сбор №68

      Ойкава танцует на барной стойке только потому, что это всех раздражает.       — Хватит трясти задницей! Никого она уже не интересует! — Иваизуми фыркает в свой двойной виски, отворачиваясь к сцене.       — А мне нравится! — парень, сидящий сразу за Ханамаки, салютует чем-то отвратительно розовым.       Ойкава думает, какой у этого парня фантастический разрез глаз, хотя на самом деле азиатов в этом городе как семечек в яблоке, взять хоть его самого. Но этот… этот какой-то совсем аутентичный, несмотря на блондинистую чёлку и проколотую бровь.       — О боже, Суга, только не начинай, — морщится его друг — или бойфренд? — Ойкава не уверен, но пришли эти двое вместе.       — Твой парень? — он садится на стойку напротив Суги, бесстыдно свесив ноги на чужие колени.       — Бывший.       — Почему?       — Он играет в волейбол, — звучит, как диагноз. Ойкава переводит взгляд на сурово сведённые брови волейболиста, потом обратно — на влажно блестящие губы Суги.       — А ты?       — А я — нет.       — Это я уже понял, — Ойкава смеётся, пальцы Суги щекотно касаются лодыжки. — Потанцуем?       Под пяткой твёрдеет. Ойкава давит сильнее, ловя отблески жажды в узких зрачках.       — Здесь? — Суга разводит ноги, стискивая пятку между бёдер. Он смотрит из-под ресниц насмешливо и улыбается — обманчиво добродушно.       — Там, — Ойкава дёргает головой в сторону танцпола, потом ногой, рукой, перетекая на пол.       Едва не падает, запнувшись о собственные ботинки, незнамо как оказавшиеся так далеко от его стула.       — Суга-Суга. Суга-чан? — ботинки глухо падают вниз, мгновенно исчезая в бликах подсветки.       Нет, правда, не обуваться же теперь?       — Сугавара. Сугавара Коуши.       — Суга! — Ойкаве нравится, как этот парень звучит: хлёстко, сладко, чуточку колко — как надкушенный леденец.       Он зовёт снова и снова, впиваясь пальцами всё глубже между рёбер. Суга двигается плавно, уверенно держа дистанцию.       — Су-га, — чёртовы два слога пьянят, застревая в глотке.       Ойкава давится приторной слюной, под пальцами трещит футболка. Суга откидывает голову, очень медленно, и так же неспешно обводит губы языком, сглатывая. Кадык вспарывает бледную кожу потёками розового и зелёного.       Чёртова иллюминация.       — Суга! — Ойкава выплёвывает совсем беззвучно, дёргая на себя кажущееся невесомым тело. Суга отзывается — горячей дрожью. Ойкава считывает её влажными ладонями, едва сдерживая желание залезть сразу в трусы.       Чёртов стояк.       Суга прижимается сам, касается рукой щеки, шеи, медленно, чертовски медленно ведёт вниз по груди, задевая сосок, и опускается сам. Замирает, поддевая насмешливым взглядом, и Ойкаве кажется, что всё вокруг тоже останавливается, словно зависает в вязкой горячей массе, напрочь лишённой кислорода.       — К тебе? — Суга поднимается красивым, выверенным движением, оказываясь почему-то выше. — Или ко мне? — он ведёт рукой вдоль молнии на джинсах, едва касаясь большим пальцем выпирающего члена. Двигается, толкаясь бёдрами, будто они уже трахаются.       Да они и трахаются — взглядами, одинаково колючими, выхолощенными.       — К тебе, — продирается наконец ответ. Суга слизывает его языком, ныряя пальцами, тоже какими-то острыми, под ремень. Теснит в сторону от гудящей толпы.       Голые ступни наступают во что-то влажно-липкое. Невольно передёргивает, и Ойкава теряет контакт, выпадая обратно в мерзкую реальность.       — Подожди, я только найду свои ботинки, — он нагибается, шаря по полу. Подняться не дают удерживающие руки и тяжёлый член, недвусмысленно елозящий по оголённой спине.       — Здесь, — щелчок ремня отрезает гомон голосов, топот ног, музыку, даже шум дыхания. Ойкава пялится в подступившую тьму, пока не упирается руками в стену. Мажет влагой вдоль позвонков, горячечные пальцы стаскивают джинсы, бельё, похоже, кожу.       Ойкаву гнёт на колени, будто притяжение земли увеличилось впятеро. Он хихикает в рукав рубашки, представляя, как вывернет Иваизуми, если тот их увидит, а он увидит, не сможет не увидеть даже сквозь алкогольный дурман.       — Всё хорошо? — Суга нежно гладит по щеке, упираясь влажной головкой в растраханный анус. Ойкава кивает, подаваясь назад, но Суга медлит, прикусывая выпирающий позвонок. Он водит подушечками пальцев под рубашкой, процарапывая саднящие узоры, шепчет что-то в ухо, что-то хорошее, приятное, нужное, оседающее на языке сладостью. Ойкаву тошнит, тошнит от от этих рук, этих губ, этой тоски, рвущей грудь — чужую, а как свою.       Нехорошо. Плохо. Мерзко — когда тебя уже нет, а ты ещё да.       — Трахни уже, Суга-чан! — звучит невыносимо громко и жалко, возвращая реальности звук. Оглушает битами, скомканным выдохом в затылок. Суга входит резко, вгоняя член по самые яйца. Лоб встречается со стеной, но это как раз не больно.       Хорошо.       Ойкава машет сидящим у стойки, впитывая равнодушное презрение с упорством самоубийцы.       — Не смотри! — глаза накрывает влажной ладонью. Суга втапливает в стену резкими фрикциями.       Ойкава думает, найдутся ли ботинки, если он сам потерян напрочь и навсегда.       Между ног растекается липкое тепло.       К чёрту всё! — на зубах хрустит, будто бы леденец.