сбор №68

      Леденец весело хрустит на зубах. Бокуто с удовольствием прокатывает осколки языком. Так раздирает жжением, в сладкой слюне проявляется металлическая нотка, будто лизнул ручку автомата.       Вкусно.       Второй чупа-чупс заманчиво блестит на краю стола, но он для Акааши. Бокуто специально сбегал в комбини на перекрёстке ради вкуса кока-колы.       Но Акааши занят. Он старательно переписывает из учебника в тетрадь что-то очень нужное и на неурочный шорох хмурится.       Бокуто не хочет его сердить и складывает руки на коленях, разглядывая небо в окне, тусклые, словно вычитанные насквозь, корешки книг обо всём на свете, завивающиеся пряди на напряжённом затылке. Взгляд возвращается на яркое пятно леденца снова и снова. Во рту зудит жаждой.       Бокуто думает — каково?       — Будет липко, — отвечает Акааши, не отрываясь от задания.       — Да я совсем и не о том, — Бокуто ворчит, чувствуя, как горят щёки от пристального взгляда.       Что там себе думает Акааши, не угадаешь.       Бокуто давно не пытается, одинаково восторженно принимая и скорбную мину, и язвительные слова, и внезапные порывы.       Акааши что-то серьёзно обдумывает несколько секунд и настойчиво обваливает на пол.       — Почему ты снова сверху? — обида скребётся где-то глубоко внутри.       — Потому что это у тебя зудит в одном месте, — Акааши отвечает с улыбкой, подходящей больше Куроо. И засовывает леденец, нет-нет, совсем не туда, куда мысленно примерялся Бокуто, а в рот, но так развязно-естественно, что член болезненно дёргается под его ладонью.       Как бы Бокуто ему вставил!       Но Акааши умело освобождает от джинсов, накрывая горящую головку липким ртом. Леденец едва виднеется сочным алым шариком между пальцев другой руки.       — Ака-ши! — булькает в груди, перекрывая дыхание. Акааши напрягает глотку, вбирая почти на всю длину.       Акааши быстро учится. Катастрофически быстро и неважно чему: подачам или минету, и Бокуто иногда боится, что не успеет, просто не успеет стать ещё сильнее, лучше, круче!       Мысли тонут в дурмане кайфа. По выжатым мышцам тянется мелкая дрожь. Бокуто только и успевает, что мазнуть потяжелевшей рукой по макушке Акааши, а тот уже невозмутимо сосёт леденец, уткнувшись обратно в книгу. И только покрасневшие кончики ушей выдают смущение.       Бокуто большего и не надо. Бокуто довольно и мелочи, штриха, неурочного вздоха, а о любви он может и за двоих покричать.       Сейчас вроде самое время, только сводит живот.       — Акааши… Я есть хочу.       В подтверждении громко урчит. Бокуто не специально, ему всегда хочется есть после секса.       Акааши вздыхает, хрумкает так громко, будто у него во рту кость, а не леденец. Бокуто невольно залипает на резких движениях тонких губ, очень ярких, влажных, пахнущих кока-колой. А Акааши наклоняется, медленно, обречённо, и так же целует, проскальзывая языком между зубов.       Сладко.       Кусочки леденца царапают дёсны и нёбо, языки сталкиваются, растирая колкую крошку. Губы вязнут друг в друге, как в расплавленной карамели, и сладкая слюна сочится вниз и вниз, растекаясь по ватному телу горячей волной.       — Ты вкусный, — Бокуто просто не может держать это в себе и тянет отпрянувшего Акааши обратно.       — Странные у тебя комплименты, — тот прячет красное лицо в его, Бокуто, футболке, вцепляясь пальцами под рёбра.       — Это не комплимент, это правда!       Бокуто хочется смеяться и кричать, ещё немного попрыгать, но Акааши напряжённо горбится, явно зависнув на очередной правильной мысли.       Бокуто осторожно кладёт ладонь на спину. Акааши ёрзает, пытаясь отстраниться, но Бокуто давит и давит, пока под ладонью не захрипит-захрустит.       Акааши сам как тот леденец: снаружи твёрдый, гладкий, безразличный, порой острый и колкий, но на самом деле очень хрупкий.       Дотронуться страшно.       Но очень нужно.       Бокуто гладит второй рукой, проходясь от дрожащей макушки до соблазнительно очерченной джинсами задницы. Хрустеть под пальцами перестаёт, когда небо в рамке окна тонет в красно-жёлтой дымке.       — Мне пора идти, Бокуто-сан, — голос Акааши совсем сонный, тело расслабленное, только руки обхватывают шею крепко и сильно, будто он не хочет уходить.       — Я провожу, — кажется, Бокуто разорвёт, если они расстанутся сейчас, — всё равно хотел в магазин зайти.       — За леденцом?       Леденец у Бокуто вообще-то уже есть, но он кивает, попутно, будто случайно, прижимая ладонь Акааши к губам.       — Сладкоежка, — Акааши фыркает в щеку, но тут же подбирается, обретая привычный серьёзно недовольный вид. Початую шоколадку из кармана достаёт как какую-то бомбу, едва удерживая напряжёнными пальцами.       — Тебе нужно собраться. На завтра, — слова тоже хрустят — как битое стекло под ботинками, и так же больно впиваются под кожу.       Бокуто помнит, всё помнит. Но упрямо провожает до надземного перехода, сжимая вспотевшей ладонью чужие пальцы. Сотни бестолковых слов сыпятся из него, пока на третьем пересказе плана тренировки Акааши не закрывает рот рукой.       — Мне нужно идти, — он смотрит на кроссовки. Дрожит.       — До завтра, Акааши! Встретимся как обычно? — Бокуто смеётся.       Так легче отпустить неотпускаемую руку.       — Да, — Акааши улыбается, будто проглотил пару ржавых гвоздей.       Они оба знают: завтра — их завтра — не будет.       Завтра Бокуто идёт в университет.       Вкус леденцовых губ встаёт в горле комом.