Путь к Большой Земле

На следующий день пираты придумывают новую забаву: кидать в Потерянных мальчиков дохлой рыбой и давать еду лишь тем, кто сам, по доброй воле, подставит под эту рыбу лицо. Получил по лбу вонючей селедкой – возьми свою порцию. Капитан глядит на это с неодобрением, но не вмешивается. В конце концов, серьезного вреда мальчишкам не причиняют, это скорее унизительно, чем больно, а он сам накануне разрешил подобные издевки. Пэн, хмуро наблюдавший за этим из своей отдельной клетки, тоже позволил кинуть в себя рыбиной. Он-то сразу понял, что дети в любом случае последуют его примеру, и будут либо голодать, если он откажется, либо потерпят секунду и получат миску с едой, не чувствуя себя при этом особенно жалкими – ведь их лидер тоже на это согласился. Хотя он, конечно, обыграл это в своей неповторимой манере. Заявил что-то наподобие «Ну, давайте, покажите, как у вас, пиратов, это делается! Не удивлюсь, если вам самим точно так же выдают еду. Надо же и нам вливаться в коллектив!». Поэтому с его легкой руки насмешки над Потерянными плавно переросли в насмешки над командой, и забава не вышла настолько унизительной, как планировалась. Однако в итоге настроение портится и у тех, и у других. – Я бы их тоже отходил ремнем, – злобно шипит Белоручка за ужином, потягивая ром. – Каждого, кто хоть слово нам сказал! В идеале бы вообще заставить их работать на кухне или мыть наши каюты – не всех, а, допустим, по двое в день. И, если облажаются, то драть их на глазах у остальных. Можно, капитан? – Пока нет, – хмурится Крюк. – В смысле, бить вообще нельзя, а вот заставить их работать – это неплохая идея. Только не сейчас. Пускай немного пообвыкнутся, поймут, в каком положении оказались, тогда и будем их выпускать по двое-трое. А то они нам тут намоют, пожалуй… – А бить-то почему нельзя? – Я ведь вчера объяснял. За все их проступки отвечает Пэн. – Тогда его у всех на глазах… – Нет, – повторяет капитан. – Им я буду заниматься лично. У себя в каюте. И не вздумайте разболтать об этом Потерянным, ясно? – Почему? Было бы забавно… – Все, разговор окончен! – капитан обводит всех суровым взглядом и поднимается из-за стола. – Пэна, кроме меня, никто не трогает. Потерянных тоже. Кидайтесь в них рыбой, если хотите, обливайте холодной водой, материте – но из клеток не выводить и не бить. Что-то сделают – докладывайте мне. А я уж разберусь, во что выльются для Пэна их «подвиги». Пираты ехидно улыбаются, видимо, вспомнив, какие звонкие шлепки раздавались из капитанской каюты накануне вечером, и с вопросами больше не пристают. Хотя Крюку отчего-то кажется, что это ненадолго. По-настоящему жестоких людей в команде всего двое – Белоручка и Грязный Билл, все остальные хоть и недолюбливают Потерянных, но издеваться над ними не спешат, понимая, что это просто дети. Зато Пэна ненавидят все. И капитан готов поклясться, что когда-нибудь команда все же потребует наказать мальчишку прилюдно, так, чтобы его мелкие прихвостни это видели. Особенно, если они выкинут какой-нибудь фокус наподобие бунта или попытки захватить корабль. Тогда хочешь – не хочешь, а придется объяснять, что бывает с их лидером за такое поведение, и на что они его обрекают. После ужина капитан, пытаясь немного успокоиться, выпивает целую кружку ягодного самогона и только тогда велит привести Пэна. На сей раз команде приказано не маячить под дверью, а расходиться по каютам. Но все-таки, едва мальчишку приводят, Крюк на всякий случай запирается на замок. – У нас был договор, – напоминает он. – Твои детки должны сидеть спокойно и помалкивать, а не отвечать провокациями на провокации. Ну, подумаешь, покидали в них долхой рыбой! Могли бы и потерпеть. Я велел команде не трогать их, но, если они будут сами нарываться – мои пираты не оставят их в покое, ты ведь понимаешь. Питер, молча, опускает голову. – Зачем ты это сделал? – продолжает капитан. – Ты ведь не только поддержал своих, но и сам это начал! Неужели не понятно, что, сидя в клетке, лучше не портить настроение тем, кто вас кормит и от кого зависит ваша судьба? Сегодня вы легко отделались, но, если так будет продолжаться и дальше, то одной словесной перепалкой дело не ограничится. Я не всесилен, в конце концов, и не смогу их вечно сдерживать! Ладно… потом об этом поговорим. Спускай штаны! Пэн в этот раз долго не думает – стягивает шорты и, когда капитан садится на кровать, без лишних вопросов укладывается ему на колени, подставив и так уже синюю после вчерашнего задницу. Крюк мягко проводит по ней ладонью и думает, что все-таки переборщил. Ремень с медными бляхами оставил на чистой коже воспаленные, почти черные следы, которые до сих пор ощущаются под пальцами как выпуклости. Даже смотреть на них жутковато. А бить снова… Еще год или два назад на Пэне все заживало за несколько часов. Пулевые ранения – и те проходили за сутки. А теперь следы обычной порки, пусть и сильной, не прошли за целый день. – Видимо, ты и правда растерял свою магию, – задумчиво говорит капитан, гладя его по истерзанной заднице. – Ничего не зажило. Питер поводит бедрами, будто пытаясь убрать его руку, но отвечает спокойно: – Я ведь объяснял. Когда волнуешься за кого-то – перестаешь быть ребенком. А магия дается только детям. – Ну, тогда терпи, – пожимает плечами Крюк и шлепает его ладонью. Несильно, куда слабее вчерашнего, но Пэн все равно шипит от боли и дергается у него на коленях. Десяток шлепков, становящихся все сильней и сильней по мере того, как мальчишка привыкает – и капитан неожиданно для себя останавливается. – Все, – говорит он. – На сегодня все. Хватит с тебя. Лучше завтра наверстаем. Пэн оглядывается через плечо, смотрит на него с удивлением, и Крюку не нравится этот взгляд. Поэтому он опять звонко шлепает его по заду, вынуждая поторопиться: – Так и будешь лежать? Вставай! Дважды повторять не надо. Питер скатывается с колен, по пути натягивая шорты, отбегает на шаг и стоит, хватая ртом воздух, все еще не веря, что так легко отделался. – Садись, – хмуро говорит капитан, – поболтаем. Чай будешь? Ром тебе не предлагаю, ты хоть и живешь не один век, но ростом пока не вышел. Пэн боком опускается на край кровати и все равно морщится от боли. Теперь, когда наказание закончилось и не надо больше над ним издеваться, капитану даже нравится, что этот паршивец толком не может сидеть. Видит бог, он это заслужил! Да, честно говоря, он и не такое заслужил… Но просто – не сейчас. В каюте имеется масляная горелка, и капитан ставит на нее чайник. Уже отработанным жестом выбивает искру, чиркая огнивом по своему крюку, и наблюдает, как оранжевый огонек весело танцует на фитиле. – Почему? – тихо спрашивает Пэн за его спиной. – Что – почему? – Почему так мало? Ты ведь собирался… – Тебе мало? – усмехается капитан. – Могу добавить, мне нетрудно! – Я просто не понимаю… – А нечего тут понимать. Я думал, у тебя все заживет, а ты, оказывается, и правда взрослеешь. Вон, даже синяки за целый день залечить не смог... Правда, Питер, почему ты мне не сказал? – А что бы ты сделал? – невесело хмыкает мальчишка. – Не знаю. Во всяком случае, не бил бы вчера так сильно. И вообще, мы с тобой знакомы уже не первое столетие, мог бы и поделиться. Я-то всегда видел в тебе взбалмошного пацана, которому только и надо, что поломать мой корабль, испортить снасти, отравить воду и что-нибудь стащить! А ты, оказывается, не такой. С тобой еще и поговорить можно. – Тебе хотелось говорить? Крюк пожимает плечами: – А, по-твоему, только ты тут «бесстрашный лидер» во главе целой оравы идиотов? Питер глядит на него как-то по-новому, будто оценивая, и капитан поспешно добавляет: – Хотя сегодня я опять начал сомневаться, что ты взрослеешь. Эта выходка с моей командой… – Да понял я! – морщится Пэн. – Но мои не просидят в клетке два месяца, если будут смиренно опускать голову каждый раз, когда их унижают… злодеи. Либо сами утратят магию, либо попытаются сбежать. А я не смогу их остановить, если они перестанут видеть во мне «бесстрашного лидера». Да и ломать их не хочется… – Тогда придумай что-нибудь! Есть же разница между безобидными подколками и откровенным хамством! Я знаю, как ты умеешь выводить из себя, но пираты – они ведь сами как дети: перекидываться ехидными замечаниями и зубоскалить им даже нравится, но вот когда их оскорбляют, они бесятся. Ты же мастер по играм! Вот и сделай это забавной игрой. Чтобы и твои, и мои в глубине души получали удовольствие от «перепалки с врагами», но ненависти не испытывали. Не тыкай в слабые места, не переходи на личности, не провоцируй. Сможешь? Или ты еще не такой взрослый для этого? Питер задумчиво кусает губы и берет у него кружку с чаем, не поднимая глаз. Капитан смотрит на него и думает, почему они, в самом деле, раньше никогда не говорили. Могли ведь! А впрочем, все эти годы они оба вели себя как дети. И капитан тоже. Когда веками играешь одну и ту же роль, она, видимо, становится частью тебя самого, и, чтобы от нее избавиться, надо хотя бы сменить обстановку. – Тебя достают? – спрашивает он. – Когда я не вижу? Пэн дергает плечом. – Да не особо. Я думал, будет хуже. Мою тарелки за всех Потерянных, выношу помои, рыбу вот эту сегодня собирал по углам… Ледяной водой иногда обливают, якобы, «в целях профилактики». В еду плюют. Но в целом – ничего страшного, все терпимо. – И кто это делает? – Не надо, Кэп, – мальчишка быстро мотает головой. – Сам разберусь. Начнешь вмешиваться, и они на моих перекинутся. Он прихлебывает чай, и Крюк, наверное, в первый раз пытается понять, сколько же ему лет. Не фактически, а по виду. Год назад он выглядел на двенадцать. В прошлом месяце – пожалуй, на тринадцать-четырнадцать. А теперь… Еще не подросток, но уже что-то близкое к этому. Пятнадцать, никак не меньше. Да и со вчерашнего дня он, как будто, стал немного выше… Зато разговаривает как двадцатипятилетний. – Я и не собирался вмешиваться, – подумав, говорит капитан. – Моя команда от тебя тоже натерпелась, имеют право. Но, если перегнут палку – скажи мне. Я вообще-то велел им совсем тебя не трогать. – Почему? – А ты сядь на жесткую табуретку, и сам догадаешься. Тебе и так за эти два месяца мало не будет, поверь. Питер замолкает, и дальше они сидят в тишине: капитан – потягивая ром, а мальчишка – грея ладони о железную чашку с чаем. Но тишина почему-то не тяготит, кажется на удивление уютной. Потом Крюк все-таки отводит его назад в клетку, и уже у самого спуска в трюм обещает: – Если опять выкинешь какую-то глупость, то завтра будет ремень. Понял меня? – О, давай только без этого, Кэп! – отмахивается мальчишка, вновь, как будто, становясь ребенком. – Я тебя не боюсь. И вообще, я и так паинька, разве ты не заметил? Капитан только вздыхает, сообразив, что их нормальное общение, видимо, будет ограничено пределами каюты. Но это все-таки лучше, чем ничего. * * * С самого рассвета небо хмурится тяжелыми тучами, а ветер дышит холодной соленой моросью, которая, стоит выйти на палубу, мгновенно забивается под воротник. Боцман и капитан стоят у штурвала по очереди, пока озябшие пираты, матерясь и стуча зубами, поднимают паруса. Такое небо сулит грозу, и в тепле кубрика отсидеться уже не светит. Это и хорошо – потому что капитан, черт возьми, соскучился по нормальному шторму – и плохо, потому что его команда мерзнет и злится. А значит, вовсе не расположена проявлять хоть какое-то человеколюбие к толпе детишек, запертых в трюме. Куксон, у которого из-за них прибавилось работы, накидал в кастрюлю чуть ли не помоев, дал, как обычно, на всех одну ложку и ушел, забыв принести им воды. Если бы Крюк не заметил этого, то Потерянные вообще не пили бы целый день. Однако он, заподозрив неладное, спустился в трюм и велел закатить им туда два бочонка – в каждую клетку по одному. Питеру достался уже знакомый кувшин из капитанской каюты. И одеяло, потому что холод в трюме стоял собачий, а он не мог, как все остальные, прижаться к товарищам и согреться. Ближе к вечеру, когда с неба все-таки обрушился дождь, а ветер, наконец, немного поутих, мокрые злые пираты, получив дозволение капитана, отправляются ужинать. Крюк остается. И еще битые три часа ведет судно по курсу, пока гроза окончательно не уходит стороной. Поэтому, проглотив остывшую мясную похлебку и запив ее глотком самогона, чтобы хоть немного согреться, он идет за Питером лично. Выводит его из клетки под настороженными взглядами Потерянных и, ни слова не говоря, тащит к себе в каюту. Настроение – ниже плинтуса. Поэтому нянчиться с мальчишкой и даже разговаривать с ним капитану не хочется. Хочется побыстрее разделаться со своими обязанностями (обещал же пороть его каждый день!), запихнуть назад в трюм и отдохнуть. Но Пэн, естественно, никак не может обойтись без провокаций. – Что-то ты бледный. Услышал, как рядом часы тикают, что ли? – ехидно спрашивает он, когда капитан зажигает в каюте светильник. – А ты, как я вижу, соскучился по ремню? – кривится тот. Пэн молчит и только улыбается – нагло и гордо, как всегда. Это выражение лица вызывает, честно говоря, только одно желание: выдрать чертова мальчишку по недавним синякам, чтобы искры из глаз полетели. Но Крюк еще вчера отыскал свой старый ремень, безо всяких металлических блях и гораздо более мягкий – в общем-то, не намного страшнее ладони – и дал себе слово не пороть Пэна тем, серьезным, пока тот не нарвется по-настоящему. Так что теперь капитан лишь кивает ему на койку: ложись, мол. И топает к сундуку. Питер, как и раньше, стягивает штаны без разговоров. Но на койке вытягивается расслабленно, выпрямив ноги и обняв подушку. – Не так, – хмуро говорит ему капитан. – Задницей кверху, лицом вниз. Быстро! Мальчишка стреляет на него злыми глазами, но все-таки принимает нужную позу. Синяки у него не то, чтобы прошли, но стали не так заметны. Уже нормально. – Что с тобой? – тихо спрашивает он. – Устал? – Я что, разрешал тебе говорить? Пэн вздыхает и утыкается носом в подушку. Руки у него чуть заметно подрагивают. Крюк порет его минут пятнадцать. Хотя и не так сильно, как хотел. Замахивается больше для вида и бьет несерьезно, почти не оставляя следов. Это больно, конечно, но, по сравнению с первым разом – сущая ерунда. Кожа под ремнем краснеет, мальчишка ерзает на постели, однако, плакать явно не собирается и только прерывисто дышит, усмехаясь после каждого сильного удара, будто его это веселит. Напоследок Крюк все-таки шлепает его от души пару раз, но и это не вызывает эффекта. Видимо, ремень и правда оказался не таким уж болезненным. – Устал, – наконец, говорит он, садясь рядом с Питером и кладя ему руку на спину. – Гроза была сегодня. Мокли под дождем целый день. Поэтому все немного ошалевшие. – Так и понял, – хрипло отзывается Пэн в подушку. – Спасибо, кстати, что воду моим принес. Капитан вздыхает и гладит его между лопатками, отвернувшись куда-то в сторону. Лишь теперь, когда он выместил злобу и успокоился, ему становится… почти стыдно. Зачем было срываться на Питере? Нет, пацан, конечно, получает по заслугам, кто же спорит, но все-таки не он виноват, что была гроза. – Будешь чай? – опять спрашивает капитан. – Буду. Но сначала принеси воды. Крюк поднимается и топает за новым кувшином, который буквально днем притащил к себе в каюту взамен старого, отданного Питеру. – Думал, ты не пойдешь, – хмыкает мальчишка за его спиной, – скажешь: тебе надо – ты и неси. Ну, и кто из нас превращается в паиньку, а? – Лежи уж, горе, – беззлобно ворчит капитан. – Правда, я бы на твоем месте не выделывался. Если не хочешь продолжения банкета. – Да не будет никакого продолжения, – уверенно говорит Пэн. – Сам ведь сказал, что уставший. Тут у Крюка в голове что-то замыкает. Он приносит кувшин, позволяет Пэну напиться – а потом снова берет ремень. – Серьезно? – поднимает брови мальчишка. Но видно, что за этим шутливым тоном скрывается волнение. – Серьезно. Давай, ложись. – Но ты ведь уже закончил! – А ты опять начал. Питер, я могу с тобой говорить, угощать тебя чаем, приносить воду – но ты не будешь мне указывать. Какое-то время Пэн смотрит на него большими глазами. Не найдя слабины, он вновь поворачивается на живот и встает на колени, обхватив подушку руками. Капитан молча стоит рядом с ним, похлопывая ремнем по железному крюку, заменяющему ладонь, смотрит на тонкую неподвижную фигурку. Минуты две. Потом вздыхает и садится у ног. – В следующий раз я это сделаю. Понятно? Питер хмыкает в подушку, открывает рот, чтобы что-то сказать, но так и не произносит ни слова. Потому что понимает: если он сейчас будет нарываться, то «следующий раз» не заставит себя ждать. – Чаем-то хоть напоишь? – тихо спрашивает он. – Напою. Вставай. Он опять садится немного боком, несмотря на мягкую постель. Капитан вдруг ловит себя на мысли, что ему… не то, чтобы жаль этого мелкого паршивца, но хочется как-то его подбодрить. Развеселить, взлохматить волосы, еще что-нибудь такое сделать. Конечно, толку от этого не будет, и, едва Питер поймет, что за него беспокоятся, тут же опять сядет на шею, но… видеть пустые глаза и слушать бесцветный голос хочется еще меньше. – Твои ничего не заметили? – спрашивает капитан, ставя чайник на огонь. – Нет. Они думают, я у тебя юнгой подрабатываю. Мою палубу и каюты. – Хм, а что, неплохо придумано! Надо тебе и в самом деле швабру выдать. Для правдоподобия. – Ну, выдай, – Пен пожимает плечами. Крюку не нравится его ответ. Ему вообще не нравится, как мальчишка выглядит и как себя ведет – будто ему все равно, что будет с ним дальше. – Не надо, Питер, – вздохнув, говорит он. – Что «не надо»? – Сдаваться. Я сказал, что не потерплю, когда ты мне указываешь, но я не собираюсь делать из тебя какого-то затюканного раба или дрессировать, как животное. Просто не наглей. – И следи за языком, да? – хмыкает мальчишка. – И говори «пожалуйста», если о чем-то просишь, и вставай в нужную позу, когда просьба тебе не понравится? Вот это уже больше похоже на него, и капитан, отвернувшись, прячет улыбку. – Вот именно. А еще не провоцируй, когда я злой и уставший. Возьми, – он протягивает ему чашку чая, а себе наливает ром и усаживается напротив. – Ладно, как там твои мальчики? Придумали уже план захвата корабля? – Пока нет, – спокойно сообщает Пен. – И в чем загвоздка? – Да много в чем. Замки на клетках открыть не могут, оружия нет. И, если мы даже выберемся, то все равно не доплывем до Большой Земли – никто не умеет управлять судном. Плюс, надо карты читать, ориентироваться по приборам… – Ты не знаешь дороги? – удивляется капитан. – Знаю, по воздуху. Не по морю. Тут свои законы: течения, ветра, подводные рифы… Без тебя мы не справимся, в общем. Только мои все равно хотят захватить корабль, взять тебя в плен и заставить показывать нам дорогу. – А ты что думаешь по этому поводу? – А я думаю, ничего не выйдет. Как бы мы тебя не пугали, ты не повезешь нас к Большой Земле под угрозой. – Не повезу, – кивает капитан. – Зато вполне могу повести добровольно, если вы будете послушными и тихими. Как мы, собственно, и договаривались. – Джей… – Пен впервые называет Крюка по имени, и это звучит так естественно, будто мальчика сотни раз повторял его в своей голове. Не Джеймс и не Джез, как он сам любит себя назвать, а именно Джей – просто и… по-домашнему. – Я пытаюсь. Я им объяснял уже. Но проблема в том, что до этого я много лет объяснял, что вы – враги, которых нам надо победить. Понимаешь? – Ага, за это и деру тебя каждый вечер, – ехидно соглашается капитан, отхлебывая из своего стакана. – Что-нибудь придумаем. Главное, чтобы ни мои, ни твои друг друга не доводили. Давай так: я поговорю с командой, а ты – с Потерянными. Ты скажешь им, что без пиратов не обойтись, а я объясню, что теперь нам нечего делить, и вы – всего лишь дети, у которых, кстати, больше нет магии. Самые обычные дети. Это не особо улучшит ситуацию, но все-таки. – Ладно, – кивает Пен. И вдруг добавляет, не отводя глаз от кружки: – Спасибо. …А буквально на следующий день Потерянные вытягивают ключ из кармана у Сми. Хотят сбежать, но Куксон, принесший обед, вовремя это замечает и блокирует выход. К счастью, все обходится мелкой потасовкой: Билл Джукс и Белоручка, прибежавшие на шум, наставляют мушкеты на Потерянных, зовут остальных пиратов, и те загоняют мальчишек обратно в клетки. Только Чекко, не заметивший рядом двух детей, получает удар под колено, падает и разбивает себе нос. Крюк, услышавший какую-то возню в трюме и спустившийся проверить, в последний момент успевает поймать его руку с ножом. Если бы не это, Чекко зарезал бы одного их мальчишек – не того, кто его пнул, а того, кто был ближе всех. – Не убивать! – ревет капитан. – Кому было сказано?! Пираты, бормоча проклятья, отступают. В общем-то, дело уже сделано: последних Потерянных загоняют в клетки, все живы, ключи отняты, бунт подавлен. – Завтра сидите без еды и питья, – матюгнувшись, говорит мальчишкам капитан. – А ты, – это уже Питеру Пену, – с тобой у нас будет отдельный разговор! Пен, так и не вышедший из своей клетки, поднимает глаза. В них такая усталость, что Крюку становится не по себе. А еще он вдруг понимает: Пена почему-то не выпустили. Может, не успели, может, не подобрали ключи, а может… специально. Потому что он не хотел помогать с побегом. Но, если даже и так… Он ведь их лидер, черт возьми! Кто еще должен их сдерживать и кто обещал, что попытается?! * * * К вечеру капитан уже пьян. Как и вся команда. Но команде он специально позволил пить, чтобы они вырубились и не полезли ночью разбираться с мальчишками. Он обставляет это как шутку: говорит, что Сми полный кретин, раз позволил малолетним воришкам (МАЛОЛЕТНИМ, черт возьми, а ты грабишь не один век и должен бы замечать, когда тебе самому лезут в карман!) стащить у него ключи. Пираты не спорят, соглашаются и даже смеются, но все-таки требуют наказать Потерянных за эту выходку. Им кажется, что лишить их еды и питья на один день – это слишком мягко. Белоручка предлагает скинуть кого-нибудь за борт. Пострадавший Чекко настаивает на том, чтобы всех держали связанными до конца плавания. А Грязный Билл говорит, что надо выбрать зачинщика – любого, на вкус капитана – и убить его, чтобы остальным было неповадно. Лучше бы, конечно, Питера, но и кто-нибудь другой сойдет. – Я уже сказал, что за все их проделки отвечает Пен! – морщится Крюк. – Ведите его ко мне! И… объявите Потерянным, что он, как лидер, получит за всех наказание. Жестокое и страшное, такое, что вряд ли останется жив. Думаю, они после этого притихнут. Пираты кивают и посмеиваются. Хотя, кажется, никто из них не верит, что Пен сегодня может умереть. Мальчишку приводят через пять минут, и сильно захмелевший капитан встречает его с тем жутким первым ремнем в руке. Сми, увидев это, вскидывает брови, а потом сочувственно косится на Питера. Чекко улыбается. И только Белоручка явно думает, что этого мало – сам бы он просто убил, быстро, чисто и без лишних следов на теле. – Выйдете, – приказывает капитан. – У нас будет долгий… очень долгий разговор. Сами понимаете. Как только за ними закрывается дверь, он смотрит на Пена. Ловит панику в его глазах – и закидывает свой жуткий ремень обратно в сундук. – Почему они не выпустили тебя из клетки, Питер? – Тебе-то какое дело? – Просто скажи. Мальчишка опускает голову. – Они пытались. Но там... То ли замок заело, то ли просто ключ не подходил. – Значит, они тебя не специально там оставили? – Конечно, нет! – Пен вскидывает пылающие глаза, и капитан понимает: у него даже в голове не укладывается, что Потерянные могли бы его бросить. Это хорошо. Это значит – он по-прежнему главный. Но с другой стороны… они ведь его не послушались! Он не смог их убедить. Хотя, наверное, пытался. – Питер, ты мне обещал. – Думаешь, это так просто?! – мотает головой мальчишка. – Они дети! Они не знают слово «осторожность», они знают «уверенность»! Я сам их этому научил! Но ты… правильно сделал, что велел объявить о моем наказании при всех. Я скажу им, что ты меня выпорол. И будешь так делать за каждую попытку побега. – Избил. – Что?.. – Скажи им, что я тебя избил. Не выпорол. Порка – это унизительно, а мне надо, чтобы они тебя уважали. И слушались твоих приказов. Пен медленно кивает. Лицо у него какое-то подозрительно красное. Сначала капитан думает, что это от стыда, но потом замечает, как у него блестят глаза – неестественным горячечным блеском. Это не может быть хорошо, и Крюк, не думая, кладет ему руку на лоб. Так и есть. У него жар. Видимо, простудился – ночью в трюме было сыро и холодно, плюс, нервы, наказания, отсутствие волшебства… – Ложись, – говорит капитан. И, когда Питер уже начинает стягивать штаны, мотает головой: – Нет. Просто ложись. Под одеяло. – Зачем? – удивляется мальчишка. – Затем, что ты заболел. – Я никогда не болею! – Похоже, твое «никогда» закончилось вместе с магией, – невесело хмыкает капитан и подталкивает его в направлении койки. – Давай, «воспитательная беседа» будет в следующий раз, в двойном объеме. А пока поспишь у меня. В холодной клетке точно станет хуже. Пэн глядит на него удивленными и чуть испуганными глазами. До этого дня он, видно, считал себя неуязвимым. Или, по крайней мере, не думал, что может простыть. Ну, еще бы: он веками понятия не имел даже о насморке, забыл, что такое в принципе бывает! – А ты... где будешь спать? – В кресле, – отмахивается капитан. – Я пьяный, где угодно вырублюсь. Не в первый раз. Потом скажем, что я так тебя замучил, что ты не смог подняться на ноги и всю ночь провалялся в углу моей каюты. Пожалуй, так даже лучше: страху нагоним на твоих и пиратов заодно успокоим... Ну, так и будешь стоять? Ложись! Пэн вздыхает и медленно опускается на койку. Заползает под одеяло, вытягивает ноги – и на миг лицо его делается таким блаженным, что капитан невольно думает: «Сколько же он не спал в нормальной постели? Да и спал ли вообще хоть когда-нибудь?». Подчиняясь какому-то странному порыву, он подходит к мальчишке и подтыкает ему одеяло. Пэн вскидывает на него больные глаза, но капитан это никак не комментирует и, молча, идет заваривать чай. Лекарственных трав на корабле хватает, пираты, в отличие от Потерянных, иногда болеют, и делают запасы на такой случай. У капитана тоже полно этого добра. Когда вода в чайнике закипает, он, подумав, кидает в нее сушеные лепестки цветов розовянки, листья бездонника, щепотку молотых семян горечихи, добавляет ложку меда, который было невероятно сложно достать, учитывая, какие злые на острове пчелы – и садится на кровать к Питеру, давая целебному отвару немного остыть и настояться. Вид у мальчишки все еще растерянный. Оно и понятно: погибнуть в бою – это одно, такого он никогда не боялся. Но вдруг осознать, что даже обычный холод может свалить его с ног – совсем другое. Куда нагляднее, чем по миллиметру тонущий остров. Крюк бы на его месте тоже занервничал. – А удобная у тебя тут постелька, Кэп, – ехидно говорит Пэн, пытаясь, видимо, казаться равнодушным. – Знал бы, давно уже выкрал бы у тебя этот матрац. А может, и подушку с одеялом, такие мягонькие… – Успокойся, – капитан трогает его за плечо. – Ничего страшного с тобой не происходит, Питер. Это всего лишь простуда. Может, сплавим твоих на Большую землю, забот поубавится, и магия опять вернется... – Как? Ну, как она вернется, если я УЖЕ не ребенок?! – вдруг скинув напускное ехидство, спрашивает он. И, зажмурившись, мотает головой: – Я ведь знаю все, кэп! Люди не стареют наоборот. И не впадают снова в детство, когда уже из него выпали. То есть, бывает, но... это больше похоже на воспоминания. Они ХОТЯТ снова стать детьми, только не могут. Поэтому не надо мне говорить... И с чего ты такой добрый, кстати? – Не добрый, а пьяный, – усмехается Крюк и идет наливать чай. По каюте разносится уютный травяной запах. – Вот завтра немного протрезвею – и займусь твоим воспитанием. А пока наслаждайся. Пэн внимательно смотрит на него и поднимается на подушке, чтобы взять исходящую ароматным паром чашку. Дует на нее и делает маленький глоток. Морщится: – Ну и гадость… – Почему гадость? – Слишком сладко. – Пей, – с ухмылкой говорит капитан. – Все до дна. Пей и ложись спать. К утру, думаю, очухаешься. Да и мне тоже пора… – Нет, стой! – мальчишка вдруг хватает его за стальной крюк, заставляя опять сесть на кровать, и с каким-то отчаянием заглядывает в глаза. – Ты правда думаешь, что я… Хотя ладно. Не важно. Посиди тут, а? Капитан, вздохнув, опять кладет руку ему на плечо. И вдруг с неожиданно трезвой четкостью понимает, как этот мальчик на самом деле одинок. И как он безумно соскучился по ласке, даже вот такой, несерьезной: подоткнутое одеяло, поданная кружка с целебным напитком, чье-то присутствие рядом, на краю постели, когда ему плохо… От этого становится не по себе, и грудь сжимает какая-то странная болезненная тоска. Пожалуй, только теперь до Крюка, наконец, доходит: он ведь совсем не знает Питера. Да, они знакомы два века. Но еще три дня назад он понятия не имел, что мальчишка стал таким взрослым, а до этого вообще видел только то, что ему показывают. Наглого пакостного хулигана, которому только и надо, что испортить корабль. Очередную маску, на самом деле. А ведь под этой маской был самый обычный ребенок, такой же несчастный, как и все брошенные дети. Скучающий по семье, которой у него толком и не было никогда… – У меня есть книги, – сам себе удивляясь, говорит капитан. – Хочешь, дам почитать перед сном? – Нет, – резко отвечает Пэн. Так резко, что у Крюка возникает одна догадка. – Ты… не умеешь читать? Питер кусает губы, не поднимая глаз, и цедит из кружки ароматный чай. – Могу сам, – предлагает капитан. – Если хочешь. Это, конечно, не сказки, но ведь из сказок ты уже вырос, да? Пэн поднимает брови. Какое-то время он заворожено молчит, будто не в силах поверить, что ему в самом деле такое предложили, потом все-таки глядит на него своими по-детски огромными зелеными глазищами и торопливо кивает: – Хочу. Хочу, пожалуйста! Да! И у Крюка в очередной раз щемит в груди. Как он после этого будет его наказывать? Или это просто самогон сделал его излишне сентиментальным, а на утро все пройдет?