Дышать под водой

Оно приходит почти каждую ночь. Локхарт никогда не спал особенно чутко, но теперь это — необходимость. У него больше нет времени на рефлексию в глубинах своего разума, да и не особенно получается спать при постоянном свете прикроватной лампы, но иной альтернативы у него нет, потому что каждую ночь в дверь его комнаты скребется и стучит что-то, что заняло место доктора Фольмера в их доме. Мало что изменилось — вещи также пропадают из одних мест и обнаруживаются на других, включается и выключается сам собой свет и телевизор, в ванной иногда ночью сама включается вода, на кухне рассыпаются по полу крупы и макароны. Но это все равно вообще не то же самое. Вещи, которые переносил Фольмер, всегда обнаруживались в необходимый момент там, где нужно. Все его действия несли определенный смысл. Он заботился о них: в нездоровой, болезненной, своей манере, но заботился. А то, что ходит теперь, лишь нагоняет страх. И ни капли того острого азарта. Локхарт, однако, старается привыкнуть. Немного чего изменилось, если не вглядываться в суть, но что-то сломалось, точно треснувшее когда-то давно стекло не выдержало все-таки нагрузки и разлетелось осколками. Ханна старается прийти домой до темноты, но днем из квартиры всегда старается уйти на лекции, курсы или концерты. Если она не возвращается до темноты, Локхарт сидит при полной иллюминации и ждет ее, не сводя глаз ни с одной тени в зоне его досягаемости. Иногда он слышит голоса, кричащие в трубах на кухне и в ванной, и в такие дни ему в те редкие моменты, когда удается более-менее глубоко провалиться в сон, видится старый пансионат и черные ленты тварей в трубах, раковинах и бассейнах. Локхарт будто снова оказывается в кошмаре той поездки, до болезненного злой и язвительный, и это выливается из снов в реальность, он огрызается так отчаянно, что пару раз заслуживает до обиды удивленные взгляды коллег и всепрощающе печальный взгляд Ханны. Локхарту самому от себя тошно. Его хобби становится в свободное от работы время сидеть при свете всех ламп в квартире и повторять, пока горло не пересохнет, мешанину из «барон-генрих-фольмер-доктор-фольмер-генрих-фольмер-фольмер-фольмер». Он представляет, как, должно быть, выглядит со стороны, сверля взглядом потолок и проговаривая этот бред, но у каждого свой способ справиться с отчаянием, и это — его. Ему страшно, даже страшнее, чем когда Фольмер только появился в их доме. Локхарт всеми силами старается уловить хоть что-то, что даст ему не этот резонирующий ужас, а привычный восхищенный страх. Даже запах, этот невероятный запах сухого летнего леса почти выветрился из подушек и одежды. Он больше не находит элементы гербария во всех свободных карманах, не чувствует зарывающегося в жесткой ласке ветра в волосах, не видит мрачного ликования или слепящей ярости в выразительной ртути чужих глаз. Локхарта разом лишили одной из самых интересных и запутанных частей его жизни, и все, что у него осталось — Ханна, перепуганная до апатии, и его любимая работа, на которой он добился личного кабинета и секретаря. Его даже посещает мысль вызвать медиума, и вскоре эта их с Ханной шутка начинает терять черты шутки. Локхарт даже в своей бездумно-отчаянной манере лезет на рожон везде, где можно, и его пару раз чуть не сбивают на переходе, он несколько раз с нездоровым мстительным удовольствием нарывается на драки в барах, мелкий, изворотливый, но недостаточно, чтобы не огребать вовсе, и несколько раз даже ничего не делает, чтобы предотвратить падение, оступившись на скользких кафельных лестницах в офисе.  — Ты должен прекратить это. Если бы это могло его вызвать — вызвало бы в первые пару раз, потому что ты совершенно не умеешь вовремя останавливаться, — качает головой Ханна, прижимая ватку к его рассеченной брови. Он деланно шипит, морщится и пытается увернуться, только лишь чтобы увидеть ее слабую улыбку и слегка возмущенный отчитывающий вздох «Что за ребячество?». Локхарт даже тоскливо поглядывает на подаренную кем-то из коллег опасную бритву, но представляет, что будет, если он переборщит, и его заберут в больницу, оставив Ханну здесь один на один с… что бы здесь ни обитало. Или что будет, если в этот момент оно сочтет его достаточно слабым, чтобы явить себя и попытаться сделать то… ну, что оно, наверное, хочет с ним сделать. Локхарт отказывается думать о себе, как о возможном ужине для тварей в темноте. О, чтобы получить его, им либо надо будет очень постараться… Либо быть склонным к инцесту мертвым врачом-психопатом. Однажды он надирается в баре до той кондиции, когда не только море, но все сопли и слюни мира становятся ему по колено, и в какой-то момент он обнаруживает себя в грязном сортире с заплеванной белой плиткой зажатым между раковиной и дешевого вида офисным клерком, который, судя по всему, женат не первый год и ищет приключений втайне от семьи в таких вот дырах мироздания. Взгляд Локхарта плывет, его тошнит от количества выпитого и вкуса какой-то другой еды во рту этого мужика, какое-то неназванное чувство набатом бьет в голове фразу «все не так», но даже не это его выводит из транса, а то, что он совсем потерял счет времени. Он бросает беглый взгляд на часы на своей руке и отталкивает мужика, лихорадочно бормоча что-то вроде «ой да иди ты нахер, тьфу, то есть, не в этот раз, я спешу, мне (не) жаль» и вываливается из туалета, не дожидаясь бурной реакции своего товарища. На улице действительно темно, и он берет первое попавшееся такси, экстренно заваливаясь в салон и обещая сумму куда большую, чем реально стоит дорога до его дома, если водитель поторопится. Ему везет — он приезжает домой до возвращения Ханны и сразу чувствует в квартире давящую жуткую ауру, и даже, кажется, видит, как что-то шмыгнуло в конце коридора в его комнату, но он бесстрашно идет и включает везде свет, никого так и не обнаружив (хотя, не сильно искав). А потом долго держит голову в раковине под струей холодной воды, закрыв глаза. Это мера вынужденная, но очень расслабляющая, однако ему приходится прервать ее, когда он чувствует, как что-то касается его ноги, что-то настолько холодное, что даже через брюки пробирает. В тот момент Локхарт, вытряхнувшись из-под струи, озирается — но видит только залитую белым светом ванную комнату и сгусток теней за дверью. Просто тени, ничего более. Однако этого хватает ему, чтобы сделать определенные выводы. Что бы это ни было, оно наглеет, и это, если честно, пугает Локхарта до усрачки, но на нем лежит ответственность за Ханну, и он просто не имеет никакого права так легко сдаваться. Хотя очень хочется. И он возвращается к этой мысли, когда через несколько дней просыпается от того, что его душили во сне, и обнаруживает у себя на шее почти черные синяки.  — Даже если он не сможет прогнать это, то он сможет хоть как-то это сдержать, — тихо говорит он, рассматривая такие же черные синяки у Ханны на запястьях. В ее взгляде снова читаются детский страх и растерянность. Он уже видел ее такой. В самом начале их знакомства.  — Тогда нам придется ехать в единственное место, где его еще можно найти, — зябко ежится Ханна и обхватывает себя за плечи.  — Мы позовем его, и он придет. Не бойся. Если он вообще еще… эм, "жив", то он не сможет нам отказать. Ханна долго молчит, прежде чем с детской открытостью прошептать одними губами:  — Я не хочу туда.  — Я знаю. Я тоже. Но обещаю, для начала я поеду туда один. Возможно, меня будет достаточно, чтобы убедить его в необходимости возвращения. Однако… Может, нам вообще не придётся ехать. Давай подождем еще пару дней, может быть, все и так утихнет.  — Ты сам-то в это веришь? Насмешливая серьезность в теплых глазах Ханны напоминает Локхарту совсем другой, но такой же выразительный взгляд. Нет, не верит.

***

Локхарт думает, что он притягивает неприятности, когда через пару дней обнаруживает всю кухню испачканной в густой болотной грязи. Ханна за его спиной, трясущаяся и еще не отошедшая от ночного кошмара, с которым и пришла к Локхарту этим утром, прижимает ладонь ко рту, болезненно хмурясь.  — Собирай вещи, — говорит Локхарт. — Я позвоню на работу. И пока он стоит у окна с стационарным телефоном в руках, Ханна ходит туда-сюда, собирая по квартире разбросанные вещи.  — Да… Я должен буду уехать. Да, за свой счёт… Недели будет достаточно. Да, это правда очень важно… Что?! Нет, никто не умер, Вега, ты… Ох, правда, все нормально, но я должен навестить кое-кого. Да, конечно. Спасибо. Да, увидимся. Передай Клэрис собрать и перекинуть все документы на мой рабочий ящик. Ханна за его спиной выкатывает пустой чемодан и ставит рядом полный рюкзак.  — Свои вещи сам соберешь? — обесцвеченным голосом уточняет она. Локхарт оглядывается и нервно кивает. Позже, когда позади оказываются уже перелет с пересадками и долгая дорога с аэропорта на вокзал, Швейцария встречает их такой, какой Локхарт ее и помнил все эти пару лет. Ханна не отрывает взгляда от гор, проносящихся за окнами поезда, а Локхарт всей душой надеется, что они смогут найти здесь то, что ищут. Он думает о том, что, если это потребуется, ночевать будет на останках санатория.  — Вряд ли он станет динамить нас и там, если только, конечно, с ним ничего не случилось, — говорит Локхарт, рассматривая бездну под мостом, по которому несется их поезд. — Не мог же он просто так нас беспричинно кинуть. Ханна пожимает плечами, прекрасно понимая, что ее ответа Локхарту сейчас не требуется, и то, что он произносит, он произносит скорее для себя.

***

Таксист, везущий его от гостиницы, в которой осталась Ханна, в высокий горный массив, проглядывает на него с любопытством. С каждым таким взглядом Локхарт чувствует, как все сильнее закипает его кровь, и раздраженно щурится. Вот лучше бы напрямую спрашивал, что интересно. Дорога занимает намного дольше времени, чем несколько лет назад. Когда Локхарт отмечает это, таксист рассказывает, что в горах весной сошло несколько селей, напрочь заваливших и размывших главную дорогу, а с тех пор, как в санатории случился пожар, и его закрыли, ремонтом дорог никто и не занимался, и сейчас приходится огибать вершину с другого края, где дорога, кажется, уцелела. Также водитель предупреждает Локхарта, что вряд ли сможет подвезти его прямо к останкам сгоревшего здания, но Локхарт уверяет его, что прекрасно найдёт дорогу. Единственный вопрос, который позволяет себе водитель, это:  — Вы там были когда-то? Локхарт на него кривит губы в горькой ухмылке, качает головой и просто отвечает:  — Был. Водитель, удовлетворившись этим ответом, начинает следить за дорогой, быстро поняв, что иностранец не собирается ничего пояснять. Надо будет добавить ему чаевые, думает Локхарт на краю сознания. Он завороженно смотрит в окно. На альпийские склоны туманом наползают сумерки, и он представляет, каково будет шататься по заброшенному пансионату в вечерней темноте, особенно зная его историю, но Локхарта успокаивает мысль, пришедшая в голову, как самый логичный из всех ответов. Единственный призрак, который там мог бы представлять опасность, и является лекарством, которое Локхарт ищет.  — Эй, мистер, в горах быстро темнеет, вы уверены, что не хотите отложить поездку на утро? — уточняет таксист, снова глянув на Локхарта в зеркало заднего вида. Тот качает головой, криво улыбаясь.  — О, нет, нет, спасибо. Однако… — спохватившись, он хлопает себя по карманам. — Вы не могли бы забрать меня завтра с утра? Плачу втрое дороже, чем выйдет поездка сейчас. Водитель смотрит удивленно, но его изумление вызвано отнюдь не вопросом цены:  — Вы собираетесь заночевать в особняке Кровавого Барона? Локхарт моргает. Ему требуется несколько секунд на осознание, а потом он заинтересованно ерзает на сидении:  — Особняк Кровавого Барона? Если я не ошибаюсь, последний раз, когда я тут был, он назывался пансионатом доктора Фольмера.  — Ну, знаете… после пожара, в котором погибло большинство тех, кто жил на горе, особняку вернули его негласное название. Вы слышали о бароне и баронессе, что проживали здесь пару…  — Да, да, я слышал легенду, догадываюсь о корнях прозвища. Просто… это оказалось для меня неожиданным, — «и напомнило о том, к кому именно я еду на могилу», — не добавляет Локхарт. Водитель пожимает плечами и устремляет свой взгляд на дорогу. Локхарт же проверяет в кармане шерстяного пальто фонарь, что взял с собой, складной нож и зажигалку. Он никогда не был примерным скаутом, но надеется, что для проведения ночи в заброшенном особняке этого будет достаточно. Тем более, вряд ли он сгорел дотла, наверняка ещё осталась пара приличных палат. Представляя, что ему предстоит, он задумчиво улыбается и чувствует себя как никогда живым.

***

Водитель высаживает его на дороге, потому что дальше ее перекрывает поваленная вековая сосна. Локхарт смотрит с жалостью на неё, а водитель выглядит так, будто ему и самому не хочется высаживать странного пассажира прямо тут.  — Может, лучше вернётесь завтра? — мягко спрашивает он, чуть оглянувшись к Локхарту. — Я даже денег за обратную дорогу не возьму. Но Локхарт качает головой, выбираясь из машины.  — Нет, нет, мне нужно туда сегодня. Заберите меня завтра с утра, ладно? Я буду ждать вас тут. Водитель, глянув, есть ли на руке Локхарта часы, кивает.  — Я подъеду часам к девяти. И, мигнув на прощание фарами, разворачивается и припускает ходу. Локхарт усмехается. Ну конечно, кому хочется так долго находиться во владениях «Кровавого барона».  — Аж смешно, — сплевывает Локхарт и идёт перебираться через сосну. Сумерки в горах действительно сгущаются быстро, и когда он проходит распахнутые ржавеющие ворота, ему уже приходится включить фонарь. Особняк чернеет горной громадой над ним, но Локхарт, сделав глубокий вдох, давит приступ паники, и идёт по каменной винтовой дорожке, поднимаясь к темному силуэту особняка.  — Пожалуйста, Фольмер, хоть раз в жизни не усложняйте мне жизнь и найдитесь ещё на крыльце этого проклятого места, — шипит Локхарт, прорываясь через заросли кустов, которые без стрижки совсем разрослись. Небо над особняком кажется глубокого синего цвета, а сами стены растеклись в каком-то серо-голубом оттенке мрачного и грязного камня. Кроме фонаря Локхарта здесь нет ни единого источника света, и это было бы зловеще, если бы не одно, но — Локхарт, прикрыв глаза, вспоминал, как спешно бежал из этого места, как это место сломало ему привычный уклад жизни, как это место подарило ему Ханну и настоящее прозрение. И, сжав губы в тонкую полосу, Локхарт идёт к изрядно подвалившемуся крыльцу.

***

Локхарт несколько раз проклинает себя за такие гениальные идеи, пару раз чётко решает свалить из этого дьявольского места, раз десять всей душой материт Фольмера, но наконец-то ориентируется в этажах и проходах. Пожар изменил здание до неузнаваемости, и Локхарт тратит катастрофически много времени, пока спускается наконец-то до процедурных, откуда через несколько тайных и не совсем тайных ходов можно попасть к озеру. Что странно, особняк сам по себе оказывается просто старым зданием. Здесь изрядно поработала полиция и пожарные, и нет ни тел, ни каких бы то ни было других следов гибели почти всего персонала. К Локхарту даже не выскакивают призраки на каждом шагу, и он спускается, под конец думая, что запугал себя сам. Но все равно не может сдержать дрожи, когда идёт по длинному темному коридору мимо процедурных, опустошенных бассейнов, полных гнилой воды на самом дне, высоких цистерн, в которых до сих пор шумит ржавеющее железо, или дверцами на лестницы, в чёрные окошки которых не видно ничего, и непонятно, то ли это копоть, то ли такая непроглядная ночь погрузила здание во тьму. Когда Локхарт ступает на влажную землю подземелья, он не может в это поверить. Он, конечно же, надеялся, что сможет сюда пройти, но не может поверить, что пожар не обвалил пансионат на озеро. Здесь почти все выгорело дотла — от полок и шкафов, от портрета и портьер, от кровати с балдахином остались лишь угли и доски, битое стекло и клочья грязи. Локхарт бегло отсвечивает это фонарем, но проходит мимо, туда, где находится спуск к воде. Туда, где несколько лет назад они с Фольмером дрались в заранее проигрышной схватке. Локхарт знает — не подоспей тогда Ханна, судьба Фольмера постигла бы его. Но сожалениям и радостям уже давно прошёл срок. Локхарт спускается по каменной лестнице, высвечивая фонарем бесконечную гладь озера. Слабого света не хватает, чтобы высветить и малую его часть, но Локхарт все равно светит туда, вглядываясь в безмятежное чёрное зеркало. А потом, не доходя до последней ступени, садится на лестнице, чувствуя холод камня под собой. …он проводит несколько часов кряду, проговаривая ту мешанину из просьб, что обычно цедил сквозь зубы в гостиной из квартиры. Это похоже на мантру, состоящую из вариаций имени доктора Фольмера, и Локхарт прекрасно представляет все насмешливые и язвительные вариации, которыми тот может ответить из темноты безграничной пещеры, но тот молчит. И молчит. И молчит.  — Если ты не явишься сам, я явлюсь за тобой туда, где ты должен быть, и лично, черт тебя дери, приведу обратно. Чего бы мне это не стоило. Фольмер. Фольмер, где тебя черти носят? Фольмер. Здесь ты должен быть. Просто обязан. Отчаяние смыкается над головой Локхарта тёмными водами, вот только он не амфибия, чтобы уметь дышать под водой, и он идёт на отчаянные меры. Сняв пальто и оставив его на ступеньке вместе с фонарем, освещающим небольшое пространство площадки на берегу озера, Локхарт, взяв в руки нож (на всякий случай), делает шаг к воде. Глупо. Кажется, у доктора Фольмера был какой-то пунктик на то, чтобы не дать Локхарту сдохнуть не от его рук. Что ж, отличный шанс проверить, сработает ли это на этот раз. Очень глупо. Туфли промокают моментально, Локхарт чувствует, как ползёт мокрое пятно по брюкам с каждым шагом все выше — он уже по колено в воде, осторожно нащупывающий ногой каменное неровное дно, чтобы сразу не упасть в кишащую тварями бездну. А твари тут как тут — что-то кружится под его ногами, трется об него жилистым худым боком. И с каждой секундой их все больше. Локхарт делает шаг, чтобы снова нащупать каменную кромку перед бездной. И нога его где-то там под водой соскальзывает, как в тех далеких снах, когда он шёл по рифовому мосту мимо кладбища кораблей. Он вскрикивает, паника захлестывает его с головой, и он валится в воду.

***

Звенящий ветер целует его в висок, а запах сухоцветов бьет в ноздри почти пьяняще. Локхарт цепляется пальцами за широкие плечи, вжимается лицом в шею, чувствуя подступающую яростную истерику и ощущая щекой вибрацию рокочущего смеха в горле барона.  — Вы, Локхарт, не перестаете меня удивлять. Вместо того, чтобы сжечь к Дьяволу свою квартиру и переехать, радуясь, что вас покинул ненавистный призрак, вы едете туда, где собственноручно подписали ему при жизни смертный приговор, и пытаетесь совершить особо изощренную форму суицида, зная, что это вызовет внимание с его стороны на все сто процентов. Локхарт слабо протестует:  — Не на сто. Был риск, что меня попытаются пожрать эти твари в воде, если вы меня проигнорируете, но у меня с собой нож, и я знал, что в случае такой досадной неприятности выберусь и приеду сюда на следующий день уже с Ханной, которой не то что вы, Фольмер, но даже наш консьерж не может отказать после правильно поставленной просьбы. Барон ухмыляется.  — Бездарный тупой щенок, — ласково сообщает он Локхарту. И у того впервые не находится сил, чтобы поспорить.

***

 — Может быть, ты все же объяснишь, что это было? — спрашивает он у темноты, сидя на каменной ступеньке и кутаясь в прекрасно-сухое шерстяное пальто. Темнота где-то рядом с ним, чуть выше, издаёт смешок, и Локхарт представляет, как барон сейчас стоит над ним, скрестив руки.  — Я не должен был находиться здесь.  — О, естественно, не должен. Мне бы не пришлось лезть в эту чёртову воду.  — Я не об этом. Вы, Локхарт, слабо представляете себе, что мое присутствие рядом с вами нарушило в общей концепции того, где я оказался после ваших изысканий. Я привёл за собой в это место к вам тварей настолько тёмных, что обитатели этого озера покажутся вам простой сказкой. Я надеялся, что когда я вернусь туда, где должен быть, они вернутся за мной, но… этого не случилось. Локхарт чувствует, как теплое дуновение ветра прикосновением скользит по шее, там, где белый мрамор окрасился черным углем, там, где оставили на нем свою печать те, кого так хотел увести обратно барон.  — И, видимо, мне придется прогонять их самому и возиться с вами, беспомощным, не способным ни на что полезное ублюдком, всю вашу жизнь. Точнее, жизнь Ханны, потому что на вашу мне абсолютно плевать, и сейчас я сожалею, что вытащил вас из этого озера пару мгновений назад.  — Не лгите, Фольмер, вы меня любите. Кто бы еще вас так развлекал там, куда вы должны были уйти.  — Осторожнее со словами, Локхарт, иначе рискуете оказаться там даже раньше меня. Я вполне способен лишить себя удовольствия наших бесед в пользу общего блага — а мир, поверьте, ваше отсутствие ничуть не испортит, а даже наоборот облагородит. Локхарт, замерзший и усталый, закрывает глаза, приваливаясь к теплу сбоку.