Егор сосредоточенно смотрит на дорогу, не обращая на меня внимания. Отворачиваюсь к окну и замолкаю. Из радио льётся плавный женский голос – поёт что-то о звёздах и мраке. Такое игнорирование бесит – от любого другого, но не от Егора. Это не значит, что мне всё понятно, и я всё интуитивно чувствую; это не значит, что он таким образом мне отвечает – нет, он целенаправленно не отвечает. Это не значит, что я понимаю причины, по которым он так себя ведёт; это не значит, что эти причины вообще у него есть. Но это значит, что я не хочу вмешиваться – потому что в этом нет никакого смысла. Автомобиль резко сворачивает на обочину – тормозит, встряхнув своих пассажиров. Егор всё так же смотрит на дорогу – мрачно. Поворачиваюсь к нему и спрашиваю: – Ты уверен, что в таком состоянии можешь садиться за руль? На время в салоне становится тихо – песня заканчивается, а следующая пока не успевает начаться. С первыми нотами фортепиано Егор цедит сквозь зубы: – Я уже за рулём, если ты не заметил. Поехали. И больше – ни слова. Машина, задрожав, выруливает на проезжую часть. До дома – как выясняется по приезде – добираемся в полном молчании, под женский вокал и мягкий аккомпанемент фортепиано. – Егор… Мужчина отпускает меня, отходит на пару шагов. Упирается ногами в кровать – садится на неё, опускает голову на ладони. Затем глухо говорит: – Давай спать. Я же для этого тебя привёз. Недоумённо пожимаю плечами и киваю: – Хорошо.***
С какой-то странной заботой вслушиваюсь в хриплое дыхание рядом. Егор сегодня спит спокойно – обняв со спины, ткнувшись в шею, касаясь тёплой кожи губами. Поглаживаю сомкнутые на животе руки, расслабившись – больше всех вопил о том, что хочу спать, а в итоге лежу, уставившись в стену, без намёка на сон. Спальня шелестит полумраком: воздух, терпкий, оседает теплом на одеяле. Бушующая за окнами природа не тревожит дом – здесь своя атмосфера, спокойная, не волнуемая ничем. Наслаждаюсь тем, что нахожусь здесь – в месте, где концентрация Егора максимальна – пропахшая сигаретным дымом комната, пропитанные его потом простыни, наполненные его касаниями вещи, сплетённые со стенами звуки, слышимые им каждый божий день. И я, которого он привёл сюда – доверительно вверяя домашнего себя мне в руки: на, держи крепко, не упусти. Не упущу. Не сейчас. Не тогда, когда ты зовёшь меня спать, подразумевая под этим не секс, а действительно сон – вместе, под одним одеялом, прижавшись друг к другу горячими телами. Здесь никто не мешает – ни пустынные мокрые проспекты, ни люди, надоедающие своим стуком в дверь кабинета на работе, ни мысли, вызванные внезапными событиями – здесь время стынет, холодным дождём ниспадает на мятые простыни, морозит кончики пальцев. И чем ближе сон, тем ниже температура – глаза закрываются сами собой, когда на губы опускается маленькая снежинка.***
– Де-е-емьян. Просыпайся. Лба касаются горячие губы: слова будят сухим прикосновением, ласковостью растянутой гласной заставляя уголки губ приподняться. Открываю глаза – Егор сидит перед кроватью – нежно улыбается, поглаживает плечо через одеяло. – Мне на работу скоро. Подъём? – спрашивает он так, словно у меня есть выбор. Слабо киваю и снова закрываю глаза. На секундочку. Открываю и вижу перед собой тишину. День молчаливо теребит занавески, пока я медленно поднимаюсь с кровати – взгляд невольно тянется к электронным часам на тумбочке: 14:55. Кончики пальцев словно укалывает игла – от ладоней пробегает к предплечьям дрожь, испаряясь у локтя. Вещи – снятые вчера в небрежной спешке перед сном, лежат теперь аккуратной стопочкой на стуле. Сплетаю пальцы в замок – щёлканьем суставов запускаю незамысловатую гамму звуков дома, который проснулся вместе со мной. Ковыляю в ванную – позволяю ногам лениво волочиться, скользя по паркету. Заползаю внутрь и замираю: пахнет тяжёлым парфюмом и зубной пастой. Егором с утра – сидящим возле кровати, целующим в лоб, решающим не тревожить снова. Я впервые с домом наедине – без хозяина. И дом меня принимает, не гонит – дружелюбно греет, не звенит навязчиво тишиной, живёт, как и жил, словно ничего не изменилось. Словно я тут был всегда. Ополаскиваю лицо водой и смотрюсь в зеркало. Вид заспанный, на щеке – след от подушки. Усмехаюсь сам себе: ну вот на кого я, блин, похож? Ей-богу, маленький мальчик не под стать… Егору. Мы слишком разные с ним, и дело даже не в возрасте – уверен, что и в тридцать пять я буду выглядеть, как свалившийся с ветки птенец. А Егор так и останется собранным, аккуратным, взрослым. Солидным мужчиной. С нелепым одуванчиком в виде любовника.***
Кухня девственно чиста – на завтрак тут ни намёка, что не удивительно – Егор завтракать любит либо по пути на работу, либо на работе. Говорит, что в этом есть какой-то суетный шарм. Я этого не понимал (да и не понимаю), пожимал плечами и молча забирал стаканчик кофе из какого-нибудь старбакса с небрежно выведенным «Демьян». Такая простота поначалу настораживала, вызывала собой кучу сомнений. Помнится, я смотрел на его скромную хонду и не мог понять: почему это не, скажем, бентли? Или что там в моде у бизнесменов? Егор тогда ещё долго смеялся – задумавшись, я не заметил, как пробормотал последнюю мысль вслух. Мужчина улыбнулся, приобнял за плечи и объяснил, что не является ни автомобильным маньяком, ни гонцом за брендами. И что он не настолько богат, чтобы покупать машину за семь миллионов вместо того, чтобы вложить средства в нечто более нужное и прибыльное. И что мне стоит сменить выражение лица, если оставшиеся полчаса в дороге я не хочу слышать вместо музыки смех. Провожу в задумчивости по гладкому столу пальцами, застыв на мгновение. Затем, покачав головой заманчивой кофемашине, собираюсь уходить, как вдруг замечаю сливающуюся с белым гарнитуром записку. Подхожу ближе и беру её в руки.«Хорошенько выспись перед ночной сменой. Ключи на тумбочке».
Смотрю на ровный почерк, внимательно вглядываюсь в угловатые буквы. Не знаю, что удивляет меня больше – то, что Егор в курсе моего расписания смен, или то, что он оставил мне ключи. Или то, что пишет мне… послания. Складываю листок в аккуратный квадрат и сую в карман джинсов, повинуясь назойливому желанию сохранить записку у себя. Постояв на кухне ещё с минуту, выхожу в коридор: на тумбочке – небрежно кинутые ключи. На сердце – густое сладкое тепло.***
Выйдя из такси, долго стою перед подъездом – сначала в поисках нужных ключей, потом – просто задрав голову и наслаждаясь прохладной свежестью. Впрочем, строптивое фырканье грузовика не даёт проникнуться ноябрьским воздухом – серый газ быстро расползается, забирается в ноздри и вынуждает покинуть улицу поскорее. Под монотонный писк домофона, проныриваю в подъезд – он радушно встречает меня прелостью. Поднимаюсь по ступеням и натыкаюсь на хозяина – немолодого человека лет под пятьдесят. Он здоровается со мной и проходит мимо, пока я впопыхах пытаюсь придумать причину, по которой задержал плату за квартиру. И только когда его лысая макушка скрывается из виду, приваливаюсь к грязной стене – что это было сейчас? Выдохнув, поднимаюсь дальше – скользя взглядом по обшарпанным стенам. Один этаж сменяет другой, и я наконец оказываюсь перед квартирой – открываю дверь и захожу внутрь. Тихо. Артём до сих пор спит, что ли? Скидываю с себя одежду и прохожу в комнату – и правда: обнял подушку, уткнулся в неё и мило посапывает. Сажусь на край кровати, склоняюсь к уху и гаркаю: – Подъём! Парень вздрагивает: поворачивает голову, проходится носом по губам и округляет глаза. Нервно сглатывает, хлопает ресницами и не может и слова сказать. Усмехаюсь про себя и улыбаюсь Артёму – подмигиваю и отстраняюсь. Похлопываю его по ноге и говорю: – Давай-давай, вставай. Уже вечер почти. Конечно, дразнить соседа таким способом даже немного низко – но зато он сразу проснулся. Поднимаюсь и, потянувшись, зеваю. Артём вторит мне, а затем недовольно бурчит: – Я только, блин, уснул… – Который раз за сутки? – спрашиваю, пока он скидывает одеяло и встаёт. – Какая разница? – вижу проступающую сквозь поджатые губы улыбку. Значит, всё хорошо. – Главное, что не успел толком предаться сну, как меня разбудили. – Ну-ну, – треплю светлые волосы, на что Артём фыркает. – И как у тебя голова не спит от пересыпа? – Очень просто – меня постоянно будят всякие лохматые соседи по имени Демьян, – шутливо ворчит он, шлёпая в ванну. – Чай будешь? – игнорирую его замечание и направляюсь на кухне. – Угу, – слышу приглушённое сквозь захлопнувшуюся дверь.***
– Хозяин приходил? – протягиваю чай Артёму. Последний кивает, обхватывая белую кружку пальцами, садится за стол и дует на горячий напиток. – Я ему заплатил за нас обоих – ты же говорил отложить на что-нибудь. Так что ты мой должник, – хитро щурится он, подняв голову. Улыбаюсь и молча прикрываю глаза – мол, понял, не дурак. – С зарплаты отдам, хорошо? – спрашиваю, устраиваясь рядом. Артём делает глоток и отвечает: – Хорошо. Воцаряется тишина – неловкая, вязкая. С каких пор нам стало не о чем разговаривать? – Да они все какие-то… – Артём долго обдумывает слово, прежде чем сказать, – зацикленные не на том. Общался с девочкой – вроде милая, не глупая, а все мои попытки поговорить о музыке, например, сводила на нет расспросами о тебе. Честное слово, ну нравится тебе человек – так подойди, прояви инициативу. Нет, блин, я буду выпытывать у других! Артём очень смешно возмущается – размахивая руками, закатывая глаза и поднимая брови после каждой реплики. Я утащил его из дискотечного пекла в комнату – устал от этой шумихи. В маломальской тишине действительно отдохнуть проще. – Не всем же быть таким смелым, как ты, – треплю русые волосы. Тот самодовольно хмыкает: – Можно подумать, для этого особая смелость нужна, ты же не кусаешься… А руки у тебя тряслись на первом собрании, словно кусаюсь, усмехаюсь я. Притягиваю его к себе – Артём устраивает голову на моём плече, пока делаю глоток из бутылки. Это дурацкая привычка распивать алкоголь на полу – сугубо студсоветовская, рождённая нехваткой места. И теперь, даже когда места предостаточно, она всё равно проявляется. Впрочем, никто не жалуется. Артём – тоже. В какой-то степени так даже уютнее. И не кажется, что ты пятикурсник на обычной попойке с компанией из универа – скорей, герой из гранжевого сериала, озабоченный охренительно важными проблемами, так тронувшими сердца зрителей. Нет, я действительно озабочен – и увы, от этого вопроса мне ни в мощных битах не спрятаться, ни в ламповой беседе не отвлечься. Меня, конечно, интересует, что делает Егор. Он сказал, что будет работать в новогоднюю ночь, но верится в это слабо. Не стану скрывать: вместо скучной тусовки, которая не меняется из года в год, я бы лучше потрахался с классным и вполне конкретным мужиком. Возможно, распил бы с ним какой-нибудь дорогое шампанское и опять потрахался. Но увы – меня не звали, а навязываться я не привык. Слышу подозрительное сопение – Артём, по ходу, отключился. Поглаживаю его по голове, а сам пытаюсь отвязаться от навязчивых мыслей – чем бы Егор сейчас ни занимался, ему не до тебя. Так и ты перестань зацикливаться. В задумчивости утыкаюсь в светлую макушку – пахнет мылом и чем-то пряным. Приятно. Артём жмётся сильнее – замёрз, что ли? Обнимаю покрепче и закрываю глаза. Надо будет сказать Насте, что ухожу со студсовета. Хотя, по моим редким посещениям она сама, наверное, догадалась. И причин придумывать не надо – всегда можно прикрыться последним курсом, дипломом и прочей ерундой. Едва улавливаю ухом невнятное бормотание – Артём сквозь сон зовёт меня. Мягко выдыхаю пареньку в волосы, напрягаю слух, чтобы разобрать, что он ещё там говорит, как распахивается дверь – Настя залетает в комнату: – Вот вы где, блин! Так, вниз оба, быстро. Шикаю на девушку и прикладываю палец к губам – не шуми, человек спит. Та, уперев руку в бок, требует: – Так. Буди его и мигом марш ко всем. Угукаю, качнув головой. Настя выходит из комнаты, ворча: – Что за несплочённость, за всеми бегать надо, в конце концов… Дверь захлопывается, а я пытливо вслушиваюсь в тишину. Но Артём, вместо того, чтобы заговорить снова, просыпается – потирает глаза и отстраняется. – Извини… я чё-т того… вырубился. – Я заметил, – мягко улыбаюсь ему. И услышал, кажется, то, чего не должен был слышать. – Настя попросила нас спуститься, так что… – Скорее, потребовала спуститься, – усмехается он. – Ну, если брать в расчёт её «просьбы». Смеюсь тоже. – Так что пойдём, – продолжает парень. – А то она придёт снова и уже спустит нас с лестницы. А мне как-то, знаешь… неохота. Молча киваю, поднимаясь вслед за ним.***
– Блин, классная. Мне нравится. Сидим с Артёмом позади; Рома и Настя спорят из-за радиостанции, в то время, как мы, стараясь абстрагироваться от шума, слушаем музыку в наушниках. – Только текст мрачный, конечно, – добавляет он, на что хмыкаю. – Сам-то ты что случаешь? – спрашиваю я, нажимая на паузу. – Ну, повеселее немного… и по звучанию, и по тексту. Я бы дал послушать, но телефон разрядился. – В следующий раз, – подмигиваю я ему, понимаю, что следующего раза не будет. Услышав мои слова, Настя недовольно морщится – сегодня перед тем, как уехать, я всё ей сказал. Поблагодарил и прочее такое… Но она, молча докурив, глянула на меня так, словно видела насквозь и знала, что бегу я со студсовета не к диплому, а к любовнику. – Угу, – зевает он. – Я подберу для тебя что поспокойнее. И, навалившись на плечо, закрывает глаза. Да, Артём. Я почти верю, что ты это случайно. – Дем? Я вздрагиваю. Вереница воспоминаний затянула – убаюкала уютными образами, стиснула ностальгией и царапнула по сердцу: оно заныло сладкой истомой. Всё то время кажется безвозвратно потерянным, ускользнувшим, как рассыпавшийся в ногах лист клёна в октябре под ногами. Жаль оборачиваться назад – ощущать, словно маленькая жизнь навсегда позади. И только маленькая её частица – маленькая и важная – дарит мне немного тепла и комфорта той атмосферы. – Задумался. Извини. Что? – Ничего, просто... Ты буквально гипнотизировал глазами мою кружку, так что... Виновато развожу руками: – Вспомнил, как мы Новый год со студсоветом отмечали, – лицо Артёма трогает лёгкая грусть, и он роняет негромкое: – Да… было лампово. – А в этот раз как всё прошло? – интересуюсь я снова, ожидая той вспышки, что дарила мне ощущение пристутствия там – в студсовете, в кругу людей, эмоций и веселья. Только вспышки не происходит – Артём мрачнеет вместо того, чтобы встрепенуться. – Ничего особенного, – хмуро отзывается он. – Настя говорила, что драка была, – от него я не дождусь рассказа. Может, так оживится хотя бы? – Ага… Мало приятного. – Неразговорчивый ты какой-то, – снова отмечаю я. – Это так напрягает? – отзывается он – а сам всё мрачнее и мрачнее. Это не напрягает, это тревожит. Он общительный и яркий – а сейчас напротив меня угрюмая тень того активиста Артёма, которого я знаю. Значит, что-то действительно произошло. – Немного. Артём вздыхает, опускает глаза и бездумно помешивает ложкой остывший чай. – Знаешь… Драка стала какой-то отправной точкой. Катализатором. Я не прерываю его – даю высказаться. – На многое глаза открыла... Мой друг, лучший... уже не лучший, да и не друг совсем, наверное... Он как-то просто разменял нашу дружбу на девчонку: и казалось бы, а зачем? Это так... тупо, что ли. Я за него рад, я не против, но... я мало того, что получил, ещё и виноватым остался... И ведь жалко потраченного времени, я... Просто, блин, не ожидал такой херни с его стороны, мало того, что придурок, так и гомофоб... Полная лажа. Я понимаю, что он выговорился, поэтому осторожно комментирую: – На нём свет клином не сошёлся, у тебя ещё есть друзья. Я, быть может, и придурок, зато точно не гомофоб. Артём буквально расцветает – улыбается, оживившись. – Ты вообще не придурок.***
– Выспался? Локоть Егора лежит на стойке – аккурат там, где мне нужно протереть. Поднимаю взгляд на него и отвечаю: – Спасибо, что не разбудил. Отлично поспал, – локоть тут же убирается. – Но с тобой было бы лучше. Егор усмехается – кладёт свою руку поверх моей: – С удовольствием повалялся бы с тобой дольше, если бы не работа. И посидел бы, – вздыхая, добавляет он. – Но мне уже пора. Молча киваю. Мужчина встаёт, осматривает меня и спрашивает: – После смены увидимся? – Конечно. Егор уходит, и на его место тут же плюхается уже знакомый мне человек. – Два виски со льдом, пожалуйста. POV Игорь – Ты заебал, сколько тебя можно ждать? Миша поворачивается – пьяно улыбается и кивает головой на стул рядом: – Садись с нами, я тут разговорился со знакомым… Закатываю глаза – не то чтобы мы, как школьницы, вместе друг с другом обязались ходить даже в туалет, но он вообще-то ушёл за выпивкой для нас обоих. Цыкаю и устраиваюсь рядом; Миша протягивает стакан с виски, который я сразу же опрокидываю в себя. Бармен хмыкает и интересуется: – Повторить? Поднимаю глаза и чуть ли не давлюсь остатками виски. Ну и встреча, нарочно не придумаешь. Для полного сюра не хватает только Артёма. – Кстати, вы же незнакомы, – прерывает моё охуевание с потрясающих совпадений Миша. – Демьян, это Игорь, Игорь, это Демьян. Как в тумане протягиваю руку и пожимаю – ладонь Демьяна крепкая, прохладная от шейкера. Вот так ирония. – Приятно познакомиться, – улыбается Демьян. Не могу ответить взаимностью. Понаблюдав с одну ночь за Артёмом, я всё понял. А ты – либо слепой, либо мудак, раз твой сосед и, наверняка, друг давится своей любовью каждую ебаную ночь. Хмуро киваю в ответ и, отставив стакан в сторону, поднимаюсь. Отмахиваюсь от Мишкиного вопроса и возвращаюсь сквозь дрыгающуюся под музыку толпу на прежнее место – к уютным диванчикам возле танцовщиц. Не успеваю усадить свой зад на мягкое сиденье, как рядом оказывается очередная подвыпившая мадам с слишком толстым слоем штукатурки на лице. – Привет, – больше пошло, чем кокетливо, выдыхает она – морщусь от неприятного перегара и отсаживаюсь подальше. – Пока, – вполне доступно отвечаю ей. Девушка – девушка ли? – не поняв намёка, продолжает: – Ты тут один? – Не имеет значения, – чужая настойчивость раздражает. Мало было повстречаться с этим лохматым Демьяном, так ещё и очередная приставала. Дама поджимает губы, замолкает, но ненадолго – как только трек сменяется, зовёт потанцевать. Вспоминаю ситуацию с Мариной и проклинаю Мишу за то, что он притащил меня сюда, а не в уютный бар парой кварталов дальше. Отрицательно мотаю головой на предложение. – Какой ты ску-у-у-учный… – тянет «собеседница», а я, чувствуя, что не выдерживаю, прошу: – Я не клоун. Поищи кого-нибудь другого. – Не хочу, – хихикает она. – Мне ты нравишься. – Мои соболезнования, – роняю я и поднимаюсь. Увидев, что она поднимается следом, одёргиваю её: – В туалет со мной пойдёшь? – А ты зовёшь? – Нет. Пытаюсь элегантно сказать «отвали». Энтузиазм приставалы мигом стихает, и она пытается меня упрекнуть: – Мог бы сказать, если я тебе не нравлюсь. – Я и сказал, – фыркаю в ответ. – Просто ты не услышала. И направляюсь на выход.***
Уже на улице посылаю Мишке сообщение, что сидеть в гадюшнике не собираюсь, и прикуриваю сигарету. Пальцы подрагивают – холодно, да и нервы постепенно сдают. От любой попытки оторваться получаю только дополнительный стресс. На хуй этот клуб, его работников и посетителей. Случайный прохожий просит огонька – чиркаю перед ним зажигалкой и вспоминаю, что сам тоже курил. Сигарета – благо, что плотно набита – всё ещё дымится: затягиваюсь, зажимая фильтр губами. Кивая на поспешную благодарность, проверяю телефон – Миша так и не ответил. Ладно. В одиночку тащиться в бар неохота, да и пить совсем не хочется – чем я думал? Нахрен мне этот клуб? В кармане наушников нет – выругиваюсь. Время давно за полночь – без Миши в общежитие мне не попасть. Ждать его теперь? Лучше бы остался дома. Выпускаю дым из лёгких и вслушиваюсь в сырую тишину ночи – шелестящую качающимися макушками деревьев, изредка проезжающими машинами и приглушённой музыкой из клуба. У ног сумбурно снуют яркие флаеры – видимо, очередной добросовестный промоутер выкинул пачку листовок в мусорку, которые в итоге любезно разметал ветер по взмокшему асфальту. Прохлада приятно гладит лицо, щекочет ноздри, смешивается с ядовитым дымом и проникает в лёгкие. От скуки открываю сообщения во Вконтакте – никого онлайн, все спят. Либо тусуются и не задротстувуют, что куда удивительнее, нежели вариант со сном в ночь выходного. Лениво принимаю заявки в друзья – после недавних событий ко мне, по ходу, решил добавиться весь студсовет. – Весь, да не весь, – усмехаюсь, не обнаружив одного человека среди кипы добавившихся. И тут же замираю, недоверчиво всматриваясь в новое сообщение. Как раз от него.«Тоже не спится?»
***
Пока густой прелый запах клуба навязчиво лезет в нос, а я дожидаюсь виски, Артём уже успевает скрыться в оффлайне. Пялюсь на сообщение, абстрагировавшись от грохочущей музыки и Мишкиной болтовни. Наконец отвисаю и печатаю ответ:«Тебе совсем скучно?»
Зелёный огонёк тут же загорается рядом с аватаркой – «Артём К. набирает сообщение». Со стуком стакана о стойку, диалог обновляется:«Такими темпами я усну быстрее, чем ты ответишь, ха-ха».
Смешно. Отпиваю виски, а следующее сообщение не заставляет себя долго ждать:«Чего не спишь-то?»
По клубам шляюсь. Сначала в поисках секса, а потом – за компанию. Хмыкаю. Опрокидываю содержимое стакана в себя полностью и отвечаю:«Не хочу».
Мишка с любопытством заглядывает в экран: – О, с кем это ты там переп-писываешься? С Артёмкой? Спелись, что ли? – Иди на хуй, – едко предлагаю и блокирую телефон. – Ни с кем я не спелся. А ты давай собирайся, поехали домой. – Ты хам, Игорь, – ворчит он, пока я встаю. – Вызывай такси. Я подойду минут через десять. – Вот как подойдёшь, так и вызову, – недовольно отзываюсь, шаря по карманам в поисках номерка. – Выслушивать водителя и переплачивать за простой я не собираюсь. – За-ну-да, – по слогам произносит Миша. Вместо ответа демонстрирую ему средний палец, на что друг демонстративно отворачивается к Демьяну. Прощаюсь с последним коротким кивком и выхожу из зала.***
Ветер треплет ворот куртки, а я ожидаю очередного сообщения. Телефон предательски молчит, запястья окутывает предрассветная дымка, дым из лёгких рвано выплёвывается вместе с тёплым паром. Из дверей клуба выплывает пьяная компания – Мишей там и не пахнет: где его носит? Пальцы, сжимающие сигарету, предательски дрожат от холода – температура заметно упала, пока я был внутри. Небо полыхает туманным маревом – оранжевое-серое, не понять, отчего такое яркое ночью. Провожу пальцем по экрану – ничего нового: прочитано, не отвечено. Да и правильно: я бы и сам ничего не ответил на «не хочу». Убираю телефон поглубже. Уличный фонарь угрюмо освещает пустынную проезжую часть – моргает, пытается рассеять серую пелену ночи. Телефон хрипит поспешной вибрацией, и через секунду нарушает тишину сигналом нового сообщения. Достаю нарочито неторопливо, пытаясь самому себе доказать, что не так уж и важно, что он мне там ответил. И выдыхаю – с досадой – когда на заблокированном экране красуется «К вам подъехал автомобиль…». Выпустив почти истлевшую сигарету из пальцев, прячу замёрзшее лицо в ладонях, смеюсь – иронично, мысленно подкалывая самого себя. Ну, Игорь, без соплей давай – найди повод разозлиться и отвлекись от этого говна, что планомерно давит тебя уже который год. А причина есть – автомобиль. Где он? Сказано – подъехал, на деле – улица пуста. Бесят эти долбанные таксисты – будучи ещё в пути, они тыкают на эту заветную кнопочку «на месте». И как хочешь потом доказывай, что это не ты к машине плёлся, как черепаха, а водитель приехал позже. Впрочем, сегодня мне везёт – такси приезжает не спустя пять минут, а раньше. Зато Миша не появляется и на звонки не отвечает. Значит, придётся тащить его силой. Охрана ухмыляется от моего взъерошенного внешнего вида, но миролюбиво пропускает – зря я, что ли, не снимал этот браслет со своей руки? Клуб в очередной раз встречает душными объятиями – вяло отмахиваюсь от липнущих на входе девушек и прохожу – прямо в верхней одежде – в зал. Сидит за стойкой: до сих пор не одетый, мило болтающий с Демьяном и лениво жестикулирующий – пьяный совсем потому что. Едва сдерживаюсь, чтобы не схватить оболтуса за шкирку и вытащить из этого курятника; подхожу к другу, склоняюсь над ним и ору прямо на ухо: – Хер ли ты расселся? Такси уже приехало! Миша практически не реагирует – кивает вяло и отмахивается, мол, понял. Цыкаю, поднимаю взгляд на бармена и говорю: – Извини, но собеседника мне придётся у тебя украсть. Улыбается. Слащаво, протирая очередной стакан. И отвечает: – Конечно. Я уже который стакан подряд ему наливаю обычной воды. – Обма-а-а-а-анщик! – возмущается Миша, пока я его оттаскиваю подальше от алкогольного алтаря. Не хватало мне, чтобы и он очаровался этим... Артёма с его слепой влюблённостью хватает.***
Расплачиваюсь с таксистом, пока Миша чуть ли не валяется на улице. Водитель ворчит про пропахший перегаром салон и пытается содрать побольше денег, чем бесит до невыносимости – сука, скажи спасибо, что только перегаром. Пересчитав сдачу, закипаю: – Почему так мало? – А за простой кто платить будет? – гаркают в ответ. – Дядя Федя? – А приезжать кто вовремя будет?! – взрываюсь я. – Дядя Федя? Водитель ворчит и добавляет в конце что-то вроде «проваливай». Ну нет, мудень, так дело не пойдёт. – Слышь, дядя, не борзей, – толкаю в плечо таксиста. – Штрафов за опасное вождение давно не прилетало? Я всё записал, – показываю телефон, – что ты про правила говорил и как на красный мчался. Недовольный, скрипит зубами, протягивает несчастную сотню – как-то слишком просто. Мне же проще: выхожу к Мише, не обронив больше не слова. Стоит – склонившись над клумбой – тяжело дыша. – Шумахер сраный, – выдаёт он, как только я приближаюсь. – Думал, выблюю не только свой ужин, но и все органы. Похлопываю друга по спине и спрашиваю: – Сейчас легче? – Легче, – хрипит Миша. – Пошли в общагу.***
Дядя Вова смотрит на нас неодобрительно – качает головой с немым упрёком в глазах. Протягивает мне документы, говорит, что вычеркнет утром меня сам – всё равно у коменды выходной – и советует поскорее предоставить «сотруднику вуза» стакан воды с тазиком. Благодарю за напутствие и тащу пьяное тело в лифт. Сам, пока стоял на улице, умудрился протрезветь, а этому ещё отлёживаться и отлёживаться. Алкаш несчастный. Тоже мне, секретарь деканата. Или как там его должность называется? – Миш, ключи, – в миллионный раз напоминаю я, заталкивая не сопротивляющееся тело в лифт. Тело кивает, суёт руку в карман, привалившись к стене, закрывает глаза и… медленно сползает вниз. Подхватываю его под мышки и ищу ключи уже сам. Нашариваю в его куртке железную связку и вздыхаю. Я когда-нибудь смогу сходить хоть в какой-нибудь гадюшник нормально? Из лифта выхожу, практически таща Мишу на себе. Спотыкаюсь о выемку в коридоре, с трудом удержавшись на ногах – моей ноше хоть бы хны. Цыкаю и волочусь с другом к двери. В комнате Миша ненадолго приходит в себя – аккурат для того, чтобы доползти до кровати и завалиться спать. Прям в ботинках и куртке. Вздыхаю, раздеваюсь и иду стаскивать с друга и ботинки, и куртку, и толстовку с джинсами тоже. А то проснётся завтра и начнёт нудить, что я это я виноват, что не проконтролировал.***
Складываю вещи на стул – свои и Мишины, мечтая поскорее заснуть – некстати проявляющееся похмелье сдавливает виски, отчего раскалывается голова. В комнате жарко, даже душно – открываю окно и, усталый, высовываюсь на улицу – редкие, изъеденные осенью листья, прилипли к асфальту, словно они его неотъемлемая часть; свежий воздух – сырой, слегка морозный – приятно освежает, гонит ненужные мысли прочь, помогает расслабиться. Город начинает просыпаться – зевает сиренами машин, шмыгает порывами ветра, подмигивает едва пробивающимися рассветными лучами солнца. Постояв так ещё пару минут, возвращаюсь в комнату – едва прикрываю окно, чтобы мы не задохнулись от собственного перегара, и смотрю на Мишу. Сопит, уткнувшись в подушку, развалился по всей постели. В голове мелькает идея уйти к себе – но нет, эта пьянь вряд ли сможет подняться. Не запирать же его тут, в конце концов. Вздыхаю и подхожу к кровати. Отпихнув Мишу поближе к стене, устраиваюсь с краю – прячу ноги под одеяло и откидываюсь головой на подушку. Кровать, недовольно проскрипев, замолкает, комната наполняется глухими звуками улиц, доносящихся с приоткрытого окна, а я проваливаюсь в сон.***
Болтает со мной – хихикает в плечо, предлагает отпить из бутылки, пьяный, чмокает в щёку – сначала, а потом – зарывшись пальцами в мои волосы, – кусает уголок нижней губы. Заигрывает – глаза хмельно блестят, а фразы расплываются в нечто невнятное, неразличимое. Тянет к себе – поворачиваю голову и улыбаюсь. – Ты себя совсем контролировать не умеешь, – не вопрос, утверждение. В ответ мне кивают – попытавшись сделать серьёзный вид: не выходит: смеётся, тянется ближе. Вздыхаю и целую – игнорируя злостный запах перегара. Пытаюсь быть нежным, но он лишь снова хихикает – прям в поцелуй. Отстраняюсь, сгребаю в объятия и утыкаюсь в тёмную макушку носом.***
– Сука, Миша, я тебя убью, – пихаю соседа по кровати в бок и сажусь на ней. – Где твой ебучий телефон? «Ебучий телефон» лежит на тумбочке – разрывается радостной трелью будильника, пока его хозяин бессовестно дрыхнет. Я уснуть-то толком не успел, задремал только – а он тут же зазвенел, сообщая, что уже семь часов. Доброе, блядь, утро. Злой – на внезапный подъём, на нахлынувшие во сне воспоминания – абсолютно мне не нужные – яростно выключаю на всякий ни в чем не повинный гаджет, запуливаю его под кровать и ложусь обратно. Устроившись поудобнее, закрываю глаза и… понимаю, что не засну. Выругавшись, отбираю у Миши одеяло – кутаюсь поплотнее, хоть и не так уже холодно. Поворачиваюсь на бок – скольжу взглядом по стенам. Внизу жужжит мобильник – уведомляет о том, что кто-то написал. Готовый разразиться новой гневной тирадой, шарю по полу рукой в поисках источника шума, как осознаю, что телефон друга я отключил. Сообщение пришло мне. Найдя телефон и поспешно его разблокировав, вижу на экране ответ от Артёма:«Прости, уснул вчера с телефоном в руках, не дописал сообщение даже».
И прикрепляет скриншот: в окошке ввода набрано «Почему не хо…», и время в углу экрана – 5:48. Радость скромно теплится в душе. Я рад. Дожили. Выдохнув, печатаю ответ:«Чего так рано проснулся-то?»
Пока Артём набирает сообщение, упрямо пытаюсь стереть со своего лица довольную улыбку. Получается не очень удачно – она становится лишь шире, когда телефон вяло дёргается в руках:«Да Демьян домой со смены пришёл, разбудил. Но Морфей меня активно зазывает к себе, так что я пошёл. Продолжим, как проснусь».
Откладываю мобильный в сторону – закрываю глаза, пряча счастливое лицо в подушку. Это было... мило? Словно мы не заклятые враги, а вполне себе приятели. Или друзья. Накрываюсь одеялом с головой – пытаясь спрятаться не столько от навязчивого солнца, сколько от навязчивых мыслей. Словно в таком своеобразном домике они меня не тронут. Но нет – противоречивые, они роем носятся в голове: утомляют. Уделять такое внимание переписке кажется глупым, но ведь раньше и этого не было. Более того, мы диалог построить толком не могли. На дворе информационная эра – народ набирает сообщения чуть ли не носом: из интернета не высовываемся, уткнёмся в гаджеты и света белого не видим. И понимай это как хочешь: то ли как ничего не значащее – ведь мы живём во время чатов, мессенджеров и соцсетей, то ли как имеющее значение – всё-таки общение: без ругани и оскорблений. А правда где-то посредине. В идеале бы спросить, расставить все точки над i: открыться, признать, что это имеет значение и уточнить, только ли для тебя? Но это чересчур. Я себе не в силах открыться, а ему – тем более. Сам не знаю, чего хочу: то ли продолжать это общение, то ли отстраниться, пока не поздно. То ли ближе к нему быть, то ли наоборот... Можно подумать, хоть кто-то в силах на это повлиять. Какими бы ни были доводы разума, я всё бы так и оставил, даже если мог изменить. Подсознательно я хочу быть рядом – пусть и на птичьих правах. С таким выводом мысли миролюбиво отступают – ненадолго дают передохнуть. Ещё раз проверяю диалог – и долго вглядываюсь в последнее сообщение от Артёма. Не я один придаю этому значение: каждый мой ответ можно смело использовать как предлог для окончания диалога. Но он не закончил. Вспоминаю нелепая ситуация в кафе – с громким обсуждением чужих имён. – Фарман, – пытается умничать парень. – Имени «Фарлан» даже не бывает. – Да ну? – фыркаю в ответ. – А «Фарман», значит, есть? Не могу отказать себе в маленьком желании подразнить Артёма. Я не уверен, что прав, но соблазн велик. Поэтому и начинаю этот нелепый спор, хотя на самом деле мне совсем до балды, как зовут официанта. – Можем загуглить, – достаёт телефон парень. – Да рассудит же нас интернет! – ёрничает он, чем вызывает смех. Качаю головой и коротко отзываюсь: – Дерзай. Пока Артём увлечённо тыкает то по одной ссылке, то по другой, пользуясь тем, что мы оба склонились над мобильником, втягиваю носом его аромат – не такой явный, как на посвящении, прикрытый шлейфом парфюма. Коснувшись лбом его волос, говорю: – Ну, на татарина он не похож. В ответ слышу недовольное бурчание: – На шотландца тем более. – Ну, это как посмотреть… – продолжаю я нелепый спор – лишь бы не прекращать разговор. – Акцента у него, конечно нет… – И килт я не ношу. – Услышал всё-таки. – Фар-ман. Ударение на второй слог, кстати, – официант улыбается, когда замечает направленные на него взгляды. – Вы просто слишком громко спорили. Артём краснеет – выпрямляется, бурчит себе под нос извинения. Контакт разрывается, на что я недовольно цыкаю и откидываюсь на спинку сиденья. Несостоявшийся шотландец Фарман, знал бы ты, как не вовремя притащил кофе! В груди расплывается тепло – пока Артём неуверенно прячет глаза, я смотрю на него и понимаю, что, кажется, у нас появилась общая история: глупая, уютная и пахнущая терпким кофе. Становится спокойно: закрываю глаза и с облегчением выдыхаю – всё так же завернувшись в одеяло, под сонное храпение Мишки и с идиотской полуулыбочкой на лице.