По ту сторону

С Мердоком всегда есть, о чем поговорить. При теплом свете ламп, в переполненной дорогими картинами и потрепанными книгами комнате, не глядя друг на друга, им всегда есть, что сказать — и это одна из причин, почему Разумовский хочет подарить тому вечность. Картин на полу даже больше, чем на стенах, они толпятся рядами у стен и стеллажей. Мердок коллекционирует их со странной любовью, и иногда они с ним обсуждают запечатленные на них сюжеты. Когда не сталкиваются в очередном споре или не оказываются погружены в напряженные беседы касательно последних городских происшествий. — Олег хороший охотник. Он смелый, упорный, любопытный и умеет верить. Но. Разумовский молчит, надеясь, что его слова подтолкнут Мердока к нужным размышлениям, пока листает тяжелый глянцевый сборник итальянского искусства. — А еще он молод, порывист и склонен к поспешным решениям, — отвечает Мердок, зная, что тема себя не исчерпает, пока Разумовский не выскажет все, что думает на ее счет. И если бы он не хотел обсуждать это вовсе, то не стал бы заикаться по поводу недавнего разговора с Олегом. — Такие как он, как показывает статистика, гибнут, по большей мере, благодаря своей «смелости» и «упорству». Мердок доверяет Олегу, но вот его реакцию, узнай тот правду, представляет весьма смутно — и потому не уверен в удачности идеи вести с ним открытый диалог. — Он молод, потому что тебе нет смысла брать человека, на которого ты не сможешь всё оставить при необходимости. А статистика показывает, что умирают даже бессмертные. Ты бы не брал его в ученики, если бы не знал, что сможешь на него положиться. Иначе во всем этом нет смысла. Слышать недовольство в чужом голосе для Разумовского не ново, важнее то, что его слушают. — Незнание убивает чаще. Он уже достаточно зрелый и слишком активно восполняет пробелы в познаниях сам, — Разумовский двигает бровью, не комментируя, что несмотря на дальность родства, некоторые черты у Олега с Мердоком, видимо, семейные. — Твоя позиция может только нанести вред, а не помочь. Новость о том, что есть что-то сложнее, чем простое правило «убивай все, что с клыками», не должна стать для него шокирующей. А она станет, если долгие годы он будет охотиться на всех подряд без разбора по твоей наводке, а потом узнает правду. Принципы рушатся болезненно. Разумовский, даже не прибегая к внушению, всегда умел красноречиво изъясняться и быть при этом невероятно убедительным. Слова, зачастую, были для него основным способом давления и воздействия, гораздо более действенным, чем физическая сила. Его сложно было не слушать, еще тяжелее — не слышать, поэтому ничего удивительного, что Мердок, не всегда признаваясь в этом ему и себе, любил их долгие разговоры и никогда не пренебрегал услышанным мнением. С Олегом же, как со своей личной ответственностью, Мердок старался разбираться сам, авторитетом стачивая острые углы бойкого характера и всегда придерживая контроль, неявный, но ощутимый. Наверное, не последней причиной было то, о чем Сергей упоминает — они действительно были похожи, и повторение своих ошибок Мердок подопечному не желал. Он не хотел, чтобы Разумовский в это лез, но сам давал ему возможность высказаться, а себе — прислушаться. — Иногда я сам не понимаю, откуда принципы Олега берутся, — Мердок опирается локтями о стол и скрещивает пальцы под подбородком, хмуро разглядывая увитый тенями в мягком свете силуэт Сергея. — Даже если я расскажу ему, попробую объяснить и доказать, что так нужно, у меня нет совершенно никаких представлений о том, что придет ему в голову после. Олег, увы, не ребенок, и он уже сам создал себе идеалы, к которым стремится, и я не могу ручаться, насколько легко будет разубедить его в их значимости. Я сам долго и неохотно принимал идею о сотрудничестве, и не уверен, что Олег проникнется понятием «баланса» без протестных выходок. — У него есть хороший пример, — Разумовский всё же поворачивается к Мердоку, растягивая губы в улыбке и перебирая пальцами по обивке кресла. — Ты его наставник. Не преуменьшай своей роли — ты знаешь, как правильно подать новость, ты знаешь его, не ври мне, что не имеешь влияния. Тогда как ты имеешь влияние на всех вокруг себя. Разумовский улыбается слаще, не стесняясь льстить, но лесть эта не подначивающая, а самолюбивая, хищная. Как будто он тщеславно разглядывает принадлежащее ему. — Когда кто-то так близко, слишком тяжело заметить, как он взрослеет. Разумовский никогда не пытался выставить или сделать Мердока слабым — слабее — потому что ему нравилось обладать силой. И своей, и чужой. Разумовский любил власть, как и все другие свои грехи, взращивая тот в себе и лелея. — Я поговорю с ним. В любом случае, будет лучше, если он все узнает от меня, и это будет правильно поданная информация, а не искаженная его представлениями. Вряд ли договориться будет легко, но спускать все на тормоза Мердок не собирается, и они придут к единому мнению, хочет Олег того или нет. — Только обещай не виться вокруг него, как только он все узнает, и ты почувствуешь на это полное право. Твой интерес к нему до сих пор кажется мне сомнительным, — Мердок хмурится, но вопросов никаких не задает. — Душа моя, я слишком занят другими делами и другими охотниками, — Разумовский, вскидывает безоружно ладони и возвращается к своей книге. — Но это не значит, что он не успел возбудить интерес у кого-то другого. Такой активный молодой человек, совершенно не старается быть ни на кого похожим… Совершенно. Разумовский заправляет прядь за ухо и прячет жестом плохую улыбку. — Мне лучше сразу спросить, кто именно? — Мердок каменеет лицом, выражение которого застывает на том уровне невысказанной, но весомой угрозы, когда последнее, что стоит делать Разумовскому — это бросать неясные и скверные намеки. Разумовский с абсолютно безвинным выражением лица вскидывает брови. — Просто предположение. Я же не слежу за твоим учеником, — последнюю фразу Сергей выделяет голосом, поровну добавляя укоризны и иронии. — Ты говоришь мне о самостоятельности Олега и том, что на него можно положиться, и все-таки предлагаешь мне за ним следить? — Мердок, разумеется, брал его в ученики не для того, чтобы разбавлять себе и без того непростые будни лишними проблемами, поэтому, хотелось верить, что все трудности с Олегом — явление временное. Мердок готов был за него отвечать, но и доверять ему хотел. — Это обернется для него проблемами? — Что ты, просто исключаю твои грубые подозрения в том, что мой интерес к нему чрезмерный, — Разумовский ведет плечами на вопрос, справедливо рассудив, что всё, что угодно может обернуться проблемами. Особенно когда ты связан с нечистью. — Я лишь говорю тебе самому принять решение и направлять его, потому что сейчас никто не сделает этого лучше.

***

— То есть в этом и заключается наша задача? Подчищать за ними, уничтожая всякую шваль, но ни в коем случае не доставлять проблем наделенными властью и силой? Мердок устало трет переносицу, понимая, что примерно на это он и рассчитывал — что просто не будет. — Нет, Олег, наша задача — соблюдать баланс. Эта система появилась задолго до твоего рождения и исчезнет, надеюсь, очень и очень нескоро после твоей смерти. Так что не тебе ее критиковать. Все, что нужно было, Мердок уже рассказал, и дальше дело было за тем, чтобы убедить Олега важности их задачи. И донести, что это не та область, где он может устраивать бунты и подвергать опасности себя и окружающих убийственным упрямством. — Это не система, это какое-то лицемерное дерьмо, — Олег морщится и зло отводит взгляд в окно, ежась от неприязни. — Они навязывают нам правила, которые мы должны выполнять… во имя чего? «Защиты» людей? Какая, блядь, разница, когда они продолжают жрать всех, кто им приглянется, без контроля и каких-либо ограничений, пока мы трусливо отсиживаемся в своих бараках и прикрываемся всякой херней, вроде «соблюдения баланса»? — Не заговаривайся, — громче и жестче отвечает Мердок, и звук его голоса заставляет Олега вспомнить, с кем он разговаривает. — По-твоему, суть нашей миссии в том, чтобы уничтожать всех без разбора? Ты понимаешь, что если бы не было необходимости в поддержании этой самой системы, которую ты вовсю материшь, то не было бы и охотников? Мы противостоим существам, которым двести, а то и триста лет отроду, для которых наше оружие — по большей части игрушки. Олег оборачивается к Мердоку, напряженно замирая и недоверчиво щурясь, но — слушает. — Думаешь, мне это нравилось? Думаешь, я в восторге был, когда осознал, что это необходимо? Это не страх, Олег, это здравомыслие и правильное понимание ситуации, в которой мы находимся. Мы убиваем тех, кто доставляет больше всего проблем, тех, кто оставляет после себя реки крови, кто вырезает людей десятками в припадке безумия, а не ради пропитания. Это работающая система и наш долг ее поддерживать, не сотрудничая, но понимая, что нужно делать, а что не нужно. В комнате на несколько секунд повисает молчание и Мердок со скрытым облегчением замечает, что его слова, наконец-то, заставляют Олега задуматься. — Нравится тебе или нет, но ты либо будешь частью этой системы, либо не будешь. Никаких больше беспорядочных истреблений, вылазок в самое пекло и самоубийственных миссий, на которые ты сам себя назначаешь. Мердок больше не оставляет выбора, он ставит перед фактом, не собираясь и впредь потакать чужой морали, которая так тяжело поддавалась изменениям извне. Безусловно, она была важной частью Олега — и хотелось надеяться, останется с ним и впредь, чтобы напоминать, зачем и ради чего он все это делает. Но эта же мораль, наложенная на упрямство и нездоровый энтузиазм, рано или поздно его все-таки угробит, и Мердок не собирался этого допустить. — Есть правила, Олег, благодаря которым сохраняется мир, и ты не имеешь права их нарушать. Прими или уйди. Мердок говорит предельно серьезно и не дает Олегу в этом усомниться. — Тебе все ясно? — Да, — Олег отвечает не сразу, с сомнением, но спорить больше не порывается и свой воинственный запал слегка остужает, хотя несогласие во взгляде, когда он встречается им с Мердоком, дает понять, что для начала ему необходимо все осмыслить. Пусть так. Мердок даст ему время и проследит, чтобы он не натворил глупостей. — Это не уменьшает значения того, что мы делаем. — Но искажает суть. — Ты измеряешь свою полезность лишь в количестве вампиров, которым вскрыл глотки? — Мердок смотрит тяжело и долго. — В бесконтрольных убийствах? В хаотичной резне? Подумай еще раз. Если Олег примет правила игры и научится усмирять свой пыл в угоду благоразумию, он станет первоклассным охотником, и перестанет быть мальчишкой с игрушечным автоматом, заигравшимся в войнушку.

***

Разумовский уже знает, что разговор прошел довольно напряженно и пока что очевидного эффекта не возымел, но когда Олег оказывается перед ним, то помимо спеси — в том, как он держится, — видно влияние чужих воли и слов. — Пришло время нам нормально познакомиться, — Сергей белозубо улыбается и тени полумрака играют ему на руку создавая те образы, которые хочется. — Нужно знать историю обеих сторон, если стремишься быть полководцем, а не пешкой. Олег был редкостным упрямцем, но волю Мердока, как бы не давили ценности и привычные представления о мироустройстве, игнорировать не мог. Ему объяснили предельно доходчиво — либо так, либо никак. — Мердок сказал, что так нужно, значит… — Олег разводит руками и поджимает губы, не искрясь лживым дружелюбием, но готовый слушать. — Но у тебя же есть и собственная голова на плечах, — Разумовский щурится, явно пребывая на стороне Мердока, но при этом не игнорируя упрямства Олега, — почему бы не вложить в неё некоторые факты. Разумовский при всей его обаятельности, остается серьезен и оценивает Олега ровно настолько, насколько тот из себя что-то представляет. — Ещё неизвестно, какой ты станешь фигурой… Время покажет, но хотелось бы, чтобы потраченные на тебя силы не пропали даром, — Сергей смотрит на Олега и неприятие чувствует кожей. — Не злись, но так уж обстоят дела — один ничего не стоит. Враг, жертва, даже зачастую король. Разумовский чуть морщится, перебирая в воздухе пальцами. Он сам не любил слишком часто перебарщивать с помпезностью, но это было не его время. Люди, родившиеся в прошлом веке, носили его с собой, не в силах по-настоящему расстаться, с трудом привыкая к новому, а он же до сих пор был привязан к куда более раннему столетию. Миру ярких красок и широких идей, громких голосов и витиеватых писем. Он мог без труда написать сложный код для программы, но разум беспрестанно жил ностальгией. — Есть такое выражение: «ни вам, ни нам», знакомо? Всё, что тебе нужно знать и понять, это то, что система создана для того, чтобы подобного не случилось. Каждая сторона хочет доминировать, даже если полная победа невозможна. Вампиры были бы рады получить официальную власть, как и охотники — легальное разрешение на проверки и отстрел. Уверен, много времени на то, чтобы перестать лживо улыбаться и начать массовую резню — а там и полноценную войну, — не потребовалось бы, — Сергей улыбается ещё шире. — Да, мы не друзья. И не будем ими, потому что иначе будет слишком велико искушение предать. Но система работает и пока остаются те, кто ей подчиняется — это и есть существование цивилизации с ядерным оружием. Олег молча кивает, так и не присев, воспринимая чужие слова всерьез, несмотря на личное отношение. Собственно, если задуматься, оно рождалось исключительно из осознания того, насколько Разумовский силен и опасен — ведь Олег убедился на не очень удачном опыте, что может нормально взаимодействовать с вампирами. Кирк, впрочем, примером не был — все пошло по пизде раньше, чем хотелось, и позже, чем должно было, — но дал понять, что можно иначе. Слушая, понимая и воспринимая как равного. — Мердок мне много про эту систему наговорил, я понял примерно, что она из себя представляет. Сейчас не важно, что я сам думаю на этот счет, но, возможно, целесообразность ее сохранения действительно имеется. Возможно — потому что Олегу нужно убедиться на примере, а не на словах. — Что ж, тебе повезло застать момент, когда её можно не только обсудить, но и увидеть в действии. Повторяя или дополняя слова Мердока, скажу, что мы не убиваем кого попало, а с появлением донорских центров и вовсе гораздо успешнее придерживаемся бесконфликтного взаимодействия. Однако, конечно, не во всех случаях, и наказание смертью есть как с нашей, так и с вашей стороны. Поэтому так важно вас, новеньких, вовремя познакомить с правилами и продемонстрировать, что их нужно придерживаться. Разумовский трет подбородок и легко вздыхает. Ему в общем-то на отбросы общества, представляющие его большую часть, было плевать, но первое впечатление обычно сильное, поэтому не стоило преуменьшать его значимости. — И потому провинившихся мы выдаем иногда сами. У вас больше средств для убийства вампиров, а у тех из нас, кто может сделать это без проблем, не всегда находится время. К тому же, вам будет удобнее верить не в одни лишь голословные заявления, верно? Разумовский достает свернутый листок и, подойдя ближе, вручает его Олегу. — Тут координаты и необходимая информация. Пойдешь с компанией, — Сергей лукаво улыбается. Трудно это признать, но деловой подход Разумовского к делу Олегу импонирует. Если сначала приходилось ожидать каких-то пространных изречений о пользе системы и необходимости ее поддержания, то на деле же Олег, наконец-то, получает объяснения и предложение проверить все на опыте. — Вампир? Это что, слежка? Я теперь постоянно под надзором ходить буду или как? — Олегу такая перспектива приходится не по душе, хотя взглядом по листочку он пробегается не без интереса. — Я сам справлюсь. — Я надеюсь, что ты справишься сам, — тон Разумовского не демонстрирует ни малейшего оттенка грубости, но ясно дает понять, что мнения Олега на этот счет не спрашивали. — Но я же сказал — вам всё нужно показывать, и ему тоже это будет полезно посмотреть. Я знаю о том, кто присоединен к охотникам, Олег, и куда они ходят, оказываясь в наших местах. Но ты — забота Мердока, а не моя, и поверь, у меня тоже хватает проблем, чтобы следить за тобой. Мы не трогаем вас, пока вы не трогаете нас. А конкретно ты идешь выполнять свою работу, любезно поблагодарив за попутчика. Веселее ведь будет. Разумовский хлопает Олега по плечу и улыбчиво кивает в сторону двери. Олег недоверчиво хмурится, пытаясь нащупать подвох в ладной речи, но, решив, что это заморочки конкретно Разумовского, морально готовится к тому, что ему придется терпеть компанию какого-то новообращенного. Окей, охотиться с вампиром, а не на него — это что-то новенькое, и Олег не готов привыкать. Очевидно, что на данном этапе Сергею нет смысла обманывать или строить какие-то козни, а возможно у Олега просто паранойя — но от предстоящей ночи он не ждет ничего хорошего. И, господи, блядь, как Олег оказывается прав, когда выходит за дверь. — Кирк… — обращается он обреченно сквозь зубы к единственному, мать его, вампиру, от которого бы предпочел сейчас держаться как можно дальше. Эта рыжая сука, что, в курсе? — Олег? Кирк узнает Олега ещё до того, как видит его, но всё равно не скрывает — не столько удивления — сколько облегчения. Сама операция внушала ему мало оптимизма, а уж знакомство с новым охотником и вовсе омрачало положение дел. Сложно было пока сказать, как Кирк вообще относился к переменам в своей жизни, но почему-то до сих пор был здесь и даже согласился тащиться на сомнительную «ликвидацию» по настоянию Разумовского. От всего этого ощущения были неприятные и горькие, отдающие надуманными плохими предчувствиями, и встреча с Олегом их немного развеивала. Даже несмотря на то, как они расстались, Кирк больше рад увидеть его, чем кого-то другого. — Я с тобой, — подтверждает он и всё-таки чувствует скованность в ожидании чужой реакции и последующих действий. — Ага, я понял, — Олег не улыбается, лишь кивает коротко, решив, что надо действовать по-деловому — разобраться со всем и разойтись спокойно. Без объяснений, разборок и лишнего трепа. Они ненадолго замолкают, каждый при своих мыслях. — Ну… пошли? У меня тут машина неподалеку, — Олег кивает в сторону стоянки, убирает руки в карманы и старается вести себя максимально отстраненно, хотя определенный эмоциональный накал все же чувствует. Кирк кивает и идет следом, накинув капюшон. Могло быть и хуже. Он родился пессимистом, но эта мысль всё равно периодически утешала его. В машине он устраивается на переднем сидении и снова думает о том, что несмотря на разницу в возрасте они в удивительно одинаковом положении. — Разумовский сказал, что ты только вошел в курс дела. Значит, предыдущие твои вылазки действительно были исключительно личной инициативой? Кирка не смущает тишина, и он может вполне проехаться с ней всю дорогу, но в последнее время у него вопросы не исчезают, а только копятся. И именно Олегу их задавать проще всего. — О да, я очень инициативный, — отвечает тот без особого желания, но тут же дергает плечом и осаждает сам себя. — Видимо, я не вызываю впечатления человека, которому стоит доверять, поэтому рассказать мне решили только сейчас. Олегу бы невозмутимость Кирка, который, видимо, по поводу их встречи не испытывает никакого дискомфорта. Просто, блядь, замечательно, действительно, разве у него есть хоть малейший повод? — Если что — я в этом лично участвовать не буду. Просто побуду рядом, — Кирк смотрит в окно и за ним — дома, магазины, люди. Приводит ли их проклятие к бессердечности? Кирк видел Сергея, Марину — холод в их глазах был прочнее самого крепкого льда. Но и Олег уже не переживал, держа пистолет в руке. Просто ко всему привыкаешь, а у него есть на это целая вечность. — Тебе нужна будет помощь? — Нет, справлюсь, — вяло огрызается Олег. — Ты будешь только мешать. Заказами, правда, я еще не занимался, но вряд ли это будет сложнее обычной охоты. Квартал, еще один. Нужный им дом через пару улиц. — А почему Сергей именно тебя выбрал? Этот вопрос не дает ему покоя, но задает его Олег предельно нейтральным тоном, постепенно успокаиваясь от первого впечатления со встречи. — Наглядная демонстрация, — Кирк говорит, почти не разжимая зубов. Ему бы не хотелось обсуждать эту тему вообще, но именно она и беспокоила больше всего. — Что будет, если не присоединюсь к ним и не буду следовать правилам — я ведь не очень хорошо себя вел. Кто уж поймет Разумовского. Может, хочет показать, в какую тварь можно превратиться или какие твари — вы. Или хочет, чтобы я сам это сделал, или чтобы мы «подружились», или сказал тебе пристрелить меня за городом. Кирк прикусывает язык, когда неуместный юмор становится похож на привычную паранойю. — Кто вообще ебет, что у него на уме. — Радует, что мы оба в заднице, — невесело шутит Олег, сворачивая на нужной улице и притормаживая у обочины. — Но, если тебе от этого будет спокойнее — я здесь не для того, чтобы тебя убить. Уверять не нужно, пульс не обманет — Олег встречается с Кирком взглядами и пожимает плечами. — С твоей точки зрения твари — мы, с моей — вы, но факт в том, что убивают обе стороны. Вопрос только в том, на каких основаниях. У нас их больше, согласись? — не время для демагогий, но не оставить слово за собой Олег не может. — А теперь, если ты не против, я собираюсь решить нашу проблему. И тебе не обязательно идти со мной. Олег коротко проскальзывает пальцами под куртку, проверяя привычным и успокаивающим прикосновением наличие оружия под ней, и выходит из машины, не дождавшись ответа. Кирк выходит следом и держится позади — он не знает, может ли его чувствовать другой вампир, но надеется остаться незамеченным, если будет прикладывать к этому максимум усилий — почти небьющееся сердце, как назло, сбивается и тени становятся скользкими под подошвами. Должно ли его это волновать? Правда ли его это волнует, или он только хочет так думать? Кирк держится за спиной Олега, соприкасается с ним тканью курток на входе в подъезд разделяя производимый ими шум один на двоих. Как близко ему необходимо находиться? Кого он захочет защитить при случае — Олега или вампира? Что Олег собирается делать? Вопросы застревают в глотке, потому что Кирк не будет влезать или «мешать», он не будет думать обо всем этом после и перестанет, наконец, дергаться. — Это действительно обязательно? Потому что так сказал Разумовский? — все же произносит Кирк, когда они добираются до нужной площадки. Почти беззвучно, в воздух и вряд ли кому-то, кроме себя. — Что? — Олег дергается от внезапного звука чужого голоса, успевший прислушаться к тишине, и оборачивается к Кирку с легкой растерянностью. — Причем тут Разумовский? Я делаю то, что делал раньше. Просто теперь я буду делать это, видимо, не так хаотично. Олег кривится, вынимая пистолет и снимая его с предохранителя. — Я охочусь на вампиров не потому, что мне кто-то когда-то сказал это делать. Просто… либо он, либо его, понимаешь? Обсуждать это с вампиром — ну не дурость ли? Олег не уверен, зачем вообще это Кирку говорит и убежден, что тот как раз не понимает. Больше он не произносит ни звука — показывает жестом двигаться вперед и короткими, предельно бесшумными перебежками пересекает коридор, тормозя около нужной квартиры. Олег до последнего не знает, что увидит по ту сторону, и в последний момент думает, а не развел ли его Разумовский с какой-то замысловатой поучительной целью. Хотя, Олег не был бы собой, если бы отказался все же узнать. Раз. Два. Три. Пуля — в замок, ногой — в дверь. Вампир в квартире действительно оказывается и перепутать его с человеком невозможно — по-звериному изломанная спина, смутно утратившее сходство с человеческим лицо и оскаленные клыки. Одержимый. Кирк же, когда видит его, понимает, наконец, в чем весь смысл происходящего. Вампира перед ним никем иным, как «существом», назвать никак нельзя. Обезображенное уродством лицо теряется на фоне совершенно безумных глаз — пустых и голодных. Кирк видит это и едва не отшатывается. Разумовский не хотел его проучить или наказать, он хотел избавить его от сомнений. Ответ на все вопросы формируется просто — что угодно, лишь бы не становится таким. Вот она — разница. Приходит в себя Кирк от звука выстрела. Олег мажет — нечеловеческие инстинкты тварь не подводят, она кидается к стене, уходит из-под пули и следом, ощерившись, атакует. Кирк реагирует быстрее собственных мыслей, отталкивается от тени на стене и сбивает вампира с траектории, тут же откатываясь в сторону. Выбор очевиден — даже если Кирк и не уверен в ценности жизни Олега, то, другое, что он видит, давно перестало быть вампиром или человеком. — Да твою мать, Кирк! Олег знал, блядь, что все пойдет по пизде. Ему бы хватило времени выстрелить, чтобы убить вампира, но Кирк вмешивается и этим все портит. И теперь одержимый, сбитый с толку, лишь меняет цель своей агрессии, кидаясь уже на Кирка, а пуля едва его задевает и больше злит, чем ранит. Олег откатывается в сторону, целится — и не стреляет, черт подери, потому что Кирк мешается, и велика вероятность попасть в него. Возможно, конечно, пуля его не убьет, Олег не уверен, но рискнуть, почему-то, не решается. — Сука, — шипит он сквозь зубы, приближаясь, и стреляет. Раз — привлекая внимание, два — на поражение. Тварь издыхает, когда, вырвавшись от Кирка, бросается к Олегу, но оказывается вспорота пулей. Отдышаться Волков не успевает. — Придурок! Какого хера ты полез, блядь, я мог тебя задеть! Кирк тяжело дышит, глядя на опавшее тело и отходя от схватки как будто с животным. Ему и правда не жалко эту тварь. — Что? — Кирк поднимает взгляд на Олега и медленно охуевает. — Тебя что, так научили говорить «спасибо»? Я надеюсь, да, потому что — пожалуйста, блядь, Олег! Я тебя спас! — Я бы и сам справился, а ты мне под пули кинулся, — Олег почти рычит, стиснув зубы, и подавляя вспышку гнева, навеянную запалом короткой, но напряженной драки. — Понаблюдает он, как же. И, ладно, возможно, в чем-то Кирк прав. — Спасибо за попытку меня спасти. Очень мило с твоей стороны, — благодарность выходит так себе, но Олег и не старается, убирая пистолет и подходят ближе к вампиру. Дохлый, без сомнений. — Иди нахуй, — мрачно отвечает Кирк, догадываясь, что выяснить, кто прав уже не получится, а запасы вежливости у обоих подошли к концу. Кирк слышит, что вампир мертв, и не остается в квартире, тут же выходя в коридор. Он смотрит на свои руки — и понимает, что чувствовал больше, убивая людей. Сострадания в нем нет, к твари он ничего не чувствует, но как бы не старался это отрицать, его грызет изнутри жалость к себе. «Это мог бы быть ты». Не стоит обманываться, что когда-то его контроль, без всякой помощи со стороны обратившего, был на волосок от подобного. Кирк не может не ассоциировать себя с трупом в квартире и ему от этого тошно. — Мы идем? — Минутку, — хмуро отзывается Олег, оглядывая квартиру. Неизбежная рутина. Он без особого удовольствия подтаскивает труп к окну, отодвигает тяжелые темные шторы и распахивает рамы, чтобы, когда рассветет, солнечный свет превратил стремительно сгнивающий труп в кучу пепла. Последнее, что он делает, прежде чем уйти — собирает пули, чтобы не оставлять лишних следов. Кирк все это время ждет его снаружи и, выйдя, Олег встречается с ним взглядом. Беситься больше не хочется. — Пошли отсюда. В лифте они спускаются в полной тишине, и заговаривает вновь Олег уже только в машине. — И это все? Показательный отстрел закончен? Ты вынес для себя какой-то урок или что? — Это же у тебя все указания, — Кирк жмет плечами, зачем-то устраиваясь в пассажирском кресле, хотя вообще-то мог бы поехать домой на такси или пройтись пешком. — Наверное, вынес. По крайней мере, заснуть мне теперь точно будет тяжело. Кирк бездумно открывает бардачок машины и естественно ничего там не находит. Точно, Олег же не курит. Да и Кирк собственно тоже, ему даже не хочется, но на уровне внушения хочется быстро и безболезненно расслабиться. Вот только из всех имеющихся средств у него осталась только кровь, а она сейчас просто в глотку не полезет. — Подбрось меня до центра. Пожалуй, мне нужно время, чтобы осмыслить свою благодарность Разумовскому за такой подарок. Олег задумчиво перебирает пальцами по рулю. — А почему ты вообще с Разумовским связался? В смысле, насколько я понял, тебе неплохо жилось и без него. — Ну, как выяснилось, я слишком мало знал о том, как нужно жить. Мне не нравится постоянно прибывать под чьим-то надзором, но лучше так, чем быть расстрелянным отравленными пулями в итоге, — Кирк опирается локтем на дверь и думает, что даже не знает, чем смазаны эти пули. Снова вербена? — Мне не повезло с тем, кто меня обратил, поэтому я отчасти благодарен Разумовскому. Кирк вздыхает, давя в себе ненависть, и признает, ее глупость и бессмысленность. Ему действительно не за что винить Разумовского — просто жизнь не сахар, и это не новость. — Всё равно побег — не выход. Наверняка везде одно и то же. Пока что будет лучше задержаться здесь. Я хочу больше узнать обо всем, раз появилась такая возможность. Олег молчит, не зная, нуждаются ли слова Кирка в комментариях, но ловит себя на чем-то очень опасном, что обязательно в итоге обеспечит его проблемами — на понимании. — Тебя обратили насильно? Вопрос, насколько Олег знает, лишен такта, но, с другой стороны, когда их общение вообще на нем строилось? Крик открывает рот, чтобы ответить, но ни «да», ни «нет» не будут верными. — Я не понимал, что происходит. Это был такой обволакивающий дурман, когда ты словно находишься где-то за стеклянной стеной от самого себя. Я плохо помню, как все происходило. Обрывки воспоминаний Кирка — острые, четкие образы, впившиеся в сознание. Но их действительно мало. — Я не знаю, как поступил бы, спроси меня кто-нибудь о выборе сейчас. Или тогда. Может отказался бы, а может и нет. Олег ненадолго замолкает. — Я не понимаю, зачем вампиры обращают людей, если не с целью воспитать своего… преемника. Ученика? Не знаю. На кой-черт вам это? Вопрос больше риторический, но Олег действительно не понимает. — То есть, это что, жажда распространения вида? Вот ты, к примеру, кого-нибудь когда-нибудь обратить хотел? Они останавливаются на светофоре, и Олег встречается с Кирком глазами, в которых преломляются отсветы уличных фонарей. Один зеленый, другой голубой. Олег резко моргает и отворачивается. Кирк жмет плечами и тоже отворачивается. — Нет. Он помнит, зачем хотели обратить его — потому что это было забавно. Не больше. Просто жаль было потерять такую интересную внешность, которая, наверняка, забавно бы смотрелась после обращения. Его чуть не убили ради развлечения и по той же причине обратили. — Вампирам проще выживать в одиночку. Проще затеряться. Если нас будет больше, чем нужно, возникнут проблемы с питанием, — Кирк знает, что обращать кого-то — глупость. — Но целую вечность в одиночку трудно. У Кирка, к счастью, на момент обращения не было родных или настолько близких людей, с которыми он хотел бы разделить подобное. Потому что его первые месяцы были адом, и как прошли бы они у других — кто знает. Но даже с его отчужденностью, даже с учетом того, что большую часть времени он сам себя поначалу ненавидел — чем хуже ему было, тем чаще в голову приходили мысли об обращении кого-то. Не важно, кого, просто чтобы понимал. — Видимо, настолько одиноких среди вас встречается больше, чем кажется, учитывая, как вы множитесь. — Олег не подшучивает на эту тему, догадываясь, что сейчас это будет неуместно. — Но на кой-черт тогда, спрашивается, вообще эта вечность? — А ты готов покончить с жизнью прямо сейчас? — Кирк скептично вскидывает бровь. — Времени всегда мало. Тем более, когда восприятие меняется настолько. Последнее Кирк пояснить не стремится и пытается определить, где они находятся. — Высади где-нибудь здесь. Олег тормозит у обочины, но прощаться не спешит. — И как ты чувствуешь жизнь, Кирк? Что такого открывается с вампирским восприятием, что делает ее настолько прекрасной и насыщенной? Необходимость в течении бесконечно долгого времени регулярно убивать? Он глушит двигатель и оборачивается к Кирку корпусом, вскидывая брови упрямо и несогласно. — Что ты хочешь услышать? Чего ты от меня ждешь? Что я пойду и наглотаюсь вербены, выйдя на солнышко? Да, за каждый плюс есть своя — равная — доля проклятия. Но я ценю свою жизнь не меньше, чем ты, — цедит он со злостью, и всё очарование, навеянное тем, что Олег может или хочет его понять, разбивается вдребезги. — Ты ведь как-то живешь в своей череде бесконечных убийств. Кирк едва не выламывает дверь, выходя из машины, и с грохотом её захлопывает, оказываясь снаружи. Ебанные охотники. Еще один неплохой урок для него. Можно уже заводить чертову тетрадку для них, чтобы запоминались лучше.

* * *

Всё могло бы закончится, если бы не совесть Олега, проклюнувшаяся совсем уж не вовремя. Он знает, что, наверное, с тоном перегнул, но каждый раз, когда Кирк заикается о том, что вампиризм — дар, в своем роде, а не проклятие, его прорывает таким отрицанием, что не сдержать. Но в этот раз Кирк дает слишком яркий отпор, и Олег хорошо читает его эмоции, которых много, которых больше, чем он когда-либо видел до этого. — Эй, да подожди ты, — Олег не бежит, но голосом Кирка окликает, выбравшись из машины и остановившись в нескольких шагах от него, не понимая, зачем, но упорствуя даже в этом. — Во-первых — ты мне чуть дверь у машины не выломал. Ладно, это не то, что он хотел сказать. — Во-вторых… я не то имел ввиду. Ты не… да блядь, прости, я не хотел сказать, что ты должен кончать с собой или типа того. Я просто действительно не понимаю многого, что происходит в вашей жизни, и ты вообще первый, кого я воспринимаю не как объект для охоты. И хуй вообще знает, почему я тебе это говорю, — Олег разводит руками и злится сам с себя, — но я только начинаю понимать разницу между вами. Такими, как тот, которого мы завалили, и… тобой. Такими как ты. Не знаю, есть ли еще, у меня пока только один пример перед глазами, и я не представляю, как с ним правильно взаимодействовать. Запал для речи заканчивается, Олег тяжело выдыхает и обнаруживает себя посреди улицы, извиняющимся перед вампиром за то, что не так что-то сказал. Отлично, Мердок, это подойдет под твое понимание «поддержания баланса»? Кирк же, остановившись, даже слушает Олега, молча, напряженно и долго, а когда уже следует прервать и покончить с этими разбирательствами — молчит. Ему должно быть всё равно на эту «охоту» сегодня, он даже не чувствует вины за соучастие в убийстве того существа, которое даже за живое сложно было воспринимать. Но Кирк-то такой же, и знает, что он — живой. Даже если не выглядит таковым, даже если люди считают иначе. Кирк сглатывает и кивает Олегу. Принято. Он раздумывает над тем, достаточно ли этого, чтобы закрыть разговор и разойтись, но решает, что ведет себя как идиот. Он подходит к Олегу и останавливается так, чтобы не нужно было повышать голос. — Нервы. Если хочешь, я угощу тебя пивом. — Разумовский умеет на них давить, да? — Олег коротко хмыкает, оставаясь довольным, что его извинения приняты. — Давай. Знаешь место или все равно, куда? Олег неведомо почему соглашается Ну не безнадежный ли случай?