Призрак замка Баттерфляй

      Когда Ривер уехал, Мун острее ощутила, как нуждается в нём. Йохансен говорил что-то о неотложных делах на его родине, из-за которых его родители вынуждены досрочно покинуть замок Баттерфляй, а также о том, что они обязательно вернутся к Зимнему Балу. Конечно, Мун мало волновала часть про выполнение долга, необходимость уехать и так далее — она жадно ловила каждое слово, каждую фразу, которые хоть как-нибудь намекали на скорое возвращение. Ей стало не хватать тихих, незамысловатых разговоров по вечерам, весёлых прогулок, от которых веяло тёплой ностальгией, и этих робких небесно-голубых глаз, что взглядывали на высоту её роста исподлобья, то и дело прячась под белыми ресницами.       Единственное, что радовало Мун теперь, после отъезда друга детства, это время, проводимое с Тоффи. С недавних пор общение их наладилось, и Мун уже не боялась, что Тоффи в любой момент может вспыхнуть и превратить собственное убежище в бедлам. Конечно, принцессе было невдомёк то, что ровное поведение Призрака и прежнее самообладание — следствие отбытия Йохансена из замка. Но вряд ли дело было только в наивности Мун. В последнее время ей особенно не хотелось вдумываться в причинно-следственные связи. Она была осчастливлена тем, что ей удалось, наконец, вернуть ощущения тех времён, пусть в действительности это было невозможно. Мун банально хотелось верить в светлое, лучшее, хотелось жить так же беззаботно, как несколько лет назад, хотелось жить, а не быть. И заветные её желания стали потихоньку сбываться. Она всё с таким же упоением слушала музыку Призрака, дивилась его картинам и по-детски восторгалась его историями, которые теперь были не придуманы, но пережиты им самим.       И, безусловно, идиллия не могла длиться слишком долго.       Мун никогда не любила делиться откровениями с матерью. Однако сегодня, за ужином, Мун пробило на искренность. Ей казалось почему-то, что именно сейчас Королева Скай сможет понять её чувства, переживания, именно сейчас снимет с себя холодную маску отчуждения и с нежностью взглянет на дочь, которую раньше не удостаивала ни одним ласковым словом. — Матушка… — привычно робея перед ледяным взором матери, начала Мун. Уверенности принцессе придал лёгкий кивок Королевы, означавший, что ей позволено продолжать — не самая частая привилегия среди придворных. — Если позволите, я бы хотела узнать: были ли вести от Йохансенов? Прошло уже две с половиной недели, а они так и не прислали ни одного письма, и я… — Мун прервала себя, решив, что остальное будет излишним, и только теперь посмотрела на Королеву Скай. Ту нисколько не разозлил заданный вопрос, ведь женщина не расцепила рук, разместившихся на столе в замочке. — Вести были, дочь моя, — коротко ответил Королева, но, поняв по жадности, проскользнувшей в глазах Мун, что ей этого недостаточно, прибавила: — Как и обещали, они приедут к Балу, но, видимо, впритык, поэтому тебе придётся ещё потерпеть.       Обыкновенно правительница была немногословна и позволяла себе лишь самые короткие реплики. Однако, несмотря на старую привычку, заметила: — Это прекрасно, что ты прониклась чувством к своему будущему жениху.       Болезненная пощёчину прошлась по лицу Мун. Внезапно мутное осознание чего-то, что ранее нерешительно постукивало где-то в глубине разума, начало теперь проясняться, расставляя всё по местам. — Ч-что?.. — переспрашивая, скорее, саму себя, глухо произнесла Мун.       Королева Скай резанула взором сидящего напротив мужа, и тот, поперхнувшись трапезой, как-то виновато глянул на дочь. — Видишь ли, дорогая, мы ещё во время пребывания Йохансенов договорились с ними о соединении двух династий, то есть, о вашем с Ривером браке. Ты же понимаешь, треклятые слухи о проклятии не позволят ни одному видному жениху решиться попросить твоей руки, а наследник Йохансенов согласен на всё… — но Мун уже не слушала отца. Она неожиданно поняла. Выходит, её любовь — договорная?       Эмоции закружились в необузданном вальсе, приводя сердце в бешеный ритм, кружа голову. Мун поднялась из-за стола, и даже вид строгой матери не смог удержать её от этого жеста. В другой раз она бы ни за что так не поступила: страх перед властной родительницей всегда прочно «приклеивал» её к месту. Но теперь… теперь она пережила слишком многое, и слишком многое проносилось в голове, чтобы контролировать себя, предаваться опасениям, что Королеве что-то не понравится. Мун вздёрнула подбородок, заглянула в холодные очи матери. Непонимающе, дерзко, почти зло. Слёзы просились на глаза, жгли их, нещадно резали, но Мун лишь поджала дрожащие губы. Она, быть может, и хотела бы что-то сказать — выкрикнуть — для хотя бы ощущения справедливости. Но понимала, что стоит ей начать говорить, и весь поток несказанного, но давно просящегося быть сказанным, всё то, что принцесса так долго держала в себе под страхом быть осуждённой — выплеснется наружу в виде крика или — упасите боги! — истерики. Мун стояла, и сама не знала, зачем стоит, зачем глядит в непроницаемое лицо матери, словно стараясь отыскать в нём хоть проблеск жалости. — Ты должна понимать, дитя моё, что на тебе лежит бремя долга принцессы и, что важнее, будущей королевы. Твои эмоциональные выходки недостойны поведения наследницы. Переживаешь из-за договорного брака? И что ж? Я с твоим отцом тоже не по любви сочеталась, — Королева снова повернулась на мужа, но тот спрятал убитый взгляд в стол, лишь робко кивнув. Скай вздохнула и посмотрела на дочь в желании сказать что-то ещё. — Мун… — явно смягчившись, промолвила Королева. Но принцессы уже не было в королевской столовой.

***

      Закатное солнце отбрасывало последние свои лучи на стены дворцовой галереи*, просачиваясь через панорамные окна без занавесей. Глухую стену украшали величественные гобелены, картины и цветы, а также кое-где панорамные же зеркала, что попадались каждые четыре или пять метров. Мун, игнорируя всякие правила поведения королевской особы, почти что неслась по залу, жмуря глаза от тут и там проскакивающих солнечных лучей. Эмоциональный порыв вскоре схлынул, оставляя за собой лишь вгрызающуюся в душу обиду. Мун сожалела о том, что повела себя «недостойно наследницы», ведь ей действительно не на что было надеяться с самого начала, но и возвращаться в столовую, извиняться перед родителями, она не собиралась. Только не в данный момент, не когда ей всё ещё больно.       Притормозив у очередного зеркала, Мун взглянула в его гладь. Аристократически бледная кожа, серебристые волосы, с которыми так любовно играет свет, правильные черты лица и, наконец, малиновые ромбы на щеках — уж точно не признаки простой девушки, могущей претендовать на собственные желания и даже собственную жизнь. Мун была не права, устроив выступление своей матери — Королеве Баттерфляй, заботящейся о благе династии и народа Мьюни. Ей, как и любой другой правительнице, запрещены личные стремления и выгоды. Так же, как когда-нибудь будет запрещено и Мун. Но острое чувство несправедливости всё равно не желало отступать. Ведь внутри собственной семьи, там, где никто не видит и никто не осудит, можно быть хоть чуточку иной?       Разглядывать себя в отражении стало настолько мерзким занятием, что Мун поспешила отойти от зеркала и хотела было отправиться в покои, дабы всё хорошенько обдумать и уложить в голове, но внезапно скользнувшая в зеркальной поверхности тень остановила её. Мун вгляделась в отражение, но ничего подозрительного в нём повторно не обнаружила. Что ж, неудивительно, что ей померещилось что-то: галерея освещалась лишь розовым светом закатного солнца, и была наполнена полумраком, зрение могло уловить что угодно, а воображение — что угодно дорисовать. Однако что-то вновь промелькнувшее совсем рядом, где-то за плечом, заставило прочно встать на месте. Принцесса медленно, с опаской обернулась, ожидая увидеть что угодно, но только не пугающее ничего. Поняв, что то, что пугает её, находится непосредственно в зеркале, Мун в неведомом трансе подошла ближе к нему, ни на миг не сводя взора со своей копии. Когда высохшие после слёз глаза привыкли к плохой освещённости, принцесса увидела, что из недр отражения к ней приближается чей-то размытый силуэт — знакомый, но, тем не менее, пугающий, почти зловещий. Крик стал предательски подкатывать к горлу, и Мун едва не взвизгнула, когда зеркало со скрежетом сдвинулось куда-то в сторону, открывая вид на ещё большую темень, в которой проглядывались тусклые оранжевые огоньки. А ещё золотистые очи, будто бы светящиеся фосфором сквозь мрак. Страх отступил, и Мун двинулась чуть вперёд, дабы убедиться в догадках. Перед ней стоял Призрак и протягивал ей руку (лапу?), облачённую в неизменную чёрную перчатку. — Прошу прощения за то, что напугал, не умею появляются не эффектно, — Тоффи был в маске, но Мун по интонации Призрака всегда угадывала его эмоции. Сейчас он улыбался.       Это выглядело весьма неловко: Призрак, протянувший руку Мун, ожидающий неприлично долго, и принцесса, всё никак не принимающая её, стоящая, как была, на одном месте. Тоффи хотел было задать вполне логичный вопрос, однако Мун опередила его, рванувшись к Призраку и в следующее же мгновение оказавшись у него на груди, обвивая тонкими руками высокую шею, до которой едва доставала. Тоффи, несколько оторопев, прижал её к своему стану и без лишних слов закрыл тайный проход, дабы никто из случайных прохожих не застал их. Тихие всхлипывания прерывались глубинными вздохами, и Тоффи понял, что девушка чем-то расстроена. И ему не нужно было долго гадать, чтобы понять, чем именно. Когда Мун ослабила хватку (которая, впрочем, и не была так сильна), Тоффи мягко обхватил её ладонь своей и повёл по узкому сырому коридору. Мун огляделась. Те оранжевые огоньки оказались миниатюрными витыми канделябрами, выглядывающими из самих стен. Их слабый свет едва ли освещал стены, и трудно было разглядеть что-либо вдалеке. Но, судя по резкому повороту, который сделали Тоффи и Мун, коридор углублялся куда-то вниз, и, кажется, в нём были даже лестницы. Принцесса то и дело боялась споткнуться о неожиданное препятствие, но Призрак каждый раз предупреждал о внезапной ступеньке или углублении, слегка дёргая девушку за руку, указывая идти медленнее. Из-за густой тьмы Мун не сразу поняла, что коридор давно окончился, и теперь они находятся в уже знакомом ей месте: полукгрулом низком помещении с многочисленными арками, назначение которых принцесса раньше не понимала. Именно здесь произошла их первая за долгие годы встреча.       Мун рассказала Тоффи всё, что узнала, и всё, что чувствовала (избегая как-то интуитивно темы романтических чувств к другу детства). Боль предательства, толика унижения и немного даже — дребезжание разбитого сердца. Призрак слушал внимательно, так же, как и всегда, и как только душевные излияния оборвались, и пара невыразимо красивых голубых глаз воззрилась на него в томительном ожидании, он промолвил: — А чего ты ожидала?       Мун опешила от подобного встречного вопроса. А Тоффи продолжал: — Ничего особенного в этом нет. Так и произойдёт однажды. Однажды ты станешь королевой и навсегда задушишь в себе все эмоции и чувства, потому что монарх — лицо государства, опора целого народа, и ему негоже проявлять себя — только лишь свои лидерские качества и волю. На душу правителя, как бы прискорбно это ни звучало, всем плевать.       Призрак говорил уверенно, не запинаясь и не смягчаясь. И Мун верила ему. Она знала всё это, знала, что когда-нибудь ей придётся столкнуться с циничной реальностью, но думала, что к тому времени успеет подготовиться к роковой встрече. Однако, как это всегда и бывает, действительность приходит неожиданно, лавиной укрывая разум жестоким осознанием. И Мун испугалась. Испугалась того, что потеряет прежнюю жизнь, с её красками и радостями. Испугалась того, что может потерять себя в королевской суете. Девушка отвела блестящий взгляд в сторону. Тоффи подошёл к кушетке, на которой она сидела, и опустился на колени, заглядывая в её лицо. — Но ты отличаешься, Мун. У тебя может быть выбор, — его холодные руки накрыли её маленькие, дрожащие ладони. — Ты можешь сбежать со мной, и поверь, тогда никто и нигде тебя не достанет, у тебя будет настоящая жизнь, а не эта жалкая мишура.       Мун посмотрела на Тоффи. Его глаза сверкали странным, лихорадочным огнём. Весь вид Призрака принял какое-то изломанное, больное выражение, единый ненормальный порыв встряхивал его тело. — Я люблю тебя, Мун! — отчаянно почти вскрикнул Тоффи, и Мун вздрогнула. Слова признания прогремели где-то над её головой, не рядом. — Люблю больше, чем сестру, чем подругу, чем саму жизнь.       Мун взметнулась с места. Крупные лапы продолжали удерживать её, притягивая вниз, но девушка удерживала их. Такого просто не может быть! Тот, кого принцесса считала своим верным другом и мудрым наставником, оказалось, испытывает к ней далеко не дружеские чувства. Такие же, как она к Риверу? Определённо, нет. По взору Тоффи Мун поняла сразу: в нём кипит нечто куда более сильное, страстное, всепоглощающее. Она хотела что-то ответить и не могла, хотела действовать — не получалось, хотела разрыдаться — и этого не выходило. Мун словно застряла в двух состояниях, находясь где-то в плавающем промежутке. Жидкое золото не переставало светиться у её груди, и она совершенно не знала, как быть, чтобы не потушить его, не превратить в рыжее пламя. Однако Тоффи сам удивил её, поднявшись и смиренно кивнув. — Я понимаю, это сбивает с толку, — ему явно трудно было обуздать эмоции и взять себя под контроль — по тяжёлым утробным вздохам это было очевидно. — Но позволь мне подарить тебе кое-что, в знак того, что ты рано или поздно дашь мне ответ.       Принцесса не сразу заметила, как на её безымянном пальце оказалось кольцо. Тонкой работы гравировка на золотой поверхности обозначала непонятные завитки, которые, безусловно, несли особый смысл; разноцветные переливы даже в не самом ярком свете пещеры чётко просматривались. Кольцо, подаренное некогда Тоффи самой Астерией, её маленькое наследие, её память. — Тоффи, я… — «я не могу его принять» — должно было, как ей казалось, слететь с её уст. Но осталось где-то на языке, затемнённое сомнением. Ведь Мун и сама не знала точного ответа на предложение Тоффи.       И на его чувства.

***

      От Тоффи Мун вышла ещё более подавленная, чем была до этого. В голове гудело, в груди глухо отбивало такты сердце, а мысли и вовсе исчезли, растворяясь в вихре отдалённых переживаниий. Мун не чувствовала себя, не ощутила, как почти дошла до своей комнаты и не заметила, как опустилась на банкетку в коридоре. Её палец поглаживал гладкое кольцо автономно, сливаясь с монотонным биением сердца. Принцесса смотрела прямо перед собой, но видела не противоположное окно и стену, а влажные золотые глаза, глядящие с мольбой, почти что отчаянием. И от этого-то взора всё внутри больно сжималось. — Ваше Высочество! — высокий голос внезапно прорезал густую тишину ночи, выводя Мун из оков собственного сознания, заставив подпрыгнуть на месте. Девушка подняла голову на источник столь неожиданного шума и увидела над собой взволнованное лицо Герды, служанки, которую она так боялась в детстве. Но сейчас эти бегающие глаза и искривившийся в ужасе рот не вызывали у неё никакого трепета. Мун непонимающе покосилась на женщину, когда та схватила её за тонкое запястье, указывая пальцем на кольцо. — Откуда оно у Вас?! — Нашла в шкатулке… — неубедительно ответила растерявшаяся принцесса, не вполне сознавая, зачем вообще отвечает на такое.       Герда наклонилась ближе к Мун, её глаза нездорово и страшно блестели. — Ваше Высочество! Мун! — вскричала вновь Герда, потрясая её руку. Далее она произнесла имя, которое принцесса никак не ожидала услышать от служанки: — Тоффи другой. Гений сочетается в нём с безумцем. В его рассудке многое изменилось, и я прошу Вас — будьте осторожнее, пока всё не зашло слишком далеко! — Герда не закончила, но поражённая Мун оборвала её, поднявшись с банкетки. — Вы позволяете себе неприлично многое! — с деланным возмущением произнесла девушка и скрылась в дверях своей комнаты, где прижалась к прохладному камню стены, зажимая рот ладонями. По фарфоровым щекам потекли кристальные слёзы.       Герда, впрочем, как и остальные участники разыгравшейся драмы, не знала многого. Всё уже зашло слишком далеко.