В гляделки с бездной

      Мгновенно вскочив на ноги, Гермиона затравленно глядела на ручку, которая вот-вот должна была повернуться. Совсем как в фильмах ужасов. Внутренности скрутило, и Гермиона порадовалась, что сегодня еще не пробовала пить — ее бы, чего доброго, снова стошнило на глазах у Малфоя. Ни перед одним экзаменом она так не волновалась.       Как ей смотреть на него? Что сделать с собственным лицом? Что сказать?       Увлекшись исследованием, она потратила драгоценное время на бестолковое ведро, а могла бы потренировать безразличное выражение, отрепетировать парочку хлестких фраз…       Послышался звук проворачиваемого в замке ключа, и снова всё стихло. Он там что, вежливого приглашения ждет? Может, еще постучит?       «А может… может, он уйдет?» — пискнул тоненький голосок надежды.       Да. Просто отопрет дверь и уйдет. Отпустит ее, потому что ему невыносимо смотреть ей в глаза. Как было невыносимо ночью.       Господи, пусть он уйдет!       Но ее горячая молитва не была услышана — ручка наконец повернулась, дверь отворилась, и из-за нее выступил Малфой с уже привычно непроницаемым лицом. И непривычно короткой стрижкой. Новая прическа делала его каким-то более цивилизованным и менее опасным на вид. Правда, нацеленная на Гермиону волшебная палочка портила это впечатление.       Если он и терзался какими-то сомнениями там, в тамбуре, прежде чем открыть дверь, то сейчас по его бесстрастному лицу понять это не представлялось возможным. Ей бы так искусно прятать эмоции, изображать равнодушие. Хотя главный секрет мастерства Малфоя, видимо, крылся в том, что по большей части он ничего не изображал.       Когда-то у Гермионы тоже хорошо это получалось — не подавать виду.       В школе Малфою и другим слизеринцам, любившим позубоскалить за чужой счет, очень редко удавалось достать ее. Спровоцировать. Она нарастила толстый слой кожи, сквозь который их издевкам и оскорблениям было не пробиться, сколько бы они ни изощрялись. Ей были безразличны их нападки. Но теперь Малфой в самом прямом и ужасном смысле прорвал ее кожу, проделал зияющую дыру в ее броне, и Гермиона вдруг стала уязвимой. Она стояла перед ним полностью одетая, застегнутая до последней пуговицы, но чувствовала себя голой. И подозревала, что именно такой он теперь ее видел. Смотрел на нее и вспоминал. Так же, как она, глядя на него, не могла выбросить из головы те звуки, ощущения и запахи.       Хотя сейчас от него наверняка пахло иначе. Он выглядел… чистым. Чистые, подстриженные и аккуратно уложенные волосы; чистое, гладко выбритое лицо; чистая, идеально сидящая мантия… Пока бродил с егерями, не считал нужным следить за внешностью, а перед Гермионой решил выпендриться? Может быть, тем самым хотел подчеркнуть ее собственную неопрятность: еще более, чем обычно, растрепанные волосы, несвежую помятую мантию — конечно, помятую, она же прямо в ней спала.       Гермиона хмыкнула про себя. Ну, пусть он и привел себя в порядок, но на ее, не склонный сейчас к милосердию, взгляд, все равно остался трупом. Восковая бледность и темные круги под глазами никуда не делись. Едва ли он хорошо спал этой ночью.       «Ага, глаз не сомкнул, думая о содеянном. Переживал!»       Самое смешное, что еще вчера, каких-то несколько часов назад, она действительно могла бы такое предположить. Допустить хотя бы малую вероятность его раскаяния, мук совести. Но кое-чему его «урок» ее все-таки научил. Избавил от наивных заблуждений.       «Ещё не хватало мараться о то, чем попользовались эти грязные скоты».       Вчерашняя Гермиона думала, он это не всерьез.       «Ты девственница?»       Вчерашняя Гермиона думала, в нем еще осталась капля порядочности.       Сегодняшняя Гермиона знала: он лишь хотел выяснить, не попользовались ли ею уже.       Если Малфой о чем-то и переживал этой ночью, то о себе любимом. А если раскаивался в содеянном, то не из-за того, что причинил зло. А из-за того, что опустился до совокупления с маглорожденной. Вон, как тщательно отмылся. Интересно, тер ли скрабом самое дорогое? Испачканное ее кровью.       Гермиона надеялась, ему тоже было паршиво и грязно. Надеялась, что теперь, когда возбуждение схлынуло и он смотрел на всё трезвым взглядом, повторять «урок» ему точно не захочется. Не такой.       Она верила, Малфой не лукавил, когда говорил о нежелании ее трогать. Всё в Гермионе было ему противно — происхождение, внешность, характер. И не будем забывать о самом ужасном ее преступлении — дружбе с Гарри Поттером. Но это его отвращение к ней жило в голове — в разуме, не в теле, а гормонам семнадцатилетнего парня нет дела до статуса крови. Особенно, если парню еще не доводилось близко познакомиться с противоположным полом. А у Гермионы были основания полагать, что Малфою не доводилось. Она всегда была внимательна к деталям. Жаль только, что детали эти привлекли ее внимание уже после того, как она произнесла одно роковое слово.       Естественно, вид голого женского тела возбудил Малфоя — его бы небось и Милисента Булстроуд возбудила, вздумай она устроить ему стриптиз, — но он не стал бы ничего предпринимать, он ведь уже собирался уйти, позаботиться о возникшей «проблеме» в уединении своей спальни или в ду́ше. И тут Гермиона открыла рот и, сама того не ведая, потопталась по его больной мозоли. Ну как же, такой крутой мальчик, водящий компанию с крутыми головорезами и обзаведшийся крутой татуировкой на предплечье, а с девушкой еще ни разу не был. Парни до смешного трепетно относятся к теме собственной девственности, будто это подвиг какой-то, сродни победе над драконом, — переспать с женщиной. Великое достижение, делающее их настоящими мужчинами.       «Настоящий мужчина» не спешил проходить в погреб к безоружной Гермионе, так и остался в тамбуре у наполовину открытой двери. Начинать разговор он тоже не спешил, и они молча смотрели друг на друга. Будто противники перед сражением — изучающие, пытающиеся найти слабые места. Но кому-то нужно было сделать первый шаг, и, видимо, сделать его придется Гермионе. Дамы вперед. Она, впрочем, не возражала — пусть не думает, что сумел заткнуть ей рот! Собрав волю и голосовые связки в кулак, она обратилась к Малфою с нарочитой любезностью:       — Чем обязана визиту? Ты так быстро соскучился по моему голосу?       — Я принес тебе завтрак, — сдержанно ответил Малфой. Чуть развернувшись, он подтолкнул дверь носком туфли, отворяя до конца, и Гермиона увидела, что во второй руке, ранее скрытой за створкой, у него поднос с какой-то снедью.       — А, тогда, будь добр, оставь его там, — она небрежным жестом указала на пол в углу погреба, — и можешь идти.       — Я тебе не прислуга, — процедил он.       — А на вид вылитый официант.       Элегантный и ухоженный Малфой с подносом в руке действительно походил на официанта. Какого-нибудь безумно дорогого и респектабельного ресторана для сливок магического общества. Ему бы еще салфетку через руку перекинуть…       Поднос резко шлепнулся на землю перед Гермионой, громыхнув посудой; чай, кажется, почти весь расплескался. Все-таки крайне неловко Малфой левитировал объекты. Неаккуратно.       — Я смотрю, — прошипел он, явно закипая, — придерживать свой длинный язык ты не научилась.       Ненадолго хватило его сдержанности, ха. Так-то лучше — Гермиону бесила его невозмутимость.       — Да, педагог из тебя не ахти, — сухо согласилась она. — Советую сменить метод обучения.       Увы, безукоризненная сухость ее тона была сильно подмочена в конце: Гермиона шмыгнула носом. Ей пришлось — не обливаться же соплями. Но звук получился жалобным, и цепкий взгляд Малфоя тут же обшарил все ее лицо, уделив особое внимание области вокруг глаз.       — Ты что, плачешь?       Раскатал губу. Будет она плакать. При нем.       — Насморк, — лаконично пояснила она. — Тут холодно.       — Согреть?       Гермиона дернулась, очень хотела бы не делать этого, но дернулась — простое слово легко выбило ее из колеи. Она бы даже отступила назад, если бы сзади не оказалась стена. И когда это она успела упереться спиной в стену? И обхватиться руками… Да вся ее поза кричала о беззащитности и желании закрыться! Гермиона заставила себя спустить руки вдоль тела.       А Малфой как ни в чем не бывало взмахнул палочкой и произнес заклинание, наводя чары тепла. Так вот что он имел в виду. Но наверняка специально сказал так, чтобы прозвучало двусмысленно. Скотина. А Гермиона и попалась, дура. Будто Драко Малфой может кого-то согреть — амфибия с холодными конечностями.       С помощью магии, впрочем, смог — в погребе стало ощутимо теплее. Малфой окинул его взглядом, задержавшись ненадолго на скомканном покрывале, но, если его и заинтересовало, почему оно валяется на полу, спрашивать он не стал.       — Я немного беспокоился, не наделаешь ли ты глупостей, — без тени упомянутого беспокойства в голосе произнес он, и Гермиона задумалась, считается ли глупостью запихивание покрывала в ведро, но Малфой развил мысль: — Ты ведь нужна мне живой. Но вижу, что беспокоился я напрасно.       Гермиона нахмурилась. Это он о чем вообще? О самоубийстве? Думал, она тут на шнурках повесится? Он ее с кем-то перепутал. Да, может, на мгновение, на долю мгновения, мысль о смерти и посещала ее, но это был лишь краткий миг слабости. Всерьез она бы о таком никогда не задумалась. Она не считала самоубийство достойным выходом из какой бы то ни было ситуации. Это не выход, это трусливое бегство.       — Да уж, будь уверен, напрасно, — хмыкнула она. — Было бы из-за чего сводить счеты с жизнью. Из-за такой… — язык не повернулся сказать «ерунды», и вместо этого она окинула Малфоя с ног до головы максимально презрительным взглядом: — Из-за тебя? Не знаю, кем ты себя считаешь, но для меня ты всего лишь кучка собачьих фекалий, в которую я вляпалась по дороге. Вязкая и вонючая, да, но не смертельная. Так, мелкая неприятность. Я сотру тебя с подошвы и пойду дальше.       «Фекалий? Ты не могла сказать «дерьма»?»       Вообще-то, да, не могла! Она тут приняла решение не изменяться, а в лексиконе Гермионы Грейнджер таких слов не водилось. И внутренний голос должен поддерживать ее, а не влезать с критикой. Она, между прочим, гордилась этой своей короткой пламенной речью.       «Спасибо уже, что «какашек» не сказала».       Гермиона почувствовала, что безнадежно и стремительно краснеет, а Малфой даже не оценил ее усилий по выбору менее грубого слова. Кажется, сравнение с кучкой фекалий не пришлось ему по душе.       — О, уверяю, никуда ты не пойдешь, — сквозь зубы пообещал он.       Ну, это они посмотрят. Малфой еще не понял, с кем связался. Вслух, впрочем, она этого говорить не стала. Пусть остается в счастливом неведении, тешится иллюзиями… И уйдет уже наконец.       Но Малфой, похоже, уходить не собирался. Что прискорбно. Как ей придумывать план побега, когда Малфой торчит у нее перед глазами и нервирует? Причем торчит на благоразумном от нее расстоянии, за палочкой кидаться смысла нет. Разве чтобы его тоже понервировать…       — Конечно, для тебя это мелкая неприятность, Грейнджер, — он скривил губы. — Все время забываю, насколько вы, магловки, отличаетесь от приличных чистокровных волшебниц, для которых потеря чести — трагедия.       Гермиона тоже начала закипать, и ей приходилось напоминать себе, что именно этого она и добивается: пусть Малфой считает, что для нее подобное надругательство над ней — пустяк и как мера устрашения неэффективно.       — Чести? — выплюнула она. — Я потеряла немного крови, Малфой. Честь потерял ты, если она у тебя когда-нибудь была!       Вряд ли мерзавец ее слышал, он гнул свое:       — Тебе, наверное, все равно с кем, да? Порадовалась небось — хоть кто-то позарился.       А вот это он зря. Она бы не стала поднимать тему его собственной неопытности. Ее ничуть не утешал тот факт, что он сам был девственником. Если на то пошло, этот факт ее чрезвычайно огорчал. Может, когда-нибудь потом, еще очень и очень не скоро, она и сумеет порадоваться тому, что Малфой, по крайней мере, больше никого не насиловал, но не сегодня. Сегодня она была эгоисткой, и ее не волновали другие девушки. Ее волновало то, что, будь Малфой искушеннее, ничего, возможно, и не случилось бы. Не тронул бы он ее, сдержался.       И меньше всего ей хотелось обсуждать с ним произошедшее. Боже, да ей просто смотреть на него трудно! Не то что говорить вслух о… Но он первый начал, а она не в настроении «быть выше» и «не опускаться до». Она даст сдачи.       — Ну, на тебя-то вообще никто не позарился, раз сомнительной чести стать твоей первой удостоилась я.       Малфой шумно втянул воздух сквозь зубы и поперхнулся тем, что собирался сказать.       — Не мели чепу…       — Знаешь, что мне понравилось в твоем уроке, Малфой? — Он подозрительно смотрел на нее, явно не ожидая ничего хорошего от такого вступления, и правильно. — То, каким он был… — Гермиона сделала паузу, подготавливая почву, куда кинет последнее слово, тихое, но отчетливое, — коротким.       Должно быть, пылающие щеки сильно портили образ хладнокровной стервы, который она старательно создавала, но ничто, ничто не могло испортить ей впечатления от выражения на лице Малфоя. О, она зарисует его в своем воображении и положит этот портрет за пазуху; она будет доставать его и любоваться каждый раз, как подлец снова попытается ее унизить; а вечерами она будет класть портрет под подушку и засыпать с улыбкой на губах.       Малфой, как сказал бы Рон, прифигел. Это было даже лучше, чем на третьем курсе после ее оплеухи. Намного лучше. Гермиона будто не просто влепила ему пощечину, а прежде хорошенько макнула руки в какие-нибудь помои.       А его уши? О, это отдельная песня. Как выяснилось, Малфой тоже умел краснеть от стыда. Потому что кончики его ушей со всей определенностью пылали не хуже ее щек. И это как-то… успокаивало. Уравнивало их и придавало ему человечности.       Трудно всерьез бояться злодея с розовеющими ушами.       А за сощуренными глазами явно шли лихорадочные поиски достойного ответа. Удара. Ведь они уже давно вели не диалог, а дуэль, и в каждой реплике сталь лязгала о сталь.       — Нужно пометить день в календаре, — наконец выговорил Малфой, — Гермиона Грейнджер не могла дождаться конца урока, минуты до звонка считала.       Она отогнала назойливое воспоминание о «звонке» и тоже сощурилась. Делая этот выпад, Малфой неосмотрительно раскрылся, чем Гермиона и не преминула воспользоваться, контратаковав.       — Ты, верно, хотел сказать «секунды». Я досчитала до двадцати, — ничего она, конечно, не считала, но и Малфой тоже, а значит, на искажении фактов не поймает. — Так что тут одно из двух: или для тебя это первый раз, или ты в принципе такой вот… нестойкий. Неудивительно, что Паркинсон предпочла тебе другого.       «Перебор».       Она и без подсказок видела, как ошарашенность сменилась на злость, а серые глаза зажглись мстительной решимостью. Ответ свой Малфой всадил по самую рукоять и провернул.       — Не знал, что прохожу тест на стойкость. В следующий раз постараюсь получше.       Из нее будто выбило весь воздух. И все слова, кроме трех: «в следующий раз». Но их ни в коем случае нельзя было говорить. Они обязательно прозвучат вопросительно, испуганно и жалко. Нельзя говорить. И еще нельзя шмыгать носом, хотя очень надо.       И жалобно урчать желудком тоже крайне нежелательно, но желудок об этом предупредить забыли. И он выбрал именно эту тяжелую предгрозовую тишину, чтобы напомнить о том, как давно Гермиона не ела. Разрядил обстановку, так сказать.       Гермионе хотелось зажмуриться и провалиться под землю. Не видеть лица Малфоя. А злобу на этом лице быстро сменило то самое выражение, которое она уже видела как-то и почти не поверила глазам: будто гад вот-вот улыбнется. Пусть только попробует!       О, она его страшно забавляла, да? Вся пунцовая, всклокоченная, издающая комические звуки животом, но отчаянно пытающаяся сохранять гордый вид и огрызаться. Эдакий разъяренный карликовый пушистик.       — Не хочешь поесть? — насмешливо поинтересовался Малфой, кивнув на поднос.       Она хотела плакать и корить несправедливость бытия, вот чего она хотела.       — Нет, — хмуро ответила Гермиона, все-таки шмыгнув носом. Отрицать очевидное глупо, но не говорить же, в самом деле, «да, хочу». — Твой вид отбивает аппетит.       Это был такой мягкий намек, чтобы он убирался к чертям и дал ей спокойно поесть в одиночестве, но намеков Малфой не понимал.       — Поешь, Грейнджер, это пойдет тебе на пользу, — гадко ухмыльнулся он, беззастенчиво ощупав взглядом ее фигуру. — А то смотреть не на что.       Неизвестно, чего Малфой добивался своим «комплиментом». Потому что, если он думал убедить ее поесть, то выбрал в корне неверный подход. Интересно, насколько ей нужно похудеть, чтобы единственным желанием, возникающим у него при взгляде на нее, даже голую, было — срочно покормить?       — Я поем позже, Малфой, — заверила она, выделив интонацией слово «позже». Может, хоть так поймет?       — Нет-нет, Грейнджер, — с притворной заботой покачал он головой. — Я же должен проследить за тем, чтобы ты не выбросила все в ведро и не стала морить себя голодом. Я не уйду, пока эта тарелка не будет пуста, — он отлевитировал упомянутую тарелку и опустил на пол у ног Гермионы.       Вот же сволочь. Придумал новое развлечение — наблюдать, как она будет давиться… чем, кстати? Гермиона кинула взгляд вниз. Овсянкой, сдобренной чаем. Ну, она не привередливая, она бы и кашу, политую кетчупом, сейчас проглотила — надо же откуда-то брать силы. Но не при Малфое. При нем она точно не сможет впихнуть в себя ни ложки.       Гермиона в задумчивости покусала губу. В футболе она разбиралась не лучше, чем в квиддиче, но там, по крайней мере, мяч гоняли по твердой земле, а не в воздухе. Это не должно быть слишком сложно…       Она пнула тарелку, постаравшись мыском кроссовки подцепить ее так, чтобы подбросить вперед и вверх.       Надо признать, тарелка не мяч. Пролетела она недалеко и невысоко, но все-таки перевернулась в воздухе, растеряв содержимое по дороге. Немного досталось и начищенному до блеска ботинку Малфоя. Не такое удовлетворительное зрелище, как если бы эта размазня стекала по его модной мантии, но тоже неплохо.       — Тарелка пуста, — сообщила Гермиона. — Можешь уходить.       Остолбеневший Малфой не сразу нашелся, что сказать. Он переводил взгляд, полный недоверчивого недоумения, с Гермионы на оскорбительные брызги и обратно.       — Ты… понимаешь, — зло выдохнул он, — что я могу заставить тебя это слизать?       Ух, как завелся. Можно подумать, она ему на ботинок харкнула.       — Ну давай, — она с вызовом подняла подбородок и скрестила руки на груди. — Унизишь ты только себя. «Насилие — признак бессилия». Никогда не слышал?       Она, конечно, бравировала. Всё это звучало красиво и правильно, но едва ли понимание того, какое Малфой ничтожество, сильно подсластит пилюлю, если он и впрямь принудит ее вылизать ему туфли.       — Насилие, — передразнил он. — Какие громкие слова. Если это для тебя насилие, то ты не видела настоящего…       — Да, — вспыхнула она, голос сорвался, Малфою все-таки удалось ее достать, — у меня были закрыты глаза, когда ты меня насиловал!       Малфой заткнулся и как-то сбледнул. Отвел взгляд, облизал губы, свел белесые брови, снова посмотрел на нее и, наконец, огорошил:       — Я тебя не насиловал.       Гермиона опешила. Что? Мистер Хайд заснул, и она разговаривает с доктором Джекилом?       — У тебя провалы в памяти? — она спрашивала без всякого сарказма, скорее с некоторой опаской. Каких еще сюрпризов от него ждать?       Малфой на секунду сжал губы.       — Я не причинял тебе вреда, — напряженно сказал он.       — Не причинял вреда? — тупо повторила она.       — Получись у Струпьяра убить меня — благодаря тебе, Грейнджер, — Малфой моментально перешел от оправданий к обвинению, — и ты бы на своей шкуре прочувствовала, как насилуют.       Оправившись от первого шока, Гермиона отдала должное такой скользкой изворотливости: мало того, что обвинил ее, но еще и выставил себя чуть ли не спасителем. Силен. Впрочем, это же известная фамильная черта Малфоев — умение уходить от ответственности.       Но хотя бы выяснилось, что раздвоения личности у него нет, а это замечательная новость, просто прекрасная, потому что ей и одного двинутого Драко Малфоя хватит с лихвой, спасибо большое!       — Малфой, а как именно ты называешь то, что произошло ночью? — осведомилась она, оставив без внимания нападки и не давая сбить себя с толку. Ей и правда было любопытно услышать ответ на этот вопрос. В рамках изучения потемок чужой души. — Если, по-твоему, это не изнасилование, то что?       — Секс, Грейнджер, — бросил он с раздражением, будто отвечая докучливому ребенку, пристающему с глупыми вопросами.       Секс. И не поспоришь. Технически это был секс. Очень некачественный, очень короткий и очень пассивный с ее стороны.       Страшно представить, что́ Струпьяр с приятелями творил с той несчастной маглой, если на его фоне Малфой сам себя видел практически невиновным. Причем, похоже, совершенно серьезно. Действительно в это верил. Ну а как же, разве станет Малфой думать о себе плохо?       Гермиона качнула головой. Она же сама еще и помогла ему, не так ли? Закрепила в заблуждении, старательно не подавая виду, не показывая, насколько болезненным для нее был его «урок». Насколько мерзко то, что он с ней сделал.       Впрочем, пытаться доказать Малфою, какой он на самом деле подлец, это еще один заведомо проигранный спор. Он будет думать так, как ему удобнее.       — Полистай как-нибудь на досуге толковый словарь, — сухо посоветовала Гермиона. — Узнаешь много нового.       «О себе», — мысленно добавила она.       — Гермиона Грейнджер и ее книги, — фыркнул он.       Ну ладно, теперь он ее взбесил. Он еще смел подтрунивать, словно они обсуждали эссе по нумерологии, а не ее изнасилование.       — Драко Малфой и его трусливое лицемерие, — холодно парировала она. — Ты настолько трус, что даже ответственность за собственные поступки принять боишься. Думаешь, назовешь действие более приятным тебе словом и изменишь его суть? — Она вздернула нос и отчеканила: — Но роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет, а от тебя всегда будет нести дерьмом!       Вот, она произнесла это, внутренний голос мог ею гордиться.       «А Шекспира обязательно было цитировать? Как-то высокопарно вышло, а Малфой все равно не читал. Смысл метать розы перед хорьками?»       Пригрела же внутреннего критика на свою голову.       Малфой выслушал ее гневную тираду с каменным лицом, только чуть сузив глаза, а в конце вскинул брови.       — Грубость не красит девушку, — поделился он своим бесценным мнением. — Но ты даже ругаешься скучно, будто вызубрила откуда-то.       Еще один критик.       — В следующий раз постараюсь получше! — вспылила она.       Глаза Малфоя сузились еще больше, и Гермиона тут же обругала саму себя: зачем напоминать ему о его страшном обещании? Но он тем временем вспомнил о другом — о своем оскверненном ботинке, от которого его отвлекла их небольшая дискуссия о семантике.       — Экскуро! — направил он волшебную палочку на капли, а потом и на лужицы каши.       Вот так же и Гермиону он ночью отчистил, тем же заклинанием. Ее слегка замутило. Зачем она сейчас это подумала? Ей теперь вовек от ассоциаций не избавиться, и она никогда не сможет есть жидкую овсянку.       Голос Малфоя заставил ее оторвать полный отвращения взгляд от земли, еще недавно политой ее несостоявшимся завтраком.       — Раз ты так неблагодарно обращаешься с едой, Грейнджер, то больше ничего не получишь, пока не научишься вежливости. И сама не попросишь.       К горлу подступила желчь. Попросит, да? Теперь он хочет услышать слово «пожалуйста»?       Гермиона с яростью уставилась в серые блеклые глаза. Подмывало снова послать его подальше, но… теперь вместо пропасти под ней разверзся «следующий раз». Она не бралась предсказывать, насколько далеко Малфой пойдет, если его послать.       Наивно было думать, что Малфою ее больше нечем напугать. Что ж, значит, надо придумать, чем напугать его. И… кажется, у нее появилась идея. Противные ассоциации натолкнули на дельную мысль.       — Ты не предохранялся, — заметила она невпопад.       Малфой моргнул, явно оторопев от такой изящной и непринужденной смены темы. А может, пытался понять, от чего же он, достигший небывалых высот в искусстве самосохранения, не предохранился, и как бы исправить этот досадный недочет.       — Грейнджер, твои навыки ведения беседы, безусловно…       — Если ты дожил до семнадцати лет, — язвительно перебила она, — не зная, что секс без согласия другой стороны называется изнасилованием, то, может, не знаешь, и какие у секса бывают последствия?       Месяцев через девять.       Малфой явственно скрипнул зубами — не нравилось ему, когда с ним разговаривали, как с недоумком.       — Я всё убрал.       — Обычного Экскуро недостаточно! — отрезала она самым авторитетным своим тоном и внутренне возликовала, отметив в глазах Малфоя тень сомнения.       Все-таки полезно слыть всезнайкой. Даже те, кто терпеть тебя за это не могут, невольно задумываются, если ты что-то так уверенно утверждаешь. На самом деле Гермиона понятия не имела, достаточно ли простого заклинания очищения для предотвращения нежелательных последствий. Убирало ли оно действительно всё.       Скорее всего, существовали какие-то специальные заклинания и противозачаточные зелья. Про зелья Гермиона была почти уверена — услышала… ну ладно, подслушала как-то в аптеке разговор продавца с посетительницей, когда покупала ингредиенты для занятий. Разговор, правда, состоял сплошь из намеков и перемигиваний — видимо, как раз из-за греющей неподалеку уши школьницы, — так что нельзя было с уверенностью утверждать, что речь шла именно о таких «последствиях», а не о, к примеру, венерической болезни.       Но если бы Малфой знал какое-нибудь контрацептическое заклинание, то обязательно применил бы, чтобы не подвергать опасности чистоту рода Малфоев, а он использовал только Экскуро. И зелье ему взять неоткуда. Не пойдет же он в аптеку, в самом деле, он ведь прячется.       Так что был шанс, пусть и довольно зыбкий, основанный сплошь на допущениях, шанс, что рисковать Малфой больше не станет. Ну не настолько же ему хочется отомстить ей за шпильки в адрес его мужской силы.       Гермиону вероятность забеременеть от насильника, конечно, ужасала не меньше, чем его — вероятность появления на свет Малфоя-полукровки, но она отказывалась пока об этом волноваться. Она отложила тяжелую мысль о потенциальной проблеме в стопку к остальным, тем, о которых будет думать позже. То есть тогда, когда у нее появится возможность эту проблему решить, если такая вообще возникнет.       Малфой между тем явно сосредоточенно размышлял, буравя ее взглядом. Может быть, как раз взвешивал все «за» и «против». Наконец, видимо, придя к какому-то решению, он молча ретировался в тамбур, осмотрительно не поворачиваясь к Гермионе спиной, и закрыл дверь. В замке провернулся ключ.       Можно ли считать, что это он так отступил и победа за ней? Гермиона выдохнула и съехала по стенке вниз. Теперь, когда больше не нужно было держать себя в руках, накатила слабость и тело била мелкая дрожь. Как же ее вымотал этот разговор. О сексе. С Драко Малфоем. О сексе Драко Малфоя с ней. Она приложила прохладные ладони к горящим щекам и прикрыла глаза.       Но зябко было, похоже, не только от перенапряжения — тепло от заклинания Малфоя постепенно улетучивалось. Открыв глаза, Гермиона нашла взглядом вентиляционное отверстие под потолком. Отверстие, к сожалению, слишком узкое, чтобы через него вылезти, даже если ей удастся отвинтить решетку.       Гермиона перевела взгляд вниз. На пол. Земляной.       Она подобрала ложку, выпавшую из тарелки, и повертела в руках. Прорыть лаз из тюрьмы ложкой? Классика.

***

      Она сидела на корточках и ковыряла землю под дверью, где собиралась сделать подкоп, когда другая, дальняя, дверь во второй раз за сегодня хлопнула.       Три мысли галопом промчались в голове.       «Какого черта Малфою снова понадобилось — времени прошло всего ничего?»       «Если он будет наведываться так часто, яму здесь рыть рискованно».       «Дверь открывается наружу».       Она тихонько поднялась на ноги, отступила на пару шагов назад и дождалась, когда ключ провернется в замке, а ручка опустится вниз.       Тогда Гермиона сорвалась с места и с разбегу врезалась в дверь, налегая плечом.