~*~
На всю квартиру слышен крик разозленного и возмущенного мужчины. Постоянная, кажется, уже привычная картина. Однако, привыкнуть к подобному попросту невозможно. Разве что, смириться и делать вид, что живешь, хотя давным-давно существуешь. — Какого черта, блять, ты забиваешь ему голову всякой херней?! Раздается громкий хлопок. Молодая светловолосая женщина застывает на месте от страха, со слезами на глазах; дрожащей рукой тянется к покрасневшей от удара щеке, а другую прижимает к груди. — Я… я просто хотела… — пытается что-то сказать она, боясь рассердить мужа еще больше. — Мне плевать, что ты там хотела! — холодно заявляет мужчина, зло глядя в глаза. И от этого леденящего душу взгляда хочется сбежать, спрятаться. Только бы не знать, что так смотрит человек, которого ты некогда любил. Зеленоглазый темно-русый мужчина хватает ее за светлые волосы, наматывая их на кулак, тянет на себя, заставляя вскрикнуть. И холод в глазах вдруг заменяется отвращением, неприязнью. Мужчина надменно фыркает, стискивает зубы и изо всех сил отталкивает жену, что с громким шумом врезается в стену, с которой мгновенно падает картина. Женщина тихо хрипит от боли, пытаясь привстать, вытирая кровь с виска от столкновения со стеной. Так уже происходит не в первый раз. Не в первый раз ее тело покрывают синяки, ссадины и раны. Она испуганно наблюдает за когда-то любимым мужем, в страхе ожидая его следующих действий. Всё внутри сжимается от горечи. Могла ли она когда-нибудь подумать, что человек, которого любит, станет монстром? Она с болью и сожалением переводит взгляд на шкаф, за дверьми которого велела спрятаться сыну, не желая, чтобы он видел ее такой. Он не должен видеть весь этот ужас, такого отца, жизнь. Чтобы он не страдал, чтобы не был избит с ранних лет. Рука мужчины снова замахивается. Женщина жмурится, готовясь к очередному удару, не в силах пошевелиться или защититься. Дверца шкафа с тихим скрипом распахивается, и измученное и обессиленное тело женщины заслоняет маленький и хрупкий мальчик, принимая на себя сильную пощёчину отца. Он припадает на одно колено, тихо шипит, упрямо вставая на дрожащие ноги, вытирая кровоточащую саднящую губу. Стискивает зубы и выставляет руку в сторону, этим жестом показывая, что не даст мать в обиду. Больше нет. — Не трогай ее! — злобно, дрожащим голосом цедит сквозь зубы ребенок. Челка коротких растрёпанных блондинистых волос прикрывает глаз, в изумрудных глазах горит несвойственное ребенку пламя ненависти вместе с удушающим страхом. «Юрочка», — шепчет перепуганная мать, хватая его за край майки, тем самым умоляя бежать, прятаться. Однако он и сам понимает, что не в силах остановить отца, что в несколько раз больше его самого. Знает, что будут последствия, но эмоции, накопленные внутри, оказываются сильнее разума, страха и боли. — Ах ты!.. — со злобной усмешкой выдает мужчина. Его одновременно забавляет и выводит из себя эта ситуация. — Молоко на губах ещё не обсохло. Очередной сильный удар кулаком в живот мальчишки, что заставляет его согнуться и упасть. А после снова. Снова и снова. Ребра, руки, ноги, лицо, живот — достается всему телу. Комнату заполняют возгласы молящей матери, пытающейся остановить тирана, и тихие стоны лежащего на полу скрючившегося парнишки, закрывающего руками лицо. Мужчина безразлично смотрит на сына. Кровь, слезы… Отвратительно. Фыркает, вытаскивает из-под стола недопитую бутылку водки и исчезает из виду. Юра тихо задыхается в объятиях матери, рыдая в голос. Это повторится снова. Бесконечный замкнутый цикл. Тьма. Вокруг лишь сжимающая костлявыми пальцами шею тьма. На небольшой кухоньке Юрий с мамой готовят ужин. Скоро должен вернуться отец с его новыми заскоками и упреками. Восемь вечера, и как по расписанию мужчина заходит домой, бросает сумку на пол, и не проходит и пяти минут, как он с недовольством кидает на стол школьную тетрадку Юрия и переводит взгляд на сына. — Как можно быть настолько тупым, чтобы получить три по русскому?! Зеленоглазый мужчина, от которого за версту несет перегаром, схватив за блондинистые волосы, резко толкает Юрия, и тот падает на пол, задев лбом кухонный стол. — В отца пошел, — выдает Юра. Он больше не верит в сказки. Знает, что отхватит за подобные слова, но молчать больше не может. В глазах отца читается лютый гнев; ярко выделяется вена на лбу, зубы сжаты. Зло переворачивает стол, опрокидывая на пол приготовленную ранее еду, и Юра шарахается в сторону, жалея, что не умеет держать язык за зубами. Мать тщетно пытается успокоить мужчину, но тот не слушает. Никогда не слушал. В порыве злости хватает недавно закипевший чайник с плиты и чуть не обливает горячей жидкостью перепуганного мальчишку, как белокурая женщина закрывает сына собой. Громкий крик, ломающий детскую психику. Те скудные остатки представления о том, что в жизни может что-то наладиться, что станет лучше. Ломает мечты и надежды. Ломает все то, чем жил Юрий, оставляя лишь отчаяние. Кипяток моментально обжигает тело: плечо, рука, лицо. Женщина падает на пол, судорожно глотая воздух, продолжая кричать. Мужчина удивлен и слегка напуган: он не ожидал, что в чайнике будет кипяток. Точнее, даже не подумал о чем-то настолько очевидном. Но он быстро приходит в себя, решая, что женщина сама виновата, что не стоило лезть, если не была готова к последствиям. — Мам… — взволнованно и перепугано шепчет растерянный мальчишка. Она защитила его, и сама попала под удар. Покрасневшая кожа местами волдырится, кое-где слазят верхние покровы. На лице гримаса боли, и она сама не знает, как остается в сознании. Чего ради? «Юрочка…» — мелькает в её голове. Образ светлого ребенка, что не смог получить достойного детства. — Когда ты уже сдохнешь… — зло выдаёт женщина, чье лицо изуродовано до неузнаваемости. Сквозь боль и слезы. Очередной щелчок в голове, и мужчина валит жену на пол. Нависает над ней, сдавливает руками горло, сжимая все сильнее цепкими пальцами хрупкую шею, оставляя на ней бордовые следы. Женщина задыхается, царапает ногтями руки и лицо мужа, но создается ощущение, что она знает, что завтрашний день не наступит, что уже сдалась, причем, давным-давно, но зачем-то продолжает делать вид, что борется. Возможно, ради Юры, чтобы показать мальчишке, что выход есть, возможно, ради того, чтобы муж видел, что не сломал её окончательно, что, конечно, неправда. В Юре что-то окончательно и бесповоротно ломается. Пелена злости и ненависти затмевает всё хорошее, оставляя лишь ту тьму, в которой он задыхался изо дня в день. Сколько можно? Где этот чертов предел?! Мальчишка чувствует, как по щекам текут слезы, но не чувствует боли. Наверное, потому что она стала уже неотъемлемой частью его жизни, чем-то привычным. Ничего хорошего не было и не будет, кроме, разве что, теплой улыбки матери, что, возможно, больше никогда ему не улыбнется. Но помнит ли её на самом деле Юра? Мать часто улыбалась ему, но улыбалась натянуто и грустно. Когда она в последний раз была счастлива? Юра сжимает подрагивающие руки в кулаки, вытирает слезы и за долю секунды подбегает к шкафу, вытаскивая из него пистолет. Мальчишка видел, сколько раз его мать доставала холодное оружие, сколько раз сжимала в руках, а после в бессилии падала на колени, захлебываясь в слезах. Просветов не было и не будет. Вот в чем правда. — Отпусти её! — зло восклицает Юра, направляя дуло на отца, сжимая до побелевших костяшек в руках холодную рукоятку. — А? — отец поднимает взгляд, разжимая шею матери, хрипло, надрывно хватающей ртом воздух, задыхаясь и судорожно впиваясь пальцами в одежду. Нет, не то. Она должна улыбаться. Юра усмехается. Усмехается истерично, на грани сумасшествия, глядя на отца, в чьих глазах прочно засел страх. — А кишка не тонка ли? — встает на ноги, направляясь в сторону Юры. Юра нажимает пальцем на курок. Выстрел. Пуля попадает точно в голову. Брызги крови окрашивают бежевую стену кухни в оттенки красного. Кажущееся огромным тело падает на пол. — Мам… — мальчик выпускает пистолет из рук, падая на колени и сжимая руку матери. — Ты… Твои глаза, — обессиленно шепчет женщина, с ужасом глядя на сына. — Они такие же, как у него. Юра, царапая руки до крови о старый паркет, отползает подальше, судорожно дыша. Она смотрит на него не как обычно, а как смотрела когда-то на отца. И этот взгляд давит, выбивая воздух из легких. Как будто он монстр, как будто из-за него все… Он убил его, убил родного отца, но вины и сочувствия нет. Есть лишь слепая уверенность, что всё сделал правильно. Отчего же тогда эта невыносимая боль внутри, к которой, кажется, уже привык, вновь ломает к чертям ребра, добираясь до того, что под ними? Глаза матери закрываются, пустые глаза отца смотрят прямо на Юру. Мальчишка давится воздухом, не попадая пальцами по нужным кнопкам телефона. Ещё попытка. Ещё раз. Пожалуйста. — Алло, — слышится знакомый голос в телефоне. — Деда… — шепчет Юра, продолжая задыхаться. — Деда… — Юр? Юра? Что случилось? — Николай явно обеспокоен. — Я… я… он мертв, я, я убил его, деда, я… пожалуйста, деда, я… — мальчишка роняет телефон, впиваясь пальцами в светлые волосы и дыша через раз. Он не слышит, как дедушка говорит, что сейчас приедет, упиваясь своим горем. Отчего же так больно?.. Несколькими годами позже. На улице во всю цветет и пахнет весна. Легкий ветерок обдувает лицо парня, растрепывая его свисающие до шеи блондинистые волосы. В школе сейчас каникулы. Шумно выдохнув, парень заходит в здание психиатрической лечебницы и подходит к одной из медсестер, чтобы узнать, в какой палате находится его мать. Медсестра тошнотворно мило улыбается, рассматривая настроенного отнюдь не дружелюбно мальчишку. Конечно, Николай предупредил, что внук придет. Куда ж без него! Юрий шумно выдыхает, потирая пальцами переносицу. Это первый раз, когда Юрий решил встретиться с матерью после смерти отца. Как же долго он не находил в себе сил увидеть её вновь. Боялся встретиться с ней, боялся, что она возненавидит его, как в ту ночь. Было больно и страшно, но если он не избавится от этих чувств, не встретится и не поговорит с ней, то ни за что не сможет двигаться дальше. Парень замирает у двери больничной палаты, за которой находится его мама. Сердце бешено колотится от волнения. Парень, поджав пересохшие губы и шумно выдохнув, робко стучит в дверь, смотря вниз, и заходит в помещение. Подняв взгляд, долго смотрит на женщину, сидящую на идеально застеленной больничной кровати в белом платьице; её взор устремлен в окно на расцветающий мир после зимней спячки. Она очень любит весну. Наконец-то переводит взгляд на вошедшего в палату паренька в темно-синем костюме, что от волнения сжимает пальцами рукава. На ее лице — достаточно большой ожог, что располагается от правого виска до скулы, спускаясь до самой шеи, но она все равно прекрасна: голубые глаза, гладкая бледная кожа. Пребывание тут явно пошло ей на пользу. — Привет, — мило улыбается женщина, и сердце Юры пропускает десяток ударов. — Боже, ты такой красивый. Как тебя зовут? — Я Юрий, твой сын, — неуверенно отвечает Юра, делая небольшой шажок вперед. — Что? Сын? Но у меня нет детей, — блондинка озадаченно смотрит на паренька, задумчиво прикусывая нижнюю губу. Юрий беззвучно задыхается. «Так, значит, ты забыла меня?» Всё перед глазами начинает расплываться, в груди сжимается от неописуемой горечи. На щеках появляются дорожки от неконтролируемых слез. Больно, невыносимо больно. Юра пытается вытереть слезы рукавом впервые в жизни надетого пиджака, но тщетно. — Юрий? Юрочка? Что случилось? — женщина вдруг встает со своего места, подходя к мальчишке и крепко обнимая. — Тише, всё хорошо. Всё будет хорошо. — Я знаю, мам, знаю, — шепчет мальчишка. — Мне так жаль, мам, так жаль, что я был таким слабым и не смог тебе помочь. Прости меня. По щекам женщины начинают скатываться слезы, она сжимает руками пиджак парнишки, вместе с тем улыбаясь легко и искренне. — Я люблю тебя, — тихо говорит она, крепче прижимая к себе Юрия. — Люблю. Парнишка тихо хмыкает, медленно, нехотя отстраняясь. Юрий знает, что она его любит, хотя и сама не знает почему. Просто чувство в груди к неизвестному, но кажущемуся знакомым человеку. К тому, кого ты видишь в первый раз в той жизни, которую помнишь, но, кажется, знаешь его уже вечность. Юра улыбается, шмыгает носом и, сжав холодные руки женщины, тихо говорит: «Я мечтал тебя увидеть так долго. Я рад, что с тобой всё в порядке». Женщина заинтересованно смотрит на парня, уходящего из палаты. Он знает, что больше не вернется, потому что он — единственное плохое воспоминание в жизни матери, которое больше не должно мешать ей жить. Никогда больше.~*~
Всё вокруг ощущается смутно, неясно. Юрий приоткрывает глаза, морщится от боли в голове, потирает рукой затекшую шею. Неужели уснул? Переводит затуманенный взгляд на склонившегося над столом Отабека, после — на стаканчик кофе. — Который час? — хрипло спрашивает Плисецкий, вставая со стула, пытаясь размять затекшие конечности. — Извини, не хотел будить, — виновато говорит Алтын. — Думал, кофе выпить, но… — Кофе? Хорошо, — Юрий берет со стола стаканчик и делает глоток, отстранённо оглядываясь по сторонам. — А где Никифоров? — Виктор? — удивляется Отабек, хмурится. — Он на свидание уехал. — Свидание?.. — Ну, с Кацуки, японцем. Все уши прожужжал, часа два, наверное, выбирая галстук. Кажется, кто-то с силой ударяет по дых, и Юрий садится на край стола. Точно, у Виктора же есть его замечательный японец, в которого он поди уже влюбился. Идеальное, милое, непорочное создание. Недосон совсем разум затуманил. Плисецкий хмыкает, усмехается. Никифоров всегда был рядом, когда становилось невыносимо тяжело, но теперь он рядом с другим человеком. — Спасибо, — тихо говорит Юрий. — За кофе. Отабек коротко кивает, намереваясь уйти, и вздрагивает, когда прохладная рука Плисецкого хватает его за рукав поношенной косухи, едва касаясь кожи. — Ты сказал, что хочешь услышать это, когда я буду трезв, — Юрий чуть опускает голову, впериваясь взглядом в пол. — Я хочу с тобой. Сердце пропускает даже не удар — десяток. Отабек разворачивается, глядя на прикусившего нижнюю губу Плисецкого, чуть подрагивающей рукой уверенно и вместе с тем нежно касается его щеки, скользя вверх и заправляя непослушную блондинистую прядь. Юрий поднимает взгляд, встречается с темными глазами и не успевает ничего сказать, как Алтын подается вперед, прижимая к себе, как касается мягкими губами его губ. — Никаких поце… Договорить Юрий не может: его затыкают жарким поцелуем, его тело оглаживают не менее горячие руки, легко забравшиеся под одежду. Влажный язык быстро проскальзывает меж приоткрытых губ парня, и Плисецкий теряется, машинально закрывая глаза. Он совершенно не знает, что делать, но понимает, насколько происходящее горячо и приятно. Выдыхает тихое: «Ммм», — и забывается в ощущениях. У Отабека от подобного тяжелеет в паху, и он прижимается ещё ближе, крепче стискивая Юрия в объятиях, теряя любой контроль. Отстраняется на долю секунды, подхватывая Плисецкого на руки, и впивается в желанные губы парня вновь, чувствуя, как руки Юрия обхватывают его шею, а ноги обвивают талию. Он не мог даже мечтать об этом; о том, насколько близко к нему окажется Юрий Плисецкий, о том, как вдохнет его запах, обнимет. Даже мысли подобной не допускал: Юрий всегда был достаточно далек от Отабека, холоден в общении с подчиненными. А сейчас он здесь, совсем близко, обвивает руками шею Алтына и тихо полустонет в поцелуй, отчего последние крохи сознания уплывают в далекие дали. Впиваясь пальцами в упругую задницу Плисецкого, Отабек на долю секунды прерывает поцелуй, заглядывая в расфокусированные, затуманенные глаза Юрия, делает глубокий вдох, чуть ли не давясь воздухом, и снова сминает влажные, блестящие губы, двигаясь предположительно в сторону кровати. Находит её на ощупь, ударившись ногой о край, и опускает Плисецкого на кровать, упираясь руками в матрац, нависая над парнем, что облизывает припухшие алые губы и шумно дышит. И от подобной картины, кажется, внутри что-то воспламеняется, становится ещё более жарко. Склоняясь над податливым телом, Отабек медленно расстегивает рубашку парня. Пальцы предательски дрожат, пуговицы выскальзывают, и появляется невыносимо сильное желание разорвать её к чертовой матери, но вместо того Алтын терпеливо продолжает пропихивать небольшие пуговки в совсем уж маленькие дырки. А после, когда работа оказывается выполненной, проводит горячим языком по шее Плисецкого, спускаясь все ниже и ниже. Оставляет влажную дорожку поцелуев на груди, доходит до низа живота, наслаждаясь тихими полустонами Юрия, закрывшего глаза и сжавшего руками мягкое покрывало. Поддевает ремень, расстегивая его, прижимает дернувшееся колено Плисецкого к кровати и цепляет зубами резинку черных трусов, чувствуя, как руки Юрия вплетаются в его волосы, из-за чего по спине пробегаются мурашки и сводит бедра какой-то неясно приятной болью. Под недовольный выдох Юрия, Отабек отстраняется, одним движением стягивая с парня черные джинсы. Плисецкий тем временем садится, и белые пряди волос спадают на плечи, а затуманенный разум Отабека наконец-то позволяет ему разглядеть всю картину. Тело Юрия усыпано синяками и багровыми пятнами. Шея, грудь, ребра. Плисецкий опрометчиво снимает мешающую рубашку, и Алтын чувствует, как что-то внутри закипает от злости. Раны на кистях рук, следы от укусов в районе предплечья, местами подсохшие раны. Отабек тянет вперед, крепко сжимая пальцами подбородок Юрия и заглядывая ему в глаза. — Я думал, что, возможно, это нелепо, — на лице не дрогнул ни один мускул, однако голос выдает злость, — что, возможно, схожу с ума, когда вижу, как ты смотришь на Никифорова. Но ведь это так, да? Вы трахаетесь? — Тебя это волнует? — Юрий нахально улыбается. — Меня не может это не волновать. — Отчего же? — Я… ты… черт!.. Резко подавшись вперёд, Отабек с силой вжимает тело Плисецкого в кровать, одной рукой сжимая его бледное горло, и ясно осознает всю опрометчивость этого поступка: синяки на шее Юрия именно от чужих рук. Отчего-то хочется закричать: «Я не Виктор!» — вместо этого Отабек убирает руку с шеи Юрия, проводя кончиками пальцем по ключицам, ведя к плечу. Нежно касается губами щеки Плисецкого, соскальзывает ниже, проводит влажным языком по давним следам бурной ночи. Не с ним. Так хочется, чтобы эти следы с тела Плисецкого исчезли, чтобы остались только его, Отабека. Возможно, не сейчас, но когда-нибудь… Когда-нибудь он добьется этого. — Сожми, — хрипит Плисецкий, перехватывая руку Алтына холодной рукой, тянет в сторону шеи. — Прошу, мне это надо. Прошу. — Нет, — твердо отвечает Отабек. — Перевернись. — Н-но… На секунду задохнувшись, Юрий переворачивается на живот, упирается ладонями и коленями в матрац, закрывая алеющие щеки за волосами. Это и правда смущает. Сердце уходит в пятки. Отабек нежно, аккуратно проводит ладонями по припухшей, покрасневшей спине Юрия, упирается пахом в его пятую точку. Склоняется, касаясь губами царапин. Плисецкий вздрагивает, шумно дыша, чувствует, как подкашиваются ноги и как Отабек подхватывает его поперек живота рукой. Отчего-то ведет, отчего-то хочется забыться в ощущениях, забив на реальный мир. И Юрий позволяет себе это, прогибаясь в спине. Алтын, выцеловывая спину Плисецкого, тихо хмыкает: в Юрия легко входят три пальца. Приспускает штаны, медленно входя в Плисецкого, что нетерпеливо подается бедрами вперёд. «Угх», — выдыхает Алтын, второй рукой проводя по паху Юрия. Пытается сдерживаться, но вдруг понимает: Плисецкому это не надо. И двигается быстрее, увеличивая темп, вместе с тем надрачивая Юрию, чьи шумные выдохи чередуются со стонами. Разрядка настигает быстро и почти одновременно: Юрий ещё сильнее прогибается в спине, упираясь локтями в матрац, прикрывая глаза и всё ещё продолжая упираться подрагивающими коленями в кровать только потому, что тяжело дышащий Отабек придерживает его. А у самого — звезды перед глазами и мир плывет от необходимой близости Юрия. Опустившись на кровать, Плисецкий устало прикрывает глаза и неожиданно для себя быстро засыпает с пустой головой, а Отабек, бережно укрыв его одеялом, аккуратно проводит кончиками пальцев по царапинам на его спине, второй рукой перебирая мягкие пряди волос.***
Яркая лампочка режет глаза склонившегося к холодильнику Джея, пытающегося найти бутылку с чем-нибудь крепким. Боль с каждым днем становится всё невыносимей. Не то чтобы состояние ухудшалось, однако всё это начинает доставать: ходить больно, тренироваться нельзя, пичкают какой-то хренью каждый день и не позволяют употреблять алкоголь. — Не ищи там ничего, — слышится знакомый голос за спиной. — Всё бухло я спрятал. — Ну Гога! — недовольно тянет Джей, разворачиваясь к приятелю и громко захлопывая дверцу. — Какого хрена?! — Тебе нельзя. — Ебал я твое «нельзя»! — восклицает Леруа, недовольно хмурясь. — Если я хочу, значит, можно! — Черт, Джей, ты ведь не ребенок. Хватит вести себя как пятилетка. — Ой, шибко взрослый нашелся! — Жан делает шаг вперёд и тыкает указательным пальцев в грудь Георгия. — Только пиздострадать и умеешь! — Тебя это волновать не должно, — Попович сводит брови к переносице, заметно напрягаясь. Шумно вдыхает носом воздух. — Черт, да от тебя уже шманит! Ты где накатил уже, придурок? — Это не важно, — выдыхает Леруа, опуская взгляд. — Меня волнует другое. То, о чем ты не хочешь говорить, сбегаешь. Тебе тяжело быть одному — так позволь быть рядом. — Джей… Жан не думает: он просто подается вперёд, обхватывая своими губами губы Георгия. Сердце выбивает бешеный ритм, голова идет кругом… Лишь доля секунды. Доля секунды, которую не заменит ни одна вечность. Георгий резким движением отстраняется, несильно отпихивая Джея, боясь навредить. — Ты нужен мне, — надрывно шепчет Леруа, хватая его за руку. — Нужен. Я не могу, не могу так… Черт, правда, не могу, Гога… Пожалуйста. — Прости… — выдыхает Попович, выдергивая руку и с сожалением глядя на Жана. — Прости. Разворачивается и уходит, тем самым разбивая всякую надежду в сердце Леруа. Он медленно опускается на стул и неожиданно для себя нащупывает там недопитую бутылку водки. Ухмыляется и открывает её, прижимая горлышко к губам. Нельзя — и что? Плевать. Каждый справляется со своими проблемами, как может.