Opus

Запах корейского быта трудно было спутать с чем-то ещё. Ханбин вдыхал аромат острых корейских приправ, яннима*, тёплой рисовой муки и жареной прослойки с рыбой, перемежный с уютом и витавшей даже в прихожей атмосферой семьи и общности. Забитый разноцветными прохудивишимся кроссовками и старыми шнурованными кедами угол, пыльные яркие придверные коврики и приглушённый свет узкой прихожей, продолжающейся до лестницы наверх и растворяющийся в спешной суете кухонной утвари в столовой вызывали какое-то странное щемящее чувство внутри. Бобби молниеносно скинул кроссы и свернул влево, картинно потирая живот. Через несколько секунд послышались чужие голоса, и в арочном проёме, словно из ниоткуда, появилась семья Кимов. Внутренности Ханбин завертелись стиральной барабанкой - новые лица, незнакомая обстановка наводили оцепеняющий страх. - Они уже тут? - воскликнула мама Бобби, потирающая влажные руки, старательно готовивишие им ужин, цветастым полотенцем. Представляясь матери Бобби, Ханбин мысленно отмечал их схожие черты, странную, но оттого не менее красивую улыбку, краем глаза, выхватывая, вероятно, старшего брата, шутливо толкающего своего донсэна, и дружелюбно подмигивающего гостям. Джиён низко поклонился каждому из них и почтительно протянул руку, выражая общие слова благодарности за радушный и приветливый приём, цепляя взглядом застывшего в растерянности сзади Ханбина, нервно растирающего пальцы о ткань футболки. - Какие вы красивые! - приговаривала мама Бобби, похлопывая Джиёна по худому плечу и восхищённо рассматривая выраженно нежные и правильные черты лица братьев, выдавливающих улыбку за улыбкой, и если Джиён, привыкший к общественности делал это максимально непринуждённо, то Ханбину удавалось всё из рук вон плохо. Он быстро хлопал ресницами, дёргал края губ и напоминал пятилетнего ребёнка на утреннике, окруженного столпившимися людьми. - И вежливые! Ваши родители наверняка вами гордятся. Ханбин пожал тёплую, немного морщинистую ладонь, кивнул головой, закрывая глаза отросшей чёлкой, и почувствовал что-то больное внутри, дышащее в спину и снова просыпающееся и разминающее шею. Он почувствовал, как морозный холод внутри отогревается весенней теплотой чужих, но одновременно родных рук, и почему-то внезапно для себя подумал, каково это будет, если он припадёт сухими, чёрствыми губами к материнской руке, поднесёт ко лбу и попросит обнять, потрепать по волосам и прочертить линию бровей, поцеловать, рассказать что-то волшебное и несущественное, но до ужаса значимое. Он хотел спросить Бобби и его старшего брата, каково это иметь мать и отца, сидеть с ними за одним столом и утыкаться носом в любимые волосы, возвращаясь после работы или учёбы, врываясь в охапку объятий и любви. Сплетение отдавалось тягучей болью, и Ханбин, прервав клубки мыслей, лишь неуклюже улыбнулся и выпрямился, обводя обаятельное лицо с короткими чёрными волосами и надвинутыми на кончик носа большими очками - от мамы Бобби веяло удушающей искренностью и проницательностью, и Ханбин опустил взгляд, пытаясь спрятать своё побледневшее лицо и влажные кончики ресниц. - Ох, простите...Простите, Тэян и словом не обмолвился об этом, - видимо, поняв всё своим чутким сердцем, заволновалась женщина, и сжала мёртвым тиском полотенце. - Господи, мои мальчики, простите! Джиён встрепенулся и, неловко улыбнувшись, попытался прервать её извинения по поводу причинённого неудобства. - Не извиняйтесь, всё хорошо. Их уже давно нет в живых. Ханбина потёр худые костяшки и замер, оглушённый странными, взрывшимися словами. Смерть. Смерть как выход. Джиёну наверняка было легче смириться с мыслью о том, что их просто не существует, что на этом огромном свете, сузившемся до четырёх комнат в их пустой, обглоданной и выкинутой как кость квартире, существуют только они вдвоём, захлопывающие друг перед другом дверь, и прислушивающиеся к тихим всхлипываниям и чужим мыслям, отскакивающим от глухих стен. - Господи, как же так! - с горечью выдохнула мама Бобби и снова поочередно оглядела их осунувшиеся, осточертелые лица беспризорников, скитающихся по незнакомому материку в поисках дома. - Такие хорошие... Пусть покоятся с миром! Ханбину показалось или Джиён действительно ухмыльнулся - так, как делает он, - в скрытной и пугающей манере, оставляющей после себя неприятное мерзлячее чувство недосказанности. Он поёжился и наткнулся в окружении нескольких пар глаз внимательный прищуренный взгляд исподлобья, цепляющийся за его подрагивающие жёваные губы и намеренно спрятанные вглубь корни злости и одиночества. Этот взгляд не задавал и не искал вопросов. Уже нашедшие все ответы, тёмные напряжённые глаза вольно бродили по голым струнам худого тела, зажимая в свои доводы и убеждения, опускаясь вниз к дрожащим коленям и вверх к втянутым лёгким. - Мам, они голодные, - прозвучал знакомый голос с мягкими трещинами, и Ханбин разорвал цепь изучающих, обзорных взглядов, перекидываясь на выкрашенные в сочный зелёный цвет кое-где обшарпанные стены и деревянные вбитые клинья с вдетыми в них ключами и пёстрыми брелками в парадной. Женщина тут же ахнула, будто опомнившись от долгого, неприятного сна, и, поглаживая лопатки Джиёна, повела с собой на кухню, приглашая всех на полуостывший ужин. *** - Так ты взял академический на год? - расспрашивала мама Бобби, помешивая булькающий рамён в жестяной кастрюле, придерживая горячую крышку прихваткой. Ханбин терпеть не мог слышать в свой адрес вопросы личного характера и тем же более на них отвечать, и молился, чтобы никто не спрашивал слишком много. Однако хозяйка дома усердно допытывала каждого из них, выуживая информацию начиная с причины приезда в Калифорнию и заканчивая любимой зубной пастой, которой они чистят зубы. - Да, - Ханбин ковырял металлическими палочками в рисе и рассматривал Бобби, бесперебойно заглатывающего огромные порции еды в свой бездонный рот. Его снова тошнило. - У меня были проблемы со здоровьем. Взгляд Джиёна сбоку цеплялся за его хрупкие, стянутые нездоровой, бледной кожей плечи и внимательно, словно надзирательски, следил за подрагивающими пальцами, перебирающими немного разваренные рисинки. Он снова смотрел, будто ухмыляясь, ожидая до каких границ дойдёт его правдоподобная ложь. - Конечно, такой худенький! - она всплёскивала руками и металась по кухне, заглядывая в нагретую паром духовку, размалывая что-то на столешнице, с грохотом выдвигая старые полки, при этом умудряясь обращаться к каждому из них. - Вот как Чживон уплетает за обе щеки, бери с него пример! - смешливо тыкнула она в него лопаткой. Ханбин вопросительно посмотрел на Бобби, не уделявшего окружающим ни капли внимания, и краем сознания додумал, что сидящего прямо напротив него родственника Тэяна зовут Чживон, Ким Чживон, и почему-то это имя шло вразрез с его причудливой внешностью, никак не соответствуя видимому образу. Ханбину не очень-то и хотелось перенимать его привычки - глотать без остановки, чавкать, облизывать замасленые пальцы. Бобби с наслаждением перемалывал все блюда, иногда получая тычки от старшего брата Чжиуна, и на секунду опомнившись, снова принимался за старое дело, работая своим конвейером. С трудом оторвавшись от процесса поедания сушёного кальмара Чживоном, Ханбин обвёл взглядом кухню, замечая маленькие яркие фоторамки с цветными, потёртыми семейными фотографиями, забавные стикеры-напоминалки и магнитики в виде баскетбольного мяча, жирафов и шимпанзе на брюхе холодильника. Дом был наполнен чуждым Ханбину чувством единения и заботы, и он неловко переминался, ощущая себя немного нормальным, немного нужным человеком. - Но почему именно сюда? - полюбопытствовал Чжиун, откладывая палочки и направляя весь свой интерес на Ханбина. - Это далеко не райский уголок. И лететь через целый океан. - Просто так, - неловко улыбнулся Ханбин, оттирая пятна оранжевого соуса от скатерти. Чжиун выгнул бровь, и посмотрев на непробиваемого Джиёна, видимо, решил, что на этом его вопросы касательно них исчерпаны. - У нас тут очень красиво! - закудахтала хозяйка и, усевшись за стол, посчитала своим долгом предложить каждому из них добавку. Бобби не отказался. - Можно погулять по Голливуду, посмотреть на Аллею Звёзд... - Чтобы пройтись по Трампу**? - заворчал Чживон, видимо, не особо воодушевившись энтузиазмом своей матери. - Скукотища. Бобби демонстративно зевнул, звякнув проколотой железкой, сложил ладони вместе и прочитав молитву, отложил палочки, запивая ужин кислотной газировкой. - Чживон, ну что ты такое говоришь? Они же приехали отдохнуть, а ты отбиваешь у людей всё желание! - Бобби хмыкнул и почесал за ухом, всё больше напоминая бродяжного пса. - В таком случае, можешь провести для них свою обзорную экскурсию, - у Ханбина в горле застряла капуста, а хозяйка дома улыбнулась, довольная своей идеей. - Чего? - возмутился Чживон, и попытался округлить свои щёлки, что придало ему более агрессивный, нежели удивлённый вид. Каждая мышца лица напряглась с такой остротой и недовольством, что Ханбин всерьёз задумался остаться без глаз, которые вспыльчивый сосед наверняка не прочь бы выколоть сжатыми в кулаке палочками. Видеть Бобби злым было намного хуже, чем следить за его варварским поглощением еды. - У меня дела. Я правда не могу, мама! Последние слова, словно молебна, обращённые к невозмутимо накладывающей Джиёну холодную говядину матери, не дали желаемого эффекта, - женщина просто одарила младшего сына прямолинейным взглядом, не принимающим возражений, и Чживон замолк, насупившись и перекрестнув руки, напоминая застывшую ледяную глыбу. - В этом нет нужды. Я сам могу осмотреться, - прозвенел голос Ханбина, футбольным мячом отскочивший от тарелок и повернувший голову Бобби в свою сторону. Напряжённые желваки задвигались волнами и, сузив глаза, внимательно в него смотрелись, изучая гладкую кожу и пустынные зрачки, пшеничные колосья вместо волос и комкающие салфетку тощие пальцы, будто пытаясь изрыть его оболочку, дотянуться до правды, скрытой за неправдоподобной маской беззащитности. Ханбин не любил долгие подозрительные взгляды и мог поспорить, что Бобби явно хочет прощупать его изнутри, стремясь удлинить зрительный контакт или внушить свою силу, чтобы чужак не претендовал на его время и чрезмерную занятость. Ханбин не хотел никаких экскурсий - он просто хотел отдохнуть от жизни, устроиться обывателем в какой-то глуши и состариться под грудой книг, в его план не входила встреча его ноги с рожей Трампа или двенадцатичасовая гастрономическая поездка по бургерным Лос-Анджелеса, но Чживон знал местность, а Ханбин не знал английский. Это было бы удобно, если бы не так накладно и затруднительно. - Глупости. Лос-Анджелес не так прост. Чживон всё знает, правда? - Ханбин искренне недоумевал, почему мама Бобби так жаждет прицепить своего занятого сына к нему в качестве экскурсовода, но замолчал, замечая ощутимые искры концентрации семейного недопонимания, за которым стояло кое-что ещё, не связанное ни с Ханбином, ни с их приездом. Чжиун молча сводил густые брови и поджимал рассечённые свежим шрамом губы, буравя взглядом принципиального младшего брата, мысленно выбрасывающего их с Джиёном в окно. - Разве ты не помнишь, что говорил Тэян? - Помню, - вынужденно кивнул Бобби и встряхнул свои дреды, подмигивающие в желтоватом свете люстры кое-где ультрасиней краской, подавая Ханбину знак никогда не делать такую неадекватную причёску. - Но мы идём завтра с отцом на баскетбольный матч в Стэйлпс. Чёрт, мы же ждали Никсов целую кучу времени! - Отец все равно не сможет пойти, - тирада Чживона замкнулась прежде, чем он попытался добавить что-то дельное. В противовес этому ему нечего было сказать, и его рука, медленно, будто поднимаясь на эшафот, достала затылок и неверяще пригладила волосы. Чжиун, тоже удивившийся этой новости, внимательно посмотрел на мать, и продолжил отрывать от рисовой клёцки небольшие куски. - Его снова вызывают на дежурство. Поэтому можешь взять Ханбина на матч. Он же любит баскетбол, правда? Ханбин бездумно кивнул, при этом понимая, что ни черта не смыслит в баскетболе кроме того, как надо вести мяч и что такое трёхочковый. В старшей школе он прятался в душной, потной раздевалке и писал тексты вместо того, чтобы забивать голы и раздирать колени о пыльную землю. Но он согласился, пытаясь не нарушить возрождающиеся отголоски гармонии за столом, и давая себя обещание потом обязательно извиниться перед Чживоном, согласиться с абсурдностью прозвучавших идей и попросить высадить его завтра где-то на обочине, чтобы не чувствовать себя обузой и продолжить своё мини-путешествие по избитому асфальту в одиночестве. Но пока он осторожно смотрел на Чживона, на перескакивающие в раздражении из стороны в сторону чёрные радужки глаз и сильную резную челюсть, думая о том, что он не хочет иметь с ним дело ни при каких обстоятельствах. - Но... мы собирались пойти на этот матч с папой. Бобби сдулся, как воздушный шарик, и склонил голову, принимая материнские слова. Следующие несколько минут все ели в тишине, нарушающейся звоном вилок и ножей, горячим дыханием кастрюли и расстроенной миной Чживона, не сводящего обвинительных глаз с Ханбина. Тошнота намертво уцепилась с виной, и теперь Ханбин чувствовал, себя многим отвратительнее, желая вернуться на несколько часов раньше и полететь обратно в Корею, оставив Джиёна, мерно и непроницаемо пьющего воду из стакана, будто не имеющего никакой причастности к диалогу, где-нибудь вдали от себя. - По лестнице, комната справа, - плечо прогнулось под весом чужой руки, и внутри Ханбина что-то ухнуло вниз от мысли, что это сильная лопата Чживона, с лёгкостью готовая впиться в его шею мёртвой хваткой и задушить при любой подходящей возможности. Однако, развернув голову, он увидел тёмно-карие и, в отличие от своего младшего брата, добродушные глаза Чжиуна, подталкивающего его, после ужина благодарно кланяющегося обильно вытирающей моющим средством тарелки хозяйке дома, к небольшой лестнице со скрипучими половницами. - Эй, не-не, хён, - послышался откуда-то сбоку надвигающийся голос Чживона. Он снова стоял над душой и мысленно нанизывал тощую тушу Ханбина на вертель. - В мою комнату нельзя. - Кто сказал? - смешливо оттолкнул Чжиун брата, явно издеваясь над его ребяческой взбалмошностью. - Я! - Бобби демонстративно ткнул себя большим пальцем в солнечное сплетение и возмущённо выступил вперёд, снова напяливая на себя браваду. - Слушай, хён, давай его к тебе. Чжиун без слов отрицательно покачал головой и выкинул вперёд правую руку, тут же вызвав внезапную защитную цепную реакцию Ханбина, увидевшего, как Чживон отвечает тем же, наверняка принимая вызов старшего начать драку. - Постойте! - Ханбин не думал, что его голос настолько громко прозвучит в глухом коридоре и неловко застрянет между вопросительно застывших в немом вопросе лиц. Вскочив в тесный промежуток между двумя братьями, внушающими нездоровую силу и странное тихое спокойствие, Ханбин чувствовал себя катастрофически глупо, наблюдая за тем, как они, выпучив глаза, переглядываются через преградившее им путь плечо. - Ты чё делаешь? - раздался сзади голос Бобби. - Ханбин, мы не драться собираемся, - успокоил его Чжиун, криво улыбнувшись и оголив свой кровавый рубец на губах. - Ладно, - Ханбин скользнул вбок, отходя подальше, и чувствуя на себе посмеивающийся взгляд Чживона, убеждающий его в собственном идиотизме. - Мы решаем всё самым мужским способом. Смотри! - Бобби кивнул с озорным огоньком в прищуренных глазах, вальяжно подвернул рукава футболки, и резко вытянул руку в виде бумаги со сложенными вдоль пальцами, через мгновение ошарашенно наблюдая за тем, как пальцы Чжиуна в виде ножниц ответным ударом хищно перерезают чужую фигуру, оставляя после себя жалкие невидимые обрубки в воздухе. Если игра в камень-ножницы-бумагу являлась самым верным способом силы и превосходства, то Ханбин был уверен, что способен уложить внушительную мышечную груду Чживона на лопатки в два счёта. Чжиун весело щёлкнул пальцами и с пожеланиями всем спокойной ночи взлетел по лестнице, оставляя после себя витки неприятного скрежета под босыми ногами и озадаченные морды Чживона и Ханбина. *** - Чживон, останься на пару минут, - мама Бобби выглянула из кухни и предупредительным взглядом смерила своего сына, загнанно сканирующего Ханбина, примеряющего маску деланого равнодушия. - Ничего там не трогай, - сузившиеся глаза и предостерегающий взгляд Чживона скользнул по чужим сомкнутым в прямолинейную, холодную полосу губам, и перекочевал в столовую, принимая оборонительный вид в преддверии предстоящего разговора. Наверняка, как с сожалением предполагал Ханбин, мать собиралась отчитать его за непростительно детское отношение, грубые слова, дать наставления или что-то в этом роде. Но Ханбин, если бы у него, конечно, была мама, был готов выслушивать нотации и получать порки каждый день, только бы видеть родное лицо и чувствовать потерянную связь. Было неловко становиться свидетелем семейных разборок, но Ханбин чувствовал, что за ними скрываются более крепкие и сильные связи, что ни одна ссора не сможет полностью её истощить. Джиён вышел в прихожую и теперь сумасбродно натягивал кеды, словно торопясь на важную встречу, быстро перевязывая шнурки, которые он обычно аккуратно и с дотошной осмотрительностью запутывал самым модным образом. - Ты куда? Ханбин не удивлялся. Джиён всегда бросал его на полпути, оставляя его разбираться со своими проблемами в одиночку. Также спешно собираясь на свои встречи, фанмитинги или модные вечеринки, он корчил псевдосожалеющий вид, и молча кивал на прощание, будто обещая вернуться обратно домой. - Черин в Лос-Анджелесе, - после заметной паузы, в течение которой он, вероятно, думал произносить ему причину или нет, проговорил Джиён, разрывая перетянутую струну в сузившейся до максимума прихожей. - Я бы тебя взял, но... - Но? - холодно ухмыльнулся Ханбин, в точности копируя ненавистное им же выражение лица Джиёна. - Что? Я не готов? Не готов к нормальной жизни? - Не начинай, - возразил хён, стиснув зубы, надвинул свои идиотские тёмные очки на глаза, скрывая полный мучительной правды взгляд за искусственным барьером, как будто это имело хоть какой-нибудь смысл. Ханбин знал всё и без громких слов и защитных линз, знал прекрасно и отчётливо, мог даже оглушить ими весь дом Кимов, разбудив наверняка заснувшего под пуховым одеялом Чжиуна, или пнуть ими в прищуренные складки вместо глаз чересчур вспыльчивого и напыщенного Бобби, вколоть в хладнокровную, стянутую голым льдом грудную клетку Джиёна, но он не мог предать завышенные ожидания вежливого и хорошего мальчика хозяйки дома. Он молчал лишь потому, что не хотел тревожить чужое хрупкое сердце, и пытался поверить в эту причину, опираясь на неё, как на спасательный круг, успокаивая вырывающийся из-под контроля тайфун. - Зачем ты меня сюда привёз? - Ты сам этого захотел. - Я не говорил привозить меня к корейцу с повышенным количеством тестостерона. - О чём ты... - Ты знаешь о чём! Ханбину казалось, что из его собственных ушей валится пар, а глаза блестят возникшей внезапной смелостью, перемежной с раздражением и навёртывающий адские круги злостью. - Ты же прилетел сюда не ради меня? Джиён замешкался, перебирая кожаный ремешок на свисающих джинсах и прикусывая аккуратный изгиб нервно дёргающихся губ. - Тогда ради кого ты думаешь? - Ради Черин? Ханбин ожидал всего, кроме облегчённого выдоха, вырвавшегося затянутыми клубами ожидания, подобно мутному сигаретному дыму. Джиён перестал кусать губы и наклонился к брату ближе, поднимая тёмные очки и всматриваясь в ошпаривающие гневом застланные таинственнымне мраком зрачки. - Чего ты хочешь, Ханбин? - Свободы. Джиён дрогнул и натянуто улыбнулся, возвращая очки на место, снова скрывая оголённые синяки под покрасневшими глазами, снова заворачиваясь в свою огороженную стенами скорлупу. Он повернулся спиной и повернул ручку двери металлическим клочком, запуская в коридор остывший жар калифорнийских улиц и непрерывающийся гомон ночных завсегдатаев. - Я не знаю, что это такое. *** Царивший в небольшой комнате Бобби по лестнице прямо направо и с нашкрябанным на на деревянной двери инициалами на английском беспредел был смутно похож на тот, который витал в захламленных кладовках или мужских раздевалах. С трудом нащупав включатель, Ханбин ужаснулся увиденному беспорядку, ярко открывавшемуся под фанфары появившегося освещения. Вещи, как и сам их обладатель, были разбросаны повсеместно и вырвиглазно, притягивая к себе внимание, - на дощатом полу, незаправленной кровати, в огромной корзине, стоящей недалеко от шкафа с вываливающейся оттуда одеждой, даже на ручке двери висело какое-то полувысохшее полотенце. Если комната обычно охарактеризовывала сущность человека, то Бобби был нечто иным, как хаосом - огромным и неразберимым. Действующим на нервы такому отъявленному перфекционисту, как Ханбин, уже наклонившемуся и начавшему собирать цветные толстовки, шорты и тяжеловесные гантели по пути к кровати. От одежды Чживона пахло за километр. Пахло вонючими горькими сигаретами, палёным калифорнийским зноем и шипучей газировкой вперемешку с фруктовой жвачкой. Ханбин морщился, складывая безразмерные вещи в набитую до упора корзину и понимая, что не прочь бы заснуть где-нибудь на пустой дворовой лужайке, чем в окружении этого мусора и едкого запаха, втягивающегося в носоглотку и оседающего прямо в лёгких. Со стены на Ханбина с вызовом смотрел Шокур, даже через кусок тонкой бумаги распространяя свою живую и сильную энергию. Прислонившись к нему, поблёскивая грифом и металлическими струнами, стояла гитара, и Ханбин нехотя представил ловкие пальцы Чживона, перебирающего акустические мелодии и разрезающего своим низким тембром голое пространство. Ему больше не хотелось такое представлять, и он переключил свой взгляд на скромную кровать с прогнувшимся матрасом и разноцветный подушкой, сохранившей немой отпечаток головы своего хозяина, его переплетённые в глупые косички в стиле регги волосы и острые черты лица, оставляющие на чужом теле следы. Незамысловатые занавески колыхались в такт ночным порывам ветра, вздуваясь парусом корабля и запуская в комнату взрывающиеся всплески чужого вульгарного хохота, звуки обтирающих асфальт старых кедов и обрывочные американские фразы, мельтешащие в душном воздухе и залетающие в приоткрытые окна успокаивающегося дома Кимов. Ханбин присел на кровать, чувствуя привычную слабость в коленях и ноющую боль в пояснице, - с тех пор, как он нормально, полноценно спал прошло несколько цепочек лет, а эта поездка, незнакомые лица и сжигающее дотла солнце окончательно его уморили, скапливаясь усталыми мешками под глазами и натёртыми до покраснения веками. Он не хотел наклоняться и ложиться на пахнущую Бобби подушку, оставлять на ней свои собственные отметины, но в голове кипела лава, а тело не хотело слушаться, став каким-то пластилиновым и неустойчивым. Что-то мягко кольнуло лопатку, и Ханбин сонно обвёл глазами маленькую, истерзанную детскую игрушку Винни-Пуха, смотрящую на него любопытным постаревшим взглядом. Больше половины всего его тела, казалось, побывало в пасти огромной собаки - клочки пуха вылезли через боевые раны, поношенный жилетик сиротливо висел на худом тельце, а подпрыгивающая голова то и дело накренялась вбок. Ханбин пригладил жёлтый, потемневший мех, и неверяще оглядел Пуха, уверенно поглядывающего на него полувесёлыми глазами-пуговками, соглашаясь со всеми внутренними вопросами Ханбина. Чживон не был похож на человека, бережно хранящего свои игрушки детства или, тем более, подкладывающего их под подушку и спящего с ними, но Пух кивал на его вопросы, рождая в голове Ханбина новые парадоксы касательно Бобби. Что-то всегда оставалось недоступным общему взгляду, и прикосновение к этим запрятанным глубоко особенностям казалось своеобразным преступлением. Но мимолётное сближение с чужим миром быстро оборвалось со звуком скрипнувшей двери и быстрых приближающихся шагов, сопровождающихся резкой хваткой горячих рук и лёгкого толчка в плечо. Чживон стоял прямо над ним, держа в руках печально свесившего висящую на ниточках голову Пуха. Он снова плотно сжимал губы, выделяя чёткую линию скул и придавливая пойманного врасплох преступника своим железным взглядом. - Я же говорил ничего не трогать! Ханбин кивнул и отвернулся в сторону, всерьёз раздумывая над идеей забрать шмотки и поселиться в какой-нибудь захудалый отель. Чтобы не видеть обвинительных стреляющих в него взглядов Чживона, слышать своё загнанное биение сердца и продолжать сминать ткань футболки подушечками пальцев. - Чёрт, - Бобби всколохматил волосы и осел прямо на пол, разминая ноги и отодвигая в сторону хрустящую пачку чипсов. Ханбин застыл, размышляя о том, что ему наверняка досталось от матери из-за Ханбина, из-за его внезапного и неловкого появления на пороге их дома, в стабильной, без всяких противоречивых придурков жизни Чживона. Он не хотел откладывать надолго свои слова. - Слушай, ты можешь никуда меня не отвозить. Мне правда это не... - Шутишь? - возмутился Бобби, чуть ли не отрывая последние петельки, удерживающие тыковку Винни. - Мама не будет разговаривать со мной чёртов месяц! Это грёбаный ад! Ханбин чувствовал угрызения совести, наблюдая за тем, как Бобби нервно пощипывает жёлтый мех и подрагивает острыми набитыми коленями и исполосанной длинными зажившими шрамами голенью. - Просто не лезь на мою территорию, Ким Ханбин, - Чживон сузил щёлки и, пробежавшись взглядом по тревожному лицу, привстал во весь рост, копошась в огромном шкафу, доставая оттуда толстый вязаный плед и тонкое одеяло и взваливая их на поверхность пола, окутывая пылью небольших размеров комнату, которая наедине с Бобби казалась ещё более тесной и душной. - Спишь тут. Ханбин кивнул и беспрекословно освободил кровать, чувствуя, как матрас под ним жалобно отпускает лёгкое тело. Всё-таки, у него не было никакого права отнимать у Бобби комнату, кровать и детские игрушки, никакого права делить с ним один запах на двоих. У него никогда не было права на что-то. Бобби немного разгладил смятую простыню и выключил свет, оставив после себя только тихие перекатывания Ханбина на щипающем спину и бока пледе. Тёплое оранжевое свечение уличного фонаря, напоминающие предзакатные лучи, смешиваясь с ночным трезвучием только проснувшегося от долгого, утомительного дневного сна района, волнами струилось по комнате, затапливая напряжённые в предвкушении сердца, подкрадываясь под лёгкие перина и одеяла. Чживон разложился на кровати, стянув наспех футболку и забросив её куда-то в сторону изголовья искусственной ночлежки Ханбина. Винни тесно был прижат к его щеке, раскинув в безысходности лапы в сторону, а западный воздух и горькие сигареты забивались в поры. - Спокойной ночи, - прошелестел Ханбин и сжался, задыхаясь от переполняющего тела чужого запаха. Он прошептал это так тихо - едва ли сам мог расслышать свой боязливый корейский. В воздухе кружилась осевшая от взбитые подушек и шерстяного пледа пыль, и прежде, чем Ханбин сомкнул глаза, утопая в пружинистой темноте, сбоку зашуршало скомканное одеяло и послышались долго перекатывавшиеся на языке и оформившиеся в искренность слова: - Завались.