***
Принцесса Астерия никогда не любила королевские ярмарки. В то время как для остальных они ассоциировались с красочными представлениями, редкими товарами и атмосферой праздника, для принцессы это событие всегда было связано с пафосом, лицемерием и жестокостью. Бедные шуты, пытающиеся заработать себе на жизнь изувечением собственного тела, не раз позволяли аристократам, пришедшим поглядеть на зрелище, измываться над ними, как только их душе будет угодно. Публике не были интересны простые танцы и шутки, они смеялись намного громче и искреннее, когда людей избивали палками, или когда они сами калечили себя, лишь бы подобрать с земли лишнюю монетку, кинутую в них безжалостной толпой. Что уж говорить, королевские особы и сами были не прочь поучаствовать в чём-то безрассудном и опасном, чего стоила игра во флаги, во время которой такие на вид сдержанные и интеллигентные люди вмиг превращались в кровожадных варваров, готовых на всё, чтобы их жалкий флажок в итоге красовался на вершине горы. Сестра короля не могла выносить этого зрелища и зачастую, во время ярмарок, запиралась у себя и не выходила всю неделю, в которую обычно и проводились эти изуверские «праздники». Однако и королева Скай, на чьих землях совершалось это всё, тоже редко принимала участие в подобных развлечениях, считая себя выше и достойнее всякого рода увеселений. Она лишь занимала своё почётное королевское место где-нибудь посредине ярмарки и со скучающим видом наблюдала за людьми, простолюдинами и аристократами, которые смешивались бы между собой до неузнаваемости, если бы не бросающиеся в глаза отличия в одеяниях. Вот и сейчас, как и обычно, королева восседала вместе с мужем на высоком пьедестале под навесом, в глубоких креслах, и даже не смотрела на веселящихся людей, глядя куда-то в сторону отчуждённо и безучастно. А Астерия с высоты собственной комнаты рассеянно наблюдала за ярмаркой, и её сердце больно сжималось, когда она видела фигуру маленького ничтожного шута, над которым потешались гости. Она хотела было уйти, как вдруг что-то привлекло её внимание, завладев им полностью. Это была небольшая клетка, которую подносили к ложе короля и королевы. Королева Скай отвлеклась от своих раздумий, никому, кроме неё, неведомых, и вопросительно взглянула сначала на людей, несших клетку, а затем на саму маленькую тюрьму. Правительница приосанилась и поправилась на кресле, а её брови медленно поползли на накрахмаленный лоб. Астерия же в ужасе вскрикнула и даже отступила от подоконника, на который опиралась. За железными прутьями сидел самый настоящий монстр. Только намного меньше обыкновенных болотных обитателей. Ребёнок — сразу поняли все, кто сейчас наблюдал эту картину. Совсем крохотный, с едва прорезавшимися змеиными глазами, небольшим чёрным кульком волос на голове и уродливой, серой чешуёй, покрывавшей всё его тело. Монстр испуганно жался к задней стенке клетки, и из уст его, с мелкими клыками, слышались жалобные то ли стоны, то ли плач. — Дорогая и уважаемая королева, — начал подошедший грузный мужичок, с лоснящейся кожей и хитрыми, лисьими глазами, — предлагаем вашему вниманию монстрово дитя, отловленное лично для Вашего Благородия прямо с болот! — и мужичок, замахнувшись железным прутом, с заострённым концом, резко ударил им по клетке, чем заставил монстра содрогнуться и сильнее вжаться в холодную стенку. Королева Скай презрительно поморщилась и вальяжно махнула волшебной палочкой, служившей так же и жезлом. — Зачем мне эта тварь? — хмыкнула женщина, без особого интереса разглядывая уродливое существо. — Что мне с ней делать? У меня уже есть собаки, но они гораздо полезнее и, к тому же, милее этого уродца. Делайте с ним, что хотите, — и, поднявшись со своего места, королева спустилась по ступенькам на землю и ушла во дворец, что означало только одно — теперь можно было разгуляться во весь опор, ведь королевские глаза больше не наблюдали за действом ярмарки. — Кто хочет поразвлечься с монстровым отпрыском? — грудным голосом прокричал хозяин монстра, вытащив его из клетки и привязав к ближайшему столбу. — Всего за пять монет! И люди, забывшие и о шутах, и о дорогих товарах, столпились вокруг бедняжки, наперебой изъявляя желание поизмываться над ребёнком ненавистного народа. Горячие слёзы застлали зелёные глаза Астерии, когда она увидела, как обращаются с ни в чём невинным существом люди, как они, словно бесчувственную куклу, пинают и бьют его, а он, никак не способный ответить, лишь скулит, и, кажется, по серым щекам его катятся слёзы… Не в силах на это смотреть, Астерия отшатнулась от окна и рухнула на кровать. «О чём они думают? Это же тоже живое существо! Это ведь тоже чьё-то дитя!» — думала принцесса, душа отчаянные рыдания в подушке. Образ загнанного в угол ребёнка вновь и вновь представал перед ней, и, чем больше она думала, как ему сейчас страшно и больно и как, должно быть, хочется домой, тем больше Астерия понимала: это так просто оставлять нельзя. Вскочив с кровати, принцесса подозвала к себе свою личную горничную и подругу — Герду. Русоволосая девушка, как и обычно, прибежала по первому зову хозяйки, лёгкими мелкими шажками войдя в покои принцессы. Герда была приставлена к Астерии почти с детства и, так как они были ровесницами, девочки быстро нашли общий язык и сдружились, несмотря на значительные различия в социальном статусе. Как только служанка заметила заплаканное лицо принцессы, её светло-карие глаза тут же засветились неподдельным беспокойством. — Принцесса Астерия, что случилось? — взволнованно спросила Герда, подойдя к девушке, стоящей у кровати, и тронула её за плечо. — О, Герда, что это за изверги! — в отчаянии провыла принцесса, и Герда сразу поняла, в чём дело, ведь ей не раз приходилось успокаивать Астерию, поражённую жестокостью придворных людей и богачей. Решив, что и сейчас ей нужно будет просто помочь принцессе добрым словом и объятиями, служанка мягко посмотрела на подругу и провела ладонью по её мокрой щеке. — Я понимаю, принцесса, но что мы можем сделать? Мы с вами не королевы, и нам не под силу остановить их, — нежно произнесла Герда, но Астерия покачала головой, отстранившись. — Нет-нет… — заговорила она тихо, сводя свои густые брови к переносице и зашагав по комнате. — Я не оставлю его умирать в их руках! — решительно заявила принцесса, и Герде оставалось только гадать, кого она «не оставит». — Герда, ты должна мне помочь! — воскликнула Астерия, вновь оказавшись возле девушки и схватив её за плечи. Герда заволновалась: глаза принцессы горели каким-то неведомым ей огнём, такой искры отваги и решительности для какого-то наверняка опасного поступка, служанка ещё никогда не видела во взгляде робкой принцессы. — Ты ведь такая же, как я, у тебя тоже доброе сердце, — продолжала Астерия, уговаривая её на что-то, будто Герда уже знала, чего хочет принцесса. И, хотя обычно девушки понимали друг друга с полуслова, сейчас Герда никак не могла догадаться, кого Астерия собралась спасать. — Вы хотите освободить какого-нибудь шута? — осмелилась осторожно поинтересоваться Герда, прерывая поток жалостливых молений принцессы, смысл которых всё равно не был понятен служанке. — Ребёнка! — почти прокричала Астерия, подводя подругу к окну и давая ей увидеть то, что творилось на улице. — Они привели ребёнка, у них нет души! Нет сердца! — Монстр! — тихо ахнула Герда, прикрыв рот ладонью. Теперь ей всё стало ясно. Всё, кроме одного. — Принцесса, вы сошли с ума? Это же чудовище! Одно их тех, кто рыщет по нашим полям и убивает, загрызает наших жителей! Один из тех жутких злобных тварей! Опомнитесь, принцесса, это ужасно опасно! — Герда пыталась привести Астерию в чувство, посчитав, что та немного не в себе, но принцесса лишь снова закачала головой. — Он лишь беззащитное дитя, он не может даже ответить им… — Герда заглянула в её глаза, и увидела в них живое участие в судьбе малыша и печаль. Она поняла, что принцесса не отступится и, если Герда ей не поможет, то она сделает всё сама, что просто невозможно и чрезвычайно опасно. Служанка взглянула в окно, на того самого монстра, что испуганно прижимался к деревянному столбу, будто тот мог защитить его от ударов плетью и насмешливых голосов, приказывающих делать ему различные вещи, казавшиеся толпе забавными. Как ни странно было это признавать, но и она в этот момент почувствовала, как что-то словно разрывалось внутри от сочувствия к бедному ребёнку. Герда глубоко вздохнула и перевела свой взгляд на принцессу, которая выжидающе смотрела на подругу, словно говоря: «Вот видишь, тебе тоже невыносимо это видеть, так давай же, соглашайся!». — Хорошо, я помогу вам, принцесса, — сдалась служанка, понурив голову, и Астерия радостно вскрикнула, кинувшись на шею подруги. — Ты так добра, Герда! Спасибо тебе! — восклицала девушка, прижимая девушку к себе и едва ли не плача от счастья, что не она одна разделяет боль маленького существа. — Ну-ну, принцесса, — служанка отстранила Астерию, и её губы тоже невольно расплылись в лёгкой улыбке. — Нам нужно всё подготовить, и вечером, когда все разойдутся, я вам обещаю, мы спасём его. Принцесса с готовностью кивнула, и девушки, присев на софу, стали тихо обговаривать план спасения монстра, к которому обе прониклись тёплыми чувствами.***
Маленький ящер жался к деревянному столбу, тихо скуля от боли во всём теле и сковывающего холода ночи. Люди закончили свои увеселения и разбрелись, а монстра так и оставили сидеть на сырой земле и истекать кровью. Было больно, очень больно, но он не мог понять, чем заслужил подобное. Он не знал, что провинился лишь только тем, что был не похож на тех, кто его мучил. Ящерёнок был наивнее любого мьюнианского ребёнка и даже сейчас, едва дыша, слабенько, но улыбался. Циркач соврал: он не ловил монстра, тот сам подполз к нему, не подозревая об опасности. Он бегал по пустынным болотам, совершенно один, заблудился и, когда увидел живых существ, очень обрадовался, что его нашли и теперь, должно быть, спасут. У него не было родителей, которые бы сейчас рыскали в его поисках, а остальные монстры были настолько запуганы силой и властью мьюнианцев, что пропажа какого-то ребёнка была им не дороже собственных шкур. Это жестоко, но это так. Ведь они, взрослые монстры, такие же беззащитные против мьюнианцев, как и этот ящер. Сейчас он не был напуган, он был рад, что здесь рядом кто-то есть, что он не один. Он был настолько одинок, что даже люди, жестокость которых он всё равно не понимал, казались ему спасением. — Принцесса, если нас увидят, нам конец! — взволнованно прошептала Герда, когда они, закутавшись в длинные тёмные плащи и закрыв головы капюшонами, спешно, в тени садовых деревьев, пробирались к месту проведения ярмарки. — Не бойся, Герда, я всё объясню. Скажу, что я захотела понаблюдать за восходом солнца, а ты, не сумев меня переубедить, пошла со мной, чтобы обеспечить мою безопасность, — протараторила Астерия, словно заучила этот план, как мантру. — Если убрать часть про восход солнца, то это правда, — проворчала девушка, отведя хмурый взгляд в сторону. Они уже подходили к площадке, оставалось только найти место, где лежал монстрёнок, чтобы как можно быстро освободить его и унести. Каждая минута была на счету, поэтому, если Астерия была особенно возбуждена, то Герда была особенно напугана тем, что их могут заметить, и тогда одной из них, а именно ей самой, точно несдобровать. — Стой! — тихо воскликнула Астерия и выкинула руку в сторону, останавливая Герду. Та передёрнулась от неожиданности, едва сдержала крик и удивлённо посмотрела на принцессу, которая напряжённо вслушивалась во что-то. Немного погодя, служанка и сама услышала негромкое сопение, то и дело прерывавшееся всхлипываниями и тонким скулящим голоском. Астерия осторожно выглянула из-за двух больших палаток и увидела почти в самой середине площади ребёнка, замёрзшего, забитого и дрожащего, как осиновый лист. Девушка, несмотря на увещевания подруги, пробралась через палатки и оказалась на освещённой лунным светом площади. Герда, вне себя от ужаса, выскочила за ней. «Вот и настал мой конец!» — подумала она про себя, уже представляя, как восходит на эшафот и плачет, и умоляет пощадить, и говорит о том, как хочет жить… впрочем, она всегда была несколько мнительна. Принцесса семенящими шажками подбежала к монстру, который одарил её самым беззаветным и светлым взглядом, на который не способны никакие люди. Астерия зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть от его истерзанного, кровавого вида. Слёзы покатились по щекам сами собой, но она, сдержав себя, бросилась к ящеру, дрожащими руками пытаясь порвать цепь. Герде вдруг показалось на миг, что в одном из широких окон дворца промелькнул чей-то силуэт, и она в панике обрушилась на Астерию, слегка потрясывая её за плечи. — Ключ! Скорее! — на выдохе воскликнула она. Принцесса только теперь вспомнила о том, что выкрала у спящего беспробудным пьяным сном циркача ключ от цепей, и смело запустила руку в карман плаща, тут же нащупав металл предмета. Ловкими движениями рук она отперла цепи (неизвестно, откуда в ней было столько юркости) и с невиданным ей ранее счастьем прижала к груди маленькое и совершенно растерянное существо. Кровь от ран запачкала её плащ и немного платье, но Астерию это мало волновало. Сняв с себя накидку (чем буквально сразила Герду), принцесса заботливо завернула в неё малыша и прошмыгнула обратно за палатки, увлекая за собой и опешившую служанку. Как так можно, снять своё прикрытие! Им точно придётся несладко… Успешно вернувшись во дворец, Астерия с монстром убежала в свою комнату, послав Герду за всем необходимым для оказания медицинской помощи. Суетливая служанка на едва слушавшихся её ногах поспешила в кабинет врача, чтобы запастись бинтами, лекарственными настоями и прочим. Не будем описывать весь её путь, всю тревогу и все иллюзорные ужасы, что она пережила, пока добиралась до кабинета и пыталась оставаться незамеченной. Короче, когда она вернулась в комнату принцессы, та уже успела переодеть ребёнка, умыть и даже расчесать. Герда же зашла как раз в тот момент, когда Астерия, усадив монстра себе на колени, любовно кормила его с ложки кашей. Подумать только, пока служанка ходила за одними только медикаментами, принцесса уже успела где-то сыскать одежду и еду, успела сбегать и в гардеробную, и на кухню! Прыткость, совершенно не свойственная девушкам её положения, поразила Герду. — Представляешь, он уже умеет немного говорить, — с невыразимым восторгом рассказывала ей Астерия, пока служанка обрабатывала раны детёнышу, — он сказал, что его зовут Тоффи, и он заблудился на болотах. Наши нашли его, когда делали вылазку, и решили забрать себе, — уже с ужасным недовольством продолжала принцесса. — Это ужасно! Будь я королевой, я бы отрубила головы им всем! — Герда вздрогнула при этих словах, но ничего не ответила. Тоффи оказался удивительно смышлёным для монстра, особенно для ребёнка. Как мог, он рассказал им о своей жизни. О том, как любил собирать цветы в чаще леса; о том, как жил в маленькой деревушке в самом сердце леса и как однажды проснулся в ней совершенно один, пробродил по улицам до вечера, но так никого и не нашёл; о своих приключениях после потери родителей и сородичей; в конце концов, о том, как его «спасители» (которых он до сих пор считал таковыми) принесли его сюда. Это уже потом, подрастая, он будет понимать, что те, кто когда-то нашли его скитающимся по болотам, вовсе не были его благодетелями, что мир намного более жесток, чем он думал, что таким, как он, лучше носу не казать в земли мьюнианцев, что таким, как он, не следует и мечтать о нормальной жизни. Но сейчас Тоффи был по-детски счастлив и радовался, что его забрали с жуткого холода, царившего на ночной улице. Во всё время его спотыкающегося, местами непонятного рассказа Астерия несколько раз заливалась слезами, а Герда лишь как-то стыдливо глядела в окно, словно бы стеснялась проявлять сочувствие к монстру. С тех пор Тоффи жил в комнате Астерии. Благо, её покои были настолько велики, что и не одного монстра можно было там спрятать. Исчезновение «подарка» никого особо не озаботило, а Герда, для верности, сказала, что сама видела, как ящер испустил свой последний вздох. Астерия устроила ему небольшую, но уютную спальню в своём будуаре, который всё равно редко посещала, и в который не было разрешено входить прислуге и кому бы то ни было ещё, что было весьма удобно. Тоффи не пришлось долго объяснять, почему ему нельзя выходить за пределы своей комнаты и комнаты принцессы, он как-то сразу понял, что стоит слушаться «маму», как он сам её теперь называл. И всё же, видя, как медленно чахнет ящерёнок без свежего воздуха и свободного простора лесов, Астерия иногда, преимущественно по ночам, всё-таки водила Тоффи на прогулки по лесу или саду (чем просто сводила с ума свою верную подругу). Благодаря этому, королевский сад, со всеми его лабиринтами и закоулками, Тоффи выучил наизусть. Несмотря на огромный страх быть обезглавленной, Герда так и не выдала тайну принцессы. Она не считала себя вправе говорить кому-то о том, что сделала Астерия. Служанка считала это подвигом, достойным уважения, и знала, что никогда бы не решилась на подобное, а потому Астерия в её глазах была просто святой. Незаметно для себя и она сблизилась с Тоффи, играла с ним, учила его читать (Астерия же обучала его письму и этикету), и вскоре сама привязалась к этому милому существу. Да, милому. Герда никогда и подумать не могла, что сможет проникнуться хоть к одному из монстров теплыми чувствами. Но Тоффи изменил её мировоззрение полностью. Она не раз спасала Астерию и Тоффи от раскрытия их секрета, чем навлекала и на саму себя беду, но Герду это уже не волновало. Благодаря Тоффи она стала смелее и лучше. Ей теперь было стыдно за своё поведение в прошлом, и она не смела даже надеяться на то, чтобы занять в сердце ящерёнка отдельное место. Однако бескорыстный и искренний малыш и её вскоре стал называть «тётушкой», чем донельзя растрогал девушку. — Вы станете прекрасной матерью, принцесса, — повторяла умилённая Герда, когда вновь и вновь видела, как Астерия любит и как заботится о Тоффи, который стал для неё даже больше, чем приёмным сыном. При таких словах она обычно краснела, смущённо улыбалась и скромно молчала. Однако матерью ей стать так и не довелось. Это были счастливые семь лет. Семь лет радости, любви и счастья. Герда больше не знала и не помнила времени светлее, да и не хотела чем-то его затмевать. Неизвестно, отчего скончалась, в самом цвете своих лет, принцесса Астерия. Многие придавали её смерти мистическое значение, говорили, что она отдала свою жизнь новорожденной принцессе Мун, потому как роды её матери были очень тяжёлыми и грозили смертью и роженице, и ребёнку. Но, в отличие от других, Герда знала и понимала истинную причину — Астерия просто не могла жить в обществе жестоких, алчных и злых людей, какие окружали её с самого её рождения. Она чахла среди них, она не могла терпеть всю неискренность, лицемерность собственной жизни. Тоффи был в ней светлым пятном, но, к сожалению, когда он появился, душевные силы принцессы уже начинали увядать, а потому его появление лишь отсрочило их окончательное угасание. Астерия умерла тихо, спокойно, не подпустив к своему смертному одру ни брата, ни его жену, никого из приближённых. В тот мир её провожали лишь преданная и самая настоящая подруга Гедра и возлюбленный сын Тоффи, прорыдавший на груди умирающей девушки все её последние дни. Он был уже юношей и прекрасно понимал, что теряет одного из самых дорогих ему существ во всём мире, и ничего, абсолютно ничего не может с этим поделать. Астерия же лишь ослабленно улыбалась и гладила обмякшей рукой вздрагивающую спину Тоффи, одаривая последними безутешными ласками. — Ты знаешь, Тоффи, я бы не смогла жить без тебя, но ты сможешь жить без меня, — говорила она севшим голосом. — Ты сильный, в тебе есть талант, дар музыки, именно в ней ты всегда найдёшь утешение. Прошу тебя, после моей смерти… — Нет, ты не умрёшь! — в исступлении вскрикнул Тоффи, подняв на неё свой измученный взгляд. Его хвост судорожно вилял из стороны в сторону, а когти впивались в пуховое одеяло. — Ты будешь жить! Это всего лишь болезнь, она скоро пройдёт! Астерия печально улыбнулась и провела ледяными пальцами по его мокрой щеке, отводя от неё прилипшие волосы. Её глаза выражали глубокую скорбь, но не по себе, а по Тоффи, которому будет очень тяжко её потерять. — После моей смерти, — продолжала она, — не бросай игру, не бросай музыку, только в ней и в ваших мыслях, — тут принцесса взглянула на Герду, дрожащую в приступах удерживаемых рыданий, — я буду жить. Тоффи поглядел на неё в полном отчаянии и, обняв её крепко-крепко, горько заплакал. Прошло два дня, во время которых принцесса больше не проронила ни слова, лишь глядела куда-то пустым взглядом и чему-то улыбалась. В один день она просто закрыла глаза, и на том её история была окончена. Зато история Тоффи и Герды продолжалась. После смерти Астерии Тоффи уже нельзя было оставаться в комнате покойной принцессы, а потому Герда решила спрятать его в подвалах замка, где когда-то располагалось королевское убежище на случай, если нападут монстры. Но то было очень давно, и теперь, когда власть Мьюни укрепилась прочно и стойко, укрытие потеряло свою значимость, и было забыто. Мебель, картины и прочие украшения интерьера остались на месте, разве что покрылись вековой пылью. Герде и Тоффи ничего не стоило привести всё в порядок и сделать это место вновь обитаемым. Она после ещё посещала его, но вскоре он сам настолько обжился в замке, что научился справляться со всем самостоятельно. Герда не знала, каким образом были проделаны все эти многочисленные тайные ходы, как в его прибежище оказался орган и множество других вещей, но Тоффи никогда не говорил ей об этом. Лишь заверял её, что никто и никогда не узнает о его существовании, а потому ни ей, ни её детям бояться нечего. Однако Герда так и осталась «старой девой», так и не обзаведясь ни мужем, ни детьми, а потому хранила тайну загадочного жителя подземелий одна. Через некоторое время пропажа различных вещей, еды, отдалённые звуки игры на органе стали приписываться некоему Призраку, оберегавшему семью Баттерфляй, о чём мы уже знаем. Эта легенда была очень удобна для Тоффи, а потому он старался её всячески поддерживать. Так он и жил, в уединении и одиночестве, изредка посещаемый Гердой (Тоффи сам запретил ей слишком часто приходить, говоря о большой опасности, которой она подвергается). Он пронёс тёплые воспоминания об Астерии через все невзгоды и страдания, но не мог не благодарить её за ту жизнь, что она ему дала. Пусть его существование и отличалось от других людей, он не знал и не хотел знать лучшей участи. У него была музыка, в которой он, как и завещала Астерия, нашёл все отрады своей жизни. Однако она не предупреждала о том, что однажды он возымеет нечто даже более дорогое, чем музыка. Он не знал, что найдёт своего ангела — Мун, которая станет для него, как он когда-то стал для одинокой принцессы, лучиком света в непроходимой тьме его души.***
Тоффи доканчивал пейзаж, который получился на удивление красочным и выразительным. Несмотря на свою неопытность в подобном виде живописи, Тоффи удалось необыкновенно точно изобразить ночное небо, уже подёрнутое румянцем скорого восхода, угасающие звёзды и тёмные кроны далёких деревьев. Но что-то в груди всё кололо его. Он запустил руку под воротник рубашки и извлёк на свет небольшой медальон. Открыв его, Тоффи увидел лицо прекрасной девушки, взиравшей на него своими изумрудными глазами — это была Астерия. Слегка пожелтевшее изображение не потеряло своей красоты и было дополнено прядкой иссиня-чёрных волос, которую Тоффи срезал у покойной принцессы. — Мама, почему ты никогда не говорила мне, что любовь — это самое прекрасное и самое тяжкое, что только может познать монстр? — горько усмехнувшись, проговорил Тоффи.