Opus

*** Ханбин чувствовал себя огромной рыбой, которую нахлынувшей волной выбросило на многолюдный берег. За несколько минут его успели пихнуть и столкнуть с пути двадцать раз, задеть и перевернуть чемодан и оглушить окриками на незнакомом диалекте. Международный аэропорт Лос-Анджелеса уже казался небольшим городком с избыточным населением - неперестающие скопления людей сновали из сторону в сторону с огромными ношами, и Ханбин готов был поклясться, что за этот день он увидел больше людей, чем за всю свою жизнь. Джиён оставил его на получении багажа и ушёл курить, предусмотрительно предупредив донсэна не отходить от стойки - с топографическим кретинизмом Ханбин мог с лёгкостью потеряться в бушующей толпе. Америка пахла газировкой, потом и жарой, и Ханбин уже не так был уверен в своём выборе при виде миллионов людей с разной окраской кожи, стилем одежды, запахом и языком, резавшим слух. Земля под подошвой немного качалась после долгого перелёта - четырнадцать часов в изоляции в небе наводили на него ужас. В самолёте он слушал музыку, крутил старые фильмы и смотрел поочередно то на небеса, то на спящего беспробудно хёна. Паря высоко над реальностью, он видел, как стройные ряды ватных облаков пролетают мимо него, как линия горизонта приближается и отдаляется, как в грудной клетке стучит пылающее сердце и отталкивается от стенок, стремясь к свободе. Ранним утром они полумёртвыми вывалились из кабины железной птицы, в нутре которой они варились целых полдня. Джиён жаловался на затёкшую шею, а Ханбин с болью на лице придерживал поясницу, которая тревожила его по ночам вот уже несколько месяцев. Никто не обращал внимание на стоящего в одиночестве продолговатого парня с выцветшими волосами и противоречивыми чувствами. Ханбин хотел оказаться далеко отсюда, но понимал, что этого места больше не существует, а он больше не мог стоять на пути в неизвестность. Америка не была самоцелью, - всё, чего ему искренне хотелось, убежать от прошлого. Он не хотел думать о Штатах, как о своём будущем. Но теперь они были его настоящим. *** Джиён стоял с сигаретой в зубах и щурился на палящее солнце сквозь тёмные стёкла защитных очков. Хён пытался выглядеть расслабленным, но даже через ткань льняной рубашки Ханбин мог ощущать его раздражённость - они кипятились в огромной сауне мегаполиса. Асфальт таял под ногами, а кожу неприятно щипало. Ханбин чувствовал, как кислород перекрывается кучей непрерывно движущих лиц, сигаретных выдохов и ядерно-жёлтых перебегающих такси. Прохладный Сеул и тихая библиотека казались настоящим раем среди невыносимой духоты и шума. - Я могу снять номер рядом с Малибу, - Джиён потушил ментоловую сигарету и приподнял очки так чтобы донсэн видел его по-лисьему прищуренные глаза и узкую переносицу. Различия в их внешности были налицо - Ханбин всегда ужасно комплесовал по поводу своего носа. - Разве там не слишком шумно? - А чего ты хотел? Это Америка. Ханбин рвано выдохнул и потёр вспотевшие ладони о светлые джинсы. Футболка облепила тело и неприятно сдавливала лёгкие, забитые дурным запахом смешавшихся духов, одеколонов, неприбранного мусора и бесконечных выхлопных газов. Он никогда не был трусом, но прямо сейчас с радостью окунулся бы в родной запах брошеного дома, в котором осталось слишком много воспоминаний для него одного. - Когда ты уедешь? Джиён удивлённо выгнул бровь и, видимо, обдумывал, что ответить, когда Ханбин уловил звук вибраций в его кармане. - Это Тэян, - хён для достоверности помахал перед ним телефоном и скользнул рукой обратно в карман - за сигаретами. Ханбин не был удивлён, когда Джиён попал в больницу с проблемами в лёгких, - он пыхтел как паровоз и не мог простоять секунды без привычки вытаскивать смертельную пачку. - Что? Бобби? Он уже тут? - с упоминанием этого имени у Ханбина что-то дискомфортно завертелось внутри. - Не было необходимости приезжать. Да, всё отлично. Ханбину нравится. Ханбину не нравилось, и это было видно невооружённым глазом. - За нами приехал Бобби, - Джиён отключился и снова закурил, внимательно наблюдая за реакцией брата, хохлившегося как воробей и пугливо оглядывающегося на орущих пассажиров, волокущих чемоданы, - европейцы, азиаты, темнокожие, даже животные - здесь находилось ядро сплетения самых разный наций, рас и культур, что должно было вызывать восхищение, но Ханбин не испытывал ничего, кроме приступов тошноты и ударных тепловых волн. Не было ничего хуже чувства полной потерянности среди ревущей толпы. Ханбин не мог найти своё пристанище. - Мы можем вернуться обратно, если хочешь, - Джиён аккуратно обхватывал фильтр и крутил его перед собой, протягивая слова, будучи уверенным в то, что Ханбин ни за что не повернётся назад, потому что не в его характере сдавать позиции - в его характере жить и страдать. - Всё в порядке. Я просто устал. Бледное лицо, выпирающие прожилки вен, тонкая надрывная кожа - коснись пальцем, и вытечет боль. Джиён смотрел на младшего брата и думал о том, правильное ли решение он принимает, как старший брат и единственный родной человек, отпуская на волю птенца с недолеченным крылом. На подсознательном уровне он понимал, что и не в его силах полностью излечить. Но всё же, грудную клетку сдавливала глыба напряжения и сожаления, незаданных вопросов и сомнительных ответов, и он понятия не имел, что с этим делать. Джиён не отрывал своего заострённого взгляда от Ханбина, жующего свои побледневшие полные губы и комкающего свою белую футболку нервными пальцами как бумажную салфетку - эти незамысловатые привычки он помнил наизусть. Когда он искал вдохновение, просиживая в холодных чужих подъездах, когда не мог вытащить из облака нестройных фраз одну единственную строчку для рифмы, когда ждал в очереди в кофейном магазинчике своё горячее какао, когда стоял рядом с миниатюрной скульптурой своего восхищения, - губы затирались до рубчинок крови, а пальцы птичьими крыльями нетерпеливо стремились к желанному. - Эй! - он чуть не выронил испускающую клубы дыма сигарету, когда услышал громкий голос позади себя. Громкий и требовательный. Первое впечатление Бобби Ким создавал довольно яркое и запоминающееся - словно вырезанные тесаком скулы, загорелая кожа, обнажающая мускульные выступы безразмерная майка команды "Лос-Анджелес Лейкерс", африканские косички и полноформатная заячья улыбка, которую по случайности можно принять за второе солнце. Но для Джиёна внешний вид не говорил ни о чём, кроме того, что Бобби явно втирается в свободное от предрассудков американское общество. Большее впечатление на него произвела энергия, исходившая ошпаривающими волнами от подтянутого и вольного тела, шагавшего к ним, как к своим закадычным друзьям. - Эй! Это Вы, аджосси? Джиён издал неловкий кашель, оборачиваясь назад, проверяя показалось ему или Бобби действительно назвал его "аджосси". Это обращение немного подпортило его настроение, невольно заставляя задуматься над тем, действительно ли он выглядит настолько потёртым и изношенным в свой тридцатник. Благо, тёмные непроницаемые стёкла скрывали все недовольные гримасы Джиёна, предоставляя полный обзор лишь своим худым конечностям и замысловатой одежде, выделявшей его стиль в огромной толпе, через которую старательно протискивался приветливый Бобби. - Он назвал меня "аджосси", - Джиён скосил взгляд, замечая подобие подтрунивающей улыбки на лице младшего брата. Реакция Ханбина на появление незнакомца была абсолютно нечитаемой - или ужасная усталость, или уморительная жара действовали так на парниковое создание, но донсэн выглядел так, будто его двадцать раз прокрутили на американских горках и посадили в них же на двадцать первый. Когда Бобби приблизился к ним на расстояние вытянутых рук, Ханбин выглядел утомлённым и готовым на всё, кроме того, чтобы завести и поддержать разговор с незнакомым знакомцем с ризотто на голове и подозрительно дружелюбной улыбкой. - Чёрт, это же вы? - низкий тембр и надтреснутая хрипотца привели Джиёна к выводу, что Бобби наверняка выкуривает по две пачки сигарет в день или же невероятно одарён Богом - выразительная противоречивая внешность и мощный голос создавали непонятное впечатление силы и харизматичности. - А я искал вас по всем выходам. Тэян сказал, что рейс утром. Сказав это, Ким склонил голову набок и почесал затылок, видимо, от неловкости, прищуриваясь от яркого свечения солнца и перебегая тёмными озорными глазами по двум братьям, явно не собирающимся его обнять или дружелюбно поприветствовать. И если старший - тростинистый и угловатый, приподнял очки, кланяясь и пожимая руки в ответ, то младший - высокий и всерьёз чем-то недовольный, небрежно скользнул бледными пальцами по горячей ладони Бобби, за секунду возвращая их обратно в карманы свисающих с него джинс, будто боясь пораниться или заразиться. Ким сразу заметил, что оба брата находятся в своеобразной прострации и, не придав этому особого значения, широко улыбнулся и поманил за собой в кипящий котелок из людских тел и автомобилей. *** Машина Бобби выглядела, как старое корыто, поблёкшее и исцарапанное от многочисленных непредвиденных заездов или столкновений, но чудом выжившее и карабкающееся по дороге. Ханбин чувствовал под собой старую кожаную обивку, пахнущую бензином и пивом, и старался не порвать её ещё больше, мысленно извиняясь перед выдуманным прадедушкой Бобби, который наверняка и водил это чудо. - Это Форд Мустанг - просто зверь, - захрипел Бобби и с нежностью похлопал по рулю, зажигая колымагу. - Конечно, двигатель потрепался с семидесятых, но машина как вино - только лучше рычит. Ханбин так и не понял, в каком месте, звук, издаваемый зверьём, походил на рык, зато хорошо почувствовал, как сиденье прогибается под ним, а железные пружинки неудобно впиваются в бедро, наверняка, отмечая маленькие синяки. Ханбин предусмотрительно сел на заднее сиденье, без разрешения спустив затемнённые стёкла, запуская раскалённый воздух без намека на прохладу в душный прогретый салон. В горле накапливался зыбучий песок, и ему ничего не оставалось, кроме как удушливо кашлять в кулак, прикрывая от напряжения веки, и беспокойно ёрзать на поверхности, отгораживаясь от Джиёна и Бобби, нашедших, по-видимому, что-то вроде точек соприкосновения и теперь возбуждённо переговаривающихся то на корейском, то на английском. Он ощущал себя закинутой заживо в духовку индейкой, которая обгорается со всех сторон, и не найдя выхода, разлёгся на спинке, чувствуя, как волосы становятся влажными от пота, а перед глазами мутнеет образ обнажённых жилистых рук Бобби, уверенно, но при этом заботливо поворачивающих коробку передач, крутящих руль на сто восемьдесят градусов и приглаживающих дурацкие дреды у себя на голове. Ханбин думал о том, что у них-то с этим американцем никаких точек соприкосновения быть не может, и попеременно изучал резкие взлетающие брови с выделяющимися проколотыми рубцами, прямой гордый нос и грубый отточенный скуластый профиль, отчётливо бросающийся в глаза. Всё в нём говорило об эксцентричности и непокорности, и это почему-то пугало и завораживало одновременно. - Ханбин младше тебя всего на несколько месяцев, - на переднем сиденье отзывался Джиён, и Ханбин поморщился, выглядывая в окно и наблюдая за пробегающими киноплёнкой разномастными магазинчиками, забегаловками с яркими зазывающими плакатами, оповещающими огромным шрифтом о скидках, бонусах и распродажах, заправками с очередями из сбившихся в кучу машин, людьми с самым разным выражением и цветом лица, одеждой, переливающейся бесконечной гаммой перед глазами - вечная какофония цветов и звуков приобретала более острые формы тут, где каждый мог выразить своё собственное я и поведать всему миру о свободе путём эрокезов или экстравагантного шмотья, развязного поведения и нескончаемого сленга и мата. В Америке врата границ раздвигались в стороны и погружали в предзакатные столпотворения спешащих после работы офисных клерков, без дела гуляющих по улицам карманников, гомон пробок из легковушек, огромных грузовиков, орущих байкеров и мотоциклистов, мопедов с доставкой итальянских пицц, китайской лапши и исполинских бургеров, тонущих в нарастающем шуме планеты по имени Лос-Анджелес. - У нас тут вообще нет таких ограничений в языке, - пожал плечами Бобби и зарулил вправо, пересекая Стокер стрит с жилыми спокойными разрозненными домами, отдалёнными от сгустившейся суеты. Пейзаж за окном приобрёл более заманчивый вид, и Ханбин, удобно устроившись в кресле, облокотился на рукоятку дверцы и высуныл голову. Огненный закат проливал свой свет, похожий на лаву, на однотипные частные дома с обстриженным и ухоженным двором, на высокие экзотические пальмы, прикрывающие своими листьями дорожные полосы. Воздух становился более свежим, и Ханбину даже почудился бриз густонаселённых туристами побережьев Тихого Океана. - Поэтому можете звать меня просто Бобби. Бобби щелкнул языком и поднажал газ, ускоряясь на пустующей дороге. Он небрежно взлохмачивал волосы и тоже наклонял голову в сторону подобия ветра, прорывающегося в окна и позывающего на приключения, и Ханбин непроизвольно провёл ассоциацию с большим массивным бульдогом, рвущимся на свободу. - Как тут живётся? - любопытство Джиёна ещё подтапливалось мягкими лучами западного солнца, клонившего ко сну и вырисовывшего при этом образы тёплых песков пляжа и шезлонгов, живого морского прибоя и тропической жары. Бобби шмыгнул носом и, подав сигнал какой-то выскочившей из ниоткуда гоночной машине, заговорил задумчивым голосом, понижая свой тембр ещё больше так, что Ханбину пришлось немного накренить голову, чтобы услышать его слова. Из чистого интереса, ему хотелось узнать что-то более увлекательное о Бобби и Лос-Анджелесе, простиравшимся перед Фордом во все стороны своими яркими и необычными красками, но спрашивать самому не было особого желания. Поэтому, притаившись сзади, он впитывал рваные движения крепкой челюсти, иногда замечая заинтересованные дежурные боковые взгляды в свою сторону. - Нормально. Отец работает с грузовым товарооборотом и привозит продукты для нашего корейского ресторанчика, мама бегает по нему весь день. Мы иногда ей помогаем, но хён делает свою работу на стороне, как и я. Выживаем, как можем, - Бобби хмыкнул и почесал спрятавшийся под косичками загривок правой рукой, перекатывая загорелые руки с мелкими шрамами и порезами. Ханбин повернулся к окну и облизнул пересохшие, солёные губы, рассматривая проносящихся по тротуару людей с таким же бронзовым оттенком кожи и усталой шатающейся походкой. На Креншо Бульваре концентрация пешеходов увеличилась вчетверо, и Ханбин снова тяжело задышал, вжимаясь в сиденье и упираясь в железные выемки. Прикрыв веки, он вслушался в нарастающий гул дребезжащих колёс и мельтешащих торговых лавок, звенящих велосипедов и выкриков водителей, через который упорно пробивался хриплый голос Бобби. - Я бросил университет в прошлом году, мы больше не могли за него платить да и учусь хреново. Ресторан приносит хорошие деньги, но конкуренция в Кейтауне огромная. Каждый второй открывает кафешку. - Не хотите обратно переехать в Сеул? - допытывался Джиён. Он всегда умел вытягивать из окружающих больше положенного в то время, как Ханбин создавал образ равнодушного и не видящего ничего дальше своего большого носа асоциала. - Возможно. Я ещё думаю над этим, - утвердительно качнул головой Бобби и помахал кому-то из окна, проезжая мимо становящихся всё более людными и густозаселёнными улиц со слепящими фонарями и вывесками, стрелками и странными рисунками. Английский язык начал сменяться корейским, и вскоре Ханбин с удивлением обнаружил начало целого района с мелкими забегаловками, уличной едой, от которой пахло горячим удоном и токкпоки, семенящими в свободных шортах и майках, местами голым торсом корейцев вперемешку с местными американцами, соединение языков с сильным акцентом которых здесь, на Западе, звучало до ужаса странно. - Это Кореятаун типа Чайнатауна, только поменьше и поплотнее, - объяснял Бобби, с трудом втискиваясь в груды машин, столпившихся стеной на неширокой полосе. Затор почти не двигался, и Ханбин мог без размытости осмотреть нескольких мужиков, сидящих на лестницах баров с зелёными бутылками пива, хохочущих и переругивающихся полных женщин, которые махая друг на друга, создавали целостное театральное представление, подростков, перепрыгивающих разбросанный по неровным каменистым тротуарам мусор в виде скомканных пакетов, разбитого стекла и окурков. Мини-маркеты, тату-салоны с приглушённым светом, гостеприимно раскрывшие двери после заката клубы и бары, брызгающие искусственный свет по тонущим в городской пучине толстокожим пальмам, и неприметные церквушки и богодельни, смежно стоящие прямо неподалёку от мира плотских развлечений, греха и распутства, вызывая тошнотворное чувство абсурда. Бобби плутал по кварталам, перескакивая с одной полосы на другую и каждую минуту переговариваясь с кем-то, вываливая своё тело через окно. Он был частицей огромного непонятного Ханбина миру, от которого ему почему-то хотелось без оглядки сбежать. Всеобщий хохот, сливающаяся в один бессмысленный ритм каша из клубной музыки, накаливающася жара и дым уличных торговых палаток, чужие посмеивающиеся глаза и витиеватый язык складывались в огромную пасть чудовища, в которое он добровольно направлялся, в спешке отбросив глухие сомнения. Двигатель Форда заглох, и Ханбин растерянно повёл головой, облизывая губы. До него внезапно дошло, что он сидел несколько минут, пялясь в одну точку под его сиденьем, на полу салона - старую пожелтевшую придавленную сигарету. Интересно, Бобби тоже курит? Как Джиён, например, обхватывая тонкими пальцами худой фильтр и выпуская здоровые лёгкие на воздух, медленно и завораживающе, будто рисуя пахучим дымом растаивающие через секунды картины? Или докуривает быстро, бесстрастно, дожидаясь момента, когда закончится пытка, как делал их отец, которого он почти не помнит? В любом случае, ему было, с чем сравнить. Дом Бобби не казался бедным или богатым, он был простым и не выделяющимся среди остальных тысячи, рассеянных по всему протянувшемуся бульвару. Огороженный небольшим забором и кучкой неброских кустарников, он протягивал свой пухленький чердак со вторым этажом на один уровень с прилегающими жилыми домами, становясь вровень, и отличаясь только отколупавшимися тёмно-зелёными линиями, огибающими белую штукатурку. Оставив свой изнеженный Мустанг, Бобби вылез из машины, подмигнув краем глаза Ханбину, устало исподлобья глядящему на окружности и неуверенно ёрзающему, не решаясь выйти. - Эй, чувак, выпрыгивай! Небо было исполосано длинными редкими остатками заката и предвещало красивую звёздную ночь, которая казалось невероятно тёплой и холодной одновременно. Джиён, зацепив очки на голове, разминал затёкшую шею, и Ханбин, вторя ему, приподнял пятки и задёрнул руки, прослушиваясь к привычному хрусту в позвоночнике. - Вы чего гимнастику устроили? - окликнул их Бобби и похлопал по тёмному бамперу машины, выставляя странные кроличьи зубы. Ханбин никогда таких не видел. - Идёмте в дом, мама, наверняка, стол накрыла. Пустой желудок Ханбина требовательно заурчал в ответ, и Джиён, приободряюще похлопав донсэна по плечу, последовал за Бобби, закинув на плечи спортивную сумку с их вещами. Ханбин тряхнул плечами и нерешительно двинулся следом, трогая по пути нагревшийся каркас огромной верзилы Форда, и мягко ступая по скошенной бледной траве, тоже казавшейся тёплой. Длинная улица качалась в такт редким порывам океанического ветра и испускала накопившийся жаркий пар, обдавая застывшее лицо Ханбина приветливой и загадочной атмосферой. Он будто окунулся в любимые диски Голливудских фильмов с их непередаваемой, странной энергией и запоминающимися образами, высокими силуэтами пальм и вышагивающими по дорогам знойными красавицами, необычными историями и переплетениями сюжетов. Лос-Анджелес пах инородным чувством свободы, и Ханбин уже не понимал нравится ему это или нет.