-connection-

POV Артём       Осознание праздника дребезжит на кончиках пальцев: вот оно, тридцать первое, наступило. Ночная вьюга скребётся в окна, морозными ладонями скользит по зимним узорам, рассыпается вдоль длинных карнизов и опадает мелким снегом на головы редких прохожих. Тени от покачивающихся фонарей дрожат на лице Дема – тот спит, расслабившись – разлёгся свободно на спине, скинул одеяло.       Он вернулся таким несколько дней назад – не привычно задумчивым, а искрящимся – как тогда, когда мы впервые встретились. Мне показалось, что я влюбился в него заново – в лучезарного, стягивающего с себя престарелый мохнатый шарф.       Внезапное сообщение от Игоря разбудило меня – и сон испарился в прохладе однокомнатной хрущёвки. Поздравил его с наступающим, но сам глупо думаю о том, как поздравлю его с наступившим. Губы трогает улыбка от мысли, что уже сегодня случится… случится что? Даже не знаю, как это назвать. Запланированное веселье, которого я ждал? Как веселье можно планировать?       А ведь планируем, готовимся, предвкушаем. Накрываем столы, закупаемся алкоголем по акции, бронируем места в коттеджах, организуем одну большую вечеринку в один конкретный час… И почему-то всегда получается, удивительно, да? Разве хоть раз выходило что-то из-под контроля? У меня оставались нереализованные мечты и желания, но их неосуществимость не мешала мне наслаждаться происходящим. В конце концов, Дем со мной всегда рядом. Даже если только в мыслях.       Свет от фар орошает скучный двор – из подъехавшего автомобиля выходит мужчина, и среди тихих снежинок вьётся слабый дым, рыхлый, как пар изо рта. Игорь обещал заехать после семи – а щёки уже колет воображаемый мороз, мягкий и обволакивающий. Смеюсь сам себе – совсем не спится. Я словно ждал, когда меня разбудят и будет причина бодрствовать – как в детстве, когда в день Нового Года ты хочешь проснуться поскорее, почувствовать себя объятым праздником и запахом колбасы, которую мама режет не только на бутерброды, но и на оливье. Опускаюсь на кровать: ноги прячутся в одеяле, подстывшие от прохладного пола возле окна. Наблюдаю за спящим соседом: он делает меня счастливым – самим фактом того, что с его лица спало выражение вселенской скорби. Единственное, что колет иглой под рёбрами – счастливый он пришёл к тебе. Не от тебя.       Не ты его счастливым делаешь.       Досадливо разворачиваюсь, возможно, слишком резко. Гоню от себя мысли – неприятные, приносящие собой только большее разочарование. Не сейчас, не сегодня, не в ближайшее время. Какая разница, если он счастлив?       Какая разница, если он счастлив не с тобой? – ехидно переиначивает сознание, и горечь царапает горло, мешает вздохнуть. Тишина давит: руки тянутся к наушникам – пусть хоть музыка перекроет белый шум, так не вовремя заполнивший тесное пространство комнаты.       Том Мейган начинает с вкрадчивых нот – и воспоминания мерцают зыбким туманом, напоминают о том, как я – мы – слушали этот трек вместе в автобусе. Тогда мне ещё предстояло узнать Игоря – страшно было раскрыть глаза и понять, как сильно я ошибаюсь. Всё внутри противоречило одной мысли, что Орлов – тот самый Орлов, который нервировал меня на протяжении нескольких лет – нормальный.       Я был слепым, я слеп до сих пор – и буду, пока не найду способ видеть с первого взгляда. Мы так много внимания уделяем внешнему – и умудряемся не замечать очевидных изъянов, лежащих поверхности. Мы смотрим: но не туда, не так, слишком издалека или слишком приблизившись. Чтобы разглядеть чужую ширму, мне не понадобилось много времени, но сколько было потрачено на то, чтобы её заметить?       Мысли зациклились: кажется, что я не способен думать о чём-то ещё. Кажется, что я в принципе не способен думать – только пытаюсь отмыться от собственной рефлексии.       Мейгана сменяет Джозеф Маунт* – тело наполняется приятной истомой, словно погрузилось в голубые воды бассейна из клипа. Спокойствие гонит всю дурь из головы, настойчиво тащит из болота в тишину.       В молчание мыслей.

***

      Сжимаю в руках свёрток: впервые так сильно не уверен в собственном подарке. Демьян стоит у плиты, варит в потёртой турке кофе, чуть ссутулившись – полуденное солнце путается в его волосах, расстилается у взлохмаченных корней. Холод из приоткрытого окна опоясывает щиколотки, поднимается вверх неловкой змейкой и растворяется в районе колен. Вспоминаю, как мучился выбором – сминаю крафтовую обёртку лишь сильнее, словно мне стыдно за свой энтузиазм.       Я пытался найти что-то уже похожее, такое же уютное и мягкое, но новое, не выглядящее как изъеденная молью тряпка. Такое же серое, расписанное ненавязчивой клеткой. И в итоге сжимаю в руках – спрятанное в плотной бумаге, не близкое ни по цвету, ни по текстуре.       Руки сами потянулись к нему в последний момент – аккуратно сложенный в коробке, он преступно напоминал мне Демьяна: такой же сдержанный, но не скучный, такой же домашний, словно связанный любимой бабушкой, и приятного цвета, такого же тёплого, как и будущий владелец. И сейчас, сжимая пальцами упаковку, в голове роятся сомнения: а будет ли такой подарок вообще уместен?       – Ты чего застрял, Артём? – он даже не поворачивается, внимательно следит за кофе. – Доброе утро.       – Доброе утро, – невнятно отзываюсь я. – Вот, Дем… с Новым годом.       Замирает на мгновение: уменьшает огонь на плитке, отставляет в сторону турку; поворачивается и склоняет голову, глядя на меня – не на подарок:       – Спасибо.       Улыбка трогает его губы – и мои, кажется, тоже – рука с лёгкостью выпускает подарок, когда за ним тянутся, хотя секунду назад сжимала пальцами как тисками. Сердце волнительно трепещет весенней пташкой – заходится в неровном ритме, когда он опирается на подоконник и осторожно разворачивает упаковку – стараясь не порвать.       – Мне нравится, как ты сделал… Без всех этих сверкающих обёрток, не кричаще. Спокойно.       Потому что тебе не хочется дарить кричащее – ты сам не кричащий. Тихий, с молчанием вместо слов. Серебристые упаковки с переливающимися узорами для таких, как я: вечно дёргающихся, громких и «весёлых».       – Ого, это новый шарф? Такой мягкий... и цвета приятные…       – Просто заметил, что ты часто забываешь свой шарф, понимаешь, ну и… – начинаю тараторить я, – подумал, что лучше два, чем только один, как, знаешь, одна голова хорошо, а два шарфа лучше… – путаю слова местами, едва не давясь ими: не успеваю толком обдумать, что сказать, поэтому говорю сразу всё. Демьян смеётся от нелепостей – привычно треплет по волосам и внезапно крепко прижимает к себе, понижая голос до шёпота:       – Спасибо. Это лучший подарок.       Ответ застревает в горле рыбной костью – могу лишь робко обнять его в ответ, скрестив руки на спине. Взгляд невольно следит за проснувшимся городом за окном – скинувший с себя следы полусна, он гордо расправил плечи и встрепенулся, засиял под снежной мантией. Щурюсь от яркого света – и Дем меня отпускает. Благодарит ещё раз, приглашает за стол, предлагает круассан – пока я в тумане наблюдаю за нами со стороны. Сосед наливает терпкий кофе и мне – разбавляет молоком и добавляет пол-ложки сахара – садится рядом, негромко комментирует мою заторможенность, списывая на долгий сон. Чувство гармонии обволакивает – и кусая свежую выпечку, понимаю: счастье в мелочах, а не в сбывшихся мечтах.

***

      – Значит, в этом году мы уже не увидимся?       Демьян стоит в проходе – наблюдая за тем, как я собираю рюкзак, и не сразу отвечает:       – Это из разряда шуток про прошлогодний хлеб?       – Есть что-то такое, – скупо улыбаюсь я: потому что вкладывал в эти слова нечто более сакральное. Звучит драматично, даже чересчур, но именно так это и чувствуется: не могу избавиться от чувства окончания чего-то осточертевшего и начала нетронутого чернилами листа. В котором можно попытаться без опаски сделать то, на что не осмелился в прошлый раз. В прошлом году. Минувшем.       У меня будет пара дней на это – пока кто-то неосторожным движением не опрокинет собранные чернила на белый холст. Тогда уже наступит необратимое поздно – и от ощущения, что ничего не изменилось, никуда не денешься. И вообще забудешь о том, что начался новый период – потому что его уже смажут – свяжут с предыдущим. И волокита будней вернётся на круги своя.       – По крайней мере, я надеюсь, что тебе не придётся сюда возвращаться. В этом году.       Пока он мягко смеётся, мне сжимает грудную клетку – перекрывает воздух. Я знаю, что он имеет в виду, но слышу это всё равно иначе – он не хочет, чтобы ты приходил. Не знаю, чем руководствуюсь, когда, прочистив горло, хрипло выдаю:       – А ты? Хочешь не возвращаться в эту квартиру сегодня тоже?       Демьян тихо ступает по холодному полу – присаживается на кровать рядом с рюкзаком и заглядывает мне в лицо – касаясь пальцами ладони. По телу от простого движения пробегает ток – от шеи до щиколоток, рассыпаясь мелкой дрожью у пяток.       – Тём, я… Я хочу тебе сказать, что время студсовета прошло. Мы с тобой… может, мы и познакомились благодаря студсовету, но не из-за него же мы дружим? Каждый раз меня звать туда, зная, что я откажу – какой в этом смысл? Не знаю, что должно произойти, чтобы мне захотелось вернуться – туда, где мало осталось людей, кого я знаю, и где только один человек, с кем я контактирую и вне стен… Ты понял.       Упрёк распадается на отдельные слова – куда более важные, чем замечание про то, что я заколебал звать его с собой. Сердце сладко ноет от понимания, что не единым студсоветом жива наша дружба – что она давно вышла за его пределы.       Дружба, да?..       Я снова осознаю очевидные вещи с чужой подачи – когда их игнорировать уже просто невозможно, потому что разжевали и разложили по полочкам. Киваю неловко – мне стыдно – и бормочу больше себе под нос:       – Это… на автомате. Изв…       – Я никуда от тебя не денусь, – перебивают меня внезапным ответом на все вопросы, которые я мог задать. – Я ценю нашу дружбу, ценю тебя, и вообще, ты во многом мне помог и помогаешь. Ты хороший друг, и меньше всего бы мне хотелось, чтобы ты цеплялся за то, что не имеет смысла.       Взгляд бегает по его лицу – от едва заметных складок в уголках рта до густых бровей – пока не останавливается на глазах: серых, с расплывшейся карамелью возле зрачка.       – Я очень тебя люблю, Артём. Ты, наверное, единственный, кого бы я мог назвать другом.       Губы приоткрываются в немом крике – но изо рта вырывается только что-то нечленораздельное – на что его улыбка лишь становится ещё мягче. Отодвинув рюкзак, сажусь рядом – во мне клокочут все чувства, которые только можно испытывать: от неясного упоения до визгливого отчаянья. Пальцы дрожат и едва складываются в замок, пока Дем меня обнимает и – нет, мне определённо это не кажется – касается губами виска.       – Я… я тоже… Дем, я… – кое-как сиплю я, чувствуя его тепло – от тихого шёпота:       – Я знаю, Тёма. Знаю.       В комнате воцаряется тишина – порождённая недосказанностью, она оседает на пол вместе с пылью с платяного шкафа. Вечер плавно накрывает собой шумный город – последний раз в этом году. Последний раз в этом году я сижу с Демом так – последний и в то же время первый. Впервые ему признаюсь вслух – проглотив половину слов, которые он знает и без меня.       Только знает ли, что именно таится под несказанным – не только любовь дружеская, но и романтическая, которая снедает меня чуть ли не с момента нашего знакомства – угадать тяжело. Вряд ли бы мы так доверительно сидели вместе, если бы он догадывался о моём истинном к нему отношении. Правда, Дем?       Он неожиданно качает головой – отрицательно, и из вязкой тишины нас вырывает вибрация моего телефона. Дёргаюсь – и в момент тёплая дымка объятий развеивается, впуская прохладный воздух с окна. Неохотно поднимаюсь и дотягиваюсь до лежащего на краю стола мобильника – недовольно оповещающем о разряженной батарее и новом сообщении.

«Я на месте. Выходи».

      На часах едва перевалило за семь – улыбаюсь чужой пунктуальности и с сожалением понимаю, что пора. Это наша последняя встреча сегодня, Демьян.       Торопливо собираюсь, на ходу печатая «я сейчас», слившееся в дурацкое «ясейчс». Дем помогает – протягивает рюкзак, поправляет капюшон, хлопает по плечам. Сам не замечаю, когда оказываюсь на пороге – нащупывая в кармане свёрток для Игоря.       – Ты извини, что без подарка… Честно говоря, просто не вспомнил даже. Забегался и забыл, что новый год – вот он, на носу.       – Ты мне всё самое важное уже подарил, – обнимаю его я. – До встречи в новом году, Дем.       – До встречи, Тёма.

***

      Из подъезда выбегаю невообразимо счастливый – и сразу налетаю на Орлова, привычно курящего у крыльца. Почти сбиваю с ног – он покачивается, удерживая меня и роняя сигарету.       – С новым го-о-одом! – смеюсь я, сжимая парня в объятиях – пока он, кашляя, пытается что-то сказать. – Готов к веселью?       – Готов тебя придушить, – ворчат в ответ и «заботливо» натягивают шапку до самых глаз. – Ты как будто уже бухнуть успел, чё счастливый такой?       – Какая пошлость, Орлов, – фыркаю я. – Словно без алкоголя нельзя быть счастливым.       Прицеливается: потухший бычок летит ровно по дуге и отскакивает от крашенной поверхности урны.       – Блядь… – Игорь недовольно идёт за окурком и, пока поднимает его и выбрасывает, продолжает мысль: – Это не пошлость, Артём, а суровая правда жизни. Люди разучились быть счастливыми без… – он долго ищет слово – растягивая губы и возвращаясь обратно: успевает кивнуть на машину и достать ключи. – Стимуляторов, назовём их так. Ты давно чувствовал себя счастливым просто так? Не потому что выпил, не потому что тебе кто-то что-то сказал, не потому что у тебя что-то или кто-то появился, а потому что в один прекрасный день проснулся и понял, что ты счастлив?       Хмурюсь – мне не нравится этот настрой перед днём, когда я собирался ни о чём не думать. И уж тем более не собирался загоняться. И уж тем более не на тему счастья.       – Орлов…       – Я тоже, – разворачивается он резко и указывает мне пальцем в грудь. – Так что, мой пьяный от счастья друг, мы все в одной повязке. Каждый гонится за счастьем через материальные и не совсем блага.       – Знаешь ты, как разговор начать, блин…       В голове уже роятся куча примеров в подтверждение его словам – даже сейчас, только что, когда пребывал в эйфории от слов Дема. Не будь их, что бы я испытывал? Был бы так же счастлив или, может, куда более спокойнее вышел навстречу Игорю?       – В этом нет ничего плохого, мы несовершенны, коротышка. Не заморачивайся. Все одним воздухом дышим.       – Все мы гонимся за тем, что не имеет смысла. Спасибо, очень воодушевляюще, – бурчу себе под нос, ковыряя сугроб ботинком. Любишь ты, Игорь, преподносить очевидные вещи в максимально негативном ключе.       – Смирись или познай дзен. А лучше залезай в машину, – замок щёлкает, и Орлов открывает дверь – следую его примеру, дёргая за холодную ручку.       Салон пахнет старой кожей – сиденье слабо скрипит подо мной: скольких оно уже перевезло на себе? Игорь поворачивается ко мне – меня обдаёт тёплой сигаретной вишней, когда он спрашивает:       – Готов? Поехали?       Киваю – тянусь к приборной панели: от пары нажатий на экране потёртой магнитолы загораются голубые цифры, словно на старом дивидишнике. Звуки постепенно наполняют пространство – чахлое жужжание двигателя и помехи радио.       – У тебя есть кассета? Или что тут?..       – Диск. Посмотри там… в бардачке, может, от отца что-то осталось.       Мы трогаемся с места – и взгляд цепляется за постепенно удаляющийся двор. На удивление пустынный – таким он мне и запомнится в уходящем году: немного одичалым и покинутым, без привычных бабулек на плохо прокрашенной лавочке. С Демьяном внутри этой коробки, зовущейся домом. Одним. Без меня.       – А своего нет? А то там поди… – осекаюсь, понимая, что с языка срывается обидное «шансон какой-нибудь».       – Я редко слушаю музыку в машине. Можем в тишине поехать.       – Не можем, – хмыкаю я, открывая бардачок. – Скучно.       Орлов снова смотрит на меня – останавливаясь на выезде, чтобы пропустить проезжающую мимо тойоту. Внимательно оглядывает – цыкает и возвращается к рулю. Что-то не так?       – Радио?       – Пропадёт на трассе.       Обнаруживаю несколько дисков – привычного шансона не обнаруживаю, но и современных исполнителей тоже нет. Ротару, Ногу свело, Агата Кристи, 100 популярных песен дискотеки восьмидесятых… и нетривиально подписанный «1» диск без обложки.       – Его можешь поставить. Там я отцу записывал… старьё, но приятное.       Что же по-твоему приятное старьё, усмехаюсь про себя, доставая из обшарпанной коробки диск. Не имею ничего против, но… не слушаю. И вряд ли бы сам слушать сам, если бы не обстоятельства.       Магнитола опасно хрипит – Игорь машет рукой, мол, не обращай внимания:       – Она старая, поскулит и перестанет. Ею давно не пользовались, поэтому… бывает.       – Ясно.       Спустя полминуты наконец прорывается музыка – Орлов улыбается, угадав мелодию с первых нот:       – Маша и медведи. Ну, хоть не Любочка. И то хорошо.       – Любочка? – недоумеваю я: не понимаю, о чём речь.       – Ну да, Любочка, – он не отрывается от дороги – как и Демьян утром не отрывался от своего кофе. – Помнишь, клип у них ещё такой был… дурацкий… «Кто не знает Любочку? Любу знают все…», – внезапно напевает он, и я на автомате уменьшаю громкость. – Не помнишь?       Помню, только…       – Без тебя бы не вспомнил.       Игорь мягко смеётся – постукивая пальцами по рулю:       – Она тут тоже есть. Полистай.       – Не хочу.       Он не отвечает – отвечает только вокалистка плавным «зимнее солнце»**, и я откидываюсь на сиденье. За окном мелькает город – припыленный вечерним туманом, с постепенно загорающимися фонарями. Ощущение, словно я уезжаю от этого года в новый, наполненный другими чувствами и пейзажами. Лишь бы константы оставались такими же – я, Демьян и сжимающий руль Игорь – поблизости.

***

      На базу мы приезжаем аккурат вовремя – когда большая часть народа уже подъехала. Настя с Ромой встречают нас – крепко обнимая и выдавая укоризненное:       – Могли бы с собой кого-нибудь из наших захватить. А то мы чуть ли не в багажнике Светку прятали.       Игорь хмурится – достаёт из кармана пачку сигарет и мрачно отзывается:       – Очевидно не могли, раз не взяли.       Девушка скептично смотрит в ответ – складывает руки на груди и интересуется:       – И почему же не могли?       Орлов игнорирует – демонстративно щёлкая зажигалкой. Мурашки по коже от нарастающего напряжения: не желая продолжения гнёта, я отвожу Игоря за руку в сторону – оглядываясь на парочку:       – Может, внутрь зайдём? Холодно же.       – С сигаретой? – усмехается парень, выдыхая мне в лицо дым. Морщусь – он продолжает: – Ты иди, если замёрз. Я докурю и приду.       – Что за дурная манера… – начинаю я, но меня прерывает Настя:       – Мы пойдём. Присоединяйтесь.       Губы Орлова растягиваются в ухмылке – которая пропадает, как только к ним приближается золотистый фильтр.       – Постою с тобой, – вздыхаю я, провожая взглядом молодых людей. Игорь хлопает меня по спине – словно гладит – и тихо благодарит:       – Спасибо.       База обросла снегом – провалилась в другое измерение, совсем неузнаваемая в зимних декорациях. Словно я тут и не был – не видел ни хвойного леса, ни узкой тропинки к дому, ни одичалых фонарей у обледенелого крыльца. Словно впервые оказался здесь – и теперь с любопытством оглядываю каждый сантиметр – от крыш в морозном конфетти до растворяющихся в вечернем небе макушек елей. От спрятанных в рукава куртки пальцев до прилипших ко лбу коротких русых прядей – потому что в салоне под конец стало слишком жарко. До глаз напротив – поблёскивающих в темноте тоской.       – Тебе не нравится здесь? – так же негромко спрашиваю я, и Орлов качает головой, не выпуская сигарету из рта.       – Всё нормально. Просто не очень комфортно.       Теперь это называется так? Впрочем… я люблю додумывать лишнее, поэтому соглашаюсь с ним – и про себя, и вслух:       – Показалось, значит.       – Значит, показалось, – вторят мне и молчат – обрывая тишиной законченную реплику.       Но мне бы хотелось, чтобы она имела продолжение.       – Не наклюкайся только, как в прошлый раз. Чтобы хоть помнить, что было.       Но я именно так и хочу – забыть о невзгодах, что принесу с собой в новый год – просто ощущать себя счастливым, не парясь о том, что предстояло и предстоит. Отогнав рефлексию и поступая необдуманно. Потому что это граница – когда тебе прощается всё. Потому что вневременное – ни прошлый, не наставший. Потому что никто ничего не помнит. И всё забывается.       – Я добиваюсь обратного.       – Я знаю.       И всё равно мне советуешь не напиваться? Странный ты, Игорь.       – Ты закончил? Пойдём.       В ответ лишь скрип снега от ботинок – бессловесное «пойдём».

***

      – Я взял нам комнату на двоих, не против? Или тебе нужна была отдельная? – поигрывая ключами, шагаю по коридору – Игорь плетётся позади, угукая – непонятно к чему. – Отдельная?       – Да нет, нормально… Не впервые же, – я слышу, как он улыбается – и улыбаюсь сам.       – Нужно будет ребятам помочь, как в прошлый раз почти. Скоро Сашка с продуктами приедет, ну, и выпивкой. Ты что будешь, кстати? В этот раз… они обычно всё сразу берут… бюджет позволяет.       – Что будет, то и возьму. Без разницы, Артём.       В комнату заходим вдвоём – едва протолкнувшись в проход. Фыркаю, кинув рюкзак, и наигранно ворчу:       – Не мог меня пропустить?       – Очевидно, не мог, – ехидничает Орлов, присаживаясь на кровать. Кажется, это чуть ли не та же самая комната – те же голые ветки деревьев, заглядывающие в окно, те же тумбочки и те же чувства – предвкушения и страха перед неизвестным. Что нас ждёт на этот раз?       Мысли прерывает Настя – влетает в нашу комнату ураганом:       – Тёма, там надо помочь в зале основном, пошли со мной! – и тянет меня за руку, поднимая с кровати. Оглядываюсь на Игоря – тот склоняет голову:       – Иди, всё в порядке.       – Ты тоже не сиди, – обращается девушка к нему, – там внизу нужно помочь с разгрузкой, тоже рук не хватает.       – Я понял, сейчас, – Орлов встаёт и обходит нас. – Найдёшь меня потом?       Конечно.       – Не скучай. Я тебя найду.       – Я подумаю, – улыбается он, перед тем, как скрыться в коридоре.       Настя заинтересованно смотрит вслед, а затем переводит взгляд на меня:       – Спелись, что ли?       Пожимаю плечами. Спелись, сыгрались, подружились. Сблизились.       – Немного. Так с чем там помощь нужна?

***

      На часах уже около девяти – девчонки раскладывают роллы, расставляют бутылки – парни разгребают последние провода, приносят оставшиеся коробки – то, чего не хватило – раздают пачки сигарет тем, кто забыл с собой взять. Сижу на колонке – ещё не подсоединённой – наблюдаю за суетящимся за пультом Кириллом и высматриваю в толпе Игоря – слишком много людей. Наконец обращаюсь к бессменному диджею – пока тот не ушёл в наушники насовсем:       – Ты Орлова не видел?       – Так вон же, курит на площадке, – кивает тот, не поднимая головы, и чувство дежавю окатывает уже в третий раз за сегодня. Спрыгиваю с колонки – протискиваюсь через суетящийся народ, как вдруг телефон в кармане вибрирует – видимо, напоминая о садящейся батарее.

«Приезжай».

      От неожиданности роняю телефон – чудом ловлю его тут же и внимательно всматриваюсь в экран: зрение не подводит. Демьян. Мне. Написал. Приехать.       Руки дрожат – меня всего потрясывает: нужно срочно обратно. Я не могу упустить такой шанс: если Дем во мне нуждается, значит, нужно быть рядом. Жизненно необходимо. В конце концов, как новый год встретишь, так его и проведёшь. И я хочу встретить его с Демьяном.       Выцепляю взглядом Игоря – тот держит стакан пива, улыбается, что-то говорит, чуть прищурившись и зажав двумя пальцами сигарету. Отсюда я не уеду на такси – в городе не каждый сейчас в такое время увезёт, а за его пределами – тем более. А с ним можно рассчитаться – он же поймёт. Мне сейчас нужна поддержка – и не только для того, чтобы добраться до Демьяна.       Ноги несут меня сами – распахиваю дверь на площадку и чуть ли не выбиваю пиво из чужих рук – напиток проливается на куртку, а сигарета трагически тонет в остатках пены под досадливое шипение. Игорь даже не успевает ничего сказать – потому что с губ моих срывается отчаянное:       – Не пей!       Прозрачный пластик трещит – Орлов молча сжимает несчастный стакан, сверля меня взглядом. Ему тяжело сдерживаться – губы поджаты, желваки играют, кадык опасно дёргается. Не знаю, что ему ответить – мне становится страшнее чем в прошлый раз, когда я его поцеловал – потому что сейчас мы трезвые и прекрасно понимаем, что происходит. Потому что я накосячил – хотя бы мог быть аккуратнее. Заглядываю ему в лицо – ну же, ответь мне!       Ответом служит тяжёлый вздох: Игорь оглядывается, отставляет липкий стакан в сторону – на перила – отряхивает пальцы и достаёт сигареты снова:       – Объяснись.       Это сказано настолько тихо, что слишком громко – пробирает до дрожи – мурашки молнией пробегают вдоль спины. Меня пугает он – пугает его манера говорить вкрадчиво, наполнять собой окружающее пространство – исключая все посторонние звуки.       – Мне… – насколько было гениальным выбесить его, а потом просить помощи, да, Артём? Собираюсь с силами и выдавливаю из себя невнятное: – Мне нужно в город. Отвези меня, пожалуйста. Хотя бы к мосту. А там уже проще будет с такси. Сюда никто не приедет.       Порывистый ветер срывает с него капюшон – и словно сбивает весь гнев: взгляд снова заволакивает неясной тоской, которая, кажется, мне снова мерещится. Грудь неприятно стискивает – и я отступаю, зная, что мне откажут.       – Ну, поехали. Одевайся.       Вскидываю голову – он смотрит в сторону, почти отвернувшись, выдыхая из лёгких густой дым.       – Я возьму твою сумку… тогда, – осторожно подхожу я сзади, едва касаясь холодного локтя – парень дёргается от неожиданности и натянуто усмехается:       – У меня нет с собой сумки… Поторопись, чем дольше копаешься, тем сложнее будет добраться. В машине всё объяснишь, я уже понял, – он тушит окурок о железные перила – истлевшая сигарета рассыпается искрами в ночи, – что для тебя это важно.       Знаю, что мы торопимся – что я тороплюсь – но не могу уйти просто так. Обнимаю Игоря со спины – он вздрагивает, когда оголённой шеи касается моё горячее «спасибо», но не язвит в ответ – только цыкает почти неслышно:       – Иди уже.

***

      Нас даже не замечают – в этой толпе действительно тяжело обнаружить пропажу всего двух человек. Игорь уже в салоне – прогревает машину и в то же время курит в окно – вижу лишь клубящийся у крыши автомобиля дым.       – Что за срочность? – встречают меня вопросом, когда я сажусь и устраиваю рюкзак на заднем сиденье. Вглядываюсь в темноте и разглядываю силуэт знакомого инструмента – поэтому отвлекаюсь:       – У тебя гитара с собой?       – Из дома привёз. На всякий случай.       – Только сейчас заметил, – улыбаюсь я, поворачиваясь к водителю. – Поэтому ты никого больше не мог взять? Так бы и сказал Насте, а то я думал, что вы поцапаетесь, – добродушно добавляю я, но Игорь отводит глаза – снимает машину с ручника и отвечает:       – Не поэтому.       Не решаюсь что-то ещё спросить – в горле комом застревает чувство, что я всё безвозвратно порчу. Приборная панель молчит – пальцы тянутся к магнитоле, щёлкают кнопками, ищут нейтральный трек, делают громкость ниже – чтобы музыка фоном лилась из старых колонок.       Перед нами расстилается дорога – пустынная к десяти вечера, она подсвечивается только фарами нашего автомобиля. Снег налипает к стеклу – дворники не успевают его смахнуть, как белая пелена снова застилает весь вид. Последний день декабря выглядит тёплым уютным и домашним, как в детстве, когда по сугробам с мамой прыгал за последними бутылками кока-колы и киндером – в честь праздника.       – Так что за срочность, Артём?       Вздрагиваю от его голоса – внезапно ворвавшегося в мои мысли. На губах играет улыбка от осознания, почему мне нужно сейчас домой.       – Обещай, что не развернёшься обратно, когда услышишь причину.       – Обещаю, – мгновенно отзывается Игорь, щурясь – слишком мало видно впереди из-за снегопада и плохой освещённости.       – Мне Демьян написал. Сказал приехать. А я… не стал отказывать.       Возникает тишина – магнитола замолкает перед следующей песней, Орлов ничего не говорит – только ведёт, как и вёл.       – Осуждаешь?       Игорь мотает головой отрицательно – обходится лаконичным:       – Нет. Понимаю.       Не знаю, куда себя деть – пока он снова не нарушает молчание:       – Ты ему хоть ответил, что приедешь?       Конечно нет. В суматохе я об этом забыл – приняв во внимание только то, что мне нужно уехать – но не то, что нужно предупредить Демьяна.       – Нет, я… я сейчас, – достаю телефон из кармана, но тот насмешливо оповещает о том, что сети нет – можно даже не пытаться. Откладываю его в сторону и бормочу под нос: – Чуть позже, когда сеть… будет.       – Если он у тебя доживёт до этого момента, – кивает Игорь в сторону телефона. – Ты его заряжал вообще?       – Забыл.       Он по-доброму смеётся, водя пальцами по рулю, словно не был готов пришибить меня минут двадцать назад.       – До дома нужно довезти, да?       – Если не сложно.       – Не сложно.       Игорь снова сосредотачивается на дороге – Земфира плавно вплетается в общий антураж, и мы сами не замечаем, когда начинаем ей подпевать – знакомыми строками с самого детства – того самого, когда с двухлитровой бутылкой наперевес возвращался домой, а в тогда ещё новом дивидишнике стоял диск с клипами русского рока. Потому что папа любил, потому что мама любила, потому что мне другого не оставалось, и я любил тоже.       Потом приходили гости – диск менялся на другой, с попсой двухтысячных, наподобие того, что валяется в бардачке у Игоря, – но в голове всё равно оставался пронзительный вокал совсем другой исполнительницы. И в память въедались слова о том, что полковнику никто не пишет: поэтому в час ночи, когда взрослые были отвлечены выпивкой, ты с двоюродным братом переставлял диски – и отрывался под Би-2 и Чичерину, с её «Жарой» посреди холодной зимы. Взрослые не замечали – чокались бокалами с вином и шампанским, папа и дядя Серёжа сидели с виски, лишь едва приподнимая свои стаканы со льдом.       Сейчас так не собраться – не те чувства, не тот возраст, не те отношения – мама перестала пить, озаботившись здоровьем, папа сменился на отчима, а с ним – и наша фамилия, дядя Серёжа с семьёй больше не заглядывает – только при редкой встрече пытается доказать, что его сын самый лучший во всём мире, не то, что ваш Артём, застрял в своём экономическом, и даже не самом элитном в городе. Да и муж твой новый, Катенька, зарабатывает меньше, чем мой брат тебе алиментов отчисляет, хотя уже давно не должен, зря ты его бросила.       Вместо вина у них вишнёвый сок, а у нас вместо детского шампанского – взрослое, купленное по акции в местном супермаркете. Ящиками. Всё безвозвратно уходит – и когда-нибудь уйдёт это юношеское безрассудство, заменяя собой иное, степенное, осмысленное. Тогда уже мы не сможем срываться в последний момент и менять планы, напиваться до беспамятства и не думать о последствиях. Забудем о том, что такое каникулы, большая компания и потеряем предвкушение от подарков – потому что все уже заранее друг другу все загадали. Мне подари вон ту мультиварку, а я тебе тогда электробритву из новой коллекции.       Хочется держаться за это мгновение – когда несёшься по трассе тридцать первого декабря навстречу к мечте, потому что можешь себе позволить – но оно неуловимо. Поэтому ничего другого не остаётся, кроме того, как наслаждаться им в полной мере – здесь и сейчас.

***

      – У тебя нет зарядки? – спрашиваю я, безуспешно пытаясь включить телефон. – Разрядился совсем, пока мы ехали.       Игорь качает головой – кивает на приборную панель:       – Если только у тебя есть кабель для прикуривателя. У меня был, но он не подойдёт.       На всякий случай открываю бардачок – зарядка там действительно есть, но не подходит для айфона. А моя не подойдёт для прикуривателя. Замкнутый круг.       Я даже не смогу предупредить Демьяна. А если он меня уже не ждёт? А если он меня и не ждал, и вообще всё померещилось, и написал какой-нибудь другой Демьян? И неважно, что других Демьянов я не знаю – беспокойство уже обуяло мелкой дрожью – пальцы сплетаются в замок, взгляд скользит по дороге: впереди вереница машин, застрявших в пробке. Ещё и не успеем: надо, блин, было мне уезжать с этим студсоветом?       – Хватит дёргаться. Успеешь. Раз он тебя позвал, то дождётся.       – А если он волнуется? Или… – Игорь не даёт закончить мысль, резко перебивая:       – Значит, приедешь и продемонстрируешь, что зря. Успокойся. Вон, слушай песню, – он раздражённо выкручивает ручку громкости. Вслушиваюсь в слова и посмеиваюсь про себя – иронично обратить внимание именно на эти строки:

«Если твой услышу голос, То на самый дальний полюс Тут же прилечу я к тебе».***

      Никого не напоминает, Артём? По первому зову бегущего с одного конца в город другой?       Нога оттаптывает ритм – Орлов едва улыбается, наблюдая за мной. Пытаюсь сфокусироваться на другом: что всё в последний момент изменилось, что я сейчас увижу его – протяну свои руки для объятий, пробормочу себе под нос строки из песни и скажу – обязательно скажу – что счастлив встретить новый год с ним. Вдвоём. Поцелую в щёку, может, если совсем осмелюсь. В уходящий год можно всё.

***

      Не думал, что вернусь сюда – и вот теперь набитый машинами двор приветствует меня мозаикой окон. Игорь останавливается напротив подъезда – глушит двигатель и поворачивается, касаясь моего плеча:       – Вот видишь, успели даже до нового года. И свет у вас горит, дома твой Демьян. Беги.       – А ты? – на автомате спрашиваю я, отстёгивая ремень безопасности. – Обратно поедешь?       – Нет, спасибо… Покурю да к Славке поеду.       Угукаю в ответ и вываливаюсь на улицу – аккурат в сугроб, выросший посреди тропинки. Игорь хлопает дверью – обходит машину и опирается на капот сбоку, доставая сигареты – хитро улыбается, но отмалчивается: словно знает что-то, но не говорит.       – Что? – не выдерживаю его лукавого взгляда.       – Ничего. Иди.       Отряхиваю ноги и уже двигаюсь к подъезду, как вдруг понимаю, что даже не сказал ему спасибо.       – Я тебе что-нибудь должен за это? – вместо слов благодарности вырывается из меня – в ответ мне машут рукой:       – Считай это подарком на новый год. У тебя в запасе не так много времени, не тормози.       Не торможу – подбегаю к крыльцу, но не нахожу ключей – пока нащупываю связку в кармане, дверь подъезда распахивается. В голове мелькает безумная мысль о том, что это Дем – увидел в окно и встретил – но это лишь сосед этажом сверху – со списком покупок от жены. Заныриваю внутрь и буквально взлетаю по ступеням – сердце колотится не то от бега, не то от предвкушения – нажимаю на звонок слишком сильно и долго, с трудом отрывая от старого пластика палец. За дверью раздаётся голос Дема – не слышу слов, но нервно кусаю губы – волнение щекочет низ живота.       – Артём?       Он слишком удивлён – холодок скользит по спине, пока я, облизывая пересохшие губы, пытаюсь построить внятное предложение:       – А… Ну… Я… Ты… написал приехать… Я… вот и… приехал…       – Артём… – Демьян теряется, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Я же… Я же тебе написал, что ошибся номером.       Телефон, наконец очнувшийся в тепле, оживает – вибрацией напоминает о себе. Достаю его – на экране висит запоздавшее уведомление:

«Извини. Не тебе».

      Поднимаю глаза снова на Дема – гул в ушах постепенно нарастает, сдавливая барабанные перепонки.       – Вот… пришло… он… там… связь… а потом вырубился…       Если это не мне – значит, другому? Гоню очевидную мысль – едва шевеля губами, чтобы спросить, один ли он – как в нашу тягостную тишину вклинивается третий – и совершенно неизвестный голос:       – Демьян, кто там?       Сосед разворачивается – выпускает дверь из рук, и перед глазами расстилается знакомый вид: коридор, в который я не должен был возвращаться, уже не пыльные полки, заботливо протёртые влажной тряпкой из вискозы, пахнущий можжевельником дом – наш дом – теперь кажущийся чужим, когда в нём есть кто-то другой.       – Егор, это… мой сосед и друг – Артём. Артём, это мой партнёр – Егор. Названный Егором лишь едва качает головой в знак приветствия, а я не решаюсь взглянуть выше подбородка – в голове путаются мысли – «сосед», «партнёр», «я написал, что ошибся», «кто там?».       – При… Приятно познакомиться, – хрипло и не глядя – потому что неприятно, потому что не хотелось бы знать о нём, потому что медленно трескается что-то внутри – испуская нездоровое тепло.       – Ты что-то забыл? – слышу как в тумане: Демьян начинает объяснять, но я прерываю – впервые, наверное, в жизни:       – Да, забыл. Подарок хотел вручить перед самым праздником, – бездумно тараторю, не понимая, что делаю. – Вот, – вытаскиваю из кармана свёрток, – чтобы руки не мёрзли. С новым годом, – вскидываю голову на секунду, сглатывая застрявший ком горечи. Давай, нужно уйти, что ты прилип к этому порогу?       – Артём, ты же уже…       – Не буду вам мешать. С праздником ещё раз, Дем, Егор, – глухо сиплю я и резко разворачиваюсь – чувствуя горячие слёзы на щеках, словно в дешёвой мелодраме. Не хватает только напиться – или забиться в угол лестничного пролёта и закурить.       Ноги перебирают ступени – чем ближе к выходу, тем медленнее – до слуха доносится родное «Тём» и постороннее «Оставь его» – перебивается писком домофона. Вьюга бросается под ноги, снег крашенным пеплом лезет в лицо, мешает смотреть.       Меня окутывает сигаретный шлейф, глаза окончательно застилают слёзы – впитываются в серую, пропахшую вишней толстовку. Виска касается сладкое тепло, такое необходимое сейчас: шершавое и несуразное.       – Давай, чтобы не мёрзли на морозе, – мои руки прячут в чужие карманы – согревают искренней заботой.       Салюты орошают зимнее небо, и улицу сотрясают радостные вопли: с соседних окон, дворов и улиц. Кто-то кричит из машин, а кто-то внутри себя – прячась в объятиях. Мысли отступают; я лишь бессильно шепчу одними губами – неясно кому на этот раз:       – С Новым годом. POV Демьян.       – Не один он, успокойся, – Егор задёргивает шторы, отходя от окна. – Чем больше ты с ним возишься, тем больше надежд даёшь.       – Это уже не твоё дело, – устало огрызаюсь, приближаясь – только лишь начало года, а я уже измотан короткой встречей. Мужчина мягко обнимает меня, повернувшись ко мне лицом – запускает свои пальцы в мою шевелюру.       – Согласен, – негромко отвечает он. – Не моё.       Новый год не ощущается как новый – скорее, как затянувшийся старый. Часы полночь пробили – когда захлопнулась дверь – а тоска как снедала, так и снедает. Вся атмосфера разрушилась за считанные минуты – и из-за одного неосторожного движения.       Табуретка опасно покачивается подо мной – смахнув пыль со шкафа, торопливо слезаю вниз. Когда готовишь дом к приезду Егора, не замечаешь, что время летит быстро. Даже за таким неувлекательным занятием, как уборка.       На душе неспокойно – вдруг он откажется? Стоит ли вообще ему напоминать? Или дать знак, чтобы приезжал? А если он сказал для красного словца – не придавая своему обещанию значения? Или это вообще не было обещанием – и тогда вся сегодняшняя суета ни к чему.       Набираю лаконичное «приезжай» – стук в дверь выбивает из равновесия, и, спешно отправив сообщение, словно каждая секунда промедления глобально влияет на исход событий, выхожу в коридор. Сосед – по лестничной площадке – в предновогоднем сумбуре интересуется, нет ли у нас майонеза. А у нас нет ничего – пришибленный не такой уж и необходимой уборкой, я напрочь забыл, что на праздники едят и пьют, а не только стоят друг возле друга.       Но с ним бы я простоял – хоть весь новый год – пока бы он курил. Прижавшись, может, иногда отвлекая его на поцелуй – короткий или затяжной, но всегда искренний. Мне нравится его целовать – это язык нашего общения: именно так можно сказать то, что боишься облачить в слова. Это наше с ним молчание – золотое, весомее любой фразы.       – Демьян?       До меня даже не сразу дошло, что я не ответил соседу – качаю головой, пробормотав, что не готовлюсь к празднику, и закрываю дверь, задумчиво глядя вглубь квартиры. Телефон не подаёт признаков жизни – может, не отправилось? Волнительно – до удушающего невроза – успокойся. Прошла всего минута.       Окно скрипит, впуская в квартиру зимнюю прохладу в комнату. Снаружи дышится проще, лёгкие наполняются свежим воздухом – насколько это возможно в ядовитом городе. Руки сжимают прохладный подоконник – он скользит по пальцам – или пальцы скользят по его поверхности: не могу разобрать. Чётко ощущаю лишь то, как земля уходит из-под ног, когда я высовываюсь в окно – поэтому пугливо шарахаюсь назад.       Две.       Мысли токсичны – беспокойные, безосновательные, бесполезные – приносят только волнение, такое ненужное и неприятное. Оно растекается вязкой субстанцией по телу, и хочется отмыться, как от липкого пота после тяжёлого бега. Поглядываю в сторону ванной – в голове уже соблазнительно журчит вода.       Три.       Как отмыться от чувств? Сколько шампуня нужно, чтобы стереть с себя ощущение необоснованного страха? Чтобы успокоиться и успокоить всё вокруг? Я даже не понимаю, что умываюсь – вода словно не касается кожи, лишь каплями стекая вниз по раковине.       Четыре.       Я не могу дожидаться пяти – хватаю телефон и по памяти набираю его номер. Гудок: один, второй, третий, четвёртый.       Щёлк.       – Привет, Демьян.       Немею от его голоса – как будто перекрыли кислород, чтобы теперь не ответил я. Но Егор продолжает сам – динамик хрипит, когда пытается передать его интонацию:       – Ждёшь меня?       Делаю глубокий вдох – и, выпуская воздух из лёгких, глухо говорю:       – Я же написал тебе уже. Приезжай. Хоть сейчас.       В трубке смеются – так мягко, что улыбка наползает на лицо. Егор чем-то шуршит – возможно, всё ещё на работе – разбирает многочисленные бумаги. Подписывает документы. И отвлекается на меня – не сразу:       – Не написал.       – Написал. Посмотри, – зачем-то спорю, как будто это имеет какое-то значение. Я уже позвонил – даже получил желаемый ответ. Но продолжаю настаивать на том, что уже бессмысленно. Хотя только сегодня желал Артёму не обращать внимания на такие вещи.       – Не написал, – снова поправляют меня. – Проверь сам. Я подъеду минут через сорок. Привезти что-нибудь?       Себя привези, Егор. С остальным разберёмся.       – Поесть? Выпить? Если будешь.       – А ты не будешь? – улыбаются на другом конце.       А мне всё равно, когда ты рядом.       – Я возьму по пути что-нибудь, – продолжают улыбаться. – Только давай без алкоголя.       – Давай.       Пытаюсь максимально скрыть разочарование – без алкоголя Егор не будет таким откровенным, каким был на корпоративе. Ловлю себя на безумной мысли, что это не страшно – кажется, всё, что нужно, я уже услышал. А остальное…       – Увидимся сегодня, Демьян.       Не хочу с ним прощаться – поэтому молча жму на отбой. Проверяю папку с сообщениями: ну вот же, то самое короткое «приезжай», отправлено и доставлено десять минут назад… Артёму.       Бля.       Надеюсь, за десять минут он не успел найти такси, чтобы добраться до города. Да вряд ли – в черте города с огнём машины не сыщешь в вечер тридцать первого, а они уже наверняка успели приехать на базу. С лёгким сердцем добавляю «Извини. Не тебе» и откладываю телефон в сторону – сюда едет Егор. Нужно приготовиться.

***

      Из душа выхожу в тот момент, когда начинает трезвонить домофон – с полотенцем на голове впускаю гостя в подъезд, не уточняя, кто пришёл: потому что чувствую, что Егор. Слышу его шаги – открываю дверь, хотя он ещё пролётом ниже – высовываюсь из квартиры в каком-то детском предвкушении. Он с цветами – протягивает мне вместо приветствия и обнимает – прямо на пороге – шепча на ухо жарко:       – Какой ты домашний…       Отступаю вместе с ним в тепло – нелепо целуя в щёку вместо ответа. Мужчина выпрямляется, а я невольно кошусь на часы в прихожей: ровно одиннадцать. Приехал минута в минуту. Как обещал.       – Я подумал, что оливье – это скучно, а еда из ресторана – слишком претенциозно. И взял простую пиццу. С колой. Хотелось, знаешь, чего-то очень… – от отстраняется и вглядывается в моё лицо, – домашнего. Как ты сейчас.       Тихо выдыхаю, едва кивая: да, Егор, я тоже хочу с тобой по-домашнему. Как у родных людей.

***

      – Кофе? Можно и кофе, – отзывается Егор, раскладывая пиццу по тарелкам. Сердце щемит, когда я вижу его таким, погруженным в домашний быт, даже если делает он это с засученными рукавами рубашки.       – Тебе не мешают? – касаюсь отросших волос. Мужчина смеётся – тактично – прочищая горло и невесело шутя:       – А что, хочешь косички мне заплести?       – Я просто принесу тебе резинку, – увиливаю от прямого ответа. Егор одобрительно склоняет голову, коротко взглянув на меня.       Чёрный пиджак висит на спинке стула в комнате – придаёт необъяснимый уют этому месту. Обычно на этом стуле сижу я – перед ноутбуком Артёма или просто за чашкой чая. А теперь здесь то, что непосредственно относится к Егору – как всегда тут и было.       Мне бы, наверное, хотелось – не просто провести новогоднюю ночь с ним, но и каникулы тоже, валяясь в постели, жаря яичницы по утрам, гладя его скулы пальцами. Но у нас нет понятия каникул – ему первого января уже с утра нужно быть в клубе, мне – второго на смену, и даже если не будет посетителей, это всё равно работа. Где нельзя остановиться перед открытым шкафом и спросить – словно вы не начальник и подчинённый:       – Ты не хочешь переодеться? Я бы тебе…       Внезапный стук заставляет меня остановиться на полуслове. Егор заканчивает за меня – заходя в спальню:       – Мне и так неплохо, – он расстёгивает верхние пуговицы рубашки. – Открыть?       – Я сам. Там наверняка сосед… опять за майонезом, – усмехаюсь, отмахиваясь. – Ты пока устраивайся поудобнее, выбирай фильм – там, на ноутбуке. А я вернусь, принесу нам кофе… и начнётся праздник.       Любовник пожимает плечами – кратко целует меня в скулу.       – Только вернись, пожалуйста, до нового года, – с улыбкой шепчет он.       От нежданного гостя хочется избавиться поскорее – что, блин, в реплике «у нас ничего нет» не ясно? Я долго вожусь с замком – он не поддаётся, пока до меня не доходит, что дверь открыта. Смеюсь сам себе, готовый обнаружить соседа – но не этого:       – Артём?       Облизывает губы – нервный и встрёпанный, тяжело дышит – бежал по ступеням со всех сил. Стыд сковывает руки – складываю их в замок на ручке дверь, чтобы не показать своего состояния. Я же чувствовал, что может пойти всё не так – но позвонить счёл нужным только Егору. А от Артёма, которого так трогательно называл другом, отмахнулся простой отпиской.       – А, ну… – он запинается, тяжело дыша, понимает, что ошибся. – Я… Ты написал приехать… Я вот и приехал…       И я понимаю, что ошибся, – когда не удосужился позвонить и предупредить.       – Артём, я же… Я же тебе написал, что ошибся номером.       Он достаёт телефон – на экране замечаю уведомление: сейчас уже и без того очевидно, что он не видел. В его глазах собираются слёзы, и мне становится больно – оттого, что я его выдернул из самого веселья сюда, в душный город, где под самую ночь будет некуда податься. Может, оставить его в нами? Хотя бы в качестве нормального извинения, а не отписки, отправленной в безалаберной спешке.       – Вот пришло… Там связь… а потом вырубился, – оправдывается Артём. Сжимаю челюсть – не ты должен объясняться. Ты прекрасный мальчик, а сосед твой кретин.       – Демьян, кто там?       Егор появляется неожиданно – сбивает с толку – до похолодевших кончиков пальцев. Он недоволен – я слишком долго.       – Егор, это… мой сосед и друг – Артём. Артём, это мой партнёр, – срывается непрошенное с губ. – Егор.       – Приятно познакомиться, – хрипит сосед, не поднимая головы. Мне хочется потрепать его по волосам – сказать, чтобы не боялся злобного зверя. Но он и не боится – он расстроен. Из-за меня.       – Ты что-то забыл? – сердитый тон Егора внезапно выводит из себя – впервые мне не нравится, что он вмешивается в мою жизнь. Этот нелепый, абсолютно глупый разговор с Тёмой – исключительно наше дело, и любовник в ней посторонняя переменная.       – Артём ко мне пришёл, мы недолго, иди… Это я ошиб…       – Да, забыл, – лихорадочно обрывает Артём. – Подарок хотел вручить перед самым праздником, вот, чтобы руки не мёрзли, – не успеваю понять толком, как он уже протягивает мне небольшой свёрток. – С новым годом.       – Артём, ты же уже… – начинаю было я – сосед снова перебивает:       – Не буду вам мешать. С праздником ещё раз, Дем, Егор, – едва проговаривает он и убегает – только порываюсь двинуться следом, но застываю на месте – руку тисками сжимают сильные пальцы. Горячие – крепкие – Егора. – Тём… – зову бессильно – Егор тянет меня обратно, обнимает почти ласково. Это противоречит моим представлениям о нём: я ожидаю, что мужчина будет зол и груб, а он на грани нежности мягко выдыхает мне в шею:       – Оставь его.       Дверь захлопывается – и мне становится так горько, как будто это меня только что отвергли, выдернув из самой гущи веселья. Слова вырываются сами – как итог всему уходящему году:       – Я такой мудак, Егор, такой мудак…       – Неправда.       На его плече прохладно – откровение льётся из меня, словно я впервые в жизни заговорил – Егор внимательно меня слушает, лишь изредка заправляя выпавшие пряди за ухо – насколько это вообще возможно.       – Я же мог проверить, перезвонить, убедиться, что сообщение доставлено, ведь странно, это безумно странно, что он не ответил… Я мог понять, что за городом плохо ловит сеть, в конце концов, я знал, что он может приехать, и так легкомысленно махнул рукой на всё… Сам убеждал его в том, какой он мне друг, а потом поступил как последняя свинья.       Выдыхаю – выговорился. Сделал вывод.       – Ты так много говоришь о нём, что я почти ревную, – он шутит. Точно шутит. – Я серьёзно. Каждый из нас жертва обстоятельств… Или, если тебе угодно, мудак по обстоятельствам. Но ты за чужие решения не несёшь ответственности. Если бы ты просто отправил смс и не предупредил – тогда да, поступок хреновый. Но ты же написал. Ты о нём подумал. Может, стоило уделить этому внимания больше, но сейчас… когда место встречи изменить нельзя, поздно предаваться размышлениям «а что если бы». Запомни это болезненным уроком в новом году. О мелочах. Которые требуют внимания.       От его слов мне хорошо: становится спокойнее – не легче. Но он как минимум меня принимает – понимает – поддерживает. Я его таким вижу только рядом с собой, в редкие моменты откровения и искренности.       – Я рад, что ты здесь, – признаюсь я. – С тобой сложно, но хорошо.       – Я рад, что тебя это не пугает, – через минуту отзывается мужчина.       За окном рассыпаются салюты: подсвечивают тёмное небо – опускаются мерцающими снежинками на крыши домов. Люди рады тоже – новой цифре в году, открытому шампанскому, закончившейся речи президента. Взгляд не опускается ниже – к земле – лишь отслеживает траекторию случайной искры.       – Я приготовлю кофе, – поворачиваюсь я – горечь сигарет касается губ, вынуждая закрыть глаза. Это «не надо» по-егоровски, напористое и тягучее. Он не за кофе сюда пришёл – и я не для кофе его позвал. Почему мы вообще здесь? Вместе? Для чего?       Ответ ниже – там, где его руки сжимают мои бёдра – крепко. Затем скользят выше – к пояснице – привлекая к себе ближе.       – У тебя дома всё иначе, – шепчет любовник.       У меня дома всё сокровенней – потому что мы здесь и не бывали толком вместе. Отрываюсь от него с неохотой и провожу ладонью по рубашке – она тут явно лишняя.       Как и Артём был лишний?       Пальцы застывают – взгляд фокусируется на остром уголке воротника: это тот самый момент, которого я опасался – когда рядом с ним меня займут иные мысли, и я не смогу сосредоточиться на собственных чувствах. Меня гложет чувство вины, чувство непоправимой ошибки, за которую мне предстоит расплатиться чем-то ценным и важным. Чем-то, что я потеряю безвозвратно.       – Демьян.       Он чувствует мою напряжённость – смотрит нечитаемым взглядом в полутьме новогодней ночи. Тянется к губам – ласково гладит меня по щеке, целуя – без страсти, а с нежностью, которой мне не достаёт – постоянно. Сплетаю наши пальцы под его тихое – совсем сокровенное:       – Я так устал сегодня, Демьян. Давай отдохнём вместе… без суеты.       Сердце пропускает удар – я в силах лишь немного сжать его ладонь вместо ответа. Мы пару минут назад готовы были раздеться прямо на кухне, а теперь стоим рядом, обнявшись: словно это норма – завести друг друга, а потом с пиццей завалиться на диван. Как настоящая пара, а не любовники, нацепившие на себя ярлыки партнёров.       – Я сделаю кофе, а ты… ты выбрал фильм?       – Я с тобой выбрать хотел, чтобы точно обоим понравилось.       Губы растягиваются в слабой улыбке – осадок от нелепой встречи ещё остался, но мысли постепенно вытесняются теплотой оттого, что Егор рядом. Оттого, что он меня слышит и слушает, оттого, что в этот новый год рядом с ним нет Дарины или Глеба, или, того хуже, дочери или работы.       – Я хотел бы… не знаю. Может, что-нибудь сказочное… как Гринч?       – Семейный рождественский фильм? Его… моя дочь любила.       В этой фразе кроется столько печали, а я не могу определиться: то ли мне расстраиваться от внезапного вклинивания посторонних в эту атмосферу, то ли радоваться его откровениям – в трезвом уме. Мужчина отпускает меня и присаживается на стул – кивая на плиту. Послушно подхожу к ней – достаю турку и молотый кофе, который Артём купил буквально на днях.       Грудь снова судорожно сжимает – сердце ноет в пыльной тоске. Старая табуретка смиренно скрипит под Егором – он молчит, выжидает неясную паузу. Плитка постепенно разогревается – я на автомате лью воду, вслушиваясь в каждый шорох.       – Ты мне иногда её напоминаешь, – нарушает тишину мужчина. – Не то чтобы я считал тебя сыном, хотя ты, конечно, ещё очень молод, но… Есть в вас что-то общее.       – То, что ты нас любишь? – в который раз за сегодняшний день неосторожно бросаю, сжимая деревянную ручку турки так сильно, словно силюсь её сломать. За спиной усмешка – громкая, отдающаяся эхом в голове:       – Не совсем. Это же не качество. Не ваше, по крайней мере.       – А где она сейчас? Ну… дочь твоя.       Горло сводит от каждого сказанного мною слова – мне не хочется сейчас продолжать этот диалог – я хочу стать слушателем его непрерывного монолога. Но не получается – Егор достаёт сигариллу, и комната после щелчка сразу наполняется ароматным дымом:       – Где-то далеко, полагаю…       Стискиваю несчастную ручку ещё сильнее – чтобы совладать с внезапной дрожью. Это интимный разговор – слишком интимный – и мне до ужаса волнительно – в самом плохом смысле.       – Но давай не будем, в конце концов… что за откровения в начале года? Я пойду, – не выпуская изо рта сигариллу, бубнит он. – Найду фильм нам.       Найдёт. Один. Уже не со мной.       – Хорошо, – отзываясь я, провожая взглядом чужую спину. Комната – в синем тумане – поглощает фигуру мужчины, и он скрывается в полуночном мареве квартиры. За окном всё ещё галдят люди, и я несмело отвожу в сторону шторку – мне страшно увидеть там Артёма. Но перед подъездом толпа – в которой нет и намёка на его синюю шапку. Наверное, он уже уехал – наверное, с кем-то надёжным – наверное, с кем-то более достойным. Мне бы не хотелось остаться в его памяти подонком – вздыхая, набираю его номер, чтобы объясниться по-человечески – и извиниться. И поздравить в конце концов.       Гудки тянутся вечность – когда-нибудь вообще было такое, чтобы он не брал трубку? Чтобы не перезванивал в течение трёх минут? Чтобы я, находясь наедине с Егором, думал о своём соседе? И не мог отвязаться от навязчивой вины перед ним.       Год начался просто прекрасно – у Артёма со слёз, у меня – с чувства вины, у Егора – с тоски. Оставь надежду, всяк сюда входящий – как прежде уже не будет. Только хуже.       От кружек исходит мягкий пар – как дым из губ Егора, когда он курит и говорит одновременно. Из комнаты веет мягкой зимой – я так и не закрыл окно, оставил проветриваться – и теперь холод с улицы крепко сжимает голые щиколотки.       – Я иду, ждёшь меня? – задаю вопрос в пустоту, но она отзывается низким урчанием:       – Жду.       А я не жду. Я не знаю, чего ещё жду: даже когда идёт всё по плану, в твой рецепт всё ещё можно добавить яда. Собственноручно, отравить самого себя, потому что перепутал натриевую соль с калиевой. И теперь давишься собственной слюной вперемешку с отравленным пирогом.       Кружки опускаются на прикроватный столик, я опускаюсь на постель, а рука Егора опускается мне на талию – прижимает к себе покрепче.       – Я закрыл окно, – негромко говорит мужчина, накрывая меня одеялом. – Но здесь ещё зябко.       Он меня окружает заботой, и совесть послушно затихает – видимо поняв, что грызть меня хватит хотя бы сегодня.       – Не переживай, – Егор щёлкает по тачпаду ноутбука. – Ничего страшного не произошло. Вы же взрослые люди.       – Он мне даже не ответил, – сиплю в ответ, смотря прямо перед собой – но видя только темноту.       – Я бы тоже тебе не ответил. Тут новый год, вообще-то, а ты названиваешь.       Я смеюсь – то ли горько, то ли устало – и его губы касаются моей щеки.       – Всё хорошо, Демьян. Всё к лучшему.       Он улыбается мне – сейчас, с грузом своей горечи и такой же отравленный самим собой. Он рядом – протягивает пиццу, ласково гладит по ноге и включает фильм – хотя весь день проторчал на работе. Он раскрылся мне на кухне – рассказал о том, о чём я спрашивал давно. Предоставил ответ тогда, когда мною был забыт собственный вопрос. И собственное ожидание ответа.       До меня впервые доходит, что мы вместе – в этом домашнем уюте, обременённые общей проблемой. Словно семья – настоящая. Образовавшаяся и познавшая себя в новый год. В этот переперченный горький новый год.       Из-за закрытого окна доносится гул улиц – прошло от силы полчаса, а я уже утомлён: и новым годом, и празднованием, и этими микрособытиями. Мне хочется прижаться к Егору – положить голову ему на плечо, жевать пиццу и делать вид, что я поглощён фильмом, который видел раз сто. Совсем как Артём когда-то.       Но об этом я подумаю завтра. POV Игорь       Мой мальчик. Мой раненый мальчик.       Уже угомонился и не давится слезами. Вжался в прокуренную куртку, молчит – пока за рыхлым дымом рассыпаются новогодние салюты. Мороз сковывает запястья: колет острыми иглами, как колет сердце. Чужое. И такое родное.       Ему больно. И мне от этого больно.       Я не знаю, что произошло, но чувствую – оттого и обнимаю крепче, отбрасывая в сторону истлевший бычок. В этой кричащей тишине кроется обида – на себя и на весь мир. Мне хочется извиниться, хотя вины нет – но и это не поможет. Никому не поможет. Могу только поправить его шапку – ощутить пальцами дрожь не от холода и предложить уехать отсюда подальше.       – Давай. А то стоим тут… как идиоты.       Мы и есть идиоты, Артём. Непрошибаемые долбоёбы.       Он нехотя отстраняется – трёт опухшие глаза и кусает губы, за что удостаивается моего замечания:       – Да не кусай ты их, блядь. Убери вообще руки от лица, занесёшь ещё заразу какую-нибудь. Садись в машину.       Он кивает механически, сглатывая накопившийся ком в горле. Провожу по его макушке пальцами – не встрепать и не пошутить, а мимолётно коснуться, чтобы сказать – я здесь. Я тебя не покину.       Луна, блёклая на фоне ярких фейерверков, скромно выглядывает из-за многоэтажек, напоминает, что давно перевалило за полночь. Пальцы исследуют магнитолу – вслепую пытаюсь включить музыку. Чтобы не так тоскливо. Чтобы всё как прежде. Как тогда – когда мы уезжали отсюда в первый раз.       – Мы же не поедем обратно? – глухо спрашивает Артём, вызывая у меня усмешку. Нет, Тём, ни в какое обратно мы не поедем.       – Нахуй надо. Поедем к Славе. Пристегивайся.       – Поздно уже, наверное, – он совсем киснет, – у меня даже подарка для них нет. Даже для тебя… – и отводит взгляд в сторону. – Даже для тебя, блядь, я подарок ему отдал, чтобы… чтобы, блядь, глупо не выглядеть. Я просто… просто последний мудак, Игорь.       Неправда.       – Лучший мой подарочек – это ты, – хмыкаю я – совсем не шутя. Хоть все ему подарки отдай – это не имеет значения. Главное, сам будь рядом.       Он смеётся совсем тихо, с болезненным надрывом. Я знаю, куда ты смотришь – третье окошко на четвёртом этаже, закрытое изнутри от посторонних взглядов белой шторой. Там не горит свет и не видно теней – они спрятались в полуночной темноте и застыли, выжидая, когда мы уйдём. И я хочу тебя спрятать от них – укрыть своим одеялом и не дать прикоснуться. Чтобы ничего никогда не болело.       – Что случилось-то в итоге? – машина гудит, неохотно заводясь на морозе. Салон медленно прогревается, магнитола оживает и в наш разговор вклиниваются чужие голоса – мужские из двухтысячных годов. Артём обращает на меня внимание, скупо вздыхая – отрицательно мотает головой:       – Нечего рассказывать.       Всё и так понятно.       – Чтобы там ни было, забудь об этом, – стаскиваю с него шапку и киваю на ремень безопасности. – Пристегнись.       Даже не ворчит, как обычно, чтобы не трогал волосы – просто угукает и достаёт телефон, протягивает зачем-то мне.       – От него сегодня одни проблемы. Забери, а? Чтобы глаза не мозолил.       Ухмылка на губах появляется прежде, чем я отвечаю:       – Бардачок перед тобой, положи и не доставай. Сам, Артём, сам, – хлопаю его по ноге мягко – чтобы не сильно откровенно, но и не сухо: чувствуй моё присутствие. Я рядом. И никуда не денусь, пока ты не уйдёшь.       Он прячет телефон и старательно игнорирует мою просьбу – уже в который раз. Только поглядывает на улицу, в сторону заснеженного дома с уже заметёнными к нему тропинками.       – Ты бесишь, – психую я и тянусь за ремнём – фиксирую замок и отстраняюсь. Артём опускает голову – проводит пальцами по креплению и бубнит под нос:       – Спасибо.       – Пожалуйста.       Мне нужно успокоить его, а вместо этого я нервничаю. Руки дёргаются, поворачивая ключ, – пальцы нервно сжимают руль. Дорогу едва видно сквозь белую пелену – дворники не успевают очистить лобовое стекло, как пористые снежинки снова опускаются обратно. Артёма это веселит – он делает музыку чуть громче и со скромной улыбкой замечает:       – Как будто кто-то хочет, чтобы мы тут застряли.       Я бы хотел остаться с тобой, но не в гудящем дворике, перед домом, который напоминает о Демьяне – к которому ты бежал счастливый и от которого бежал – раненый и потерянный.       – Не в этот раз и не в этом месте, – улыбаюсь ему в ответ. Машина трогается с места – отдаляет от нас многоэтажки, наполненные праздником и пьяной суетой. Из одного балагана в другой – только уже более родной и уютный, где тебя всегда ждут.

***

      Дорогу к старым хрущёвкам замело, перегородило машинами, в спешке оставленных на авось посреди проезда. Выматериться бы вообще на всё – не только на ебланов, из-за которых приходится изгаляться и искать новое место парковки, но и на ситуацию в целом – на замкнутого Артёма, в пути обронившего лишь пару натянутых смешков, на Демьяна, не думающего о последствиях, на долбоёба себя, в принципе не думающего, на внезапно разошедшуюся зиму, на громкий новый год, на дурацкий диск с дурацкой Земфирой и Пикником, от меланхоличных песен которых стало только хуже.       – Придётся остановиться у соседнего дома, а то тут не проехать, – зачем-то сообщаю я очевидное, оборачиваясь назад. Артём лишь угукает – не угрюмо, скорее смиренно – словно нас не веселье ждёт, а тоскливая попойка на кухне старой квартиры. – Там будет весело. Улыбнись хоть. А то с такой кислой миной тебя не пропустят.       – Вот когда будет весело, тогда и посмотрим. И вообще, тебя же пропускают. А твоя мина даже с улыбкой кислая.       – Это было грубо, – беззлобно замечаю я, тормозя около подъезда. Артём тут же отстёгивается и шустро поворачивается ко мне.       – Но это правда. Ты постоянно щуришься и хмуришься, – он пальцем указывает на лоб, демонстрируя на себе. – У тебя вот тут складка уже образовывается. Морщина. Мимическая.       – Вылезай, морщина. Мимическая, – хмыкаю я, борясь с желанием коснуться собственного лица. Артём поглядывает на бардачок – сжимает ногти в пальцах, прикусывает нижнюю губу. Затем наконец отводит голову и тараторит:       – Мы что тут, вечно сидеть будем?       Он смешной, когда пытается отвязаться от своих желаний – когда думает, что никто ничего не замечает.       – Если хочешь взять его с собой, то возьми. И пойдём.       Парень дёргается – губы кривятся в болезненной усмешке:       – Я хочу не хотеть его брать с собой. Пошли… пожалуйста.       Ну пойдём.

***

      Только на лестничной площадке понимаю, что даже не предупредил Славу о нашем визите. Артём плетётся позади – шаркает ногами по ступеням, мнётся на пролёте и опирается на обшарпанные перила.       – Ты хоть сказал, что мы придём?       Отрицательно мотаю головой и отмахиваюсь:       – Забыл. Да и какая сейчас уже разница. Мы всё равно уже здесь.       Музыкальный гул перекрывает собой все звуки – из-за захлопнутой двери слышны чужие крики и мощные биты. После второй попытки дозвониться ответа не поступает и, вздохнув, колочу по обитой дермантином двери.       – Они не услышат, наверное, – замечает Артём, подходя ближе. – Мне кажется, даже тут не слышно, когда ты стучишь.       – Можем попробовать в две руки, – предлагаю я, и нас накрывает шумом – невольно щурюсь, пытаясь разглядеть лицо перед собой.       – Игорь, Артём, какая встреча, – говорит голова голосом Миши, улыбается и пропускает нас в квартиру. Повисает неловкая тишина – мы топчемся на месте, пытаясь сопоставить увиденное с услышанным.       – Где твои волосы? – наконец доходит до меня, и я захожу внутрь. Дверь за позади хлопает, и Артём шмыгает носом, оказавшись в тепле. Медленно стаскиваю с себя куртку, пока голова, которую сознание упрямо не ассоциирует с Мишей, вещает:       – А, это… Фигня. Надо было раньше приходить, сами бы увидели. Может, тоже бы побрились, – он хихикает, наблюдая за фигурой позади меня. – Артём, что за лицо?       – Не могу привыкнуть, – сипит парень, скидывая ботинки.       – Да проспорил он, вот и лысый теперь ходит, да-а, Мишаня? – Слава выныривает из зала – взбалмошная и смешная, с дурацким гребешком на голове. – Приве-ет, – пьяно тянет она, стискивая в объятиях сразу нас двоих. – Я так рада вас видеть!       А я не рад тому, что мы сюда приехали – точнее, тому, почему мы сюда приехали. Но целую её в щеку – послушно, как маму – и обнимаю в ответ. Артём дёргает уголками губ – изображает улыбку и смотрит в сторону.       – Мы уже начали, но вы присоединяйтесь, там, на кухне можете себе налить, – девушка отпускает нас и смеётся на весёлое улюлюканье из комнаты. – Долго не за… за…       – Застаивайтесь, – помогает Миша, поправляя на её волосах ободок. – Игорь, ты это…       Поговоришь со мной?       – Подойдёшь?       – Да, чуть попозже.       Слава утягивает Мишу за рукав водолазки, и я наконец обращаю внимание на Артёма. Привалился к стене и уставился в пол – задумался. Рука сама тянется встрепать соломенные волосы – его губы дрожат: он их кусает, пытается спрятать, но в итоге поднимает голову. В желтушном освещении старой квартиры его глаза темнеют, прячут синеву в серой поволоке. Словно туман из стандартных заставок рабочего стола, что вьётся у вершин светло-голубых гор.       – Я… – он глотает слова и больше ничего не говорит – остаётся только обнять его крепче. Мне нечем его утешить – его мир вращается вокруг Демьяна, как мой вращается вокруг него. Звучит, конечно, по-идиотски, но так и есть. Что он, что я – влюблённые придурки.       Ты можешь понимать всё, что угодно, но заставить себя что-то иное чувствовать невозможно. Поэтому и разговоры о том, что таких Демьянов и Артёмов пруд пруди, бесполезны – ты же не охотник за прототипами. Тебе нужен один – совершенно конкретный, и плевать бы, как его зовут, во что он одет и сколько родинок на его лице. Дело-то в другом.       – Всё будет…       – Хорошо, да? – горько усмехается он, сжимая моё предплечье. Взлохмачиваю его волосы снова и качаю головой:       – Всё будет, Тём. Что хочешь, то и будет.

***

      – Держи, – вкладываю пластиковый стаканчик в едва разомкнутые пальцы. Бутылку нагло выхватывают из рук, смеются и слишком суетятся, ходят туда-сюда, пока я застыл здесь с Артёмом. На его лице гримаса – тоже застывшая, вопреки бьющей тело дрожи.       Ничего не стоит на месте – и даже новогодняя ночь, кажущаяся точкой начала отсчёта, не статична, а движется, пока алкоголь искусственно замедляет время. Даже мы здесь не стоим на месте – гуляем взглядом друг по другу или по содержимому стакана. И жизнь не стоит после отказа – неохотно волочится, стирая подошвы старых кед, ползёт и тащит тебя за собой. Я знаю об этом. Знай и ты.       – Спасибо, – хрипит Артём. Его голос почти тонет в общем гуле – читаю по губам, и тут же сомневаюсь в том, что увидел. Безопасно киваю – универсальный ответ на любые слова – и улыбаюсь, пробормотав:       – Не за что.       Стаканы наполняются алкоголем, рука на автомате тянется, чтобы чокнуться – на самом деле только с одним, но получается, что со всеми поблизости. Кто-то закуривает прямо на кухне, выдыхая облако дыма прямо в толпу, Артём морщится и в попытке уйти неловко отпихивает меня в сторону. Цыкнув от чужого невежества, иду следом, но меня останавливает Миша: хватает у запястья, неестественно ясно для этой алкогольной феерии произнося:       – Мы поговорим?       – Сейчас? – недовольно выглядываю из-за его плеча – белёсая макушка растворилась среди народа в зале. – Я занят.       – Ничего с ним не случится. А мы поговорим. Покурим. Насладимся фейерверками и запахом праздника.       – В красноречии тебе не занимать, – мрачно замечаю я, охлопывая себя по карманам. В левом притаилась пачка сигарет, в правом – зажигалка и смятый чек из ларька около общаги. Кривлю губы, выуживая его и засовывая обратно, пока Миша продолжает свой расспрос уже без церемоний:       – Так что там у вас случилось, что вы приехали сюда с другого конца города?       Не твоё дело, мой друг, и даже не моё – очередная вверенная в руки чужая тайна, о которой я не могу тебе сказать.       – Да ничего особенного… захотели и приехали, – уклончиво объясняюсь я. – У тебя какие-то проблемы с этим?       – Скорее, у тебя, если ты юлишь, – улыбается друг и тянет меня к залу. – Пойдём подышим, проветрим головы.       Думаешь, дело в посторонних? Или задымленной кухне? Дело в том, возле кого вращается всё – потерявшегося среди танцующих тел, кого я высматриваю даже тогда, когда иду покурить. Но не нахожу.       Зато он находится сам – когда я того совсем не ожидаю, когда отмахиваюсь и сдаюсь, когда думаю, что всё это – нелепое совпадение. Странные друзья обнаруживают себя тоже странно – в странном состоянии. Странность в контексте наших отношениях как синоним особой интимности, понятной только нам двоим, но непонятой никем из нас. И это остаётся между – каждый хранит в своём кармашке, рядом с пачкой сигарет или вечно спутанными наушниками.       Полуночное марево разбивают яркие гирлянды, мерцают в такт музыке – протискиваясь сквозь толпу, не обнаруживаю ни одного знакомого лица – каждый человек новый в этом сумасшедшем карнавале. На мгновение теряю Мишу – когда в меня влетает чёрная тень. Пальцы на автомате сжимают чужое предплечье; с губ срывается не упрёк – погружённый в свои мысли, я не понял, кто кого сбил:       – Ты в порядке?       Взгляд нечитаемый – парень коротко кивает, хрипит что-то в ответ – но под рёв басов не слышно. Надеюсь, что да – и вырываюсь из толпы прямо к балкону, на котором меня уже ждут.       Ручка поддаётся неохотно, но на свежий воздух после некоторых усилий я всё же захожу. Миша стоит у перил – смахивает налипший снег ребром ладони, оборачивается и кивает, словно увидел меня впервые. Дверь захлопывается: на улице слышен лишь слабый бит и треск фейерверков вдалеке. Едкий привкус водки на свежем воздухе ощущается отчетливее, и я заглушаю одну горечь другой – затягиваясь от зажжённой на автомате сигареты.       – Рассказывай, – выдержав паузу, выдаёт Миша. Притворяюсь, что не услышал – выдыхаю в стылый воздух колечки дыма, запрокинув голову. В ночном небе растворяются мелкие звёзды салютов, среди козырьков домов и разветвившихся деревьев летают пухлые снежинки, ветер, кажется, качает меня – или это алкоголь дал в голову. Здесь тихо и хочется остаться – поверить в иллюзию остановки, которая постоянно развенчивается пытливым мозгом.       Сигарета не доходит до губ – не дождавшийся ответа Миша вытягивает её с моих пальцев и закуривает, пытливо всматриваясь в моё лицо:       – Игорь, что случилось?       Что мне сказать? Склоняю голову набок и пожимаю плечами:       – У меня ничего не случилось.       – Понял, – отзывается он и тушит сигарету о железные прутья. – А не у тебя что случилось?       – Не наше с тобой дело.       И ничье либо более. Я втянут сюда случайно. Не лезь к нему, к нам – это тебя не касается. Он пришёл сюда развеяться, а не рассказывать каждому знакомому лицу о том, как ему разбили сердце.       Кислотная музыка врывается в глухую тишину внезапно, заставляя нас обоих обернуться. Артём, встрёпанный, с горящими глазами, стоит на пороге балкона — сжимает в руках горлышко почти пустой бутылки и оглушённо улыбается, слишком громко восклицая:       – Вот ты где!       Вот я где. А ты искал меня? Мне сказали, что с тобой ничего не случится — а тебе? Что сказали тебе? Или ты вспомнил обо мне только сейчас?       Глаза Артёма поблёскивают — отражают огоньки оконной гирлянды, в темноте наливаются тенью. Миша что-то говорит — спрашивает, всё ли в порядке, но я пропускаю мимо ушей и сую в карман руку — ищу сигареты. И не могу отвести взгляда.       – Я оставлю вас… Долго тут не стойте, простынете.       Артём хмельно кивает в ответ и, пропустив Мишу в зал, закрывает за собой дверь.       – Тебе н-не холодно здесь? Ты без куртки, – замечает он, подходя ближе. Пытаюсь разгадать — ему холодно, он пьян или заикается от волнения? Но это неважно, когда аромат морозных трав заволакивает собой всё вокруг.       – Тебе же ничего не помешало выйти сюда в одном свитере, – неловко парирую я, доставая пачку из кармана. Руки касаются горячие пальцы, пытаются ухватить сигарету – сопровождая негромким, почти сокровенным:       – Дашь попробовать?       – Обойдёшься, – отмахиваюсь я, повернувшись спиной. – Рано тебе ещё.       – Так и скажи, что тебе жалко, – ворчат позади, на что я лишь хмыкаю, подтверждая:       – Жалко. Тебя.       Тишина: бессловесная, наполненная скромным пониманием друг друга. Артём опускает голову, обводит пальцем контуры сугробов и темнеющих на их фоне деревьев. Тебе лучше? Значит, мне тоже лучше. Молчишь ты – молчу и я. Эта наша гармония, у таких разных и похожих в одно время.       До нас едва доносится посторонний шум — вопли пьяных прохожих, басы и надрыв вокалистки Crystal Castles, чей-то навязчивый стук в окно. Под моими пальцами лохматое тепло, пришедшее успокоиться, постоять и подышать перед тем, как сделать новый глоток и провалиться в забытье.       – Мне н-не хочется, чт-тобы мен-ня жалели… это жалк-ко, – внезапно выдает Артём, и я понимаю, что речь не про сигареты. Пожимаю плечами, опираясь засыпанные снегом перила, и тяжело затягиваюсь — зажмуриваясь, вдыхая с грязным дымом свежий зимний воздух.       – Тебя разве кто-то жалеет? – спрашиваю спустя полминуты. Гирлянды медленно мигают в окнах напротив, и я тру уголки глаз, неуклюже зажав сигарету губами. Линзы смещаются к веку, и с ними плывёт весь мир передо мной – смазывается в тёмно-серую массу, с редкими всплесками красок. Кто бы для жизни линзы придумал — чтобы не щуриться, а сразу в пролетающей мимо птице видеть пустой пакет, подхваченный ветром из соседней мусорки.       – Б-будут жалет-ть… если узн-нают, – кусает губы Артём. – Мирослава раз п-пять спросила, чт-то случилось.       – Миша тоже меня спрашивал. Так что ты не один, – стараюсь успокоить, но выходит так себе. В ответ лишь болезненная гримаса и отведённый в сторону взгляд.       – В-видишь, спрашивают нас об-боих, а ду… думают, что случилось именно у меня. На лице всё написано.       – Не обращай внимания... – начинаю я, но Артём внезапно продолжает:       – Я с-сюда напиться пришёл, чтобы не помнить сегодняшнего, чтобы завтра не помнить ночь, чтобы делать какие-то идиотские вещи и наутро страдать от похмелья так сильно, чтобы не было сил думать об этом дурацком вечере, п-понимаешь? И если мне будут об этом напоминать, к-как я об этом забуду? – он почти захлёбывается на каждом слове, но произносит их на удивление чётко, словно активная жестикуляция помогает ему проговаривать их без запинок. Мне хочется его обнять — крепче, чем у машины — ничего не говорить и не лезть ему в душу, а дать успокоиться. Я понимаю, что ты чувствуешь.       – Ты же понимаешь, что это не решит проблемы? Ночь ты, может, и не вспомнишь, но то, что было дома… Оно потом вернётся.       – Потом п-пусть и возвращается. Сегодня же н-новый год, не время д-для… Блядь, я просто хочу… хочу… – он устало облокачивается на холодные перила и подносит бутылку к губам. Провожу рукой по ссутулившейся спине и медленно вздыхаю запах обледеневшей ночи. – Они же не отстанут. П-пока я не натяну улыбку. П-пока не скажу, что всё хорошо. Пока не… А мне так не хочется. Мне так тошно. Я хотел хотя б-бы начать этот год б-без всей этой… клоунды, понимаешь?       Понимаю.       – Ты ещё не замёрз? Тут никто не помешает напиться.       Артём как-то неопределенно мотает головой, но я различаю в этом отрицательное согласие — я замёрз, но напиться здесь не против.       – Пей быстрее, а я... – подкуриваю очередную сигарету. Курить я ему не дам, но немного подышать дымом, чтобы быстрее опьянел, раз так хочет — почему бы и нет? – Теперь приоткрой рот и… расслабь горло, пропусти дым сквозь себя… Потом выдыхай. Через рот, нос… как хочется.       Артём жмурится и слишком широко раскрывает рот – затягиваясь, чуть поворачиваю его лицо и медленно выпускаю дым. Кашляет он и на первый, и на второй раз, и даже когда на дне бутылки ничего не остаётся, а фильтр сигареты тлеет в импровизированной пепельнице. Но хихикает — как на турбазе, когда нёс полную ахинею и засыпал рядом на полу. Время — растянутая резина, и когда его отпустили, пролетело столь стремительно, что никто не заметил, когда нас вытащили с балкона силком, отбирая опустевшую бутылку из негнущихся пальцев.       Сквозь пелену слышу крики Славки, но взгляд не отрывается от синих губ, растянутых в улыбке, и поблёскивающих в приглушённом свете глаз.       – Слав, да они ухрюкались, оставь их, – доносится голос Миши. – Отогреются…       –...придурки!       Я не пил — да там особо и нечего было – но опьянел, находясь рядом с ним. Мне сейчас наплевать – никто из нас не думает жгучей боли, оба из нас отморозили не только головы, но и память, а новый год чувствуется праздником — чтобы напиться и забыться.       Вместе.

***

      – Как давно… мы т-танцуем?       Невнятно мычу в ответ — я не знаю, Артём. Нас сюда притащили, чтобы мы разогрелись… с тех пор топчемся на месте минут десять? Двадцать? Полчаса?       – По-моему, мы не танцуем, – замечаю я, неохотно поднимая голову. Толпа постепенно рассосалась, и действительно танцующих осталось человек десять.       – Это медленный танец, – возражают напротив и дёргают меня за руки. – Я т-тебя… приглашаю.       – Под это только медляки танцевать, – усмехаюсь я, не возражая. Артём кладёт руки мне на талию, смешно покачивая головой в такт меланхоличным синтам, не похожим на музыку для новогодней тусовки. Осторожно прижимаю его за плечи, почти не держа – в голове туман от опьянения и спокойствие от внешней суеты.       В мягком дурмане приятно: все невзгоды отошли на второй план, рассыпались рыхлым снежком в руках. Момент – он есть здесь и сейчас – и это здесь и сейчас будет длиться всю ночь, пока мы не накроемся одеялом, не коснемся щекой подушки. Не закроем глаза и не провалимся в короткое небытие, прерванное головной болью.       Время неоднородно – то оно тянется, как густой мед, то стремительно несётся, как пущенная в воздух стрела, то замирает – как сейчас, когда я держу его в своих объятиях. Часы застыли на без пяти трёх: почти не дышу, чувствуя пряный запах близко, почти на себе. Сейчас он искренний – позабывший о боли, влившийся в поток праздника. Что у тебя на уме сейчас – когда позади Демьян и его неожиданный отказ? Когда я снова держу тебя в своих руках?       Музыка сменяется на более энергичную, а мы всё качаемся под свой собственный ритм: нам хорошо. Стрелки часов сместились – клацнули на четырёх, и снова застыли, когда в нос ударил запах табака. Это не запах сигарет: это запах сушёных трав и гари. Ненавязчивый, но почему-то такой родной и сладкий.

***

      Предутренняя дрёма окутала квартиру, разогнала народ по разным углам-комнатам: самых стойких — на кухню, допивать остатки роскоши, самых слабых — в ванную, самых усталых — в спальню. Весёлых — в зал, на диван, придумывать развлечение перед сном, шуметь, смеяться, крутить бутылочку полупустой бутылки от палёного Jack Daniel’s, уединяться, списывая на волю случая.       Никогда не понимал выжидания момента — когда будет праздник, когда мы напьемся, когда то, когда сё… Нет, в этом есть определённая логика, под которую прогибаюсь и я, но как бы хотелось быть свободным от этих условностей — чтобы не был нужен повод, чтобы обнять или сказать что-то более откровенное, чем обычно. Что любишь не в конкретный день, а в любой — одинаково крепко и бережно. Но он же не поймёт — как и не поймёт мама, что семейный день — это не новый год, а любой день, без привязки к дате. Так и получается, что следуешь правилам только потому, что так удобно другим. С другой стороны… пусть ему будет подарком. Пусть узнает, что здесь его любят и ждут. Что никто ошибочно ему не напишет, а если и напишет — то не погонит с порога. Сегодня, сейчас — когда он готов это услышать и принять, не отмахиваясь и не смеясь.       Меня же тянет на балкон — усыпанный зимней стружкой, опустевший и позабытый после понижения температуры, затихший в предрассветном смоге.       – Может, тогда пустишь к себе на коленки? – напротив девушка строит глазки Артёму, не знакомая ни мне, ни ему. – А то сесть негде.       – Слушай, ну… – он теряется, с паникой глядит на меня. Усмехаюсь: вот Артём какой есть, наивный, не умеющий отказать сходу. Хотя главный завсегдатай любой тусовки в универе. Да, это тебе не студсовет, где всё про всех известно. Здесь новые люди, которым ещё предстоит что-то понять о тебе. И о которых узнать предстоит тебе.       – Присаживайся, – уступаю я, поднимаясь.       Паника в потемневших глазах становится очевидной: Артём хватает меня за штанину, сжимает плотную джинсу в напрягшихся пальцах:       – А ты куда?       – Схожу покурю… Пойдёшь со мной?       Он так активно кивает, что смешок срывается сам собой: тяну его за протянутую руку, и на попытку девушки последовать за нами лишь качаю головой. Не надо. Мы сами.

***

      Снежное облако вздрагивает и оседает с подоконника от резко захлопнувшейся двери. Стало холоднее: люди спрятались в дома, гирлянды потускнели, ветер опрокинул импровизированную пепельницу и разбросал окурки по полу. Артём поджимает ноги, наблюдая, как очередная парочка садится в такси: не все стремятся остаться в набитой людьми квартире на ночевку. Посторонние, случайно забредшие. Прожённые дыры на белом полотне, смеются, размахивают руками. Прячутся в чёрных прямоугольниках с желтым гребешком.       – Ты останешься? – спрашивает он, пока я достаю зажигалку и сигарету. Мне уже не хочется курить: на душе спокойно, и душу ничего не рвёт. Но руки на автомате лезут в карман, выпускают огонёк, удерживают фильтр между суставами, а дым клубами вырывается изо рта.       – И ты тоже останешься, – отвечаю я сразу и на последующий вопрос — ещё не озвученный. – Нечего болтаться в зиму ночью… или ранним утром.       – Куда я пойду? – улыбается он, а в глазах снова теплится тоска, быстро сменяющаяся теплом. – Мне и здесь отлично.       И это отлично.       – Я рад, что тебе нравится. Не жалеешь, что отметили здесь, а не вернулись?       – В пизду этот коттедж, вечно там одно и то же. И без меня справятся.       Мат в его мягкой интонации звучит очаровательно — как и прилипшие ко лбу пряди обычно торчащей чёлки. Он даже ругается нежно — оттого и завораживает.       – Что ты так смотришь?       – Ничего.       Просто оторваться от тебя сложно.       Автомобили расчерчивают засыпанный двор: водители ругаются на криво припарковавшихся, сигналят и психуют. С высоты это кажется чуждым и неважным, от чего вы абстрагировались и к чему не относились никогда. Никогда не спускались на улицу, никогда не ездили на машинах, никогда не роняли неосторожных слов.       Вдалеке мерцают поредевшие салюты, холод неприятно колет лодыжки у задравшихся джинсов, но рядом с рукой вьётся приятное тепло Артёма. Сигарета медленно тает в пальцах: вспыхивает в темноте на мгновение и тут же седеет, осыпаясь пеплом в бездну двора.       – Подышал? – спрашиваю я, затягиваясь напоследок. – Обратно пойдём?       Кивок, скрип двери – и ворвавшееся в тишину балкона улюлюканье заглушает мысли и чувства, наполняя иллюзорным весельем, от которого я, кажется, уже устал.

***

      – А зачем ты тогда её принёс, если не собирался играть? Ну И-игорь!.. – Слава подталкивает меня к коридору, а я упрямо стою на месте. Мне не хочется играть. Не здесь. Не сейчас. Не когда в зале ещё происходит вялый движ.       – Чтобы не мёрзла в машине, – отнекиваюсь и пытаюсь увернуться. Всё ещё не спящие устроились в зале, переговариваются полушёпотом, лишь изредка нарушая дремоту дома громким смехом. Артём сидит с ними — активно зазывает к себе, хлопает рядом с собой и улыбается — пока я говорил со Славой, он, кажется, уже снова успел выпить.       Голова немного гудит: прислонившись к стенке, медленно выдыхаю. Перед глазами плывёт потолок — скомканный в туманные облака, в тусклых всполохах света от коридорной лампочки, покрывшейся пылью. Слава щурится, встаёт напротив и внимательно смотрит на меня, не решаясь задать вопрос.       А я бы не решился честно на него ответить.       – Я уберу её в комнату, чтобы не мешалась, а то запинают под утро… Вы же остаётесь?       – Ты уже спрашивала. Остаёмся.       Молчание витает между нами — Слава смотрит в сторону, потом в другую, неловко мнёт собственные пальцы. Волшебство нового года прошло — ему на смену наступает похмелье и сонное утро. Оно пролетело, задержавшись в памяти лишь отголосками чувств: приятными запахами, покалывающим холодом и родными интонациями.       После праздника остаётся память, которую пронесёшь с собой вплоть до следующего года. И будешь к ней возвращаться снова и снова, пока что-то ещё не произойдет.       – Я пойду, ты тоже не стой, – кивает Слава в сторону комнаты. – Артёму тебя явно не хватает.       А мне явно не хватает Артёма.

***

      – Я не играю, – упрямо повторяю я, отворачивая от себя горлышко бутылки. – С кем-то по соседству целуйся… вон, с Артёмом или Славой.       Мирослава морщит нос, пока Тёма подставляет щёку. Девушка — та самая, что пыталась флиртовать с ним на диване, прячет улыбку в сомкнутых губах, прижимается к нему, держит руки на плечах и целует явно больше положенного. Но это никого не смущает — игра всё-таки. Тут нет таймера, лобызайся сколько хочешь.       Слава бросает на меня неодобрительный взгляд. Мне всё равно, ревность внутри не клокочет; и вообще, пока он не страдает, я спокоен. Если ему так нужно для это окунуться в это дешёвое веселье для старшеклассников — я не против. Пусть целуется как хочет и с кем хочет. С Таней, Петей или Аделаидой.       – Может, ты как-нибудь отсядешь, чтобы на тебя на попадало больше? – предлагает кто-то из играющих. Киваю на резонное замечание, так действительно будет проще.       – Сяду позади, – сообщаю Артёму на ухо. Тот растерянно оборачивается, наблюдает за моими передвижениями и спокойно выдыхает, когда видит, что я снова рядом.       Я буду здесь. Я никуда не уйду.       Пока пустая бутылка лениво крутится, Артём наваливается на меня. Осторожно обнимаю его, прижимая поближе к себе. Я почти физически ощущаю запрятавшуюся за неловким смехом тревогу: в севшем ли голосе, или подрагивающих пальцах, неловко сжимающих рюмку для текилы, в которую сосед подливает водки.       Деликатно кладу подбородок ему на плечо – на пару секунд, – чтобы вроде как наблюдать за ходом игры. Но пьяный хоровод не догадывается, что причина в другом — безопасности. И для Артёма, и для меня. Он чувствует, что я рядом, я чувствую, что он рядом — и тревога стихает, эффективней глушится алкоголем.       На мгновение прикрываю глаза, и резкий запах спирта ударяет в нос:       – Будешь?       Тёма протягивает рюмку, и, неуклюже крякнув, я соглашаюсь. Водка обжигает горло, проваливается горящей лавой в желудок. С приоткрытой двери тянет холодом, и мышцы охватывает сладкая истома. Слабость щекочет внизу живота, и до меня как будто только сейчас доходит: он здесь, в моих объятиях, доверчиво льнет спиной к моей груди. Тот самый Артём, не дающий мне покоя своей улыбкой несколько лет. Тот самый Артём, с которым мне чудом удалось законнектиться. Тот самый Артём, улыбку которого у меня сегодня украли.       – Включите что-нибудь поспокойнее! – ворчит Слава, и ломанные биты сменяются на ласковую мелодию Blur с динамика телефона. Центр постепенно стихает, бутылка крутится, как и мысли в голове — урезанные, не складывающиеся в цельное. Мне хорошо, что он рядом, и мне не хорошо знать, по какой причине он рядом. Будь всё хорошо — пришёл бы ты ко мне? Поцеловал бы тогда, пьяный, на площадке, если бы не отчаялся от безответности?       Что было бы, будь ты счастлив?       В руках мягко вибрирует смех – Артём почти шебуршит, а не говорит:       – Ну не себя же мне целовать?..       Даже не слышу остальных — обрывки его фраз и то едва долетают до меня:       –...он не играет. Но… спрошу…       О чём ты хочешь спросить?       Он задирает голову, и я могу видеть его лицо — с небольшими заломами у губ от активной мимики, с порозовевшим кончиком носа и прилипшими ко лбу волосами.       – Поцелуешь меня?       С губ срывается смешок – я бы тебя поцеловал вне игры, потому что нам захотелось, а не потому что так выпало по правилам игры.       – Я не играю.       Артём отворачивается и разводит руками.       – Не судьба.       – Да крутани снова, чё ты, – предлагают напротив, но он мотает головой:       – Да я уже устал, – и поднимается. – Продолжайте без меня.       Из рук снова вырывается тепло, и я встаю тоже, следуя за Артёмом к дивану. Его ещё никто не занял и в шесть утра это странно. Точно так же, как и ночь в шесть утра — когда тёмный пейзаж за окном никто не разбавил светлыми кляксами.       – Выпьем вместе? – доносится до меня вопрос.       Выпьем.       Похмелью придётся немного подождать, как и январскому утру: нам нужно немного времени, немного ночи, чтобы продлить новогоднюю лихорадку. Мы обособлены от этой комнаты — с обжигающим внутренности напитком и ветром в голове. Мы вязнем в эмоциях и тихой музыке, аромате прокуренных комнат, во взглядах друг друга — когда тепло дотрагивается моей щеки и мягкий шёпот ложится на губы просьбой:       – Поцелуй меня.       Без правил и игр, потому что хочется — и я касаюсь его носа своим, закрывая глаза:       – Ты пожалеешь об этом.       Мы пожалеем об этом.       Сделаем вид, что не помним, что были слишком пьяны, что между нами не было ничего больше желания поцеловаться. И то не друг с другом, а хоть с кем-нибудь. Да, Артём? Так оно и будет.       – Я знаю.       Его губы горькие — как и этот поцелуй: сколько ласки мы бы ни вложили, горло пересохнет, а в руках осядет страх и сожаление. Никто никогда не назовёт эту ошибку закономерной, но даже с осознанием её неправильности сейчас она кажется единственным верным решением.       Его глаза сливаются с темнотой. Мы сливаемся с темнотой, сливаемся друг с другом в темноте: и пока мы вместе, томящаяся нежность находит свой выход. Она — тебе, она — для тебя.       Мой мальчик. Мой раненый мальчик.