***
Дни пролетают незаметно, но ход времени неумолим. Риваль, ещё вчера чувствовавший приближение полнолуния, как раздражающую, но лёгкую щекотку где-то в области сердца, сегодня сходит с ума от зуда в пальцах, так и норовивших отрастить когти. Лишь усилием воли сдерживает порывающиеся удлиниться клыки и старается не делать излишне агрессивных и резких движений. Понимает, что не выдержит и вот-вот сорвётся, буквально видя восходящую луну сквозь каменные стены замка. Полнолуние вступило в свои права. Дома это время было своеобразной смесью детского праздника с древним ритуалом. Время свободной охоты, бездумного следования инстинктам и единения. Жители окрестных поселений спешили покинуть улицы ещё засветло. Закрывали ворота, двери, окна. Запирали скотину в сараях и надеялись, что и в этот раз опьянённые луной оборотни не нарушат древний договор и обойдут их жильё стороной. Тем временем в лесу совершалось привычное, много раз отрепетированное действо. Все оборотни одного из трёх сильнейших кланов юга собирались на главной поляне, одетые лишь в лёгкие рубахи, из которых легко было выпутаться зверю, и, дождавшись восхода луны, обращались в огромную волчью стаю. Пели предназначенную луне песнь, что заставляла забившихся в свои дома людей дрожать от первобытного ужаса, а мелкое зверьё разбегаться и прятаться в норы. Потом начинали охоту. Бег по следу, такому четкому и яркому для волчьего обоняния, что человеческий разум может сравнить его только с протянутой к цели цветной лентой. Пьянящий запах страха отовсюду, расцвеченный яркими всполохами свежей крови, когда кто-то из братьев настигал свою добычу. Так было в детстве. Став старше, Риваль перестал носиться по лесу за зайцами. Молодёжь клана после восхода луны охотилась стаей, загоняя свою добычу быстро и неумолимо, а потом пировала на далёкой поляне, еле сдерживая распаленное луной, погоней и свежей кровью возбуждение. Кто-то находил себе пару и сразу покидал шумную компанию, кто-то дрался в шутку, кусаясь в полсилы, другие вели себя осторожней, но в итоге никто в эту ночь не оставался в одиночестве. Инстинкт не позволял пренебречь неотъемлемой частью ритуала. Инстинкт и луна руководили ими в эту ночь, заставляя забыть про человеческие правила и приличия. Тем более что происходившее в ночи полнолуния сознанием почти не контролировалось, а после вспоминалось с трудом, запахами, звуками и ощущениями, а потому не обсуждалось и никаких последствий обычно не имело. Так было давно. Так было долго, и казалось, что будет всегда. Всё закончилось в один день. Много, слишком много полных лун встречал Риваль лишь песней боли и ярости. Один. А потом шел по следу и убивал. Убивал из раза в раз, и чаще всего отнюдь не мелкое зверьё. Именно поэтому сегодня он совсем не хотел уходить в лес. Не хотел даже ненадолго оставлять того, кто был для него дороже жизни. Не хотел снова провести лунную ночь волком-одиночкой и очнуться с рассветом над окровавленной добычей. Вот и ёрзал теперь на диванчике в библиотеке, косясь на неплотно прикрытое шторой окно и поминутно проверяя, не стали ли ногти когтями и не начала ли капать слюна с удлинившихся клыков, а потом и вовсе ушёл спать, сославшись на плохое самочувствие. Пугать едва-едва начавшего доверять ему маленького вампира и говорить с ним о полнолунии не хотелось. О том, чтобы предстать перед ним в облике полувменяемого зверя и речи быть не могло. Сам же Мейло, слишком увлечённый своим исследованием, про полнолуние, похоже, совершенно забыл, даже если и знал хоть что-то об оборотнях и их связи с луной. Может и про Риваля не вспомнит, если тот пропадёт из поля зрения на пару-тройку ночей.***
Пытаться заснуть в первую ночь полнолуния было на редкость неудачной идеей. Риваль понял это, когда спустился к себе, разделся и залез под одеяло. Было жарко, неудобно, душно. Тело, казалось, горело изнутри, требуя действий. Хотелось бежать. Чувствовать лес, мягкую траву под лапами, запах братьев рядом. Тонкие ветки хрустели, ломаясь под копытами, и этот звук, казалось, заполнял собой всё. В этот раз они загоняли лань. Глупая, она сама оказалась на их пути, и теперь у неё не было шансов на спасение, ведь её гнали не простые волки. Недолгий бег; чужой страх, будоражащий разум, азарт. Их вожак прыгает на спину добычи и в один рывок разрывает артерию. Вот они все собрались вокруг, пьяные от погони и убийства. Клыки впиваются в горячее, ещё живое мясо. Кровь течёт из пасти и капает на землю. Бездумная ярость смешивается с сытым умиротворением, создавая неповторимый, недоступный ни человеку, ни зверю, коктейль. Ещё один знакомый, желанный запах вплетается в кровавое пиршество. Тонкий, едва уловимый, но бьющий по инстинктам сильнее запаха крови. Что он делает здесь? Неважно, это всего лишь сон. Риваль оборачивается, мгновенно забывая и про добычу, и про братьев. Бежит, ищет и находит. По запаху, по зову сердца. Сначала как волк, потом обратившись в человека. Маленький вампир стоит рядом. Смотрит, не шарахается, не боится. Протягивает руку и касается волос, убирая непослушную челку. Прикосновение ли снимает запреты, или и не было их в этом сне, а может, во всём виновата луна. Риваль перехватывает его руку за тонкое запястье, подносит к губам, но не целует, а широко лижет, словно домашний пёс. Тянет ближе, не отрываясь глядя в огромные бирюзовые глаза. Хочет облизать всего, с ног до головы. Одежда мешает. Маленький вампир по горло запакован в старый костюм, заглушающий его собственный запах. Лишняя преграда бесит Риваля, но это ведь его сон, и на его пальцах всё ещё или уже острые когти. Пара взмахов руки и одежды нет. Есть только несколько неглубоких царапин на белоснежной коже, но Риваль их не замечает. Ничего не замечает вокруг, потому что, наконец, добрался до вожделенного. Дергает Мейло на себя, подминает, нависая сверху. Вжимает в кровать и облизывает. Широко, мокро, жарко. Нисколько не сдерживая скопившийся внутри голод. Облизывает, заводясь всё сильнее от того, как вздрагивает под ним хрупкое тело. Царапает клыками кожу раз, другой. Добирается до ключиц, до горла, чувствует, как судорожно дергается кадык под его языком. Сдвигается в сторону. Ухо, шея, стык с плечом. То самое, правильное место находится само собой. Зубы впиваются в плоть, оставляя метку принадлежности, а сквозь кроваво-красное марево желания прорывается крик боли. — Риваль! Крик ослепительным голубым клинком распарывает туман, развеивает его без остатка. Риваль понимает, что это больше не сон. Мейло — настоящий, живой — распластан под ним на кровати. Мейло, который явно зовёт его уже не в первый раз. Беззащитный, задыхающийся, обнаженный. Раскрасневшийся то ли от испуга, то ли… Кажущиеся больше обычного бирюзовые глаза затягивают, гипнотизируют, но прежде, чем утонуть в них, Риваль видит ещё кое-что. Красные росчерки своих когтей на белоснежной коже, наливающийся тёмным след зубов на плече. Мейло не кричит, не вырывается, только дрожит мелко-мелко, тяжело дышит и шепчет еле слышно: — Риваль… И от этого всё становится только хуже. Риваль понимает, что не выдержит, сорвётся прямо сейчас, возьмёт своё. Вот так, практически силой, наяву. И сон и луна уже не будут ему оправданием, как не должно стать причиной то, что Мейло пришёл к нему сам. К оборотню. В полнолуние, о котором наверняка забыл. Ведь не мог же он не понимать последствий своего поступка? — Нет! Риваль мотает головой, отгоняя неправильное. Он и сам тяжело дышит, находясь на грани. Делает последнее, о чём обязательно пожалеет потом, но не может иначе. Наклоняется и целует Мейло в губы, жестко, грубо, кусая почти до крови, а потом срывается. Вбок. К окну. Отталкивается ногами, врезаясь в стекло плечом и приземляясь во дворе уже на лапы. Стремительной тенью проносится через парк. Прыгает через стену, и крик настигает его прямо в прыжке. Бьёт в самое сердце, и он, словно раненый серебряным болтом, катится по земле, пытаясь зажать лапами уши. Вскакивает и бежит в лес. Луна заполняет собой всё небо, но кажется бирюзовой и пахнет лавандой. — Риваль! Полный боли крик пытается пробиться в сознание, но не может перекрыть бешеный стук крови. — Риваль… Бежать. Бежать как можно дальше, перемахивая через коряги и соскальзывая по крутым склонам оврагов. Бежать. Чтобы не слышать даже в отголосках эха это болезненное: «Риваль…»***
Утро встретило его тихим журчанием ручья возле самого носа, прохладными брызгами и влажной землёй под брюхом. Судя по всему, Риваль пришёл сюда напиться на исходе ночи, да так и заснул, утомлённый стремительным бегом через лес. Время уже довольно позднее, скоро полдень, это как же он устал, что отключился под первым попавшимся кустиком, не слыша ничего вокруг. Примятая трава, сломанный цветок, запах недавно проскочившего мимо зайца. Нагретая солнцем древесная кора, тонкая струйка запаха от кабаньей тропки, ведущей к водопою. Как вышло, что он успел отвыкнуть от лесной вольницы всего за несколько дней? Риваль поднялся и неспешно потрусил по кругу, пытаясь понять, где оказался. Многоголосый птичий хор, чуть затихавший при его приближении, снова взрывался за спиной немыслимой какофонией. Яркое солнце слепило привыкшие к свету свечей глаза, обилие лесных запахов оглушало. Очередной цветок оказался слишком близко. Риваль сморщил нос и, громко чихнув, ещё несколько минут отфыркивался, пытаясь избавиться от забившей ноздри пыльцы. Интересно, почему он не заметил этого всего вчера? Вчера. Память вернулась резко, словно упавшая на голову гранитная плита. Придавила осознанием произошедшего, безысходностью, безвозвратностью потери. Заставила лечь на землю, словно побитую мальчишками шавку, и тихо, жалобно заскулить. Зарыться носом в лапы и закрыть глаза. Скулить, не находя в себе сил, чтоб подняться и завыть как настоящий волк, выплёскивая боль в лунной песне. Он и есть никчемная безродная шавка. Если раньше он думал, что потерял всё, что остался совсем один, то сейчас он знал, что потерял действительно всё, что у него не просто ничего больше нет, но ничего… никого больше не будет. Знал и пытался понять, как ему теперь жить с этим знанием, да и стоит ли теперь жить. В замок он больше не вернётся. Нет, он не станет рисковать тем, кто для него дороже жизни. Он причинил Мейло боль, такого больше не должно повториться. Лучше он навсегда останется в лесу. Станет диким зверем, будет пугать окрестных селян. Пока не сдохнет. И всё равно останется здесь, не в силах покинуть того, кто ему дорог, будет являться перепуганным прохожим в образе белого призрака и протяжно выть, гремя цепями. Осталось придумать только, где бы взять цепи. — Бр-р-бр-р… Урчание в животе сбивает Ривалю все планы, напоминая о том, что он ещё жив. Это так глупо — умирать от тоски, да ещё и на голодный желудок. Он бежал несколько часов, наверно успел уйти довольно далеко от замка. Нужно уйти ещё дальше, забыть, или хотя бы постараться не думать о Мейло ежесекундно. Научиться жить без эмоций, ведь у него неплохо получалось раньше, до того, как он встретил своего маленького вампира. «Больше не своего», — мысленно поправляет себя Риваль и поднимается на ноги. След зайца тянет его за собой, отвлекая от тяжёлых мыслей. Очень сложно предаваться философским размышлениям в шкуре волка. Форма влияет на сознание, сводя всё к примитивным инстинктам. Еда, сон, жажда крови и смутная потребность в руке, гладящей по загривку. Необходимость принадлежать. Риваль злится сам на себя за эти мысли, коротко рыкает и даже клацает зубами, будто надеясь отогнать их таким образом. Несколько лет он был сам по себе. Ни от кого не зависел и не ждал от жизни ничего хорошего. Всё, что имел — брал сам. В полнолуние старался уйти подальше в лес и вдоволь насладиться бездумной охотой. Просыпаясь наутро сытым и счастливым, часто от хвоста до ушей перепачканным кровью, ещё чаще возле остатков растерзанной ночью тушки. Риваль никогда не помнил, что именно делал в эти ночи. Только смутные образы и запахи, ощущения силы, лёгкости, бега и чужого страха. Почему же теперь он помнил всё, вплоть до мельчайших деталей? Сладость губ, огромные, почти черные глаза, боль удара о стекло и крик. Крик снова зазвенел в ушах, заглушая звуки леса, стоило лишь подумать о нём. Свежий запах, даже не следа, а самого зайца, бьёт в ноздри, и Риваль, чуть было не забывший о том, что вообще-то пытается раздобыть себе пропитание, возвращается в реальность. Длинноухий обед выскакивает из-под ближайшего куста. Риваль радостно несётся за ним, на время отодвинув размышления на второй план. Чуть ли не повизгивает от счастья, словно глупый щенок. Гонится, даже не надеясь поймать, но настигает, ломает шею одним рывком и с удовольствием вгрызается в тёплое, мягкое, горячее. Мажет морду в крови и тихонько удовлетворенно рычит, утоляя голод. Наевшись, Риваль становится гораздо спокойней. Он более сосредоточен и не позволяет сомнениям сбить себя с толку. Если разбить план на короткие действия и не спрашивать себя «зачем это всё?» и «а сработает ли?», то всё становится намного проще. Он делает несколько кругов по лесу. Ближе к вечеру забирается на небольшой пригорок, чтобы выяснить, где находится, и всё-таки срывается в протяжный, полный тоски вой. Его план рушится на самом первом этапе. Замок вот он, рукой подать, точнее — лапой. Оказывается, всё это время он бежал не прочь, а по кругу. Чувство направления впервые дало сбой, не позволяя отойти от его вампира достаточно далеко. От. Его. Мейло. Пора бы признать и принять это. Они связаны. Они были связаны до того, как Риваль оставил метку принадлежности на его плече. Неважно, признает ли это Мейло, но Риваль принадлежит ему.***
Солнце прячется за верхушками деревьев, погружая окружающий мир в сумрак, а Риваль всё так же сидит на вершине холма и смотрит на темнеющий на фоне красноватого закатного неба замок. Смотрит, понимая, что никуда он не уйдёт и ничего не сможет забыть. Переждёт полнолуние и вернётся. Начнёт всё заново. Будет ползать на брюхе, просить прощения. Ошейник, цепь, клетка — он будет просить об этом сам, лишь бы Мейло был в безопасности. Лишь бы пустили обратно. Потому что теперь он знает наверняка, что ему нужно, и не собирается больше это терять. Восходящую из-за деревьев луну он ненавидит всем сердцем, и оттого его наполненный яростью и болью вой вселяет ужас в сердца случайных слушателей. Риваль воет, а потом настороженно прислушивается и спешит уйти с открытого места. Вперёд его гонит не страх и даже не запах страха, а то смутное беспокойство, которое люди зовут предчувствием, а оборотни просто хорошим чутьём. Он бежит к замку, но не к главному въезду, а чуть поодаль. Слышит, как в ворота въезжает тяжелогруженая телега, как переговариваются привратник и возница, но не обращает на них внимание. Гораздо больше Риваля занимает другой запах и звук. Тихие для человеческого уха, но ясно различимые волком шаги выдают опытного охотника, а запах железа и кожи дают охотнику имя. Стервятник. Шерсть на загривке Риваля становится дыбом, и он с трудом сдерживает рвущийся наружу утробный рык. Волк не задаётся вопросом, почему враг оказался так близко, зверю неинтересны человеческие причины, он хочет только одного — убивать. Тихо и неслышно, шаг за шагом, словно не волк, а домашний кот, крадущийся за мышью. Медленно и плавно, с подветренной стороны, так чтобы не зашуршал ни один листок и ни одна пичуга не вспорхнула со своей ветки, потому что у этой добычи тоже есть нос и уши. Осторожно, потому что это не беспомощный кролик, а равный по силе враг. У него жесткая железная шкура и стальной меч. У таких как он больно жалящие арбалетные болты и острые кинжалы, которые, впрочем, редко кто из них успевает достать. До сих пор, до Мейло, это была единственная память, доступная Ривалю даже в полнолуние. Ненависть к стервятникам и их приоритет перед любой другой добычей. И то, насколько они могут быть опасны. Риваль прыгает на своего врага со спины, выстреливает, словно сжатая до предела пружина. Сбивает с ног и распластывает по земле, придавливая всем своим весом. Стервятник оказывается опытным воином, в последний миг он успевает почувствовать опасность и выхватывает меч. Но это и всё. Он прижат к земле тяжеленным волком, который не спешит вгрызаться в горло и ломать зубы о кольчужный воротник. Вместо этого зверь смещается в сторону и смыкает челюсти на держащей меч руке. Толстый кожаный наруч не спасает от давления, и звук дробящихся костей сливается с воплем боли. Меч с глухим стуком выпадает из безжизненных пальцев, и волк тут же разжимает челюсти. Разгрызть наруч возможно, но на это уйдёт время, а человек уже тянется за кинжалом. Ещё один вопль боли, переходящий в полузадушенное бульканье, и вторую руку постигает та же участь. Человеку позволяют перевернуться и увидеть, что напал на него не волк. Человеку позволяют рассмотреть, и его лицо становится бледнее, чем мерцающая во тьме шерсть Риваля. — Б-белый… Заикающийся, охваченный ужасом человек пытается отползти, скребёт пятками по земле, расшвыривая листья. Пытается опереться на сломанные руки, но падает навзничь и только дрожит и хватает ртом воздух, глядя, как огромная зверюга прямо перед ним превращается в обнаженного мужчину, чья кожа и волосы будто светятся изнутри собственным мертвенно-бледным светом. Риваль, продолжавший удерживать свою жертву даже во время трансформации, усаживается сверху и хохочет в голос. Он так явно наслаждается происходящим, что стервятника передергивает от страха, а ведь секунду назад человек был уверен, что бояться сильнее невозможно. — А ты не так уверен в себе, когда один. Да? Риваль скалит зубы, демонстрируя нечеловечески острые клыки. Он подобрал кинжал и теперь забавляется с ним, срезая одну за другой застёжки куртки. Стервятник не отвечает, только заполошно дышит, не в силах отвести взгляда от его ярко-алых глаз. — Поиграем? Я буду спрашивать, ты — отвечать… Зачем ты здесь? — За-чем… Человек находит в себе силы ответить. Хрипло, делая паузы после каждого слога, но говорит. Риваль удивлён, но гораздо больше его впечатляет продолжение фразы. — …мне отвечать? Ты всё равно меня убьёшь. — Смелый, — Риваль скалит зубы снова. Так даже лучше, интереснее. Белый, белоснежный, обнаженный. Чувствующий, как скрытая за деревьями луна превращает его в зверя изнутри, и переставший этому сопротивляться. Риваль наклоняется ближе, укладывается грудью на человека, так что между их лицами не больше пяди. Говорит вкрадчиво, почти интимно. — Потому что тогда я убью тебя быстро. Не глядя вонзает кинжал в руку своей жертвы, у локтя, как раз по краю кольчужного рукава. Ещё раз и ещё. Всем телом ощущая, как того выгибает от боли. Не отводя взгляда, безошибочно находит новые места для ударов. Не промахивается. Бьёт, пока раскрытые в немом крике губы не смыкаются в попытке произнести слово. — З-засада. Отряд… придёт после полуночи. Вдоль дороги. Стервятник тратит последние силы на эту короткую фразу, но Ривалю больше и не надо. — Умница, а вот и награда. Вытащив кинжал из очередной раны, Риваль отбрасывает его в сторону и несколько мгновений смотрит на свою испачканную в крови руку. Когти. Длинные, острые. Не человеческие и не волчьи. Жуткие черные когти настоящего монстра, контрастом на красивых, хоть и заляпанных красным, пальцах. Риваль вгоняет их своей жертве под подбородок. До конца, на всю длину. Удерживает и не даёт соскочить, пока тело под ним хрипит и бьётся в агонии. Дожидается, пока всё закончится, и, вытащив, словно величайшую сладость, палец за пальцем, слизывает кровь. Луна снова настигает его. Смех становится волчьим хеканьем, а после перерастает в короткий довольный рык. Белый волк идёт по следу мертвого врага, петляет по лесу, то и дело оказываясь ввиду замка, пару раз воет тоскливо, даже во время лунной охоты помня о потерянном, а потом вдруг настораживается, почуяв неладное. Принюхивается, поводит ушами, и уже собирается выбросить из головы охватившее его мгновением раньше странное чувство, когда невероятной силы Зов* накрывает его и буквально протаскивает на брюхе вперёд, в сторону дороги. ———— *Зов — базовая магия вампиров. Используется для контроля или призыва.