Перевертыши

      Гай поправлялся быстро. В конце концов, даже куда худшие травмы ему приходилось переносить на ногах (а часто и верхом), занимаясь тяжелым физическим трудом, например, стегая кнутом должников или отбирая у старушек последний бочонок эля. Последний раз за ним так ухаживали родители, когда он провалился под лед и чуть не умер от жара и кашля. Но тогда его жизнь действительно висела на волоске, сейчас же ему было странно наблюдать, как все эти женщины хлопочут над ним, сильным мужчиной, только потому, что его ударили по голове. Будь он дома, в самом лучшем случае ему бы дали облиться из ведра, чтобы смыть кровь и грязь, поесть и поспать до рассвета, а уж потом Вейзи загрузил бы его заботами так, что мало не показалось бы. Это в лучшем случае. Гисборна передернуло при мысли о том, что способен был сделать шериф за очередной провал.       Он не мог решить, как же ему поступить в данной ситуации. С одной стороны, забота, которой его окружили, грела душу и придавала новых сил телу. С другой, надо было действовать, попытаться вернуться. Когда его оставляли в покое, он вставал и подходил к окну, но не видел ничего, кроме какого-то большого каменного дома напротив, тюков на тачках, да людей в потрепанной одежде, снующих туда-сюда.       Несколько раз его осматривал доктор, заметив мимоходом, что он, верно, совсем заработался, раз не заметил, что давно следует посетить дантиста, но, в целом, остался доволен состоянием своего пациента, заметив натянутой как струна Ханне Торнтон, что некая рассеянность сознания, скорее всего, пройдет в ближайшем времени, если мистер Торнтон даст себе время окрепнуть, а не перетруждаться на фабрике, как прежде.       Гисборн решил, что толковый лекарь не всяк день встречается, и на дороге (обычно) не валяется, а потому спросил его совета насчет желудочной боли, которая временами донимала его особо сильно. Доктор Дональдсон тщательно прощупал живот, задал множество вопросов и выписал какое-то снадобье, подробно проинструктировав миссис Торнтон и служанку о том, как его принимать и что нельзя употреблять в пищу.       Слушая длинный список, Гай приуныл и стал всеми известными словами бранить себя за излишнее любопытство. Именно из-за него не видать ему теперь ни баранины, ни другого мяса, кроме отварного, никакого вина и специй, которые, надо признать, придавали местным блюдам дивный вкус. Каши, отварное, травяные чаи… С каждым произнесенным доктором словом, Гисборн хмурился все сильнее и сильнее. Он даже попытался вставить, что болит не так уж и сильно, но мистер Дональдсон оборвал его, засыпав новой порцией непонятных обозначений, и описанием страшных кар, которые обрушаться на его бренное тело, если он будет продолжать питаться лишь бы как, пропуская приемы пищи, и истощая нервную систему.       У Гая уже почти совсем испортилось настроение, когда он заметил, как молоденькая служаночка кидает смущенные и заинтересованные взгляды на его живот, все еще оголенный после манипуляций доктора. Он улыбнулся, подпустив во взгляд совсем немного обольстительности, и развеселился, когда служанка, кажется, все та же Джейн, потупилась, осмеливаясь лишь коротко глянуть на него, и едва дергая губами не то в попытке улыбнуться в ответ, не то сдерживаясь, чтобы этого не сделать. Он так увлекся этой невинной игрой, что не сразу перехватил полный негодования взгляд Ханны, а перехватив, потупился как послушник, смущенный ее взглядом и своей собственной реакцией.       Вскоре доктор откланялся и ушел, нацепив на себя странный длинный колпак, который здесь, наверняка, был признаком его ремесла, Джейн отправили к аптекарю, а Ханна ушла распорядиться насчет ужина, ни словом не выдав более своего недовольства, но Гай понял, что в этом доме лучше придержать свой бурный нрав.       На следующее утро, после завтрака, принесенного уже другой служанкой, Гисборн встал с кровати, обождал, пока пройдут цветные пятна перед глазами, накинул халат и принялся изучать комнату, в которой он находился, более детально.       Семья, к которой он попал, и вправду была богатой. В шкафу, украшенном мастерской резьбой, хранилось столько книг, сколько до этого Гисборну доводилось видеть только у церковников. Он очень осторожно достал одну из них, повертел в руках, открыл, и сильно разочаровался. Обложка была грубой, на ней не было ни украшений, ни каменьев, ни бисера, не было даже тиснения, срезы также были самые обычные, да и внутри он не обнаружил ни одного рисунка, никаких орнаментов, ничего, кроме букв, выглядевших, впрочем, весьма непривычно. Он сперва даже не сразу понял, что текст был на английском. А, впрочем, это и английским назвать нельзя было — большинство слов было написано непривычно, многие из них вообще были ему незнакомы.       «Да что же это за Милтон такой, что в нем так чудно разговаривают и одеваются?»        Он просмотрел еще несколько книг, и все они были не лучше первой. Гисборн старательно поставил их на прежнее место и стал выдвигать ящички, в которых лежали какие-то бумаги. Он попытался прочесть их, но не преуспел в этом, убедившись лишь в том, что это были обычные письма, а не дарственные или купчие, которые могли представлять хоть какую-то ценность. Гай уже хотел задвинуть ящичек обратно, как тут взгляд его зацепился за знакомые слова. «Джон Торнтон», написано резким четким почерком и подпись рядом. Он замер, вглядываясь в буквы, а перед глазами снова вспыхнуло лицо, уносящееся вдаль.       На лестнице послышались шаги, Гай торопливо положил бумагу на место, и отошел к окну. Через мгновение в комнату зашла Ханна, а с ней какой-то щупленький юноша, в еще более странной шляпе, чем у доктора.       — Джон, пришел полицейский инспектор, мистер…       — Адамс, мэм. Простите, что беспокою вас, мистер Торнтон, но мне надо, чтобы вы поставили свою подпись на свидетельстве по делу о нападении на мисс Хейл, а также уточнить, вспомнили ли вы о том, кто и при каких обстоятельствах напал на вас.       Белое пятно лица, кровь в волосах, окровавленный камень. Гисборн пошатнулся и миссис Торнтон кинулась к нему, чтобы подхватить, но он тут же выпрямился, и она остановилась.       — Наверное, не стоило беспокоить тебя по этому вопросу, Джон…       — Все в порядке… мама.       Гисборн взял протянутый ему инспектором документ, и честно попытался разобрать слова. С тем же успехом. Он стоял, уставившись в бумаги, как ученик, не выучивший урок, хмуря брови, щурясь, и шевеля губами, пока миссис Торнтон мягко не забрала у него на удивление тонкие листки, одновременно усаживая в кресло.       — Позволь мне, Джон, доктор Дональдсон предупреждал, что у тебя могут возникнуть подобные сложности, но сказал, что это пройдет. Рано или поздно, — добавила она чуть тише.       Она зачитала документ ровным глубоким голосом, медленно, и делая паузы, должно быть, чтобы ее сыну было легче воспринять то, о чем идет речь. Так сэр Гай Гисборн узнал, что Джону Торнтону, чью роль он принял на себя, принадлежит фабрика, что бы это ни было, и что рабочие устроили бунт, потому что он отказался повышать плату за их труд и привез ирландцев, которые стоили дешевле.       Гай пытался понять Джона Торнтона. С одной стороны, он поступил так, как поступил бы и сам Гисборн — и не подумал давать больше денег за наглые требования, но с другой… это как же можно было довести до такого, чтобы простой люд решился на бунт? Разбаловал он их, похоже.       Он пытался слушать и не потерять нить. Выходило, что Торнтон сам вышел к разъяренной толпе («Какая глупость! Какое мужество!»), следом выбежала мисс Маргарет Хейл, которая решила, что ее пол будет ей защитой («Ну что за наивность! Неужели не понимала, что с ней могли сотворить ополоумевшие мужики?»), и попыталась прикрыть его собой. Гай обхватил себя за предплечья. Ему показалось, что он чувствует на них маленькие сильные пальцы. Дальше один из этого сброда швырнул камень и попал ей прямо в голову. Гисборн сжал кулаки. Перед глазами снова всколыхнулось нечеткое, как воспоминание о вчерашнем сне, видение. Бледный профиль и ручеек крови в темных волосах. Картинка расплывалась, а в груди загорелась такая ярость, что он сам удивился. Занятый своими чувствами, он не сразу обнаружил, что его мать кончила читать и теперь сидит, вместе с инспектором ожидая его слова.       — Вы поймали того, кто это сделал с мисс Хейл? — заговорил Гисборн, и инспектор удивленно посмотрел на него, услышав едва сдерживаемую свирепость в его охрипшем голосе. Ханна подняла бровь и выжидательно посмотрела на полицейского.       — Пока нет, мистер Торнтон, но есть несколько подозреваемых, среди которых наиболее вероятным кандидатом я бы назвал Джона Баучера.       — Вы уже схватили его?       — Нет, я посещал его жилище несколько раз, но никого, кроме больной жены и восьмерых малых детей не обнаружил.       — Напишите мне его адрес.       — Хорошо, мистер Торнтон, но с учетом того, что кто-то напал на вас той ночью, хотел бы предостеречь…       Гисборн вскочил.       — Я не стану бояться какого-то труса, который может только кинуть камень в женщину с безопасного расстояния, и который не может вовремя…       Гай в последнее мгновение остановил себя, чуть было не выпалив в присутствии Ханны Торнтон и постороннего жуткую непристойность по поводу того, что именно следовало сделать Джону Баучеру, чтобы избежать появления лишних ртов.       Он замер, сжимая и разжимая кулаки, и миссис Торнтон испугалась, что у него может произойти апоплексический удар, так внезапно покраснело его лицо.       Инспектор Адамс кивнул, хотя по выражению лица было хорошо заметно его явное несогласие с такой позицией.       — Подпишите, пожалуйста, здесь, — он протянул Гаю бумагу, Ханна обмакнула в чернильницу перо и вложила в его руку.       Было сложно воспроизвести подпись, виденную им мельком, но Гаю не впервой было подделывать бумаги. Да и в любом случае любую неточность просто спишут на его состояние, подумал он.       «Джон Торнтон», — написал Гисборн, и поставил подпись.