сбор №68

      Бокуто чертит пентаграмму; старательно выводит мелом прямо на полу их общей комнаты. Если бы Тецуро не знал его столько лет, то уже вызывал бы психиатров или как минимум дежурного по общежитию, а так лишь развалился на своей кровати, поджимая длинные ноги.       — Проще решить уже задачи самому, чем высчитывать углы и диагонали.       — Не проще, — отмахивается Бокуто и, высунув от усердия язык, доводит последнюю линию. Он расставляет толстые оплавленные огарки с ещё большим усердием и гасит свет. Латынь заунывно растекается по поверхностям и стенам, оплетая невидимым саваном тело. Мышцы гудят, напрягаясь под командой мозга, но ни руки, ни ноги не двигаются. Грудь едва сокращается, Тецуро беззвучно считает, заставляя себя дышать, и силится не заснуть.       И откуда Бокуто взял всё это? — резонный вопрос пульсирует на переферии сознания, не прорываясь вслух. Линии тускло мерцают в сумраке, изредка вспыхивая зеленоватым огнём. Кажется, дунь посильнее и комната погрузится во тьму. Только Тецуро не может дунуть, он едва фокусирует взгляд на раскачивающейся в монотонном ритме фигуре друга.       Его голос, обычно громкий, полный эмоций, становится тише и глуше, пока не сливается в один заунывный звук, неприятно отзывающийся дрожью. Встать бы и треснуть ему по шее, чтобы заткнулся или наоборот обиженно взвыл, лишь бы стало темно и тихо или светло и шумно!       Во влажной ладони вибрирует смартфон, следом прорывается рингтон. Бокуто ошалело оглядывается. Его глаза сверкают как полные луны; внутри дрожат свечными фитилями тонкие вытянутые зрачки. Он смотрит неприятно цепко.       И голодно.       Толстые мозолистые пальцы перебирают в воздухе, вытягиваясь длинными крючковатыми тенями. Они видятся всё ближе и ближе, Тецуро следит за ними, затаив дыхание.       — Кто посмел потревожить мой покой? — внутри пентаграммы что-то шевелится, поднимаясь грузной тенью.       — Получилось! — Бокуто вскакивает обычным собой, отряхнувшись в один миг от жуткой ауры. За ним медленно поднимается силуэт, оборачиваясь в тусклом свете свечи высоким тощим парнем. Он раздражённо отплёвывается несколько долгих минут, перемежая фырканье с ругательствами на незнакомом языке, и вдруг чихает.       Бокуто подскакивает — довольно высоко, и обрушивается обратно на пол всем своим весом, разражаясь смехом. Пламя свечей притухает до минимума и взмывает вверх ещё ярче. Тецуро сглатывает дым, давится, только не от горелого привкуса, провалившегося до самого живота, а от внимательного взгляда парня внутри пентаграммы, нечеловеческую сущность которого выдают теперь лишь аккуратные рожки, едва виднеющиеся среди чёрных кудрей.       — Привет! — Бокуто опрометчиво делает шаг вперёд, останавливаясь ровно на нарисованной мелом черте. — Я Котаро Бокуто! А там Куроо! Он мой друг и…       — Бокуто Котаро?.. — медленно, чуть нараспев, повторяет демон, вглядываясь в ноги Бокуто с нездоровым интересом. Бокуто расплывается в улыбке и протягивает руку.       — А ты кто такой? — Тецуро едва успевает оттащить его за шиворот от налившейся алым линии.       — Акааши Кейджи, — отвечает Акааши Кейджи, быстрым движением языка обводя ссохшиеся губы. Тецуро смаргивает, не зная, считать ли мелькнувшие в прорези рта длинные кривые клыки за иллюзию, и нащупывает коробку с мелом.       Такие путы ему явно на один зуб.       — Тебе идёт! — Бокуто тем временем высыпает из рюкзака ворох тетрадей и учебников. — Поможешь с математикой? — спрашивает он с той бесхитростной мольбой, против которой Тецуро ещё ни разу не устоял.       Акааши застывает на доли секунды и неожиданно кивает. По тонким белесым губам расплывается алое пятно, искажая высокомерную мину в подобие заинтересованности.       — Я в комбини, — кидает Тецуро от двери, в ответ слышится смех. Бокуто сидит на самом краю этого мира, почти касаясь плечом вязкой тьмы чужого.       Он возвращается через несколько часов. В комнате тихо, что странно само по себе. Тецуро греет воду в ковше, заваривает лапшу, размешивая так медленно, как может, и заходит без стука. Нос забивает мелом и воском. Оплавленные свечи жирно блестят в полумраке.       Бокуто спит на полу, широко раскинув руки. Улыбается, будто все его мечты сбылись. Кончики пальцев касаются белой черты, даже, кажется, пересекают её. Тецуро перекладывает его руку исключительно назло. А может — от обиды, что такое сжимает грудь непонятно, но желание вмазать чёртову Акааши Кейджи по морде становится лишь сильнее.       Акааши сидит в центре пентаграммы, сложив руки на коленях как образцовый ученик. Облизывает запёкшиеся губы развязным жестом профессионального жиголо. Язык издали кажется почти чёрным. А ещё очень длинным и тонким.       Тецуро опускает голову, вглядываясь в разбухшие нити лапши, но успевает уловить судорожный ход чужого кадыка.       — Есть хочешь?       Вместо ответа под кожей шеи тяжело продавливается комок, язык касается угла губ, снова очень быстро, едва уловимо, но это движение врезается в память, как и лихорадочный блеск глубоких провалов глазниц.       — Как хочешь.       Тецуро равнодушно наматывает лапшу на палочки, поднимает её высоко, хватая свисающие концы ртом. Солёные капли стекают по подбородку, щекоча.       — Пожалуйста, — в голосе демона слышится мольба. Она прячется между остатками властных нот и отзвуках злости, как остриё ножа в бесконечной ряби шелестящих колосьев. Рука поднимается медленно, подрагивает от тяжести. Приходится вытянуться, чтобы протянуть миску достаточно далеко. Акааши берёт её двумя ладонями, едва касаясь. Контакт мимолетный, какие-то наносекунды, не больше, мажет жаром, будто дотронулся до нагретого на солнцепёке металла.       Тецуро отдёргивает руку слишком быстро, слишком резко, едва удерживая равновесие. Футболка неприятно липнет к влажной спине; в воздухе явственно разит жжёной серой.       — Можно ещё соли? — Акааши поднимает голову, блестящие губы манят прилипшей лапшой.       — Да, конечно, — Тецуро смаргивает и с трудом поднимается; ноги не держат. Бокуто причмокивает во сне, блаженно улыбаясь. За стеной слышатся шаги и приглушённый разговор, иногда смех или стук. В общаге кипит жизнь, не то что здесь — в могильном склепе. Аналогии отзываются тошнотой.       Он оглядывается от двери, будто что-то дёргает его. Бульон стекает из опрокинутой пиалы тонкой струёй, жирно блестит под светом включенной кем-то лампы далеко за пределами пентаграммы.       Бокуто, как и демона, в комнате нет.