Перевертыши

      Гисборн сощурился. После кромешной темени, даже тусклый свет фонарей резал глаза. И только немного пообвыкнув, он обратил внимание на их форму, немного непривычную даже для такого бывалого путешественника, как он.       Торнтон уверенно двинулся по тропинке, не подозревая, что видит только ее маленькую часть, узенькую полоску спины змеи, плывущей под водой.       Гисборн решил ничему не удивляться и пошел вперед, не выпуская меча из рук, ежесекундно ожидая засады.       Они шли в совершенно разных местах, удаленных друг от друга, причем, не только тем расстоянием, которое они успели пройти. Один из них шел тропинкой, ведущей к Ноттингему, каким он был в 12-м веке от РХ. Другого уже озарял свет фонарей, зажженных в Милтоне рукой человека, родившегося семью столетиями позже. И знай они об этом, удивились бы еще сильнее, внезапно разглядев в незнакомце, чей силуэт едва обозначился на противоположной стороне дороги, кого-то, выглядящего словно собственное отражение в воде.       Как концы веревочки, которые только что были в отдалении друг от друга, а теперь сложились вместе, две дороги сошлись бок о бок. Свет фонарей без тени сомнений падал на лесную тропинку, а листва невидимых деревьев колыхалась над мощеной улицей.       Мужчины сперва запнулись, увидев незнакомца, а потом двинулись навстречу, подозрительно и настороженно присматриваясь друг к другу. Торнтон заметил, что человек напротив отзеркаливает его движения, поэтому замедлился, приподнял руку, чтобы ослабить галстук и заодно проверить, верна ли его догадка. Но и к Гисборну пришла та же мысль, поэтому он нахмурился, когда, потянувшись к вороту рубашки, заметил очень похожий жест. Они остановились на расстоянии пяти шагов друг от друга, присматриваясь, не веря, пытаясь понять, сон ли это.       Будучи довольно наблюдательными и обладая цепкими, острыми умами, не раз выручавшими одного от гибели финансовой, а другого от самой обычной, физической, сейчас они изучали один другого. Оба пришли к выводу, что незнакомец резок и властен, умен и, чего уж, явно опасен.       «Такой и убить может», - подумали они.        Сны – это миры, которые живут по своей логике. Закончив изучать внешность и строить выводы относительно характера, они не заметили как перешли грань эмпатии, и будто проникли под кожу, в душу своего отражения. Вслед за тем, как по форме глубокой носогубной складки, Торнтон разгадал такую черту характера Гисборна, как жестокость, он почувствовал, словно прикоснулся к отголоску этой жестокости, проник в нее так, как заходил в реку – шаг за шагом, уверенно, не обращая внимания на холод, который захлестнул его сердце. Он почувствовал злую радость, плещущуюся в мужчине, как огонек пламени на ветру, и словно бы под кожей пронеслась блаженная дрожь хищника, познавшего убийство и жаждущего вновь пустить кровь. А следом – хорошо скрытый, таящийся в самых подвалах души, в цепях и за решеткой, страх мучительной смерти.       Гисборна никто не учил анализировать информацию, да и для шахмат он был слишком нетерпелив, предпочитая откинуть доску и затеять ссору тому, чтобы долго просчитывать ходы, поэтому в жизни он более полагался на инстинкты, развитые в те минуты его жизни, когда смерть приближалась, чтобы попробовать забрать его снова. Если подумать, то из таких минут вполне могло бы набежать не меньше месяца жизни. Поэтому выводы, которые он сделал, были примерно таковы: важный человек, но не воин, хотя мог бы получиться толк, и уж точно не церковник – те пытаются создавать личину благолепия, а не горделивости. Держится как король, но вряд ли относится к феодалам. Скорее уж сервент, правая рука при ком-то могущественном. Не вооружен, но может внезапно выкинуть что угодно. Гисборн крепче сомкнул пальцы на рукояти.       Торнтон познавал эту душу так, как анализировал бы воду, погрузившись в нее: ощущал ее тепло и холод кожей, пробовал вкус, смотрел через нее, выискивая сокрытое в глубинах, прислушиваясь к искаженным звукам. Но не давая проникнуть в себя. Не пуская, хоть бы этот яд и пытался просочиться внутрь. Однако Торнтон сам не заметил, как из отстраненного исследователя превратился в объект, кружимый водоворотом, чью прочность прямо сейчас испытывала мощная бесстрастная сила. Сила эта не радовалась бы его падению, не сожалела бы о победе. Ей важно было лишь одно – узнать его свойства. Джон замер, не в состоянии шевельнуться, не в состоянии даже вздохнуть, его рот искривился, пытаясь вобрать в себя воздух, глаза широко раскрылись, в ожидании скорой смерти выпуская те эмоции, что сейчас захлестнули его: ужас, неверие, удивление.       Можно было бы посчитать, что злое воздействие, по капле выдавливающее жизнь из милтонца, исходило от единственного живого существа в окрестностях, но нет. Лицо Гисборна отражало те же смертные муки, тот же страх перед ночным кошмаром, в котором он очутился, и то же нежелание гибнуть.       Два мужчины застыли друг напротив друга, глядя в глаза, и пытаясь бороться с тем, что происходило.       «Нет! Прочь! Уйди из меня», - вся их воля была напряжена в этих мыслях, не имея возможности бороться силой, они пытались не пустить в свою душу чужака, пока не поняли – здесь нет захватчиков, потому что оба они одновременно и чаша, и жидкость, что наполняет сосуд. А поняв это, перестали сражаться, отступили и приняли то, что происходило, сохраняя в то же время себя, свое самосознание в неприкосновенности, словно страницы в бутылке, швыряемой штормовыми волнами.       Возможно, кого-то послабее эта мощь могла бы стереть в прах и поглотить, забирая и душу, и тело, и все непрожитые годы для собственных нужд, но воля двух мужчин была достаточно сильна, чтобы эта волна откатилась туда, откуда пришла, утаскивая их за собой, прочь друг от друга, словно камни отливом.       «Стой! Подожди!», - мужчины потянулись навстречу один другому, в последний миг уловив сходство, родство душ, желая получить хоть немного времени, чтобы закрепить эту связь, узнать, уловить разгадку чего-то такого важного, что, казалось, крутится и подпрыгивает перед самыми глазами. Но так, как две змеи скользят в разные стороны, лишь слегка протираясь гладкой чешуей, как поезда разъезжаются в противоположные стороны, дороги уносили их, мелькая рядами фонарей, рядами деревьев.       «Ты - Гай».       «Ты - Джон».       «Мы еще встретимся».       И казалось, они чувствовали на себе взгляд еще долго после того, как в клубящейся темноте скрылись пристальные, ищущие серые глаза, единственно неподвижные в этом хаосе.