сбор №68

      Дверь открывается практически бесшумно, впуская размытую тень. Акааши берёт её на мушку машинально. Не выдаёт ни звука лишь потому, что прокусывает губу. Бокуто за похолодевшей спиной радостно хмыкает:       — Оя-оя, какая встреча!       — Я тоже рад видеть тебя живым и в штанах, — тень встряхивает длинной чёлкой, оборачиваясь высоким жилистым парнем. От их жарких объятий вперемешку с тычками локтями и коленями потряхивает. Акааши убирает пистолет в кобуру, судорожно внося поправки в план.       Встреча двух враждующих кланов достаточный повод сдохнуть или убить; Куроо в качестве полноправного представителя Некома не оставляет ни шанса выйти сухим из навязанной игры.       Кто же знал, что они с Бокуто знакомы?       Кто бы мог подумать, что они так близки?       Акааши тщательно удерживает невозмутимую маску, делая вид, что не чувствует чужой ладони — двух — на своей заднице, и моля всех известных богов, чтобы они не столкнулись друг с другом.       — Так как, говоришьБ твоё имя? — Куроо наклоняется опасно близко, будто бы невзначай касается щеки. Акааши ловит взгляд Бокуто — ещё недоуменный, и отступает в сторону.       — Акааши Кейджи, — имя скрипит на зубах золой.       Стоило похоронить грёбанного Куроо в кхмерских джунглях вместе с собой.       — Похоже, он весьма полезен, — Куроо не улыбается — режет на живую. Бокуто сводит брови, шумно обрушиваясь в кресло. В небрежной позе и ответ, и вопрос.       Он, Бокуто, здесь, в чужой квартире и жизни, хозяин, и того, кто не согласен на его правила, ждёт жалкий конец на дне токийского залива. Куроо знает это, точно знает, он же не слеп и не глуп, так какого лезет под чёрные дула опустевших глаз?       Куроо опускается на диван напротив. Между пальцев мелькает стреляная гильза.       — Где ты пропадал целых два года? — Бокуто усаживает к себе на колени властным жестом; короткий поцелуй в скулу ощущается ударом, каким он обычно обрывает надоевшие разговоры и жизни. Акааши давно никто не бил, не считать же за насилие звонкие, до синяков, шлепки по заднице или вколачивание головой в стену во время секса. Но позабытый, вернее притаившийся страх мгновенно отравляет кровь, путая пульс. Куроо на всё это даже не хмыкает, но и не шутит, как должен бы.       — Давайте закончим с условиями сделки, — Акааши встаёт легко, его не удерживают, прячет замешательство за выверенными движениями. Бумага рвётся в повлажневших ладонях, сам Акааши в точке пересечения — не взглядов даже, переменных токов.       — Объединение против Нохеби выгодно для обоих кланов, — воздух встаёт колом. Прошивает дрожью до самых пяток.       Акааши между ними всего лишь проводник, сгорит напрочь, никто не заметит.       — Отсоси мне.       Бокуто улыбается, Куроо — тоже, практически идентично отражая каждый штрих ломаных губ.       Попросить бы, чтобы хотя бы не здесь, не так, но Бокуто нельзя возражать вообще, а сейчас, когда успех задания висит на волоске, особенно.       Куроо встаёт и медленно, невыносимо медленно, идёт к барной стойке. Он что-то наливает, наверное, виски, звеня стаканом, у Акааши от этого звука раскалывается голова.       — Акааши, — напоминает Бокуто и откидывается на спинку, проминая кожу до треска. Ватные ноги гудят заранее, Акааши опускается на колени, вскидывая голову вверх. Глаза Бокуто закрыты, рот растянут всё в той же добродушной улыбке, только пальцы вцепляются в волосы жёстко, тыкая в пах.       Бокуто не возбуждён, он зол. Как и Куроо, сверлящий спину бездушным взглядом в том самом месте, где прикреплён микрофон.       — Как пожелаете, Бокуто-сан, — Акааши тоже улыбается — в невидящих глазах орудийные зарницы. Пальцы не слушаются, приходится расстегнуть молнию ртом. От резкого запаха мутит; от вкуса его кожи сводит челюсти. Акааши берёт неглубоко головку, стараясь не глотать слюну, приобретшую горький привкус. Хорошо, хоть не крови в этот раз; от Бокуто порой разит ею так, что Акааши выворачивает до самой желчи.       — Присоединишься? — Бокуто рывком насаживает на член, Акааши остаётся лишь царапать ногтями обивку. Выдох даётся ему с трудом, вдох вовсе не даётся, вырубая реальность, да и самого Акааши.       — С удовольствием, — Куроо едва не мурлыкает, притираясь стояком сзади. Бокуто ослабляет хватку, позволяя немного отстраниться и наконец вдохнуть. Слюна, смазка, слёзы — всё сочится по щекам, подбородку и шее. В губы толкается головка, настойчиво растягивая саднящие углы.       — Открой рот шире.       Акааши открывает, послушно высовывает язык. В мутном мареве очертания и краски смазываются в абстрактное полотно, и он понимает, что его держат уже не две руки, а четыре далеко не сразу. И члена теперь два, оба тычутся в мокрые щёки, губы, раздирая рот в трещины.       — Не поместятся… — Акааши не слышит себя, слышит Бокуто.       — Постарайся, мой хороший, — он нежно ведёт ладонью по скуле, виску; Акааши сжимается в ожидании боли, и она приходит. Пощёчина звенит в ушах, щека пульсирует наливающимся синяком, перед глазами двоится, вынуждая искать опору, но пальцы лишь мажут по гладкой поверхности пола, не в силах зацепиться. Бокуто дёргает за волосы, проталкивая головку в глотку. Второй член смачно шлёпает по той самой щеке.       Самое время просить подмогу.       — В задницу, — голос Куроо, хриплый и чужой, процарапывает до самых рёбер, — точно оба поместятся.       Микрофон трещит под рубашкой, ломаясь в чьих-то сильных пальцах, наушник рвёт перепонку треском помех.       — Никто не придёт, — Бокуто не улыбается, даёт все сто десять.*       Выключает — свет, сознание, весь грёбанный мир.