Save our asses

      Когда Лисса и Дмитрий вошли в бар, на моем столе стояли три пустых стакана, а глинтвейн согревал желудок. Если так можно выразиться. Боже, у меня как будто пьяные мысли.       — Она уже нахрюкалась, — заключила Драгомир, театральной хмурясь. Беликово лицо не выражало ничего. Настоящий страж.       — Новый год, ля-ля тополя, — блаженно улыбнулась я, откидываясь на спинку дивана. Мне определенно стало лучше. Никаких лишних мыслей, сменяющих одна другую на бешеной скорости, никаких эмоциональных качелей. Никакого духа. Вот бы всегда так было.       — Как жаль, что это твой последний стакан, — сказала Лисса, жестом подзывая официанта. — Ты должна достаточно протрезветь, чтобы дотащить нас до отеля, когда мы тоже нахрюкаемся в зюзю. Боже, цены, наверное, в новогоднюю ночь взлетели до небес.       Никакого алкоголя? А какой тогда смысл в этом баре? Я точно с этим не согласна.       — Я не собираюсь пить, можете обе заказывать, — сказал Дмитрий, скептически оглядывая помещение. Да, не vip-зона, но что есть, это раз; тут вполне уютно, это два; тут есть алкоголь, это три. Три «да» этому месту.       — Кстати, — я наклонилась к Беликову, — дозвонилась Соне. Она и Майкл поедут во Двор. Говорят, там какой-то пиз… — я сдавленно икнула, -… ец творится.       — А когда было иначе? — вставила Лисса, не отрываясь от меню.       — В точку, Лис. Так вот… Папа, задница его королевская, говорят, тоже там. И Танечка… Ой, Татьяна-королева хочет держать духовников рядом. По-моему, веская причина вернулся в Пенсильванию. Поднимите руки, кто за.       Мы с дампиркой синхронно подняли руки, а Дмитрий только слегка нахмурился. Я, конечно, не ожидала выражения шока на его лице от такой-то новости, — я просто держала его в курсе событий, — однако мне почему-то стало неприятно. У нас был «момент» на льду, а сейчас я снова почувствовала себя маленькой ученицей.       — Было бы здорово, — снова пробормотала Лисса, — если бы Танечка велела нашему стражу привести нас во Двор. — Он с таким же выражением лица выдержал взгляд ее недовольных зеленых глаз, от которого у меня, пьяненькой и дезориентированной, мурашки пошли.       — Мечтай дальше, — заключила я и замолчала, поскольку она начала диктовать официанту свой заказ.       Сангрию на красном вине, бутылку самого дорогого вина, водку и какие-то закуски, которые я пропустила мимо ушей, поскольку сфокусировалась на группе новых посетителей бара. Видимо, многие решили праздновать здесь. Заведение стремительно наполнялось людьми, свет вскоре погасили, включая подсветку танцпола, музыка лилась из встроенных в стены колонок. Словно самый обычный вечер, хотя было еще довольно рано. Но какая разница, во сколько напиваться, верно?       — Ты серьезно хочешь встретить Новый год трезвым? — Я одарила стража скептическим взглядом, а в его красивых карих глазах плескалось веселье. Стоп, красивых? Роза, прекращай пить. И думать тоже прекращай.       — Мне хотелось бы сохранить здравый рассудок, если вас придется разнимать с другими пьяными посетителями этого, с позволения сказать, заведения.       Я кинула в него небольшой кусочек арахиса из чашки, которую недавно принес официант, но Беликов лишь со смехом увернулся. Я упала на спинку дивана. Мне нравилось, как он смеется.       — Я считаю, что это оскорбление, Роза, — заявила Драгомир. — Вызываю тебя на дуэль, Дмитрий. Нечего нас алкашами называть.       — Ах, вот как, — наигранно удивился он, облокачиваясь на спинку дивана в опасной близости от меня, но я не двинулась с места, практически задержав дыхание.       Пара сантиметров, и я уткнулась бы ему в плечо. Из колонок заиграли Wham! , и часть моего прежнего энтузиазма исправилась вместе с прошлой новогодней песней. Под эту можно было только плакать.       — Предлагаю утром устроить групповую тренировку. Мы с Розой против тебя. Что скажете?       — Хочешь сказать, что после вот этого, — я обвела руками алкогольное безобразие на столе, — ты будешь способна на драку с Дмитрием? — В знак солидарности он угукнул. — Давай честно, ты и в трезвом состоянии не сможешь завалить его. Я, вот, не могу.       Они оба рассмеялись, и подруга, проигнорировав мою колкость, разлила алкоголь по стаканам. Бокалов тут не водилось, но сейчас на это ровным счетом было плевать.       Телефон Дмитрия зазвонил мгновение спустя, ослепляя меня ярким светом в полутьме питейного заведения. Краем глаза я уловила на заставке изображение смеющейся темноволосой девушки в обнимку с ним на фоне чего-то зеленого. Я сузила глаза в попытке разглядеть ее лицо, но он взял трубку раньше. А затем поспешил прочь из бара, заткнув себе свободное ухо, чтобы лучше слышать. Я проводила его недоуменным взглядом.       — Девушка? Сестра? Дочь? — предположила Лисса, разливая по бокалам вино.       Ответить я не успела — мой мобильник тоже зазвонил, и мое хмурое настроение сменилось абсолютно искренним удивлением. Папа. Честно говоря, я уже потеряла надежду поговорить с ним до нашего пока что незапланированного отъезда ко Двору.       — Прости, это папа. — Я быстро показала ей телефон, где на весь экран высветилось фото Змея в гавайской рубашке с трубкой и маской для снорклинга, сделано мамой лет пять назад на Карибах. — Я скоро.       Я схватила пуховик и быстрыми, но неуклюжими, пьяными шагами направилась к выходу, стараясь не задеть других посетителей. Почему-то мне стало волнительно. Я столько раз ему звонила, но стоило только пожаловаться Соне, как он вспомнил, что у него есть дочь. Просто поразительно. Он отдалялся от меня четыре года. Четыре, мать его, года, когда мне больше всего нужна была его поддержка после исчезновения матери. Возможно, если бы он больше мне доверял, нам не пришлось бы играть в кошки-мышки. А если бы я больше ему доверяла, он узнал бы о моих способностях от меня, а не от третьих лиц.       Потеря мамы должна была сплотить нас, а не сделать совершенно чужими друг другу людьми. Я злилась, потому что скучала. И потому что любила. У меня был отец. Не многие морои живут со своими детьми, поскольку либо вечно в разъездах, либо в разводе, а почти все дампиры растут без отцов. Мне везло целых тринадцать лет, а затем я попала в печальную статистику.       — Привет, Змей, — как можно веселее поздоровалась я, хотя больше всего на свете мне хотелось накричать на него, что я, черт его дери, его родная дочь, и он не имел никакого права забывать меня. Что его скорбь, работа и все остальное, чем он занимал себя все эти годы, не освобождают его от обязанности быть отцом. Просто быть отцом. Быть как все.       — Стало быть, ты празднуешь, — вместо приветствия произнес он. Я проглотила оскорбление, которое так и норовило сорваться с языка, и села на скамью перед баром, укрытая от снега крышей. Куртка осталась внутри, но зимний холод должен был остудить мой нрав.       — А я должна заливаться слезами и утопать в ненависти к себе? Это твоя роль, не моя.       Обычно он усмехался или отвечал колкостью, но сейчас в трубке была тишина. И она делала только хуже.       — Я звонила тебе, пап. Можно было хоть раз трубку поднять. Я с тех пор пережила одно нападение стригоев и переезд в другой город. Но это так, если тебе интересны последние новости.       Снова тишина. Я хмыкнула, осознавая всю безнадежность ситуации. Нет смысла выводить на эмоции человека, который годами оттачивал свое мастерство игнорирования чувств как своих, чужих, так и членов своей семьи.       — Извини, мне пора. С Новым годом, — ответила я и, не дожидаясь его ответа, бросила трубку.       Сирота при живом-то отце — вот, как я чувствовала себя. На языке ощущался горький вкус жалости к себе, и я, уже шмыгая носом то ли от сдерживаемых слез, то ли от холода, запихнула все дерьмо, что тянуло меня вниз, как можно глубже. К черту все. Во-первых, сегодня праздник. Я заслужила несколько дней передышки. Во-вторых, если он может позволить себе чихать на меня, то почему я не могу начихать на него?       Но я не смогла. Не знаю, была ли причина только в папе или в том, что мы застряли здесь, за несколько часов до наступления Нового года, с мыслями, что ты абсолютно беспомощен в мире, где два вида вампиров вот-вот столкнуться в битве в попытке спасти или поработить людской мир, где тебя просто держат в стороне, словно маленького ребенка, пока другие выполняют свой долг, находясь в гуще событий.       Я услышала знакомый смех и медленно повернула голову к источнику. Дмитрий, счастливый, словно помолодевший на несколько лет, смеялся, говоря с кем-то по видеосвязи. Говорил на русском и, скорее всего, с членами семьи, но в его словах было столько искренности, никакого намека на прошлую серьезность или напряжение. Он был счастлив.       Лиссе же некому было звонить с поздравлениями и никто не спешил поздравлять ее. Озябнув, я потерла руки друг о друга и, быстро оглянувшись по сторонам, подула в ладони. Появился маленький огонек, как если бы я зажгла зажигалку. Стало теплее, но внутри что-то не давало согреться, и я, отворачиваясь от Дмитрия, поспешила скрыться в помещении.       Или, может быть, проблема заключалась в том, что два самых дорогих мне человека не имеют возможности быть там, где они хотят, с семьей или в безопасной школе, а вынуждены торчать с мной, ощущая ту же безнадегу, чувство вины, тревожность и страх перед завтрашним днем. И наблюдать, как все рушится.       Я обнаружила, что до белизны костяшек пальцев сжимаю мобильник в руке, когда меня накрыли аромат не самого хорошего алкоголя, малочисленных праздничных блюд, коими располагал бар, и музыкой. Может, идея напиться до беспамятства не такая уж и плохая. И вместо «Счастливого Нового года» у меня будет «Счастливого похмелья».       Однако я остановилась, так и не дойдя до столика. Лисса сидела в том же положении, в какой я ее оставила. Только моргала, ее побледневшее лицо не выражало никаких эмоций, а в зеленых глазах было столько печали, что мне захотелось разреветься. Я снова вернулась к мысли, что у нее не осталось никого. Пока Дмитрий говорил со своей семьей, друзьями или, может, с девушкой, — откуда мне было знать наверняка, а я пыталась утопить себя в жалости к себе и злости к своему отцу, Лиссе составляли компанию только бутылки алкоголя и боль от потери семьи. Может, я когда-нибудь и перестану злиться на Эйба, может, у нас даже получится наладить отношения с ним, но смерть родителей и брата никогда не исчезнет. Поблекнет, словно шрам на запястье, который она поглаживала — напоминание об аварии, но шрамом навеки и останется.       На душе скреблись кошки, но я села на свое прежнее место и притянула подругу к себе. Ее белокурая голова тут же упала мне на плечо, и она содрогнулась, давая свободу слезам, что так долго копились в ней. Она только тихо плакала, и ее всхлипы тонули в новогоднем плейлисте, звучавшим, казалось, все громче, и я молчала, считая слова излишними. Я потянулась к ней, толком не зная, что хочу найти, починить, исправить. Просто потянулась, ища ту нить, что связывала нас вот уже пятый год, а ухватившись, сделала то, что делала, когда пыталась исцелить кого-то. Внутри это ощущалось чем-то светлым, словно тебя переполняет ложное чувство полного счастья и удовлетворения от того, что ты делаешь что-то действительно правильное. Тебе просто становилось хорошо, и я хотела, что Лисса тоже чувствовала это. Чтобы она осознала, что мрак в ее душе никогда не останется с ней навечно. Да, пока она будет связана со мной, периодически, чаще, чем бы мне хотелось, тьма и все сопутствующее будут сопровождать ее, но, как говорила Соня, мы можем научиться исцелять друг друга. Я остаюсь собой, пока она забирает мою тьму, Лисса будет оставаться собой, если я научусь правильно рассеивать ее тьму.       Казалось, у меня получилось.       К тому времени, как я ощутила запах Дмитрия в помещении, она больше не дрожала, а моя кофта уже высохла от ее слез. Лисса даже потянулась к своему бокалу и с шумом отхлебнула из него, а когда мой страж подошел к столу, довольный и такой же счастливый, дампирка, на мгновение сжав в знак благодарности мою руку. Ее лицо вернуло себе краски, а на губах играла слабая, но все же улыбка, зеленые глаза просветлели.       — Что я пропустил? — осведомился Дмитрий, усаживаясь обратно, снова близко ко мне, и я осмелилась кое-что крайне рисковое.       Упала ему на плечи, вытянув ноги. Он напрягся, с полминуты его грудная клетка не двигалась, словно он старался дышать как можно медленнее либо не дышать вообще, но затем расслабился, что, вероятно, стоило ему огромных усилий. После, когда он взял у Лиссы бокал и почти бережно вложил его мне в руку, а затем взял свой, я поняла, что это спокойствие было не наигранным.       — За то, чтобы уходящий год унес с собой все дерьмо из наших жизней, — торжественно провозгласил он, поднимая бокал.       — За тех, в чьих руках находится мир и порядок на этой планете, и тех, кто не увидит наших будущих побед, — сказала Лисса без прежней тоски и боли. В ее зеленых глазах были только радость и удовлетворение.       — За нас троих, — подытожила я с такой же радостной улыбкой.       Мы чокнулись бокалами. Этот вечер мог быть лучше, но я была счастлива настолько, насколько мне позволяли обстоятельства. Я потеряла родителей, но приобрела двух самых дорогих мне людей, за которых, вне всякого сомнения, отдам жизнь. Потому что они оба стоили этого.       — Знаете, ребят, — начала Драгомир, закусывая алкоголь сыром, — часть меня, та, что все еще остаётся маленькой девочкой Василисой из Киева, хочет собрать свои вещи и умчаться прочь в Европу или Россию, чтобы мы были в безопасности от грядущей катастрофы. Правда, я очень хочу, чтобы мы были как можно дальше от всего этого, поступить, как поступили до нас тысячи мороев и дампиров. Другая часть меня, страж и подруга… — Она взглянула на меня, и мое сердце сжалось. — Мы должны быть там. Мы с Розой, Дмитрий. Это важно. Мы стражи, пускай и не получили эти чертовы татуировки, но ты знаешь, на что мы способны.       Дмитрий нахмурился, меж темных бровей появились складки.       — Ты собирался увезти нас подальше, я знаю, но мы можем вернуться. Ты хочешь этого не меньше, чем мы, верно?       Нам не требовалось слышать от него слов подтверждения, чтобы понять, что если бы не лишний груз в виде нас, меня, он бы уже был на передовой.       — В этой поездке не было смысла, кроме короткой передышки.       — Нет, — прервала ее я, крутя стаканом в руке. — Там, среди трупов и хаоса, оставленного стригоями, мы думали бы только в нашем долге. Никакого выбора, только чувство вины. Сейчас, вдали от всего, мы принимаем решение сами. У нас есть шанс взять в прокат самолет в Мишен Филде в тридцати милях к востоку, но мы решаем вернуться, потому что мы те, кто мы есть.       Я подняла стакан, внезапно протрезвев, и уселась на диванчике ровно.       — Мы стражи. Это не просто наша работа. Это единственное, в чем мы хороши. В мире не будет места, где мы могли бы спрятаться от наших истинных «я».       Снова звон стекла и ни одного возражения. Не знаю, откуда во мне проснулась эта… не пафосность, нет. Скорее необъяснимое желание сделать хоть что-нибудь. Утопать в ненависти к себе мы всегда успеем, и хотя мир держался не на одних наших плечах, смертные были в безопасности из-за таких, как мы, которые днем за днем принимают подобные решения и осознают, что быть стражем — это больше, чем защита одного мороя.       Мы просидели в молчании, поглощая блюда, которые нам периодически приносил официант, и это было так похоже на обычную жизнь обычных людей. Да, мы те, кто мы есть, но за нашим долгом, за формой стража, остротой серебряных кольев и татуировками на шее скрывались те, у кого никогда не было выбора. Дмитрий мог учиться дальше в университете, который, как я знала, он едва успел закончить, когда погиб его лучший друг. Лисса даже не могла ответить на вопрос, кем бы она хотела быть, потому что с самого рождения дампирам внушали мысль о нашем долге перед королевскими мороями. Тогда каков их долг перед стражами? Сохранение их численности? Что-то у них плохо получается.       Мир был жесток к дампирам. Этот вечер принадлежал этим двоим так же, как и другим посетителям, которые даже не подозревали, кто мы такие.       Поэтому когда заиграла, наконец, не новогодняя песня, Лисса вскочила с места, схватила первого попавшегося под руку парня, кажется, какого-то байкера, и ушла в центр зала.       Мы с Дмитрием повернулись друг с другу, кажется, думая об одном и том же. Затем протянули руки и с улыбками, словно мы были обычными людьми, встали из-за стола, направляясь следом.       Я хотела запомнить этот вечер как самый счастливый за мою жизнь. Никогда не праздновала Новый год так скромно, учитывая, что до пятнадцати лет ежегодно посещала балы во Дворе, мой отец сам слыл тем еще тусовщиком в моройских кругах, так что праздники всегда отмечались с огромным размахом. Последние два года мы с Лиссой пробирались на закрытые вечеринки в больших городах, потому что хотели оттянуться по полной. Море алкоголя, знаменитости, популярные диджеи и уйма танцующих дорогих нарядов на танцполе.       Сейчас мы были одеты в самую простую человеческую одежду, выглядели людьми. И это было куда лучше, чем все праздники за всю мою королевскую жизнь.       — Ты в порядке? — Дмитрий остановился, не сводя с меня взгляда.       — Просто потанцуй со мной, ладно? — попросила я, осторожно беря его за руку, чтобы положить ее к себе на талию. — Один танец, товарищ. Ты уже здесь.       Я улыбнулась его напряженности, мелькнувшей на лице, когда я задержала его руки на своем теле. Возможно, мы оба не знали, на что подписываемся, но это мало нас волновало. Я практически воочию видела, как он борется с собой.       Я прижалась к нему, надеясь немного раскрепостить стража, двигая бедрами из стороны в сторону. У меня сбилось дыхание, хотя я продолжала делать вид, что веселюсь, мне хотелось его поцеловать, так Дмитрий смотрел на меня. Как будто не умел танцевать или впервые увидел меня. Искушение было слишком велико.       — Тебя сейчас выгонят за неновогоднее настроение, товарищ, — встав на носочки, шепнула я ему и, не удержавшись, обвила руками шею.       Кажется, это сняло его внутренний предохранитель, потому что его вторая его рука оказалась на талии, вторая опустила немного ниже, — выше, чем мне хотелось бы, но это был прогресс. Дмитрий медленно расслаблялся и начинал двигаться, напряжение исчезало с его лица.       Я коснулась крошечных татуировок у него на шее, вспоминая, как касалась их в тот вечер, когда мы были обнажены в его постели, ощущая сейчас то желание уже без всякого амулета. Он опустил голову так, что я случайно коснулась носом его щеки, и воздух между нами сгустился. Пальцы, которые меньше суток назад убивали стригоев, нежно касались моей спины, путешествуя от бедер до оголенного участка шеи, касаясь позвонков.       Его губы были слишком близко, а когда я поняла взгляд, во мне появилась надежда, что не я одна отчаянно борюсь с искушением впиться ему в губы. Дмитрий коснулся моих распущенных волос, и я побоялась, что он вот-вот уйдет, оставляя после себя пустоту, но он не сдвинул меня с места, лишь притянул ближе. Или я сама это сделала. Не знаю, я практически ничего не соображала. Внешний мир с его проблемами остался за стенами бара, и нам не было до него абсолютно никакого дела.       Я повторила его движение, стягивая резинку и распуская его волосы. И чуть ниже склонила голову, касаясь своим лбом его. Дмитрий не двигался, не хмурился, не напрягался. Его пальцы все также путешествовали по моему телу, и мне оставалось только мечтать, чтобы он сказал что-нибудь или сделал так, чтобы я вконец расплавилась под его пальцами.       — Роза… — то ли предостерегающе, то ли умоляще прошептал он на русском.       — Можешь всегда меня так называть? — прервала я его, пока маленькое волшебство вокруг нас не развелось.       — До тех пор, пока ты называешь меня «товарищ», — слегла улыбнулся Дмитрий.       Я едва не выдохнула от облегчения. Он не собирался отказываться от меня сейчас, отталкивать и снова читать нотации. Это было лучше любого новогоднего подарка.       Я просила об одном танце, но этот, кажется, был третьим по счету, и мы даже не собирались отлипать друг от друга.       — Улыбнись еще раз, — попросил он, разворачивая меня так, чтобы прожекторы светили мне в лицо.       Ему не нужно было просить дважды. Потому что этот вечер был слишком хорош, чтобы не улыбаться. Рядом с ним вообще было довольно сложно быть серьезной и напряженной. Тем более, когда он смотрел на меня так, как сейчас.       И я улыбнулась, не в силах отвести взгляд. Моя глупая влюбленность, но я была так счастлива, что никакие моральные нормы — ни мои, ни его — не могли испортить этого.       На мгновение Дмитрий закрыл глаза, проводя пальцем по скуле.       — Прости за все, что я наговорил тебе во Дворе, — сказал он, снова встретившись со мной взглядом. — Я веду себя, как идиот.       — Не исключено, — кивнула я, и он моргнул, что вызвало во мне смешок. — Прощаю.       — Нет, правда, Роза, — снова мое имя на русском, — ничего из того, что я говорил, не является правдой. Только не в отношении тебя.       Он замолчал, снова ведя борьбу с собой, а мне оставалось гадать, что он имел ввиду, не находя в себе смелости спросить.       — Многое из того, во что я верил, перестает иметь смысл, когда дело касается тебя.       Я хотела сказать тоже самое, так сильно, но грудь сдавливало от странной боли. От страха снова быть отвергнутой. Я не могла вынести мысли, что не могу быть любимой хотя бы для кого-то. Для отца стоило огромных усилий просто позвонить мне в этот вечер. Дмитрий едва мог говорить со мной, а я просто хотела получать то, что готова была отдать им. Всем других людям в моей жизни. Я не могла вынести мысли, что только Лисса могла понять это.       Мой всхлип утонул в громкой музыке.       — Тогда какие твои слова были правдой в тот вечер?       Грудь Дмитрия быстро поднималась и опускалась, я же, кажется, разучилась дышать вообще.       — Ты действительно так прекрасна, что это причиняет мне боль.       На третьем танце окутавшее нас волшебство исчезло. Я не могла больше находиться рядом с ним, иначе либо расплачусь, либо закричу, либо сделаю все сразу. Лисса, услышав мой зов о помощи, буквально вырвала меня из объятий Дмитрия, утаскивая в толпу.