***
И всё же никого мы не встречаем – разве только хмурую комендантшу на посту охраны. Она не роняет ни слова, хотя, судя по поджатым губам, сказать ей есть что. Орлов молча протягивает мой студенческий со своим пропуском – вахтёр фиксирует у себя что-то в журнале и одобрительно кивает, мол, проходите. Уже у лифта она всё-таки подскакивает к нам – отпихивает Орлова к грязной стене и, тряся какой-то бумажкой в воздухе, орёт: – Что это такое?! Игорь цыкает, потирая пальцами виски, смотрит на женщину, чуть сощурившись, и негромко говорит: – Зачем орать-то… Объяснительная это. Сами же сказали принести. – Читай! – не понижая громкости, она всучивает парню листок. Лифт хрипло пиликает – со скрежетом раскрыв створки, он выплёвывает в коридор студентов – галдящей кучей, весёлой и смеющейся. Игорь морщится сильнее – мысленно сочувствую ему: понимаю, что такое обилие резких звуков с похмелья. Комендантша отвлекается на толпу – Орлов тут же хватает меня за руку и запихивает в кабину: поспешно нажимая на облезшую шестёрку и пряча в карман скомканный листок. Валентина Олеговна очухивается не сразу – прекратив вопить на студентов за перегруз лифта, она с запозданием смотрит на закрывающиеся створки, пока Игорь ядовито ухмыляется и разводит руками. Толкаю его в бок и шиплю: – Ты специально нарываешься? Он сменяет пренебрежительное выражение лица на безучастное и скучающе отвечает: – Как она со мной, так и я с ней. До этажа доезжаем молча – я не знаю, что ещё сказать, а Орлов, видимо, не особо настроен на диалог. Пол под ногами опасно дребезжит – лифт старый, глядишь, вот-вот развалится. Тросы натужно скрипят, словно на последнем издыхании; моргает свет – белый, слепящий глаза, скрытый за ржавой решёткой на потолке. Становится жутко – машинально хватаю за запястье Игоря, когда кабинка резко останавливается. Последний смеётся – потирает пальцами подбородок и добродушно объясняет: – Всё нормально. Никогда на нашем лифте не ездил, что ли? Он всегда себя ведёт немножечко… неадекватно. – Как-то не приходилось, обычно пешком доходил, – ворчу я, нехотя отпуская руку парня. Лифт, зажужжав, снова поднимается – спиной чувствую вибрирующие стенки кабины. Понимая, что до сих пор сжимаю чужую руку, расцепляю пальцы, попутно пунцовея – Артём, ну в самом деле, что ты как маленький? Тем не менее, несмотря на все внутренние увещевания, с облегчением выдыхаю, только когда выхожу в коридор – Орлов, посмеиваясь, выползает следом за мной. – Ну ты и трусишка, – заключает он, хлопая меня по плечу. Недовольно смотрю на него и ничего не говорю – лишь стягиваю шапку и расстёгиваю куртку: жарко. – Опять прогуливаешь? – внезапно раздаётся незнакомый голос рядом – сухой и слишком высокий для парня. Игорь кивает – пожимает подошедшему руку и цыкает: – Да это Миша всё… вытащил на пары, блин. Ты на учёбу? В ответ ему красноречиво гогочут – хмыкнув, Игорь приобнимает меня за плечи: – Ладно, понятно. Ну, мы пойдём. – Бывай, – скрипят ему в ответ и скрываются в лифте. Коридор оживился студентами – счастливчиками, учащимися не с первой пары, снующими туда-сюда, но всё равно не желающими томиться в стенах университета за исчирканными ими же партами. Налетают на Игоря – тот досадливо морщится и прижимает меня к себе ближе: – Смотри, чтоб не сшибли. Снова отмалчиваюсь – сказать мне нечего. Орлов выуживает связку ключей и останавливается у одной из дверей – такой же обшарпанной, как и остальные, отличающейся только бордовыми цифрами на бледном фоне. Пока он ковыряется в замке, засматриваюсь снова на его нескладные руки – с выступающими нитями вен, подрагивающими и нервно дёргающимися, когда открыть комнату не удаётся. – Заебала, блядь, – психует парень: пинает дверь и снова поворачивает ключ – на этот раз попытка увенчивается успехом. Пропускает меня вперёд, продолжая ворчать: – Объяснительная, блядь… сама пусть пишет объяснительную, почему замки в дверях – ровесники моей прабабушки, блядь… – Что за объяснительная, кстати? – интересуюсь я, разуваясь. Орлов вздыхает – прячет руку в кармане и вытаскивает бумажный комок. – Читай, если интересно, – пожимает плечами и проходит в комнату. Расправляю скомканный лист – повесив куртку, следую за ним. Глаза быстро пробегаются по шапке – декану такого-то университета, от такого-то студента, бла-бла-бла, объяснительная.«Я, Орлов Игорь Владимирович, объясняю, что не понимаю, какого рода объяснения от меня требуются, так как причина, по которой я должен написать объяснительную, комендантом озвучена не была».
Хихикаю, приваливаясь к стене – неудивительно, почему комендантша взбесилась. Но справедливо, ничего не скажешь. Не в силах перестать смеяться, кладу листок на стол и говорю: – Ловко ты её… Игорь не удостаивает реплику вниманием: стягивает с себя толстовку – закинув руки за голову и пальцами ухватившись за тёмную ткань. Отмечаю, что спина у него такая же несуразная и угловатая, как и его руки; как и он сам: с чётко очерченными мышцами, без плавных линий, как у Демьяна, и выступающими на шее позвонками, когда он наклоняется. – Хватит пялиться, Колесниченко, это неприлично, – не поворачиваясь, роняет он и выпрямляется – надевая футболку. – Больно надо, – бубню под нос, отводя взгляд в сторону и чувствуя наползший на щёки неловкий румянец. Тоже мне нашёлся, блин… – Чай будешь? – спрашивает Игорь, усаживаясь на кровати. – Буду, – отзываюсь я, не отрываясь от созерцания банки кофе – с оторванной этикеткой, белеющей на фоне замутнённого стекла остатками бумаги и клея. Интересно, это вообще пригодно для употребления? И если пить его не в стенах общаги – насколько противным будет вкус? – Так делай, чё сидишь? – Орлов, в своём репертуаре, вызывает у меня громкий вздох. – Да-да, это очень смешно, продолжай, – хмурюсь я, вырисовывая пальцем круги в воздухе. – Смотри, я не могу сдержать дикого хохота. Громкий цык раздаётся по всей комнате, за ним – тяжёлые шаги и приближающийся дымный вишнёвый аромат. Игорь щёлкает кнопкой чайник, затем плюхается на стул рядом: упёршись локтями в столешницу, парень опускает голову на ладони. – Совсем хреново? – осторожно интересуюсь я. Орлов угукает, а у меня возникает желание успокаивающе погладить его по волосам – и якобы шутливо взъерошить их, чтобы момент не казался совсем интимным. Но вместо этого лишь глухо предлагаю: – Может, тебе таблетку принять и спать? Чайник, забурлив, выключается – увлажняет сухой воздух паром и торопливо замолкает. Игорь вздыхает и хрипит – едва ли слышно: – А ты? – Ну, я могу пойти домой… – неискренне отвечаю я: в пустом доме без Демьяна мне делать нечего, а на парах – уж тем более. Настроение не то. – Нет… я тебя для этого, что ли, приглашал? – не соглашается он и поднимает взгляд – затуманенный, но такой пронзительный. – А для чего? Игорь поднимает голову – слегка улыбается и вопросительно пожимает плечами: – Да хер его знает. Подавляю смешок – улыбаюсь в ответ и чистосердечно признаюсь: – Я тоже не выспался, так что с удовольствием прилёг бы на пару часов. Орлов только было открывает рот, как вдруг у двери начинает кто-то копошиться и ковыряться в замке. Застываю невольно, когда слышится приглушённое: – Орлов! Открывай! – Да щас, разбежался, – бормочет он и уже громче добавляет: – Я не горю, никого не топлю, инвентаризация была недавно, причин видимых нет! Хихикаю на то, как он умело осаживает коменданта. Демьян рассказывал, что она не самая приятная женщина – что требует соблюдения правил от студентов, но прощает огрехи сотрудникам, а в особенности – себе. – ОРЛОВ! – визг за дверью перерастает в ультразвук. – БЫСТРО ОТКРОЙ, ТЕБЕ КОМЕНДАНТ ГОВОРИТ! – Не сегодня, Валентина Олеговна, не сегодня, – разводит руками Игорь и шепчет мне, – открыть она не сможет – я ключи в замке оставил. Так что только взламывать – но для этого нужна веская причина – порча имущества, сам понимаешь. А она за каждую царапинку дрожит, так что… мы с тобой тут одни на сколько захотим. Комендантша ещё недолго тарабанится – минут через пять кидает что-то невнятное и, шаркая ногами, уходит. Мысленно – и не только – обрадовавшись воцарившейся тишине, предлагаю: – Может, спать? – Давай, – зевая, говорит Орлов и поднимается. Затем спохватывается: – А чай? Отмахиваюсь – плевать, потом попьём. Другое, что меня волнует – это рубашка; а точнее – как мне в ней ложиться. Поэтому мнусь, но всё-таки задаю мучающий меня вопрос: – Игорь, слушай… – М-м? – Я… это… – запинаюсь, потупив голову, словно прошу о чём-то неприличном. – Ты не мог бы мне одолжить какую-нибудь старую футболку или типа того? А то в рубашке спать не очень удобно, понимаешь? – Ты можешь спать без рубашки, – предлагает он, но наткнувшись на мой неодобрительный взгляд, примирительно поднимает руки, – шучу. Дам, конечно, херня вопрос. Проходит к шкафу – скрипит дверцами, копается на полках и кидает в меня футболкой: аккуратно сложенной, пахнущей порошком и – немного – вишней. Расстёгиваю рубашку и снова теряюсь: – Ты мне это… мне повесить надо, в общем, чтобы не помялась… – Конечно, – покопавшись в шкафу ещё, Орлов даёт мне вешалку. Стаскиваю рубашку, и, аккуратно пристроив её на плечиках, протягиваю обратно. Невольно касаюсь его кожи – горячая – и с трудом сдерживаюсь, чтобы не одёрнуть руку. Игорь забирает вешалку – прячет её в недрах шкафа, а я, запунцовевший от лёгкого контакта, поворачиваюсь спиной и натягиваю футболку. Она оказывается не слишком большой – немного оверсайз, почти стильно, модно, молодёжно. Заметив, что я смотрю на своё бледное отражение в окне, Игорь хмыкает, но ничего не говорит. Отхожу назад и осматриваюсь: – А где мне… спать? – Где хочешь, – в очередной раз зевает Орлов. – Если будешь спать на кровати кого-то из соседей, то готовься застилать потом за собой. – Ну, нет, я не согласен, – усиленно мотаю головой. – Ненавижу заправлять кровать. Игорь пожимает плечами – сдёргивает покрывало с постели и кивает: – Ложись к стене тогда. Иначе я тебя во сне скину. – Окей. Стянув носки, укладываюсь – пружины ожидаемо стонут под тяжестью сначала моего, а потом – орловского – тел. Бельё пахнет вишней и сигаретами – в такой равной степени, что нельзя сказать, какой из ароматов слышится отчётливее. Одеяло накрывает меня сверху: чуть ткнувшись мне в макушку, Орлов еле слышно лепечет: – Если станет холодно… буди, там… не стесняйся… – Угу… – тихо отвечаю и по сопению понимаю, что Игорь если не уснул, то точно близок к этому. Закрываю глаза – приятно поёжившись от тепла чужого тела, представляю Демьяна на месте Орлова и проваливаюсь в уютные объятия Морфея.***
Мёрзну – под холодными потоками, медленно ползущими по коже – и ёжусь: сжимаю губы, шумно вдыхая через нос. Не могу понять, где нахожусь – куда ни повернись, темнота. Осторожно заношу ногу, чтобы шагнуть – не нащупываю твёрдой поверхности и, пугливо отступив назад, наталкиваюсь на что-то… или кого-то. Сердце отзывается тут же – колотится как бешеное, боится: не темноты как таковой, а того, что в ней. По плечам струится музыка – мягкая, щекочущая гитарными переборами затылок. Рукой нашариваю чужое запястье – хватаюсь за него машинально, не соображая, что делаю. Спиной чувствую горячую кожу – перестаю дрожать: расслабляюсь. Тепло расплывается у макушки – в волосы зарываются носом и прижимают к себе ещё крепче. Растерянно выпускаю запястье из руки, но чужие пальцы сразу переплетаются с моими: сильные, немного шершавые, видимо, от бушующего здесь ветра. Сглотнув, сдавленно спрашиваю: – Демьян? В ответ мне лишь мягко смеются – и сомнений не остаётся, что это он. Хряща уха касаются губы – шепчут сладко: – Конечно, Демьян. Кому ещё быть? Улыбаюсь, ощущая, как подушечки пальцев проводят по щеке. Чуть поворачиваю голову и целую его ладонь – нежно, едва дотрагиваясь огрубелой кожи. – Хочу увидеть тебя, – срывается с языка невольно. Демьян ласково треплет мне волосы – обходит и встаёт передо мной. Спиной, рукой, макушкой – ещё чувствую остатки тепла и вздрагиваю на внезапное: – Так ты повязку сними. Вязну в хрипотце голоса Дема; нашариваю кусок ткани на глазах, поспешно стаскиваю его – щурюсь от яркого света и… …просыпаюсь. Лежу на боку – левом – под одеялом и чуть ли не развалившись на груди Орлова: почти как тогда, на полу – в последний день посвята. Осторожно вытягиваюсь и хочу было выбраться, как меня сгребают в объятия и ворчат: – Не дёргайся, блядь, а то опять замёрзнешь и разбудишь меня своими стучащими зубами… – Ты спишь? – тихо спрашиваю я, но ответа не следует – поэтому смиренно замираю. Игорь сопит – смыкает пальцы на моём плече и тяжело дышит: грудь замирает на пару секунд перед тем, как снова подняться. Прячась от очнувшегося солнца – пробивающегося сквозь мутные стёкла – утыкаюсь носом в кожу: обжигающую теплом, приятно щекочущую ароматом недоспелой вишни. И ведь это не гель для душа – это запах именно Игоря: кисловато-сладкий, абсолютно неоднозначный и такой приятный. Как запах хвои и бумаги от Демьяна. Как – неизвестно какой – запах от меня. Орлов горячий – невольно жмусь к нему, чтобы не замёрзнуть, хоть я и накрыт одеялом. Чувствую себя в какой-то мере опьянённым – чужим уютом и теплом; и вспоминаю Демьяна – присутствия которого достаточно, чтобы ощутить комфорт. Смеюсь – сам от себя: молодец, Артём, ты настолько помешался на Деме, что не в силах не думать о нём больше пяти минут. Глаза слипаются – на тёмном фоне расплываются разноцветные круги: вибрирующие зелёным и синим. В окна бьётся город – звуками проезжающих машин и хлёстких веток деревьев: скрипучих под давлением, обнажённых перед зимой. По коридору проходят редкие студенты: опоздавшие или прогуливающие – шаркают ногами по плиточному полу, громко переговариваются по телефону или просто слушают музыку без наушников. Со стороны кровати соседи молчат – не шумят: либо спят, как и мы, либо прилежными учениками сидят на крашеных сиденьях аудиторий. Под круговорот несвязных мыслей снова засыпаю – без фантазий про Демьяна: просто отдыхаю. И физически, и морально.***
Во второй раз просыпаюсь от лизнувшего поясницу холода – ворчу непонятно что и переворачиваюсь на спину. Орлов сидит на крою кровати – обхватив голову руками и медленно дыша. Касаюсь ладонью его плеча – вздрагивает – и спрашиваю: – Ты чего? Поворачивается – смотрит с необъяснимой тоской и говорит почти неслышно: – Сон. Неприятный. Сажусь, придвигаюсь к парню ближе – и ёрничаю: – Малыш Игорь напугался кошмара?.. Я думал, ты бесстрашный. – Не смешно, – обрывают меня и вперяются взглядом: серьёзным. Тушуюсь, скомканно извиняюсь и приобнимаю Игоря одной рукой, мол, успокойся, всё позади. Последний не реагирует – смотрит в пол и глухо просит – не требует: – Не трогай меня. Отстраняюсь и поднимаюсь с постели. Комната залита светом – тусклым из-за запятнанных снегом окон: по обоям ползут бледные кляксы: полосатые от теней, рассеивающиеся ближе к потолку. На старом ковре оседает пыль – укладывается между ворсинками, липнет к пальцам ног. Пол скрипит от лёгкого шага – Орлов хватает меня за руку: – Не обижайся, я не… специально. Поставишь чайник? В этот момент испытываю необъяснимую родственность: словно мы дружим не без году неделя, а добрые несколько лет; словно я живу вместе не с Демом, а с ним – хамовитым и кладущим почти на всё жирный болт; словно я знаю его: всерьёз и надолго. Неопределённо веду плечами – и к неожиданности натыкаюсь на чуть ли не умоляющее: – Пожалуйста. – Хорошо, – негромко отзываюсь я и шлёпаю к импровизированной кухне в углу комнаты в виде стола, холодильника и расположившимся на тумбочке микроволновки и чайника. Щёлкаю переключателем: сажусь на стул и внимательно наблюдаю за Игорем. Видимо, приснилось что-то действительно нехорошее – становится даже стыдно за свою неудавшуюся шутку невпопад. Как ни крути, Артём, все мы люди – и даже Орлов, мнение о котором ты сложил из собственных домыслов. Лучи солнца путаются в его волосах – высветляют отдельные пряди, делая их прозрачными. Невольно любуюсь строго очерченным профилем – на сухие обветренные губы, на выпирающий нос и яркие глаза – взгляд которых незаметно для меня переместился в мою сторону. – Артём, ну в самом деле, – хмыкает Игорь, вставая и потягиваясь. – Это точно неприлично. – Отвали, – бурчу я. – Сам поди так же пялился. – То есть, – невзначай замечает он, – ты признаёшь, что снова пялился? Раздражённо вздыхаю, а парень приближается к тумбочке: открывает дверцу и достаёт кружки. Наблюдаю за тем, как он готовит чай – кидает пакетики, заливает кипятком – спрашивает про сахар, пока я любуюсь его руками, спросонья кажущимися такими… привлекательными. Вспоминаю сон с Демьяном – улыбаюсь глупой фантазии и смотрю на Игоря: мотаю головой, мол, нет, мне несладкий. Тот пододвигает чашку ко мне и садится напротив. – Сегодня без бутербродов, в холодильнике мышь того… повесилась, – сообщает Орлов. – Так что с этого дня блюдём строгую диету. – Из несладкого чая? – фыркаю я, отжимая ложечкой пакетик и кладя его на блюдечко. Игорь проворачивает то же самое и говорит: – Именно. Усмехаюсь и подношу кружку ко рту – тепло напитка ластится к губам, заставляет позабыть о сомнительном вкусе пойла. Игорь тоже пьёт – торопливо: острый кадык перекатывается, когда он глотает, натягивает кожу сильнее. – Пошататься по городу сегодня не хочешь? – отряхивая руки от несуществующих крошек, спрашивает Игорь. Пожимаю плечами: – Как хочешь. Я перед тобой в долгу. Игорь мотает головой – устало, словно и не спал только что, проводит ладонью по лицу и говорит: – Ничего мне не надо, какие долги… Я же не препод тебе какой-нибудь, пару которого ты провёл в туалете с сомнительным типом… – Ты и есть тот самый тип, – хитро щурюсь я. Орлов, подняв палец, указывает на меня: – Вот, – и расплывается в довольной улыбке. Затем серьёзнеет и добавляет: – У нас с тобой не бартер. Хочешь – окей, не хочешь – тоже окей. Никто ничем никому не обязан. Забей и не говори об этом больше. – Ну погоди… – начинаю было я, но парень качает головой, призывая не перебивать. – К тому же ты извинился. Так что всё нормально. Я уже и думать забыл о сорвавшейся прогулке. Вот и ты забудь. Чувствую непонятное облегчение – как-то неловко киваю, потирая кончик носа. Орлов слегка пинает меня под столом и смеётся: – Твой нос тебе явно на что-то намекает… – Надеюсь, не на драку, – хихикаю вместе с ним. – А то хватит мне одной на всю жизнь… Повторять совсем не хочется. – Мне тоже, – отзывается он. – Так что насчёт прогулки? – Делать все равно нечего, да и погода вроде ничего… Так что почему нет? Орлов чуть приподнимает кружку, словно говорит тост, и заключает: – Вот и отлично.***
Солнце ласкает щёки – щекочет кожу прогретым воздухом, слепит глаза, пробивается сквозь рыхлые облака. Лужи от растаявшего снега чавкают под ботинками, разбрызгивают вязкие капли по вспотевшему асфальту. Орлов – что совсем не удивительно – курит: поджёг сигарету ещё в коридоре, за что получил подзатыльник от охранника. Наблюдать за этим было забавно – впервые видел, как получал по башке тот, кто сам кому хочешь настучит. Комендантши, благо, избежать нам удалось – видимо, занята делами. Или, как сказал Игорь, «обедает дольше, чем надо». Главное, что не нарвались – выслушивать её визги не под силу ни мне, ни ему. Студенты выныривают из общаги – с сумками, спешащие на вокзал, к родителям в отчий дом. Задумчиво смотрю на гурьбу цветастых шапок на остановке и интересуюсь: – А ты домой не собираешься? Игорь склоняет голову – выдыхает носом горький дым и отвечает вопросом на вопрос: – Зачем? – Ну, не знаю… Вон, они же едут, – киваю в сторону толпы студентов, перехватывающих свои баулы в ожидании автобуса. – А ты? – Что «я»? – непонимающе смотрю на парня. – Ты едешь к родителям домой? – Зачем? Игорь одаривает меня красноречивым взглядом, и я тут же объясняюсь: – Ну в смысле, я же могу в любой момент к ним съездить, после учёбы, там, в одном городе живём же… – Но ты не ездишь, – замечает он. С пораженческим вздохом соглашаюсь: – Ну да. – Дома скучно, – говорит Игорь, выбрасывая окурок в урну. – Да и у родителей сейчас и без моего присутствия всё отлично, есть чем заняться. – У тебя плохие с ними отношения? – срывается с языка невольное, на что Орлов мягко смеётся – треплет по волосам: – Ну, почему плохие-то сразу… Нормальные. Хорошие. Просто у них своя жизнь, у меня своя. Ворчат, конечно, что я редко приезжаю, но это такое, напускное, знаешь… типа для галочки, как… – О, Игорь! – парня хлопает по плечу одногруппник – мне не особо знакомый, но, кажется, его зовут Германом. Или типа того. – Вот примерно как это, – бурчит Орлов в мою сторону и поворачивается к подошедшему. – Нормально. У вас пары уже закончились? – Да, – гогочет тот, и мне становится неприятно оттого, что он тут – отвлекает нас, болтает о чём-то ненужном, тратит чужое время и действует на нервы. Игорь отмахивается – говорит, что нам нужно уходить, с безразличным лицом выслушивает идиотскую шутку и прощается. – Придурок… Ладно, Артём, пойдём.***
На лавочке покоится снег – тусклый, почти растаявший, оседающий на бетонную плитку – смятую нерадивыми рабочими. Ветер путает волосы – поднялся к вечеру, зарумянил щеки и носы прохожих. Игорь разговаривает по телефону – нервно потопывая ногой и постукивая по приоткрытой пачке сигарет пальцами. – Да, я понял. Я приеду. Я заберу её. Трубка возмущённо гудит: Орлов чуть отстраняет телефон от уха и корчит мне рожу, закатывая глаза – смеюсь беззвучно, прикрывая ладонью рот. – Ма-а-ам, у меня пары… – Можно подумать, ты на них ходишь, балбес! Из деканата стабильно звонят сообщить о твоём проценте пропусков! – доносится до меня, и парень устало вздыхает: – Ма-а-а-ам… Динамик фыркает – кряхтит и дребезжит короткими гудками. Игорь качает головой, запихивая мобильник в карман джинсов. Потом достаёт сигарету – и недолго посмотрев на неё, убирает обратно. Затем переводит взгляд на меня – поддевает пальцем мой нос и говорит: – Он тебе весь день на что-то активно намекал. – На сопли, – ворчу я. – У тебя какие-то предложения есть? – Могу посоветовать хорошие капли для носа, – ёрничает он, – раз на сопли намекает. – Смешно, – безэмоционально откликаюсь я. Игорь улыбается – приподняв один уголок губы – добродушно как-то… Ласково. Отмахиваюсь от своих дурацких ассоциаций – ну в самом деле, Артём, не забывай, кто перед тобой. Орлов, может, и неплохой человек, но язва ещё та – и с чего ему одаривать тебя ласковыми улыбками? Вы если и близки, то явно не в том смысле. – Ладно, Артём, – нарушает молчание Игорь. – Я пойду. А по поводу твоего носа… Можем как-нибудь посидеть – в уютном баре каком-нибудь, например. На этих словах мне в голову приходит гениальная идея: – Слушай, а мы же можем пойти в клуб, где Демьян работает – заодно познакомились бы… А то его сейчас фиг выловишь дома, а если и выловишь, то он всё равно полутрупом ходит… Игорь меняется в лице – мрачнеет и глухо отвечает: – Хорошо. Можно и так. – Не любишь клубы? – тут же спрашиваю я, и парень вздрагивает – и кивает: – Ну такое… На любителя. Шумно, жарко, людей чересчур много. А я от них обычно отдыхать прихожу, а не наоборот. Понимаю – шумная тусовка студсовета умеет отбить желание посещать людные места на пару-тройку дней. Или недель. Это уже как повезёт. – Ну, можем и не в клуб. А с Демом успеешь ещё познакомиться. – Это уж точно, – усмехается Орлов – горько. Делаю вид, что не заметил, и спрашиваю: – Ну так когда? На этих выходных? Парень качает головой – мол, нет, не на этих. – У меня планы на выходные… В универе словимся, обсудим, если что. – Или во Вконтакте. – Или там, да, – соглашается Орлов. – Ладно, я это… – …пойду, – заканчиваю за него я. Он смеётся – слишком громко: так, что старушка с первого этажа начинает возмущаться, грозя кулаком. Затем сбивает с меня капюшон – лохматит и без того торчащие во все стороны волосы: – Да, именно. Пока? – Пока, пока, – роняю я. Игорь поворачивается – закуривает – и удаляется, выпуская в воздух серые струйки дыма. POV Демьян Время тянется неделя за неделей: вроде монотонится вязким туманом, а вроде и мчится шайбой по льду – неоднородное, оно довольно потирает ручки, когда я в очередной раз теряюсь – путаю минуты, часы и дни. Вот стакан – сколько уже я его так протираю, наблюдая за чёрными головами в клубах плотного дыма и не замечая посетителя прямо перед носом? Егор не объявлялся: пропал на неделю… Две?.. Сколько времени прошло с нашей последней встречи – затянувшейся; с нашего последнего разговора – прерванного внезапным звонком; с нашего последнего поцелуя – скомканного и целомудренного, в щёку? Стоим в пробке – Егор отстукивает пальцами по рулю и говорит: – Я высажу тебя… – он задумчиво смотрит вперёд, – за углом. Там вроде не сильно далеко. – Как хочешь, – хмуро отзываюсь я. Ему только что звонила жена – увидев загоревшееся на экране «Дарина», мужчина тут же переменился: слишком резко схватил телефон, слишком беспокойно спросил сразу «Что случилось?», слишком спешно отвечал короткие «да». Затем – глухо извинившись – сказал, что у него срочное дело: поэтому от «груза», как я, нужно избавиться. Не такими словами, конечно, но всё же… – Давай только без обид, нам не по пятнадцать лет, – раздражённо цыкает мужчина. Автомобиль наконец трогается с места и снова останавливается: наивно радуюсь тому, что мы застряли в этой веренице машин. – Всё нормально. Я понимаю, правда, – пытаюсь произнести как можно естественнее: Егор, кажется, верит – кивает, чуть улыбается и негромко благодарит: – Спасибо. Не за что. До «угла» доезжаем в тишине – изолированные от гула улицы закрытыми окнами машины. На прощание Егор меня не целует – да я и сам не уверен, что хочу этого. Точнее, хочу, конечно, но понимаю, что именно сейчас подобное не будет чем-то… искренним. Морозный вечер заползает под пальто – освещённый неоновыми вывесками магазина, провожаю автомобиль взглядом: скромно кашлянув, он скрывается в застлавшем дорогу тумане. Мороз неприятно колет руки – прячу их в карманы и, чуть спрятав нос в не успевший остыть шарф, направляюсь домой: тут действительно пройти пару кварталов. Искренность… Есть она в наших отношениях? Я перед Егором открыт – и намерения мои чисты. А что насчёт его? Когда он говорит о том, как хорошо со мной – проводить время, молчать или трахаться – искренни ли его слова? А если нет – то зачем это всё? Стоит только расставить всё на места – и тут же какой-то его поступок вероломным пинком рушит хрупкий песочный замок, который я построил. И нога вроде его, и ботинок, педантично зашурованный, тоже, а пинает он не сам – с помощью других: вечно мешающих, раздражающих и лишних на этом неспокойном и без них пляже. У меня не получается сопоставить его слова и поступки: и те, и другие разнятся – сначала заставляют прекратить сомневаться в чувствах Егора, а потом, ехидно посмеиваясь, переворачивают с ног на голову. Стоит только забыть о его холоде, как оно объявляется – с леденяще глухими нотками в голосе. А я, блин, живой – и меня это цепляет. Не успеваю ухватиться за его руку, как он её отпускает; не успеваю смириться с тем, что падаю – как он снова протягивает ко мне свою ладонь. И я хочу принять решение – но что бы ни выбрал, всё равно не получится. Поэтому захлёбываюсь в альтернативах – которыми не могу воспользоваться. И вот такой тупик в моих размышлений подталкивает меня к разговору с Егором, на который я не в силах решиться. И не в силах терпеть дальше эту двойственность в наших отношениях; и не в силах отказаться от них же в пользу спокойного существования. Потому что тогда моя жизнь будет совсем пустой. Страшно подумать, насколько я пропитан этим человеком. Насколько он заполнил собой каждую частичку моего существования. И страшно подумать, что произойдёт, когда он решит уйти – куда денусь я: со своей любовью – пылкой и необъяснимо сильной. Тонкий лёд хрустит под ногами – ломается, крошится, обнажает влажный асфальт. Останавливаюсь – молча гляжу на голые седые ветки в тусклом свете вывесок и неожиданно для себя злюсь на Егора: за то, что заварил эту кашу и запутал меня снова.***
Артём пялится на меня, пока я делаю вид, что слежу за происходящим на экране. Ощущаю его взгляд почти физически – скользит от скул к подбородку, задерживается на шее, цепляется за ключицы и спускается к животу. Затем пугливо поднимается к груди: ибо то, что расположено ниже, рассматривать неприлично. Усмехаюсь – в тон нелепой шутке фильма: Артём чуть вскидывает голову и смеётся тоже. Задаюсь вопросом: а зачем это всё? Зачем мы сидим здесь оба и притворяемся, что смотрим фильм? Ни одному из нас он не интересен – мне интересно отвлечься от мыслей о Егоре, ему – побыть со мной, чтобы ночные фантазии с моим участием были сочнее. Но продолжаю смотреть на расплывающиеся перед глазами кадры тупой американской комедии. Или не тупой… Или даже не американской… Возможно, даже не комедии. Артём устраивается у меня на плече – кладёт ладонь мне на запястье и закрывает глаза. Мягко треплю его волосам и спрашиваю: – Тём, спать? Тот сопит – отзывается вялым «угу». Укладываю его в постель и сажусь на край кровати – не притворяется: разморило тёплым чаем и скучным фильмом. Поправляю подушку и случайно касаюсь его лица – кожа тёплая, совсем нежная. Парень чуть трётся о руку – расплывается в блаженной улыбке и затихает – прижавшись к ладони щекой.***
– Не положено. – Я потом отработаю, слушайте… Ну я вообще никаким работником буду во время сессии, мне же учить надо много чего… Глеб перебирает опять свои бумажки – перекладывает с места на места и делает вид, что занят безумно важными делами. Кипячусь – что ты за задница такая, в конце-то концов? – Я тебе, Демьян, сказал – не положено, – не отрываясь от бумаг говорит начальник. – Не устраивает – обращайся к Егору. – Но его нет, – резонно замечаю я. Мужчина поднимает голову и вздыхает: – Значит, к тому, кто за него. – Это вы, – напоминаю ему, но начальник и не забывал – ибо с ядовитой ухмылочкой повторяет: – А я тебе говорю, что не положено. Так что работаешь согласно расписанию. Иначе применю санкции. Ты и так под покровительством Егора был – теперь спустись с небес на землю. Урод. – Молодой человек, может, вы прекратите начищать стакан и нальёте мне уже виски? – Извините. Конечно, – глухо отвечаю я и переспрашиваю, – какой вам, повторите, пожалуйста. Руки касается тепло – сухое, плавно поглаживающее пальцы. Поднимаю глаза – и натыкаюсь на взгляд: пронзительный, строгий и такой знакомый. Одёргиваю ладонь – на автомате – но Егор перехватывает за запястье и мягко улыбается: – Да, я тоже рад тебя видеть. Вздыхаю – расслабляюсь и едва улыбаюсь в ответ. За долгие недели отсутствия я успел соскучиться – до сдавленных рёбер и потухшего интереса к происходящему в окружающем меня мире. Марево клуба, подсвечиваемое стробоскопами, скрывает собой людей –отрывающихся под ремиксы популярных песен и флиртующих друг с другом под действием алкоголя. Вспоминаю нашу первую встречу – задумывавшаяся как единичная, она вылилась в эти отношения: непонятные, но такие… страстные. Мужчина чуть тянет меня за манжет рубашки – привлекает к себе внимание. Смотрю на него и – убедившись, что никого поблизости нет – перегибаюсь через стойку. Егору моя инициатива нравится – довольно хмыкнув, он дотрагивается до моей щеки и коротко целует: совсем недолго, но достаточно, чтобы оставить томное послевкусие на губах. – Скоро у тебя смена кончается? – выдыхает он прямо в лицо – щурюсь от удовольствия, втягивая терпкий запах, которого мне так не хватало все эти дни. – Не знаю… – теряюсь я. – В половину третьего. А сколько сейчас времени? – Без пяти, – досадливо морщится мужчина. – Ещё полчаса, значит… – Да, ещё полчаса, – зачем-то повторяю за ним и, заметив краем глаза, как кто-то приближается к стойке, выпрямляюсь. – Виски, Демьян, – раздражённый посетителем, Егор «напоминает» мне. Наливаю напиток в стакан и протягиваю мужчине; затем поворачиваюсь к подсевшему молодому человеку и спрашиваю: – А вам?.. – Ничего. Я просто хочу посидеть. Егор цыкает, встаёт и, опрокинув в себя виски, негромко бросает: – Зайди ко мне после смены. – Хорошо, – отзываюсь я: стакан опускается на стойку, а мужчина удаляется – провожаю взглядом его спину и вздыхаю: чувак, ну как же ты, блин, не вовремя пришёл «просто посидеть». – Начальник козёл, да? – внезапно интересуется посетитель – подпирает подбородок рукой, внимательно рассматривая меня. Качаю головой и отмалчиваюсь: не козёл и не ваше дело, даже если бы и было так. Но он настаивает: – Да я же вижу: вон, морда скупая, противная, по-любому выдрачивает своих сотрудников… Вздыхаю – упираюсь ладонями в стойку и отмалчиваюсь. – Боишься, – фыркает он. – Камер вам поди тут всяких понатыкали, чтобы гадостей не говорили… Держат людей, как крыс… Он продолжает изливать свой бред – не реагирую. Проверяю время на телефоне, обслуживаю других клиентов, протираю и без того чистую посуду – под пьяное бормотание о том, какие все вокруг уроды.***
Застываю у входа – я так давно не видел этой дубовой двери, что происходящее кажется нереальным. Постучу, открою, а там – Глеб: важничает и тянет своё «ну и что тебе надо?». И неважно, что всё это время у него не было доступа к кабинету: подсознательно я почему-то готовлюсь увидеть кого угодно, только не Егора. Потому что за дни, пока он отсутствовал, я умудрился докатиться до той стадии тоски, когда тебе мерещится, что такого человека никогда не существовало. Что ты его сам себе нарисовал – но на холсте удержать не успел. И непонятно, как этот холст умудрился опустеть – то ли ты в порыве отчаянья залил его краской, то ли прошёлся по наброску ластиком, то ли силуэт ушёл сам, махнув на прощание ручкой. В итоге, пока я собираюсь с мыслями, дверь распахивается – Глеб смеряет меня долгим взглядом и цедит сквозь зубы: – Может, дашь пройти?! Не успеваю ничего ответить, как начальник тут же вылетает из кабинета, толкнув меня плечом. Позади стоит Егор – хмыкает и кивком головы приглашает меня внутрь. Прохожу – мужчина закрывает за мной дверь и обнимает со спины: скользит руками по телу, утыкается носом в волосы. Цепенею, когда он привычно целует меня в шею: словно и не пропадал на две недели. Вздрагиваю, когда сухие губы касаются ямочки за ухом – знает мои слабые места; помнит. Накрываю руки Егора своими – и чуть облокачиваюсь спиной на него. Любовник на это улыбается – поглаживает живот сквозь ткань, цепляет зубами мочку и тянет. Судорожно выдыхаю – слишком долго я не чувствовал этих ласк; слишком долго его не видел; слишком долго находился один: и слишком сильно скучал. Егор разворачивает меня: припирает к стене, зарывается пальцами в мою копну и снова целует – только теперь в губы. Поддаюсь чужому напору – и тихо постанываю, когда его язык ласкает мой: щекоча снизу, оглаживая по бокам и сплетаясь в итоге. Сжимаю его плечи – мужчина довольно мычит, привлекая к себе ближе. Наслаждаюсь – этой страстью; близостью; влечением, которое возникает только между нами. Запускаю пальцы в его волосы и чуть оттягиваю назад – мужчина усмехается в поцелуй, но не отстраняется. Обхватываю губами его язык: плавно посасываю, открывая глаза – и натыкаюсь на изучающий взгляд напротив: твёрдый, уверенный, но в то же время… нежный? Отмахиваюсь от своих мыслей – это просто мерещится: Егор же как наркотик – после долгой ломки галлюцинации сильнее и сюрреалистичнее. Поэтому, оторвавшись, провожу большими пальцами по гладко выбритым щекам: хочу запомнить его отчётливее – не только образом в голове, но и ощущениями; чтобы на холсте запечатлеть потом как можно правдоподобнее. Егор чуть ведёт плечами – сгребает в объятия и шепчет: – Как же я скучал, Демьян… Как ты скучал, Егор? Я вот – до белых кругов на тёмном асфальте после недосыпа, до дрожащих рук и спешной дрочки в кабинке душа, пока сосед спит; до пересохших губ и потери в пространстве и времени – когда не осознаёшь, где ты находишься и сколько. До потерянного спокойствия, на смену которому пришёл мандраж; до злости и бессилия – потому что узнаю новости от кого угодно, но не от тебя. Так как ты скучал, Егор? – Очень, – отвечает мужчина, а я пытаюсь понять, не произнёс ли я последнюю реплику вслух. И если нет – то почему он уточнил? Комната замирает в тишине – Егор тяжело дышит на ухо, упирается в пах своим стояком, но никаких действий не предпринимает. Чуть отстранив мужчину, шепчу едва ли слышно: – Я тоже. Безумно. Сжимаю в руках его рубашку и тянусь за поцелуем – сминаю чужие губы, прохожусь языком: по дёснам и зубам; вкладываю в эти суетные движения своё «безумно». Чтобы он почувствовал – а не только услышал – насколько сильно мне его не хватало. Ударяюсь затылком о стену – то ли от собственной неосторожности, то ли от напора мужчины; отстранённо замечаю, как он развязывает галстук, и так же отстранённо расстёгиваю пуговицы на своей рубашке. Затем стягиваю с себя брюки – с какой-то умеренной торопливостью: поэтому не путаюсь в штанинах, как обычно. Егор кладёт руки мне на талию – привлекает к себе, водит ладонями по спине и постоянно повторяет моё имя – жадно, будто хочет наверстать упущенное. До дивана доходим с трудом – запинаясь о ноги друг друга, но не желая отрываться хоть на мгновение: даже если в итоге тратим больше времени. Егор заваливается со мной: утыкается лбом в мягкую обивку и хрипит: – Демьян… Я млею только от осознания того, что он зовёт меня – и никого другого. Потому что эти две недели я звал его – по ночам, в тесной кабинке душа и мыслях: особенно когда совсем изнемогал – от нагрузки и навязчивых сомнений. Не знаю, как – но у Егора получается выбить из меня всю дурь одним прикосновением; одним звуком или, может быть, взглядом – главное, чтобы это был он. Никому другому не под силу меня отвлечь – ни дешёвому алкоголю из круглосуточного ларька напротив, ни влюблённому в меня соседу, ни работе – изнуряющей отсутствием нормального отдыха. Потому что когда он рядом, всё отступает на второй план; нет ничего внешнего – есть только мы и наш мир. Пальцы – сильные – сжимают бёдра; кусаю за нижнюю губу Егора и чуть оттягиваю – тот рычит, недвусмысленно трётся своим членом о промежность. Выдыхаю – прямо в лицо ему – и шепчу: – Чего ты ждёшь? – Тебя. Замираю от его ответа – чёткого, разрезающего спёртый воздух. Ладонями обхватываю его лицо – уже в который раз за сегодня? – и говорю: – Я готов. Мужчина встаёт – достаёт презерватив из упаковки и надевает его на пальцы. Затем разводит мои ноги сильнее и, мягко надавив на колечко мышц, проникает внутрь: поглаживает стенки ануса, мягко скользит по ним. Становится жарко – шумно вздыхаю и прикрываю глаза, когда чувствую прикосновение к простате – доверчиво расслабляюсь и подаюсь бёдрами вперёд. Раскалённый воздух льнёт к коже, пока Егор продолжает ласкать меня. Руки вздрагивают, пока тело нетерпеливо выгибается – хочет большего: соскучилось по чужому теплу рядом. Любовник понимает – и без лишних слов вытаскивает пальцы; греет в ладонях смазку, стянув кусок латекса. Затем размазывает её у ануса – плавно, чуть надавливая – и надевает презерватив на член. Приставляет головку – дразнит, наслаждаясь моей беспомощностью: с удовольствием отмечает, как я обхватываю свой возбуждённый орган и начинаю толкаться в сомкнутую ладонь. Целует в коленку и медленно входит – стиснув зубы и сипло простонав: – Бля-адь, как же… охуенно. Замирает – и я с ним – сосредотачиваемся на позабытых ощущениях. Чуть шевелю бёдрами – намекаю, что хватит стоять на месте – и Егор кивает: склоняется к моему лицу, коротко целует и, уперевшись ладонями в диван, начинает двигаться: неторопливо, сдерживаясь. Вцепляюсь в плечи Егора, когда толчки становятся агрессивнее – сдавливаю член сильнее и подстраиваюсь под ускоряющийся темп. Головка массирует затвердевшую простату – сжимаю пальцы ног и хрипом царапаю загустевший от наших всхлипов воздух. Мужчина совсем близко: свисающие пряди щекочут покрывшийся испариной лоб, собирают кончиками пот. Яйца шлёпаются о промежность – понимаю, что он увлёкся, значит – близок к разрядке. Быстрее дёргаю своей рукой, чтобы нагнать любовника, чтобы кончить вместе: после такой долгой разлуки. Получается – захлёбываясь в чужом стоне, кончаю – и чувствую разливающееся тепло внутри. Егор выдыхает – прижимает меня, дрожащего, к себе – дрожащему. Утыкаюсь куда-то в ключицу – и постепенно затихаю: вместе со всеми своими чувствами и мыслями – отдаюсь этому моменту близости целиком.***
Мерное жужжание мотора переплетается с мягкими звуками фортепиано и певучим голосом вокалистки. В лобовое стекло летят хлопья снега – размазываются водным желе, врезаясь, и смахиваются дворниками. Егор смотрит вперёд – держит руки на руле до сих пор, хотя мы уже не едем. Завывает ветер – безуспешно рвётся в салон автомобиля; редкие окна обшарпанных девятиэтажек загораются и мелькают силуэтами людей – обтянутыми плотной тенью: тёмно-серой, зернистой, словно на снимках в плохом освещении. Егор касается моей щеки – и тихо окликает: – Демьян? Поворачиваюсь и натыкаюсь на нежный взгляд карих глаз. Это выбивает из колеи – от неожиданности по спине коротко пробегают мурашки, и, сглотнув скопившуюся слюну, спрашиваю: – Что? Любовник молчит – чуть склоняет голову и поглаживает подбородок большим пальцем. Мы оба понимаем, что когда я выйду из машины, идиллия единения друг с другом исчезнет: Егор погрузится в проблемы по работе, я – загружусь предстоящей сессией и извечными вопросами о наших отношениях. Поэтому стоим – освещая фарами снегопад и толстые стволы деревьев. – Я… не знаю. Пытаюсь придумать, что тебе сказать, а не получается. Накрываю его руку ладонью – и чуть сжимаю. Мужчина улыбается: наклоняется ко мне и целует: вдумчиво, неторопливо, ласково. По телу разливается тепло – собирается в сцепленных пальцах, дрожит на подушечках. Оторвавшись, утыкаюсь куда-то между плечом и шеей – вдыхаю запах его парфюма и ненадолго замираю. Егор гладит меня по волосам – путается в лохматых прядях, почёсывает ногтями кожу голову. Не знаю, сколько мы так сидим – обнявшись – но отрываемся друг от друга неохотно. – Я поговорил с Глебом относительно твоей… учёбы, – внезапно роняет Егор, и я невольно замираю. – Эм… отработаешь неделю перед новым годом, в общем. Расслабляюсь – вижу, что мужчина улыбается – и отвечаю: – Спасибо. – И ещё, Демьян… Напряжение, только отпустившее, снова сковывает тело – механически киваю, давая понять, что слушаю. Мужчина вздыхает – откидывается на спинку сиденья и продолжает: – Можешь смело подходить по таким вопросам. Дело не в том, что мы… любовники, а в том, что какую бы должность сотрудник ни занимал, его интересы должны учитываться – потому что мы, как-никак, один коллектив. За излишнюю… строгость Глеб получил – но если повторится – неважно, с кем именно, – сообщай. Вместе с трепетом испытываю восхищение – потому он отличный начальник. Но в голове упрямо пульсирует другое, а именно – «любовники». Значит, только секс? Или он вкладывает в это слово большее? И самое главное – как об этом узнать? Тем временем мужчина склоняется ко мне – целует в лоб, чуть взлохмачивает своей рукой волосы на затылке и шепчет: – До встречи? – Д-да, я пойду, – растерянно бормочу я: отстраняюсь и выхожу на улицу. К лицу тут же липнут хлопья снега; торопливо чихнув, автомобиль уезжает – не оборачиваюсь даже, опешивший и ничего не понимающий. Мороз заползает под пальто – хочу было поправить шарф, как понимаю, что оставил его в машине. Поэтому, отряхнув рукава, направляюсь к старой двери подъезда.***
Артём сопит – сжав ногами одеяло, уткнувшись в подушку и периодически зовя по имени. Сейчас такой фон раздражает – не даёт сосредоточиться и сложить по полочкам разметавшиеся мысли. Прислоняюсь лбом к стеклу – в синем тумане утреннего города суетятся люди: поскальзываются на заледеневшей дороге и отмахиваются от настойчиво лезущего в лицо снега. Машины освещают улицу фарами – вместе с пока что горящими фонарями; открывается ларёк на остановке, где уже топчется толпа бедолаг, которым на работу к семи. Пытаюсь собраться, но выходит плохо: в голове упрямо пульсирует «любовники». Вспоминаю, как он это сказал – и путаюсь ещё больше: потому интонация – мягкая – совсем не соотносится с самим словом. И что это значит? То, что он вкладывает в это другой, отличный от большинства, смысл? Или то, что я опять пытаюсь ухватиться за соломинку, которой нет? Стону сквозь зубы – успокойся, Демьян. Ты не рассчитывал на великую любовь, помнишь? Тебя устраивало быть с ним – даже на правах… любовника. Не претендуя ни на что. Не так ли? Поворачиваюсь: созерцаю спящую комнату и с сожалением признаю, что не так. Потому что за ширмой из слов о близости таится одно желание – желание взаимности. И не только в постели. POV Игорь Лениво щёлкаю по ячейкам в экселе – не могу понять, почему не сходится результат. Миша сидит рядом – закончивший, с довольной лыбой, он поглядывает в мой монитор, за что получает локтем под бок и мрачное: – Занимайся своими делами. – Да ладно тебе, – хмыкает тот. – Я напросился на практику с вашей группой, чтобы своими делами заниматься? – Я не знаю, нахрена ты это сделал, – отвечаю, перепечатывая формулу, – но если ещё раз ко мне полезешь, то я тебя пиздану. Друг качает головой – мол, как знаешь – и говорит: – У тебя в Е3 опечатка – там минус, а не плюс. Раздражённо цыкаю и поворачиваюсь: – Ну вот кто тебя просил? – Исправляй и пошли уже, – нервно просит Миша. – Меня уже заебало сидеть тут. – Зато меня не заебало, – хмуро отзываюсь я. Меняю знак и, убедившись, что значения сходятся, отправляю выполненное задание на сайт. Затем выхожу из системы и с минуту жду, пока экран высветит голубой фон с окошком входа. Системный блок жужжит у ноги – Миша, смерив его взглядом, говорит: – Знаешь, иногда мне кажется, что в один прекрасный день все системники просто возьмут и если не взлетят, то взорвутся точно. – Последнему я был бы особенно рад, – дождавшись нужной реакции от рухляди, усмехаюсь и встаю. Информатик приближается к нам – и пока Миша отпрашивается под предлогом «мы всё сделали», я выхожу в коридор – притихший без студентов. Телефон глухо вибрирует – кажется, это уже седьмой звонок от мамы за последние два часа. Видимо, за выходные вынести мне мозг полностью не получилось – поэтому она настойчиво пытается сделать это посредством телефонного разговора. Ну, нет, мам. Не в этот раз. – Может, ты уже возьмёшь трубку? – интересуется неизвестно когда нарисовавшийся поблизости Миша, но я лишь ворчу: – Не лезь не в своё дело. – Как скажешь, – соглашается он. – Сходишь со мной на физру? Мне нормативы сдать надо. – Схожу. Только в зал заходить не буду, а то физрук опять припряжёт… – зеваю я – не выспался. Да и не удивительно – всю ночь из ебучих дыр в окне дуло, разве что снег не залетал в комнату. И с непривычки в таких условиях без тёплого одеяла уснуть тяжело. Вот и я не уснул. Вздыхаю – теперь от поездки домой снова не отвертеться. Не то чтобы это напрягало, но было откровенно лень – делать там нечего, а трястись в автобусе почти что целые сутки. Обратно, конечно, доезжать уже на машине – забрать которую отец просит чуть ли не с лета – но ведь куда лучше проваляться все выходные кверху пузом, выбравшись на улицу под вечер – поморозить лицо и потусить с друзьями. Или с Артёмом. Невольно закрываю лицо руками при мыслях о нём – потому что не понимаю, блядь, что между нами вообще происходит. Это явно не походит на дружбу в привычном её понимании – скорее, на вынужденное общение друг с другом: не обременяющее, но… специфичное. Со странным знанием друг о друге чего-то личного и сокровенного и незнанием абсолютно обыденного, о чём в курсе каждый прохожий. Но не ты. Мы как будто загораживаемся ширмой из стереотипов – чтобы было комфортнее подгонять творящееся под что-то уже существующее. О, вы вместе прогуливаете пары – ну да, для друзей же это нормально! Только никакие мы не друзья – и понимаю это не только я. Это что-то, не имеющее названия – но устраивающее нас куда больше бессмысленного цапанья. Как вообще можно назвать отношения, построенные на оберегании чужой тайны? Погруженный в раздумья, не замечаю, как Миша, шедший впереди, останавливается – и случайно врезаюсь в него. Не дав ему успеть возмутиться, спрашиваю: – Чё тормозишь? Миша поворачивается – чуть склоняет голову и говорит: – Просто заметил, что вместо ответов на реплики слышу твоё натужное сопение. Так что вопрос к тебе: чё грузишься опять? – Забей, – отмахиваюсь я. – Давай уже поскорее дойдём до спортзала, ты там попрыгаешь-побегаешь, и мы свалим домой наконец-то. – Мы уже дошли, – кивает Миша в сторону лакированной двери и открывает её. – Евгений Петрович, а можно ключ от раздевалки? Мне нормативы сдать. Физрук невнятно кряхтит – подходит, заставив друга отпрянуть, и, смерив меня взглядом, протягивает ключи: – О, ты и этого балбеса с собой притащил? Когда нормативы сдавать будешь, Орлов? – Когда рак на горе свистнет, – бурчу я и направляюсь за Мишей. Евген лишь вздыхает и скрывается в зале. Пока мой друг увлечённо ковыряется в замке, смотрю в окно – и щурюсь от слепящей глаза белизны. Снег, покрывший истоптанные тропинки, нежится под солнечными лучами, поблёскивает, переливается. Последний день осени начался с зимы – с кусачего мороза и минусовой температуры. Едва ли не съездив мне дверью по лицу, Миша приглашает меня в раздевалку. Молча проигнорировав цирк с реверансами, который он устроил, прохожу внутрь пропотевшей комнаты – и, морща нос, немедля раскрываю окно. Выглядываю – вдыхаю свежий воздух с заметным облегчением, поудобнее устраиваясь на подоконнике. Вспоминаю, как пару недель назад Миша притащил меня в универ – полупьяного, с гудящей башкой и с нарастающим желанием сдохнуть как можно скорее. Цифры перед глазами смешиваются в кашу – не могу даже толком попасть по ним, не говоря уже о том, чтобы вспомнить, какой там код. Артём стоит слева – смотрит на мои жалкие потуги с немым укором. Психую – дёргаю за ручку с отчётливым желанием открыть силой, как меня останавливают – мягко отводят мою руку в сторону и набирают сами нужную комбинацию. Алкоголь – не выветрившийся – вкупе с волнением – смесь гремучая, а потому не сразу, но понимаю, что меня трясёт – от тёплого касания, от его присутствия рядом – и от начинающегося похмелья. Услышав щелчок замка, поспешно вваливаюсь в туалет: прохожу в конец комнаты и распахиваю окно – высовываюсь наружу и с облегчением бросаю: – Бля-адь, как свежо… просто охуенно. – Повторяешься, Орлов, – хмыкают позади; поворачиваюсь и вижу Артёма – прислонившегося к косяку и крутящего в руках баскетбольный мяч. – И тебе доброго дня, коротышка, – усмехаюсь я. – Только не говори, что пришёл жаловаться на дядю тренера, не пустившего тебя на поле из-за низкого роста. – Нормальный у меня рост, слышь, – швыряет парень в меня мяч. Отодвигаюсь от окна – и наблюдаю, как оранжевое пятно, вылетев за пределы раздевалки, приземляется в сугроб, выделяясь на фоне белого снега. Артём подскакивает ко мне – выглядывает на улицу и пинает меня в ногу: – Так сложно было его поймать, что ли?! – А зачем? – лениво отзываюсь я. – Мне и без ловли мячей неплохо живётся. – Как ты меня… бесишь порой, Орлов, аж убить хочется. Хмыкаю и развожу руками: – Что ж, я перед тобой, Артём, – безоружный: дерзай. Я и правда перед тобой беспомощен – не способный защититься: ни от твоего взгляда, ни от твоего смеха; ни от придурочной манеры хватать меня за руки с причиной и без; ни от чувств, которые ты вызываешь – и которые сводят меня с ума. Ни от заботы, которая проявляется прежде, чем ты успеешь её спрятать поглубже; ни от искренности, на которую способен чуть чаще, чем постоянно, и которой не заслуживает и половина твоего окружения. Не скрыться – и не отказаться. Только стоять рядом и мечтать уткнуться в лохматые волосы – крепко обняв и оградив от Демьянов: не приносящих ничего, кроме сожаления – что тебе, что мне. – Иди теперь доставай, – ворчит Артём, пока я спрыгиваю на пол. Поставив окно на микропроветривание, интересуюсь: – Ещё чё мне сделать? Ты кидал, ты и иди. Парень раздражённо вздыхает – вцепляется в рукав моей толстовки и тянет за собой: – Со мной пойдёшь, умник…***
Артём скользит по заледеневшему снегу – держится за меня крепко, не отпускает. В очередной раз спасши это тело в кроссовках от падения, спрашиваю: – Тебя Евгенич не убьёт за то, что ты в сменке на улицу попёрся? – Блядь, – прилетает в ответ короткое, и я понимаю, что кое-кто благополучно забыл переобуться. Хмыкаю, пока парень продолжает: – Боюсь, прежде чем убить меня за сменку, он убьёт меня за мяч. – Я тебя умоляю… Чё мячу станется-то? – Вот ты ему это и объясни, – бурчит Артём, наклоняясь к сугробу. – Он за каждую пылинку в зале дрючит, не знаешь, что ли… – Не знаю, – пожимаю плечами. – Я не хожу на физру. – Да я тоже не особо ходок… – задумчиво говорит он. – Просто в расписании по-дурацки поставили – предпоследней парой, перед информатикой. Вам в этом повезло больше… – Ты можешь ходить с нашей группой на информатику и сваливать потом, – предлагаю я. – Миша так и делает – если не работает, конечно. – Если работает, то не ходит вообще, – заключает Артём. – Ладно, пошли, а то ноги мёрзнут уже на холоде стоять. Он поворачивается – на пятках, немного нелепо – и поскальзывается – едва ли успеваю его подхватить. – Спасибо, – тушуется, поднимает голову и заглядывает в лицо. Смотрю в его глаза – сверкающие синевой, глубокие – и, кажется, совсем перестаю дышать от напряжения. Артём этим нагло пользуется – толкает меня в сугроб; правда, не учитывает того, что я держу его за локоть – а потому заваливается на меня сверху. Снег неприятно студит затылок – Артём прыскает мне в шею, щекочет тёплым дыханием. Лохмачу его волосы – сквозь смех едва ли выговариваю: – Не рой… другому… – Сугроб, – завершает светлая макушка за меня и заходится в диком хохоте – задевая губами кожу. Мышцы сводит – от случайного и такого нежного прикосновения. В горле ком – с трудом сглатываю и отстраняю чуть парня от себя; резко севшим голосом кое-как бормочу: – Сугроб не рой, ага… Поднимайся давай, ты не такой уж и лёгкий, – смех стихает, а я оглядываюсь. – А мяч где? – Укатился, – поднимается он и протягивает мне ладонь. Хватаю его за запястье крепко и снова роняю – только теперь прямо в снег. Артём визжит, извивается – закидываю это тело снегом, ухмыляясь, и уже жду кровавой мести. Но её не следует – парень перекатывается ко мне и прячется под руку – стучит зубами: – Вс-сё, р-реально хват-тит… х-холодно… Машинально обнимаю его – прижимаю к себе поближе, пальцами зарываюсь в волосы – и поглаживаю по голове. Артём закрывает глаза – бормочет под нос: – Как тебе, блин, удаётся оставаться таким тёплым на улице… мутант… Небо, подёрнутое морозной дымкой, синеет над городом – с редкой проседью пористых облаков и расплывающимся диском солнца – не греющего лучами, но яркого. Ветер танцует у макушек деревьев – пытается их расшевелить; не нарушаемая нашими воплями тишина гнездится на крышах домов; спокойствие накрывает мягким одеялом нас обоих – дыхание становится ровнее, внутренняя дрожь сходит на нет. Не чувствую ни холода, ни волнения – только тяжесть чужого тела: приятную, может, в какой-то мере даже желанную. Артём лежит слишком смирно – опускаю руку ему на плечо и трясу легонько: – Ты там не сдох? – Нет, – отзывается он. – Я греюсь. Усмехаюсь – парень тыкает меня под бок: – Чё смеёшься-то? Нормальный человек давно замёрз бы, это ты… – и замолкает, подбирая слово. – Рептелоид, – предлагаю вариант одновременно с ним: – Придурок. Вздыхаю. Да, Артём, придурок – особенно в твоём присутствии. – Я шучу, – словно услышав мои мысли, осторожно поясняет он. – А зря, – хмыкаю я. – Ладно, теперь точно подъём. Встаём вместе – отряхиваемся от прилипшего снега. Мяч укатился не далеко – поднимаю его и киваю головой – мол, пошли, нечего тут больше делать. Сверху доносится: – Эй, голуби! Задираю голову – из окна раздевалки высунулся Миша – со своей фирменной улыбочкой. Хочу уже было продемонстрировать на пальцах, куда ему стоит пройти, как он снова кричит: – Вас Евген потерял! Точнее, тебя, Артём, вместе со спортивным инвентарём. Вторая попытка показать фак Мише успехом тоже не увенчивается – друг скрывается прежде, чем я успеваю сложить незамысловатую фигуру из пальцев. Артём подходит ко мне – выхватывает из рук мяч и хмуро бурчит: – Теперь я точно из-за тебя огребу. – Ой, да ла-а-адно, – тяну я. – Можно подумать, тебя это расстроит больше, чем непринятие в любимую тусовку баскетболистов… Одного красноречивого взгляда оказывается достаточно, чтобы я замолчал.***
Только в здании я понимаю, как замёрз – и что замёрз вообще. Поэтому стоя с Мишей у батареи в коридоре, отогреваю руки, не желая отходить от источника тепла. Евген орёт – из-за закрытой двери особо не слышно: разбираю только «дебилоид» и «спортинвентарь». – Рад, что Артём влип из-за тебя? – язвительно интересуется друг, на что я шикаю – заткнись, не до тебя. – Ничего ему не станется, – негромко отвечаю, когда крики затихают, а из зала под «что с этих бестолочей взять?» выскакивает Артём – всё ещё с розовыми щеками и сверкающими глазами, совсем не похожий на человека, которому только что сделали выговор. Неловко улыбаюсь ему и спрашиваю, когда он подходит ближе: – Чё, сильно досталось? Парень сначала смотрит на нас непонимающе, а потом, сообразив, объясняет: – Да не, фигня. Там кто-то по матам в обуви прошёлся, вот Евген и поднял бучу… Так что я молча положил мяч и смылся. Мишка смеётся – и Артём с ним. Улыбка из неловкой перерастает в расслабленную – присоединяюсь к ним и говорю: – Ладно, Артём, давай одевайся. Мы подождём. – Зачем? – удивляется он, и до меня доходит: реально, а зачем? Мы домой собрались, он – на пару. И пока я пытаюсь придумать причину, Миша, обняв парня за плечи, доверительно сообщает: – Понимаешь, ему стыдно за то, что он извалял тебя в снегу, и теперь горит желанием проводить тебя до двери аудитории, понеся твой портфель. Артём прыскает, глядя на меня – цыкаю и развожу руками: – Больше слушай, ага. – А я согласен с Мишей, – внезапно говорит он. – Понесёшь мой рюкзак – потому что из-за тебя я замёрз, как собака! – А мне как будто тепло, – буркаю я. – Давай быстрее, Колесниченко, время не резиновое.***
– Отдай! Отхожу в сторону, когда он пытается выхватить флэшку из рук. Миша, стоящий позади, молча наблюдает за этой сценой, сложив руки на груди. Коротышка пытается достать – но ростом совсем не вышел. – Чего боишься, мелкий? Что кто-нибудь увидит её содержимое? Ты там что-то непристойно хранишь, а? Сознавайся, – ухмыляюсь я. – Мне на пару надо! – взвизгивает он вместо ответа. – Отдай! – Да отдай ты ему уже, Игорь, – толкает меня в плечо Артём. – А то смотри, истерику устроит. – Ничего страшного. Пусть научится говорить по-человечески – тогда отдам. – Отдай!!! – психует Лёша, разве что не топая ногами. Прячу смешок в ладони и терпеливо повторяю: – «Пожалуйста». Соломенная башка подпрыгивает – и понимает, по ходу, что не достанет всё равно. Вздыхает и покорно произносит: – Пожалуйста. – «Пожалуйста» что? – спрашиваю я – Леша по-дурацки цыкает и бормочет: – Пожалуйста, отдай. – Держи, – протягиваю ему флэшку, но из пальцев не выпускаю. – Что ещё нужно сказать? – Спасибо, – почти неслышно откликается тот и, вырвав кусок пластмассы у меня из рук, поспешно скрывается в аудитории. – Кто бы мог подумать, – раздаётся возле уха голос Артёма, – Орлов и на страже вежливости. Фыркаю и отмалчиваюсь; Миша же нарушает только воцарившуюся тишину: – Шутки шутками, а Игорь прав – от пары слов вежливости Лёша не сломается, особенно, если они заслужены. – Да кто спорит-то… – тихо проговаривает Артём, отвернув голову – смотря вслед бывшему другу. – В следующий раз я просто пну его флэшку ещё дальше вместо того, чтобы поднимать, – хмыкаю я. – Вступать с ним в диалог себе дороже. – Ну что ты за человек? – начинает было Миша; Артём склоняется к моему уху и быстро шепчет: – И правильно. – Я не глухой, – замечает друг, но в ответ ему лишь отмахиваются: – Я пошёл, а то информатик минус за опоздание ещё поставит… Спасибо, что потусовались со мной, – хихикает он под конец. – Подожди, – внезапно для самого себя удерживаю его за руку. – Ты что в следующую среду делаешь? – На пары иду, наверное, – отвечает Артём. – А что? – Потусуемся после универа вместе? – Ладно, – кивает он. – Это всё? Угукаю – расцепляю пальцы и даю светлой макушке скрыться за дверью аудитории. – Даже так, – многозначительно роняет Миша. – Заткнись и ничего не говори, – хмуро смотрю я на друга. – И впредь следи за языком. – Ой да ну ладно тебе, – он хлопает меня по спине. – Ну будь ворчливым стариком, а лучше поблагодари меня за содействие. – Могу только послать тебя на хуй, – предлагаю я. Миша смеётся, ничего не отвечает, и мы выходим из коридора.***
«Может быть, проводить тебя? Не до аудитории, конечно, но всё равно, ха-ха».
Непроизвольно усмехаюсь и печатаю:«Тебе совсем заняться нечем?»
В комнате гуляет ночь – ленивыми тенями и редкими вспышками света от проезжающих мимо машин. Сеня спит, развалившись на спине: одеяло свисает с кровати, теперь уже ненужное. Ещё раз подношу ладонь к залепленному окну – не продувает. Телефон вибрирует в руке – загорается новым сообщением.«Как и тебе в среду».
Тру глаза – в сон клонит, но ложиться не хочется – потому что Артём в сети; Артём, с которым хочется быть подольше даже в глупой переписке. Пальцы набирают ответ сами – веки упрямо слипаются, и приходится контролировать себя, чтоб не уснуть.«Приходи к обеду тогда в общагу. Попьём чаю и поедем».
Тут же прилетает ёмкое «хорошо», а за ним – дурацкий стикер со спящей собакой. Отвечаю пожеланием спокойной ночи и, заблокировав телефон, откладываю его на тумбочку. Сосед шумно сопит – под скрип кровати и забивающегося в угол карниза ветра. Кутаюсь поплотнее в одеяло и закрываю глаза: пусть мне не приснится сегодня Артём – ну пожалуйста.***
Водит пальцем по груди – невесомо, почти не ощутимо; почти не шевелится и нервно сглатывает, когда я перехватываю его руку – смотрит на меня с испугом, отшагивает назад – врезается в старый замызганный подоконник. Приближаюсь – обвиваю рукой талию и прижимаю к себе: смахиваю мешающие пряди и целую в губы – терпкие, немного горькие; мягкие и податливые. Сплетается со мной языками: сжимает футболку на спине и отчаянно жмурится: то ли от страха, то ли от удовольствия. Отстраняюсь – и на полный непонимания взгляд шепчу: – Не бойся меня. – Я и не боюсь, – улыбаются в ответ. – Просто так… интереснее. Запрыгивает на старый подоконник – хватает за грудки и тянет к себе, чему я покорно подчиняюсь. Лицом к лицу – чувствую его дыхание кожей и теряюсь внезапно для самого себя – застываю как истукан и тупо на него пялюсь. Хочу было позвать по имени – но он опережает: опускает ладони мне на плечи и чуть трясёт: – Орлов, ну же! Подъём! Подскакиваю от неожиданности и врезаюсь в чужой лоб – склонившийся надо мной. Артём тут же стонет: – Су-у-ука, Орлов… – Бля, извини, – сажусь на кровати и поспешно беру его лицо в ладони. – Сильно ударил? Больно? – Нет, блин, щекотно… – ворчит парень, скривившись. – Вот так идёшь будить человека с самыми добрыми намерениями, а он тебя бьёт… – Ну, я же не специально, – оправдываюсь и незаметно провожу пальцем по виску. Он что-то отвечает – не слышу: всматриваюсь в страдальческое лицо, словно заворожённый; выпадаю на мгновение из реальности. Ресницы – светлые – чуть вздрагивают: на ушибленный лоб падают пряди – непослушные, выбивающиеся; губы чуть изгибаются, когда он произносит моё имя, а глаза – смотрят прямо на меня. – …горь! Ты опять уснул, что ли? – А? – очухиваюсь я. – Завис немного. Не проснулся ещё толком. – Загляделся на меня – красивого и недоступного? – хихикает он, а я мысленно стенаю: знал бы ты, Артём, насколько твоя шутка близка к правде, не смеялся бы так. Убираю свои руки и отодвигаюсь – качаю головой и спрашиваю: – Ты как здесь вообще оказался, красивый и недоступный? Кто тебя в общагу пустил? – Сеня, – Артём встаёт, потирая лоб. – Мне как-то надоело тебя ждать, и я решил написать ему. – А чё не мне? – срывается с языка. Артём фыркает и кивает в сторону тумбочки: – А я писал. И звонил даже. Только ты не отвечал, – он потягивается: белая футболка чуть задирается, обнажая подтянутый живот. Шумно выдыхаю – хватаю свой телефон и просматриваю сообщения:«Я пришёл». «Ты где?» «Если ты думаешь, что я тебя не достану, то ты ошибаешься». «Вообще-то на улице не май месяц, мне холодно». «Только не говори мне, что ты снова включил бесящий меня режим мудака». «Или правильнее будет «режим бесящего меня мудака»?» «Так, всё: я иду на крайние меры и пытаюсь пробиться через охрану. Я помню, где ты живёшь, бва-хва-хва-хва». «Злобные дядьки меня не пустили, но я нашёл ещё один вариант – напишу твоему соседу. Или Мише». «Сосед ответил первым и сказал, что ты спишь. Готовься к грандиозному пробуждению ;)»
– Грандиозному пробуждению? – поднимаю я бровь. – Серьёзно? Артём разводит руками: – Где мой чай? Поднимаюсь с кровати – отвешиваю лёгкого подзатыльника внезапному гостю и, шлёпая в ванную, зеваю: – У нас тут система самообслуживания. Парень недовольно отзывается, пока я скрываюсь за дверью. Словно в дешёвой драме прислоняюсь к ней спиной и обхватываю голову руками – су-ка, да какого хрена вообще? Куда делся этот придурок Сеня, как я умудрился не услышать будильник и звонки, почему он не решил уползти домой и… когда это переросло в такие отношения? Когда мы, блядь, успели так сблизиться? И почему я обнаружил это только сейчас? Чем ближе к нему, тем невыносимее – смотри, он перед тобой: ты можешь взять его за руку, но не можешь прижать её к своей груди; ты можешь приобнять его по-дружески, но не можешь заключить в объятия; ты можешь взлохматить его шевелюру, но не можешь зарыться в неё носом; ты можешь обхватить его лицо ладонями, но не можешь поцеловать мягкие губы; ты можешь быть рядом, но не ближе и не дальше, чем друг, – у тебя нет выбора. И что самое мерзкое в этой ситуации – мне нравится. Мне нравится быть ближе, чем раньше, и изнывать от этого сильнее; мне нравится – быть ему «другом» и скрывать свои чувства; мне нравится – тешить себя надеждой, которой и быть не должно. Мне нравятся эти странные отношения – принёсшие за три недели душевных волнений больше, чем предыдущие три года в стороне. И это не мазохизм, это… я не знаю. Это собственная воля – быть с ним рядом, потому что он в этом нуждается. Потому что вы в этом нуждаетесь – вот в такой болезненной, но специфичной форме. Потому что так легче – хоть и тяжело, как бы противоречиво оно ни звучало. Легче знать, что он понимает и принимает тебя, пусть и лишь в качестве странного друга. Легче разрушить хоть часть образа, которым он тебя наградил. Легче надеяться – ожидая, что настоящий ты ему понравишься больше.***
На вокзале снуёт толпа – торопливо сбивают друг друга, стараясь избегать цыганок в несуразных юбках и прижимая к себе покрепче сумки – с пустыми банками, бумагами или грязными вещами. Я же прижимаю к себе покрепче Артёма – удерживая за локоть – и продираясь сквозь скопище уезжающих домой людей. Когда дохожу до нужного места, отпускаю парня – тот трёт локоть и жалуется: – Мог бы и не так сильно хватать меня своими культяпками, блин… Больно. – Я просто боюсь, что тебя, красивого и недоступного, своруют цыгане, – отрешённо бормочу я, ища билет в портмоне. – Бля, да где же он… – У тебя в кармане, – Артём вытаскивает билет из куртки и протягивает мне. – Ты же его сдавать собрался? – Обменивать. Уеду позже просто, – говорю я, выхватывая белый кусок бумаги. – Побудешь тут со мной? – Конечно. Я сам на это подписался. – Не, ну если ты не хочешь, – начинаю было я, но парень меня прерывает: – Расслабься. Мне всё равно делать нечего. – Просто держись рядом, – устало выдыхаю и подхожу к кассе. – Девушка, здрасьте, можно ли обменять? – протягиваю билет женщине по ту сторону стекла. Та хмуро смотрит на меня, потом – на клочок бумаги, и выносит короткий вердикт: – Нет. – Почему? – чувствую, что начинаю раздражаться – Артём подходит ко мне, облокачивается на стойку и одаривает вопросительным взглядом – мол, ну что? Качаю головой – ничего, приплыли, блядь. Вздыхаю, и вслушиваюсь в тираду от кассирши: – …тобус уехал полчаса назад, молодой человек, – цыкает она и протягивает билет обратно. Бешусь – по большей части потому, что сам проебался. Поворачиваюсь к Артёму снова – тот листает ленту в телефоне. – Ну чё. Поехали обратно. – Билет не приняли? – торопливо пряча гаджет в карман джинсов, интересуется он. – Ага. Так что поездка домой накрылась медным тазом, – хмыкаю я. Отходим в сторону – я по привычке убираю билет в карман, а потом, вспомнив, что им теперь можно только подтереться, вытаскиваю, сминаю и кидаю в урну. Артём следит внимательно за моими движениями – дёрганными, раздражёнными – и выдаёт внезапное: – Слушай, если ты домой не поедешь, может, потусим у меня?