***
«Я бы рожден, чтобы умереть с тобой…» — тихо напевал про себя Дазай, блуждая меж потоками толпы. На его телефоне пятнадцать пропущенных от Куникиды, а в кармане брюк лежал тот клочок бумаги, на котором были выведены злосчастные цифры, что не давали Осаму покоя. Целое утро он ломал голову над тем, правильно ли он поступает, и если нет, то почему так нервничает? Он еще никогда не видел Накаджиму в такой прострации и с таким задумчивым видом. Опыт подсказывал, что дело касается любовного влечения, но Ацуши был таким трусом что, несмотря на принадлежность к семейству кошачьих, властителей джунглей (на самую малую половину), никогда бы не смог наступить на свой страх и познакомиться с девушкой. А если бы смог, то обязательно попросил бы помощи у него, своего спасителя. — Ведь это же я, Дазай Осаму, тот, кому доверяют свои секреты все, — похлопав себя по груди, сказал он, пока какая-то женщина не пихнула его в бок, вынудив пойти дальше. — Но что же творится с ним?.. Я должен в этом разобраться. К слову о его методах помощи. Наяву, он без разрешения Ацуши попытался без лишних участников выяснить, кому принадлежит номер телефона, но тот оказался защищенным, что неприятно смутило Дазая. Зачем обычному человеку так поступать? Поэтому скрипя зубами и морща от подступающего недовольства лицо, которым он так гордился, Осаму вынужденно шел на самые крайние меры. В его списке пролетов этот метод занимал самое первое, лидирующее вот уже много лет место. Его путь лежал к стадиону, где через несколько минут должна была состояться встреча. Он очень её ждал, точно так же, как безумно её не хотел. Чувство было, словно он вот-вот должен пойти на вынужденное свидание с бывшей женой… — У тебя ровно десять секунд, чтобы объяснить мне, какого черта я тут делаю! — раздраженно начал Накахара, скрываясь в тени какого-то навеса. — Ну? — Ну… — протянул Дазай. — Мне начать с твоей большой любви ко мне, или, быть может, ограничимся нашими похождениями в прошлом? Помнится мне, ты однажды перепутал комнаты и так возбудился, что пока я не треснул тебя светильником по голове, всё шептал: «Ах, как хорошо у тебя пахнут волосы. Мне нравятся девушки со стрижкой боб и темным оттенком волос…» — Заткнись! — Чуя как обычно начал танцевать в воздухе, замахнувшись ногой, и сбитый с толку довольной улыбкой Осаму чуть промахнулся, что дало шанс бывшему напарнику схватить его за лодыжку и повалить на землю. Он брезгливо похлопал себя по коленкам брюк, стряхивая грязь, и свирепо посмотрел на Дазая. — Ты же умный парень, чего дерешься? — обиженно протянул Осаму и, присев рядом с ним, приложил ладони к лицу. — А давай поиграем в салочки. Ты будешь жертвой возле обрыва, а я буду тебя держать и… — Твое счастье, что на убийство такого мусорного мешка, как ты, наложен запрет, — прошипел Накахара, отвергнув руку помощи. — Ну, все когда-то бывает впервые. Думается мне, ты впадешь в страшную депрессию, если кто-то прикончит меня раньше тебя. — Разумеется, — спокойно ответил напарник и, чиркнув зажигалкой, сделал первую затяжку. — Ну? И в чем причина столь внезапного появления. Признаться, я был даже удивлен твоим звонком. Нет, тем, что ты прознал про мой номер. — Ах это? — Дазай театрально стукнул себя пол лбу и уже более тихо добавил: — Обсудим кое-что. Когда по истечению тридцати минут нервы Накахары были на пределе, а лицо Дазая украсило несколько синяков, бывшие напарники наконец остановились возле небольшого кафе и, решив зайти внутрь, заказали себе по чашке кофе… — Очень странные вещи ты говоришь, — Накахара неторопливо помешивал латте, пока Дазай удовлетворенно пригубливал горячий кофе. — Кстати, за свою порцию платить будешь сам. — О чем ты? — Дазай поднял глаза и улыбнулся. — Я же теперь бедный и нищий. Зарплаты Агентства едва хватает на моих любимых консервированных крабов, а дорогие блюда и напитки пришлось оставить в прошлом. Я голодаю, Чуя. — Мне дела до этого нет, — отвернувшись к окну, Чуя зацепился взглядом за пару пролетающих мимо голубей. — Так ты хочешь знать, не стал ли кто себя странно вести в Мафии? — Ага, — кивнул Осаму, по-прежнему широко улыбаясь. — С чего вдруг такой интерес? — Да просто так, — ответил Осаму и его глаза стрельнули в сторону проходящей мимо официантки, — Чуя, а как ты думаешь… Накахара резко перевалился через стол и, схватив Дазая за воротник, прошипел: — Если ты надумаешь в моем присутствии вновь взяться за старое и предлагать всяким девицам двойной суицид, то клянусь — я убью тебя прямо на этом месте, и тебе будет очень больно. — То, что делаешь ты, выглядит еще страннее, — возразил Осаму, отмечая, что посетители нервно смотрят на них. — Ладно, — Накахара отпустил Дазая и, усевшись на свое место, допил остатки латте. — Ничего такого, все идет своим чередом. — А как мой бывший ученик? Вопрос слетел с губ Дазая раньше, чем он смог осмыслить его и, прикусив язык, он начал нервно рвать салфетку под столом. — Что? Твой любимый юнец? Он, между прочим, преуспел на своем поприще, и уже почти такой, как ты. Хотя до тебя никому из нас не дотянуться. Хоть ты и ублюдок, но в свое время ты с лихвой компенсировал свои выходки выдающимися результатами на поле боя. — Это да, — лучился счастьем Осаму, пока в сердце ржавели сомнения. — А это точно? — Да, точно, — вяло отмахнулся Накахара и, выложив на стол свою часть денег, сказал: — Всё, аудиенция закончена, счет за консультацию вышлю позднее, как-нибудь да оплатишь. — Возьмешь печеньками? — Дазай вытащил из кармана твердый как камень кусок морского сухаря и протянул Чуе. — И не кривись так. Если его размочить в воде он становится мягким, словно испанская танцовщица. Ну, так что? Ничего не ответив, Накахара быстро удалился. Дазай молча проводил его задумчивом взглядом, понимая, что его бывший напарник явно лжет. Впрочем, и сам Чуя, выйдя из кафе и сев в свою машину, что стояла за углом, нервно сжал руками руль, пытаясь понять, почему… или нет, не так: откуда Осаму узнал о неком изменении в поведении Акутагавы, что уже несколько дней был сам не свой, хоть и скрывал это за маской безразличия. — Предупредить его, что ли? — думал Чуя, пытаясь взвесить все за и против. — А, ладно. Пусть сам разбирается. Уж если Дазай к нему докопается, я этот мусор разгребать не буду, я не помойка в конце концов. И, быстро рванув с места, направился в сторону центральных башен.***
Рабочий день тянулся до одури долго. Пытаясь хоть как-то убить это длинное время, Ацуши разглядывал пейзажи за окном. Он уже сделал отчет, отчитался перед Куникидой, дал Йосано пробу своей крови (мда, эта назойливая врачиха просто терроризирует его, и бог знает, чем закончатся её эксперименты), и не оставалось делать ничего другого, кроме как пускать носом мыльные пузыри. Все его мысли были занят лишь одним: Акутагава, Акутагава, Акутагава… Что он делает сейчас? Занят ли чем-то важным или, быть может, попивает свой любимый чай, просматривая горы важных документов… Почему старшие эсперы всегда занимаются документацией, для этого же есть другие отделы, которые обязаны брать эту ношу на себя. Рюноскэ же не мальчик на побегушках, в отличие от некоторых (при мысли о жалком и нелюбимом себе, Накаджима надул щеки и неодобрительно поджал губы, сверля недовольным взглядом пол). Ну кто виноват, что он такой незаурядный, закомплексованный, неуклюжий, трусливый, да и лицом далеко не Алан Делон! «Да какого черта! — Накаджима грубо стукнул по ножке стола носком ботинка и нахмурился еще сильнее. — Рю был прав, на меня без слез не взглянешь. И что он во мне нашел…» Внезапно вспомнив об утреннем звонке, парень оживился и дрожащей рукой потянулся к телефону, совсем не обратив внимание, что в своих мыслях так грубо сократил имя, владелец которого вряд ли бы обрадовался, услышав это напрямую. Просматривая глазами всего один номер, он минут пятнадцать никак не мог согнуть палец в направлении зеленой кнопки, и едва ли не упав в обморок, сильно надавил на неё. Мгновенно поняв какую глупость он совершил, Накаджима уже было хотел утопить злосчастный телефон в кулере, когда неожиданно тихое Алло прервало доступ кислорода к легким. — Ацуши? Рюноскэ сказал это так тихо и так неуверенно, что у Накаджимы защемило сердце, и сжался низ живота. Не обращая внимание на странные ощущения, он ответил: — Это я. — А это я, — безразлично подметил Рюноскэ и Накаджима вздохнул. Ну не может он себя контролировать и вести прилично. — Извини, я как-то случайно нажал и… — Когда у тебя закончится рабочий день? — все так же безразлично спросил Акутагава и Ацуши покраснел. — В… — он прочистил горло и продолжил: — В девять часов. Сегодня кое-кто заставил меня работать за двоих. А что? — Посмотри в окно. Не чувствуя под собой земли, Ацуши медленно, едва ли не в затмении встал и тихо подошел к окну. В предвечерних сумерках, что уже покрывали город, улавливались лучи заходящего солнца и их красный отблеск слепил глаза. Внезапно его взгляд приметил черную тень, что стояла у фонарного столба и листья высокого дерева, ветви которого опускались почти до самой земли, закрывали его лицо. Тень махнула рукой, и Ацуши прикусил язык. — Это же ты! — радостно выкрикнул он и запнулся. — Это ты, — уже шепотом добавил он. — Мне опасно здесь появляться, но я не мог не прийти. Спускайся. Ноги Ацуши среагировали раньше, чем он успел осознать, что делает. Он молниеносно бросился к столу, взял свой кошелек и ключи, а подойдя к двери даже не заметил, как в неё ввалился счастливый Дазай с криком: «Пошли купаться», и потрогал Ацуши за плечо, но тот был слеп и глух к его персоне. Выбежав на лестницу, парень пинком открыл главную дверь и помчался в сторону фонаря, где уже никого не было. Встав возле дерева, он осмотрелся и уже было хотел вновь позвонить Акутагаве, когда его рот неожиданно зажала холодная рука с тонкими пальцами и потянула назад, за столб дерева. — Дазай, — тихо шепнули возле его уха, и Накаджима увидел обеспокоенный взгляд Осаму, что стоя у окна вглядывался в пространство. От его глаз было не уйти, но на этот раз бывшему мафиози не повезло: он всё-таки потерял свою цель и теперь беспричинно пялился в залитое вечерним солнцем пространство. — Я даже не понял, как здесь оказался, — через улыбку проговорил Накаджима, когда внезапно почувствовал теплые ладони, что мягко легли на его щеки и сухие губы прижались к его губам, разгоряченным и взволнованным. Акутагава нежно, почти с детской невинностью прижался к его губам своими, чуть сжимая и даже не пытаясь углубить поцелуй. Простое касание вроде дружеского приветствия. — Я не хотел отвлекать, прости, — и по обыкновению прижав ладонь ко рту, взял его руку в свою и повел в сторону моста. Красный до кончиков ушей Ацуши покорно следовал за ним. Ночь сверкала в объятиях лунных лучей, что прожигали собой затемненные улицы и малоосвещенные мосты. Акутагава шел медленно, точно так же медленно ведя за собой Ацуши. Внутри он улыбался. Ну еще бы — парень, который впервые за его жизнь вызвал в нем больше, чем просто слепую ненависть, заслуживает нежности со стороны самого сильного убийцы Портовой Мафии. Может Накаджима еще не понимал, во что он вляпался, но теперь, даже если бы он захотел, ему не сбежать. Одного взгляда Рюноскэ хватило, чтобы сказать ему об этом, пусть непрямым текстом, но всё-таки очень многозначно. — Ты знаешь, — Накаджима сильнее сплел свои пальцы с пальцами мафиози и улыбнулся, — я планирую взять на завтра выходной. А ты что будешь делать? Акутагава ухмыльнулся. Понятное дело, что этот вопрос весьма ярко описывал надежды парня. Он хочет провести этот день с ним. — Я могу взять выходной, когда захочу, — привычно хмуро ответил Рюноскэ, хотя в душе ликовал застенчивости Ацуши. Боже, румянец этого парня может довести до счастливой истерики. — И если ты того хочешь, мы могли бы провести день вместе, только не снаружи. — Я понимаю, — Ацуши задержал взгляд на шахматной расцветке плит и постучал каблуком по твердой поверхности, — мы гуляем по ночам, потому что днем узнаваемы. И мне хорошо с тобой, но… — Ты хочешь большего, я угадал? — со вздохом спросил Рюноскэ и повернулся к нему. — Ведь я прав? — Прав, — выдохнул Накаджима, — мне очень нелегко от того, что я подставляю тебя, и лишь одно мое присутствие может… может… — Эй, — Акутагава провел ладонью по его мягким волосам и чуть сжал пальцы, — все нормально, я не принимаю это во внимание. — Но ведь тебя могут убить, — почти что всплакнул парень и преданно прижался к грудной клетке Рюноскэ, что была спрятана в грубой ткани черного плаща. Акутагава немного опешил (все еще не привык, что парень так резко бросается на него, вынуждая инстинкт самосохранения паниковать), но все же сомкнул свои руки на его спине. Он почти укачивал Ацуши, медленно отводя движения в стороны, покачиваясь словно маятник. — Успокойся, Ацуши. Он скрывал, но ему очень нравилось произносить его имя. Было в этом что-то успокаивающее и притягательное, словно чувство насыщения после длительного голода, или мягкость как… от поцелуя?.. Однако взращенная внутри Акутагавы холодность всё еще путала его мысли, ведь он не понимал ни нежности, ни искренности Накаджимы. Он не мог взять в толк зачем кому-то быть с ним искренним, ведь он такой нелюдимый и высокомерный, пугливо-отталкивающий, временами до смешного апатичный, особенно когда терял себя в бою. Лишь вспоминая свои немигающие глаза и кожу рук, что обагрялась кровью, Рюноскэ ощущал ненависть к тому, чем является. Раньше его это не беспокоило, ведь не для кого было стараться быть другим, а теперь… — Накаджима, — Рюноскэ поднял его лицо на себя и увидел залитые слезами глаза, что серебренными нитями стекали по лицу, — опусти веки. Взгляд Ацуши испуганно остановился на темных глазах Рюноскэ, но веря ему безоговорочно, все же опустил веки. Ацуши не понимал и своего поведения, но при мысли, что Рюноскэ кто-то может сделать больно, панически сжималось сердце. Было в этом что-то трагическое, в груди полыхало чувство паники. Будучи никому не нужным сиротой, Накаджима очень часто испытывал это ощущение, но зачастую лишь по отношению к себе, ведь он не мог спрятаться ни от физической, ни от душевной боли, что причиняли ему. Его никто не любил, никто не оберегал и не пытался защитить, его подставляли и унижали, будто бы он изначально родился пустым местом, и всем было наплевать, ведь ничего страшного не произойдет, если взыскать выгоду из положения того, кто ничего тебе сделать не сможет. Ацуши не мстил своим обидчикам, всё храня в себе и в итоге накапливал чувство собственной малозначимости и предрешенной печальной судьбы. В какие-то моменты он был готов к смерти от ударов железного прутика или бамбуковой палки… Он всё еще помнил некоторые моменты их с Рюноскэ вражды. Бывало, внутри заседало чувство столь безрассудное, что Накаджима сильно стискивал зубы. Ну не может Акутагава нести в себе боли больше, чем он сам! Почему? Почему всё должно быть именно так, почему этот парень всеми фибрами своей темной души так ненавидит его, они даже не росли вместе, чтобы чувствовать столь сильную неприязнь, а те дети, с которыми Накаджима прожил в приюте плевали на него и пытались выжечь глаза, пробираясь ночью к его кровати… Но как только Рюноскэ замирал на месте, в то время как сам Ацуши кричал ему своей душой, то не мог отвести взгляд. Мафиози выглядел так, будто слова брошенные своим врагом не были чужды ему, и в некоторые моменты он делал такое лицо, будто вот-вот заплачет, но выражение самого лица почти нисколько не менялось. Он просто очень бледнел и буквально оседал на месте. И поднимал на Ацуши взгляд. Когда парень впервые увидел ту обреченность, что плескалась внутри черной радужки, то едва не упал в обморок. В одно мгновение он увидел кромешную тьму, окутывающую все существо Рюноскэ, и в ней было столько боли, что побои Накаджимы казались лишь легким порезом и едва видимым синяком в области рук. Рюноскэ тоже страдал, но молчал и в отличие от Ацуши не имел ничего, что могло дать чувство защищенности или тепла. Один. Всегда один, всегда в одиночестве пересекающий длинные переулки между домами. Один ест, один спит, в одиночестве встречает новый день. Разве такой человек может чувствовать себя хоть немного живым?.. Акутагава, не знающий о его мыслях чуть сжал губы, словно не решаясь, но очень медленно он коснулся сухими губами уже влажных губ Накаджимы и, разомкнув их, втянул Ацуши в медленный поцелуй. Он не позволял себе углубить движения, хотя очень хотелось ощутить вкус самого парня, проникнуть в его рот своим языком, как это было той ночью. Да, мафиози все еще не мог забыть того тягучего опьянения, что он испытал прижимая к себе худое тело, что горело в его внезапно ставшей сильной хватке. Ацуши был словно птицей, которую хотелось посадить в золотую клетку, чтобы она пела только для него одного. Но сейчас, когда сам парень проявил инициативу и несмело прошелся кончиком языка по нижней губе Рюноскэ, то словно сам подписал себе приговор. Больше Акутагава не сдерживался. Он свободно скользнул собой в рот Накаджимы, чувствуя жаркое тепло и вкус холодного кофе с молоком. Это казалось странным и одновременно пугающим. Лунная ночь, пара темных голубок, что, шурша крыльями, пролетела по мостовой, ужасный холод, что чувствовался в ногах и это тепло. Да, для человека необходимо чувствовать тепло и не от солнца. Хочется любви. Её дурманящий аромат сводит с ума и это настолько притягательно, что хочется еще и еще, утонуть в этих свирепых водах, пусть они сломают, и пусть только тебя одного. Вихрь, что кружил в голове Рюноскэ, разливался теплом по телу Ацуши, и он пугался собственных ощущений. На коже словно бегали стаи мурашек, кровь, казалась, шумела в ушах и это дикое покалывание внизу живота. — А что будет дальше? — тихо спросил Накаджима, чем вынудил Акутагаву остановиться. — В каком смысле? — Ну, — парень замялся, отводя взгляд, — тебе же будет мало поцелуев. Мне, признаться, тоже. Взгляд Акутагавы на мгновение застыл и он в немой панике открыл рот, чтобы что-то сказать, но нужные слова испарились, словно по волшебству. — Как-то странно это слышать от тебя, — и, сделав вид, что хочет прокашляться, прикрыл губы рукой, — не ожидал. — Я полагал, что ты как стратег будешь планировать на два шага вперед, — Ацуши улыбнулся и Рюноскэ сосредоточил взгляд на дальних фонарях. — Как будто именно эти два шага дадутся легко, — тихо сказал он и, отвернувшись, стал тихо, но судорожно дышать. Слишком близко… — Я просто хочу чувствовать тебя сильнее, мне тебя очень не хватает. Накаджима обнял Рюноскэ, прижимаясь телом к его спине, и сомкнул руки на его животе. Горло мафиози сразу же сжалось, словно кто-то сомкнул на нём руки, а к губам подступил холодок. На заднем фоне слышался шум проезжающих поездов, а влюбленные голубки курлыкали, затерявшись в зеленых ветвях парковых деревьев. Ночь была тихой, словно созданной для того, чтобы в её глубоких недрах двое неловких и смущенных юношей молча прижимались друг к другу, иногда издавая урчащие звуки и, не сдерживая себя, нежились в мягкой траве. «Если бы все было так просто, я бы не медлил еще тогда, — думал Рюноскэ, слегка поглаживая кончиками пальцев руку Накаджимы. Он чувствовал, что парень закрыл глаза. — И все же, почему я так хочу подольше сохранять твою детскую невинность, которая так сильно пленила меня?» — Я говорил тебе, что ты мне симпатичен? — спросил Акутагава и Накаджима открыл глаза. Он с удивлением посмотрел в спину Рюноскэ хотя и знал, что он этого не видит. — Ты забыл это упомянуть между попытками убить меня, — ответил он и, опустив веки, слабо улыбнулся, — но думаю сейчас подходящий момент. И я весь твой…***
Дверь с тихим скрипом открылась, и Акутагава зашел первым, попутно отметив, что не хочет включать свет. Ацуши вошел сразу же за ним, как-то робко переставляя ноги и явно нервничая. «Как я вообще такое ляпнул? — думал он, пытаясь унять слишком ускоренное сердцебиение. — Что за черт дернул меня за язык? „И я весь твой…“ Пф, он наверное думает, что я слишком тороплю события. Накаджима, ты полный кретин!» Подобные мысли смешивались с потоком невысказанных ругательств, что назойливыми мухами копошились глубоко в душе Тигра. Он мялся в прихожей, пытаясь рукой нащупать выключатель. Но неожиданно другая рука остановила его движения. — Я сломал его сегодня утром, — тихо прошептал Акутагава у самого уха мальчишки. — Кроме нас в этой тьме больше никого нет. Тебе страшно? Ацуши застыл, и рука его даже не дрогнула. Более того, его веки дернулись вверх и лишь когда в глазах начало жечь, он тяжело опустил их и тихо выдохнул. В воздухе пахло синим чаем, который они распивали накануне и жасмином, что исходил от волос Рюноскэ. «Наверное, новый шампунь», — подумал Ацуши, когда его шеи коснулись чужие губы. Чужие ли теперь… Акутагава мягко сжал их, совсем не причиняя боли, словно кожа Накаджимы была фарфоровой, и он мог её повредить. Слегка опустив свои движения ниже, он языком нащупал натянутые мышцы, потому что Ацуши слишком сильно скосил голову влево, и вот тогда уже слегка прикусил их. Послушался тихий вздох и Ацуши тяжело задышал, прикладывая костяшки пальцев к губам. — Что… что ты делаешь? — с трудом выговаривая каждое слово, спросил он, но ему не ответили. Руки Акутагавы оплелись вокруг его талии, стиснув её, словно корсетом и тонкие пальцы прощупывали ребра и грудную клетку. Дышать стало трудно, мыслить еще труднее, и чтобы хоть как-то себя уравновесить, Ацуши облокотился руками о стену, чуть прогнувшись в пояснице. Рюноскэ почувствовал, как задрожали его колени и, улыбаясь, остановился. Он прильнул носом к макушке Тигра, вдыхая такой знакомый ему запах, что полюбился самому мафиози. Его тело накрыло чувство спокойствия, и волна теплоты прошлась на коже и под ней. Оба продолжали молчать. — Может… может сегодня? — неуверенно начал Ацуши и Акутагава открыл глаза. — Что ты имеешь в виду? — Я о том самом, вроде… — Я думал, ты неприступная крепость, — засмеялся Рюноскэ, хотя почувствовал, что слегка покраснел. — А я — что ты нерушимая скала, — так же улыбнулся Накаджима, и не до конца поняв, что делает, резко обернулся и прижал свои губы к полуоткрытым губам Рюноскэ, вторгаясь в него со всей смелостью на которую только и был способен в этот момент. Чувство неимоверного удовольствия, стыда, доверия, преданности и неловкости накрыло обоих, и чтобы сгладить эти непривычные мысли, Рюноскэ слегка сжал подбородок Накаджимы и потянул вверх, открывая себе доступ к слегка влажной шеи. Он совсем не думал в этот момент, просто провел языком на коже, чувствуя её солоноватый привкус, но такое простое движения вынудило мальчишку захрипеть и сразу же закрыть рот рукой. — Рюноскэ, прекрати. Я не могу… не могу дышать, ты делаешь мне… — Больно? — едва слышно спросил мафиози, сразу же ослабляя хватку. — Нет, хорошо, — сразу же ответил Накаджима и сглотнул. — Но это хорошо подкашивает меня. Я упаду. От чувства облегчения искрило в глазах. Акутагава скинул свой плащ и, пошарив на стене рукой, нащупал круглый выключатель и слегка провернул его. Режим регулировки света контролировался лишь простым поворотом, и слабое освещение воскресило в этой непроглядной тьме две полыхающие тени. — Ты бы хотел… — шепотом начал Рюноскэ, но осекся. — Пить? Есть? Жить ради тебя? — с улыбкой перечислял Ацуши, поглаживая светлые кончики его волос что, кажется, побелели еще больше. — Быть со мной сегодня ночью?.. — почти простонал парень и словно мученик крепко закрыл глаза, чуть опустившись лицом к шее Ацуши. Он ждал ответ, так же как и возможного поражения. Они были так напуганы, оба, что больше походили на несмышленых подростков, но у каждого из них это было впервые, когда с таким тяжелым усилием нужно было научится проявить искренность, чтобы доверить другого и доверится самому. Эта невинность каждое движение покрывала сладким тягучим медом, потому что никто не знал, что сделать лучше и в итоге все свелось к методу проб и ошибок, который Акутагава воспринял как вызов, а Ацуши — испытанием. — Тогда возьми меня за руку, — удивляясь своему почти не дрожащему голосу, очень аккуратно произнес парень. — И мягко веди в свою комнату, — чуть помедлив, закончил Накаджима и добавил: — Чтобы она стала и моей тоже…