«Кто в Звере признает пару свою, Потеряв — найдёт. Поверженный Зверь средь черных свечей Себя обретёт. Багрянец зальёт волос белизну, Отразится в глазах. Свою силу отдаст Последний в роду, Чтобы вычертить знак. Сможет тогда он забрать своё Из-за грани миров. Боги вернутся. Погасший алтарь Запылает вновь».
Толстые черные свечи, особенные, используемые только в свадебном ритуале обращения уже стоят по углам эрцарграммы, осталось только зажечь и вступить в круг, образованный пересечением линий. Ася отошла к стене, туда, где уже давно молча стоит Родион. Другие слуги… Мейло нет до них дела. Хотят — пусть смотрят. Или бегут подальше, потому что непонятно какую жертву затребует Та сторона взамен ушедшей к ней души. Обойти схему по кругу, зажигая свечи. Опуститься на колени. Взять его безжизненные руки в свои. Произнести слова: — Reduc me in somnis cum animum constare. Коснуться губами губ.***
Мелкий серый песок под ногами, такое же серое, безжизненное небо, клубящаяся дымка на горизонте, и золотистая, призрачная нить в руках. Нить тянется куда-то вдаль, мерцает, бледнеет и вот-вот исчезнет совсем. Мейло, не раздумывая, срывается с места и бежит вперед, туда, где за пределом видимости растворяется золотистое свечение. Бежит так, будто сама смерть гонится попятам, что, впрочем, не далеко от истины. Не замечает взметнувшегося вверх и осевшего, скрывшего все следы песка. Не замечает, как изменяется вокруг серое, становясь чётче и объемнее. Понимает, что держит в руках не бесплотную нить, а тонкий кожаный поводок, лишь оказавшись в нескольких шагах от лежащего на песке крупного белого пса. Именно пса, никакой ошибки. Слишком много собачьего в позе, в наклоне головы, когда пес приподнимает её, чтобы взглянуть на Мейло. Слишком много обожания и особенной собачьей преданности, когда узнает. Бросается навстречу, виляет хвостом и умоляюще заглядывает в глаза снизу вверх. Поскуливает, ложась на брюхо, но выскальзывает из-под протянутой к нему руки. Тянет за собой, вертится на месте и все пятится обратно. Туда, где только что лежал, ожидая. К четкой границе, которая разделяет серый песок и густую зеленую траву. Там, вдали, лес и светит луна, а перед домом лужайка и пахучие кусты жасмина. В окнах небольшого домика горит свет, и Мейло знает, что внутри, в маленькой, уютной комнатке его ждет мягкое кресло и всегда новая интересная книга. На улице становится зябко и вот-вот пойдет дождь. Пора заканчивать прогулку, пора возвращаться домой. Дочитывать оставленную на середине историю, пить горячий чай и рассеянно гладить устроившегося у ног верного пса. Ласкового и послушного. Пропускать между пальцами длинную, белоснежную шерсть и не помнить о том, что видел её слипшейся от крови. Не помнить о древних пророчествах, магических источниках, погибших стервятниках и о тех, что придут следом за ними. Вернуться домой. Переступить порог. Остаться в застывшем мгновении навеки. Утонуть в забвении. — Нет! Риваль, нет. Нельзя. Нам туда нельзя. Остановись! Мейло замирает в двух шагах от границы между серым и зеленым, с силой тянет за поводок, оттаскивая уже почти ступившего на Ту сторону пса. Тот упирается, не понимает, но всё же отступает, возвращается и садится рядом. Реальность подергивается сизой дымкой, исчезает дом и лес, трава осыпается пеплом, а пес становится волком. Тяжелый, шипованый ошейник, намотанный на кулак ремень. Волк скалится и прижимает уши. Глухо рычит и всё ниже опускает голову, будто хочет прыгнуть. Будто хочет напасть, разорвать в клочья, но не может нарушить запрет. Оглядывается назад, на густой лес, тихо шумящий под легким ветерком, и в его глазах такая тоска, что у Мейло ком подкатывает к горлу. Волк скулит жалобно, обреченно, и, почти опустившись на живот, пытается отползти назад. Ремень поводка натягивается, Мейло невольно делает шаг, птица перелетает с ветки на ветку. Крупная птица с изогнутым клювом. Стервятник. — Риваль! Лес сгорает в мгновенно объявшем его сером пламени. Становится золой, пеплом, песком. Поводок всё ещё в руках Мейло. Изящная золотая цепочка. Ювелирное украшение. Тонкая полоска инкрустированной драгоценными камнями кожи охватывает шею стоящего на коленях Риваля. Голова опущена, на губах горькая усмешка. Мейло падает на колени, касается щеки кончиками пальцев, заставляет поднять глаза. — Риваль, это я! Ты ведь узнаешь меня? Кивок. — Вставай, пойдем скорее. Нужно выбираться отсюда. Ведёт головой из стороны в сторону и отвечает хрипло, словно забыв как произносить слова: — Нет. — Почему? Ты не хочешь пойти со мной? — Не могу. — Но… — Зря ты отказался от домика, там нам обоим было бы проще. Без боли, без сожалений. В забвении. Глаза в глаза. Бирюзовые в… серые. Потухшее пламя, зола и пепел. Риваль отводит взгляд и оборачивается через плечо. Черный замок и алая луна над ним. Четыре высокие башни, низкий широкий купол посредине. — Что ж… Это твой выбор? — на губы Риваля вновь ложиться горькая усмешка. Вина и сожаление отныне его спутники до конца времен. — Мой выбор? — Мейло всё ещё не понимает. — Я буду служить тебе за Порогом, так как обещал и не выполнил при жизни, хозяин. Отныне и до конца времен я твой раб. Выполню любой приказ, никогда не ослушаюсь. Никогда не позволю себе нарушить границу… Нам нужно идти, пока не исчезла эта реальность. Следующие будут гораздо хуже, поверь. Риваль поднимется на ноги и собирается повернуться к замку, но вскочивший следом Мейло всё ещё сжимает в кулаке конец тонкой цепочки. Тонкой, да не разорвать. Не уйти без позволения хозяина. — Но я не хочу! Не хочу так. Ты не должен быть рабом. — Тогда отпусти меня. Порознь будет не так больно. За спиной Риваля городская улица, та самая, с которой он уже не успеет убежать. Та, на которой его обязательно нагонят стервятники, а дальше… он слишком хорошо знает, что будет дальше. Лучше бы Мейло это не видеть. Но Мейло лишь качает головой и пятится назад, натягивая цепочку. Мейло пытается увести, вытащить, забрать отсюда. Вот только «здесь» теперь везде, куда не пойди — выхода нет. Риваль пытается объяснить, как упрямому, но глупому ребенку. — Слишком поздно. Я издох, не исполнив клятвы. Не смог помочь тебе. Я мертв, ты мертв. Отсюда не уйти. Поторопись выбрать вечность, пока она не выбрала за тебя. Мейло понимает. Качает головой и улыбается как блаженный. Понимает, да вовсе не то, что пытался объяснить ему Риваль. — Ты жив. Я жив. Я… мы в замке. Я не отпущу тебя, потому что ты мой. Мы пара. Риваль смотрит так, как будто только что проснулся, а Мейло тянет его к себе за цепочку, заставляя наклониться, и касается губами губ. Грохот и крики раздаются позади Риваля. За его спиной горит дом. Его дом, дом его семьи. Мать и братья сгорают в нём заживо, крича от ужаса. Один из волков выпрыгивает из окна и его настигает стрела охотника. Риваль, забывшись, дергается в ту сторону. Помочь, спасти. Поводок мешает. Беспомощно оборачивается к Мейло, но тот и не думает отпускать, тянет на себя и припечатывает давно решенным: — Я твой. Риваль кивает, хватает Мейло за руку, и они бегут прочь, не оглядываясь. Справа и слева возникают и исчезают миры. Ведьмы на кострах, волки в окружении врагов. Задержись, сделай шаг. Помоги тем, кому не смог помочь раньше. Немолодой импозантный мужчина прощается с юношей у ворот замка. У юноши голубые волосы и бледное лицо. Мейло разворачивается и бросается туда. — Отец! Риваль успевает. Подхватывает Мейло на руки и прижимает к себе. Он успевает, но бежать больше некуда, круг замкнулся. Костры и пожарища. Кого-то поднимают на вилы, кто-то падает, поймав в прыжке арбалетный болт. Всё слилось в кровавое месиво, взвыло от боли сотнями голосов, завертелось огненным смерчем. — Мы опоздали? В ответ Мейло качает головой и прижимается к Ривалю, почти укладывая голову ему на плечо. Шепчет, щекоча дыханием кожу: — Reditum. Ultima verba-vitae. И впивается клыками в основание шеи глотая густую, сладкую кровь.***
Дым факелов и свет луны. Активизировавшееся заклинание накрыло эрцаграмму непроницаемым куполом. Ночь близилась к концу, и факелы погасли один за другим. Дым рассеялся, выбрался на свободу через меленькие окошки. Только внутри магической полусферы продолжил клубиться густой туман, не позволяя разглядеть лежащие на каменном полу тела. А может, их там и не было вовсе. Двое, что в самом начале отказались уходить, стояли и ждали, боясь шелохнуться. Боялись поверить так же, как и потерять надежду. Стояли неподвижно, пока их пальцы не соприкоснулись и не сплелись. Сколько прошло времени? Минуты или часы? Она пошатнулась, вымотанная боем, спешкой, переживаниями. Он обнял её и притянул к себе, поделился уверенностью, которой у него самого было не много. Рассвет застал их сидящими на полу. Она спала, положив голову ему на грудь. Он тихо гладил её по волосам, не решаясь потревожить. Никто из них не заметил, что солнце взошло. Никто не заметил, как мыльным пузырем лопнул магический купол, выпуская на волю дым ночных факелов. Им не было дела до солнца, вера закончилась несколько часов назад. Надежда позже, но и её не хватило до рассвета. Никто никогда не гулял по той стороне так долго, если собирался вернуться. Никто не смог бы вывести оттуда душу, если тело окончательно мертво. Время Риваля закончилось вместе с заходом луны. Мейло не успел и не захотел или не смог вернуться. Они поняли это давно, но уйти так и не решились. Не смогли пожелать друг другу спокойных снов и разойтись по одиноким спальням. Рук и то расцепить не смогли.***
Туман и дым рассеялись. Солнечный луч отразился от висевшего на стене золотого медальона, скользнул по полу, освещая остатки ритуала. Оплавившиеся свечи, выгоревшие до черной сажи порошки, расколотые в пыль камни и едва мерцающие голубым, навеки въевшиеся в пол меловые линии. Ритуальная зала постепенно наполнилась бликами. Они будто в удивлении кружили по ней, перескакивая с предмета на предмет, пока не набрались смелости и не осветили лежащие в центре тела. Погладили по обнаженному плечу одного, запутались в голубых волосах другого. Попытались разбудить, коснувшись закрытых глаз, но он только зажмурил их сильнее, фыркнул и отвернулся. Уткнулся носом в окровавленную шею первого, принюхался к ней, коснулся губами и проснулся. Вкус у крови странный. Тягучий, вязкий, неприятный даже. Мейло не сразу понимает, что с ней не так. В ней совсем нет силы. Мертвая, пустая, бессмысленная жижа. Но при этом он отчетливо слышит биение чужого сердца, чувствует дыхание. Риваль жив. Сомневаться в этом не приходится, ведь Мейло лежит прямо на нем, кожа к коже. Риваль приоткрывает глаза, морщится, пытаясь повернуть голову. Рана на шее совсем свежая, кровь ещё сочится. Мейло протягивает руку раньше, чем успевает подумать, рефлекторно. Исцелить, избавить от маленького, им же причиненного дискомфорта. Привычное, мгновенное усилие и… нулевой результат. Ранка не заживает, Мейло не чувствует силу, тока жизни не чувствует тоже, словно половину восприятия отрезало, как будто ослеп или оглох и остаётся только беспомощно рассматривать собственные пальцы и недоумевать, почему внезапно разучился делать привычные вещи. Как разучился бы писать или хлопать в ладоши. Как перестал бы понимать человеческую речь или внезапно лишился обоняния. Мир — вот он, по нему можно ходить, трогать его, звук остался, но краски исчезли и всё серое, тусклое. Как будто всё ещё Там, как будто не вернулись с Той стороны. Риваль повторяет его жест, разглядывая свою ладонь, сжимает и разжимает кулак. Когда их взгляды встречаются, удивленные и не верящие одновременно, они, кажется, понимают друг друга без слов, и ужас плещется между ними, окутывает, заполняет собой все щели, топит. Риваль отводит глаза и тут же застывает в немом крике. Как будто перед ним ядовитый паук или приготовившаяся к броску змея. Именно так Риваль смотрит на маленькое пятнышко солнечного света, удобно устроившееся на груди Мейло, у самого сердца. Проследив его взгляд, Мейло отшатывается назад, ожидая боли, ожидая увидеть, как обнаженная кожа начнёт плавиться и дымиться, словно обожженная кислотой, но чувствует лишь мягкое тепло утреннего солнца. Магии больше нет, и солнце не ранит, кровь вязкая и противная на вкус, вовсе не освежающая и придающая сил. Ощущения смутные, размытые, как сквозь вату. Звуки глуше, свет ярче, из запахов только гарь. Он больше не князь сумерек, не ночная тварь, не спасение и не проклятие. Он больше никто. Обычный смертный человек, как любой из жителей соседнего городка. Глупый и слабый человечек, отдавший всю свою силу, чтобы спасти от смерти того, кто был ему дорог, а вместо этого лишь продливший агонию. Какой смысл был убегать с Той стороны, если вместо столетий вместе у них остались жалкие несколько десятков лет, старость и умирание. Если, конечно, они не погибнут намного раньше, не сумев защититься от стервятников. «Ангелы» не имеют привычки оставлять смерть своих безнаказанной и обязательно пришлют ещё поисковые отряды. Лучше бы они остались в забвении. Домик с лужайкой и клумбой, даже замок посреди леса. Всё было бы лучше, чем то, что получилось в итоге. Обоим было бы лучше и это только его вина, что он не послушал предупреждения, не выбрал сам, и теперь Та сторона выбрала за них, взяв самую высокую плату. Ничего у них не получилось. Приговоренные к смерти — не значит живые. Не живые и не мертвые, лишившиеся половины себя, слишком много помнящие, чтобы суметь стать обычными людьми и радоваться этому. Они оба теперь пустые, бессмысленные оболочки. Только видимость прежних себя, заключенная в эту оболочку, словно в клетку. — Свою силу отдаст последний в роду… Мейло произносит строку пророчества, на которую раньше даже внимания не обратил, не до подробностей или условий было. Кривит губы в горькой усмешке и поднимается на ноги. Зябко обнимает себя за плечи. Холод и пустота внутри, а не снаружи, теплым одеялом не отогреть. Холод теперь повсюду. Холод и режущий глаза солнечный свет. Обреченность. Риваль всё ещё сидит на полу, смотрит на Мейло снизу вверх. Смотрит, не отрываясь, и лицо у него такое же бледное. Риваль ждет и ещё на что-то надеется, но дожидается от Мейло фразы, которая впечатывает его в землю, каждое слово гранитной плитой ложится на плечи, тянет вниз, давит, не позволяет поднять голову. — Лучше бы мы остались там навсегда. Остались. Навсегда. Там. Лучше. — Это моя вина, — шепчет Риваль, но Мейло не слушает. Качает головой, отрицая. Подбирает с пола сброшенный ночью второпях дорожный плащ. Кутается в него и, пошатнувшись, уходит, кивком остановив собравшегося вскочить Родиона. На Риваля больше не смотрит.