сбор №68

      Просоленная насквозь кожа — этот вкус не угасает с годами. Каждый июль он терзает язык и губы, не позволяя забыть её имя, и уже не спасает ни добровольное заточение в офисе, ни ежедневная порция виски, ни поцелуи случайной встречной.       А ведь Акааши любил океан. Любил той казалось бы вечной любовью, практически платонической, когда нет этой безумной жажды прикосновений, зато изменяется ход сердца от одного лишь дыхания рядом. А океан дышит шумно и жадно, словно ждёт именно тебя, иногда замирает безжизненной гладью, срываясь потом в штормовую агонию, и не поддаться его ритму невозможно, и ты тоже дышишь рвано, захлёбываясь ветром и солёной моросью, пока внутри бушует ураган, разбивая несчастное сердце о скалы рёбер.       В один из таких дней он и встретил её. Её звали Юкиэ, а может и сейчас кто-то зовёт её по имени, так звонко звучащему даже в непогоду.       Акааши откладывает бумаги в сторону, за окном обычный мегаполис, плавящийся под зенитным солнцем в жидкий камень. Язык скользит по нижней губе, перехватывает горло жаждой — соль.       Рот забит солью и в ухе отчётливо слышится прибой.       Стальные стелы небоскрёбов пробивают сбившиеся в кучу облака.       — Ты не купаешься? — она спрашивает так, будто уже знает ответ и Акааши просто кивает.       Он не купается.       Он сидит на пляже в брюках и застёгнутой на всё пуговицы рубашке, позволив себя снять лишь ботинки и носки, и пальцы стонут от наслаждения, утопая в нагретом песке.       — Тогда намажь мне спину!       Как соотносится первый вопрос с последним предложением — или приказом? — Акааши так и не понимает, хотя серьёзно об этом задумывается. Но то ли никакой логики тут нет, то ли он думал недостаточно усердно, а как тут думать, если под пальцами проминается нежная белая кожа, и лопатки режут гранями, и открытая шея притягивает взгляд?       Акааши закручивает накрепко бутылку с солнцезащитным кремом, поспешно отступая в тень зонта.       — Спасибо! — мурлычет она. — Меня зовут Юкиэ. Широфуку Юкиэ, — и задорно смеётся, переворачиваясь на спину.       Её бикини красного цвета и очень бикини.       Акааши прикрывается солнечными очками.       Жарко.       Офисный кондиционер продувает лёгкие насквозь, но на зубах всё равно скрипит — соль.       — Тебе идёт! — царапает осколками улыбки. Акааши отряхивается от песка, чувствуя в губах странную слабость, а Юкиэ откидывает назад копну рыжих волос.       Ничего красивее того, покрасневшего, лица Акааши больше не видел.       Они сидят рядом ещё целую вечность, вдыхая одну на двоих пучину, пока уставшее солнце не падает в горизонт.       — Мне кажется, что оно тает, — она рисует волны на загоревшем колене, — как кусочек сахара в кофе.       Солнце и правда тает, растекается алыми потёками по бурлящей поверхности. Акааши сглатывает ставшую сладкой слюну, а ладонь тащит по горячему песку, ближе и ближе, к уверенно отстукивающим смутно знакомую мелодию пальцам.       — Хей! — доносит ветром издалека, Юкиэ вскакивает как ошпаренная, едва не наступая на его руку.       Улыбается приближающейся фигуре, выжигая счастьем в пепел.       Акааши невольно передёргивает плечами и старательно всматривается в бесконечные колонки цифр на экране монитора.       Видит — слипшиеся в поцелуе губы: грязно-красные, влажно-сочные, чужие, близко-близко. Акааши пялился на них так долго, что узнал бы теперь и наощупь.       — Так! — вспыхивают жёлтым круглые глаза. — Теперь купаться! — парень скидывает одежду в два счёта, оголяя атлетичную фигуру. Акааши хочется застегнуться ещё туже и глуше. — Давай наперегонки! — тот тащит за руку, не спрашивая кто такой, почему сидит рядом с его девушкой и хочет ли вообще купаться.       Акааши выдёргивает руку на самом краю, на той границе, где волны уже лижут пальцы, но ещё можно отступить, не запачкав одежды, рук, совести.       — Давай… те.       Отвечает под гнётом её растерянного взгляда и шагает прямо в воду, упрямо загребая тяжёлыми ногами. Промокшие брюки противно облепляют кожу, горячие руки соперника — хотя какой Акааши этому безжалостному торнадо соперник? — стискивают плечи в невыносимо дружеских объятиях.       В ухе так и бьётся прибоем его раскатистый смех.       Акааши встаёт, громко сдвигая стул.       Падает обратно — в океан, вновь жалко отплёвываясь от поглотившей пучины.       Её бикини такой обжигающе красный.       Губы стёрты ветрами, а на просоленном насквозь пальце кольцо.       Акааши тоже бы дал себе в морду — и даёт. Рот полнится кровью, не смывая мучительных ощущений.       Кофе волнуется в картонных берегах, поглощая рафинадное солнце — солёное.       Снова июль.       В сердце стоит океан.