~*~
Несколькими годами ранее. Листая донельзя нудную книгу, Юра лишь тихо фыркает и то и дело заправляет непослушные, спадающие на лицо волосы, за уши. По собственному желанию, он этот ужас в руки ни за что не взял бы, более того, на километр не подошел бы, но дедушка сказал, что надо, пригрозил указательным пальцем, нахмурив широкие брови, и пообещал обязательно проверить, дочитал внук нудное произведение, или решил ослушаться вынесенного приговора. — Какая же гадость, — бубнит под нос Плисецкий, поджимая бледные губы и опуская тяжелую голову на стол. «Классику явно переоценивают, — зло думает Юра, закрывая глаза. — Ничего интересного здесь отродясь не было и быть не могло». Поудобнее устраиваясь в мягком дедушкином кресле, сам не замечает, как засыпает. Пока на спину не опускается широкая ладонь, заставляющая вздрогнуть и резко подскочить на месте. — И что ты ночью делать будешь? — мягкий голос отдается дрожью по спине. Юра в спешке оборачивается на окно, и вместо ясного дня видит темнеющее небо. Трет кулаками заспанные глаза и разминает затекшую шею, скривившись в недовольной гримасе. — Вот до чего литература твоя доводит! — недовольно морщится Плисецкий-младший. — Литература или же чья-то лень? — с легкой улыбкой на лице спрашивает Николай. — Литература, естественно! — уверенно заявляет Юра. — Тут Вангой быть не надо, чтобы знать, что всё закончится или смертью главной героини, или романтичной несуразной околесицей. Хотя, скорее, смертью. Так поэтичней. — Считаешь смерть поэтичной? — Николай присаживается на край стола. — Лично я ничего поэтичного в смерти не вижу, но в этом глубоко уверены писатели. Они, наверное, думают, что без смерти главного героя их рассказ ничего стоить не будет, потому что никого не зацепит. — Разве умереть красиво хуже долгой и скучной жизни без смысла? — хитро щурится мужчина. — Я не хочу умирать красиво, и не хочу, чтобы ты умирал красиво, и чтоб никто не умирал красиво. Я лишь хочу, чтобы это было осознанно, чтобы я знал, что дошел до финала. А он-то один: смерть. — Не важно, чем всё закончится, — улыбается Николай. — Важно, как ты к этому придешь. Хмурясь, Юрий чуть отворачивается, сверля взглядом совершенно точно нелепую картину на стене, за которую Николай не пойми зачем вывалил немалую сумму. — Улыбнись, — мягко говорит Николай. — Зачем? — Потому что твоей улыбке я готов простить любые глупости. Усмехнувшись, Юра поднимает взгляд, и Николай ерошит мягкие блондинистые волосы мальчишки; в его уставших глазах остается лишь что-то теплое, домашнее. Что-то, чему хочется верить. «Улыбнись».~*~
Один. Два. Три. В очередной раз Джей сбивается со счёта. — Нахуй иди! — во все горло кричит Леруа. Ловко укрывается за крепкой стеной, и очередь вылетающих из автомата патронов врезается в его укрытие, заставляя вздрагивать из раза в раз. Сердце бешено стучит в груди; все вокруг в дыму и пыли, из-за чего видимость значительно хуже обычного, и самое ужасное то, что руки дрожат как у заклятого наркомана, отчего прицелиться не выходит никаким образом. Жан не знает, где в данный момент находится Георгий, и жив ли он вообще, потому паника накатывает снова и снова, перекрывая доступ кислороду и убивая возможность мыслить трезво и рационально. Не то чтобы у Джея это когда-то хорошо получалось, но в данный момент всё куда более плачевно, чем обычные спонтанные решения и настрой лезть на рожон. — Всех перестреляю к хуям, — со злостью в голосе бурчит Жан, непослушными руками заправляя магазин пистолета — единственного оружия, попавшегося под руки. Когда всё началось, оценить ситуацию своевременно здраво не вышло ни у кого, да и в данных условиях вряд ли вообще возможно было такое провернуть. Люди Джакометти ворвались стремительно и безапелляционно, выбивая двери и разбивая окна. Они не церемонились, не давали шанса на возможность вытащить из хранилища оружие и не жалели патронов. Джей видел, как падали окровавленные, обезображенные тела его товарищей. А после из соседней комнаты юркнул Маркус, притащив вместе с собой гранату. Громкий взрыв, почти не нанесший повреждений помещению и людям Джакометти, всё ещё отдается писком в голове. Отабек, в разгар перестрелки быстро поваливший на пол Юрия, чьи светлые волосы пропитались свежей кровью, стекающей на шею, пришел в себя первым. Там опомнился и Джей. Кивнул Алтыну, прикрикнул на всякий случай, что прикроет, и полез с пистолетом против вооруженных до зубов врагов. Отабек времени зря не терял: поднялся на еле держащих тело ногах, закинул Юрия на плечо и дал деру. Как в тот момент Джея не пристрелили, остается загадкой и для самого Леруа. Только вот Жан не дурак: хотели бы просто перебить всех, гады, банально взорвали бы все к чертовой матери и не полезли бы в дом. Значит, нужно что-то из самого помещения, хотя вряд ли тут что особо ценное есть. Возможно, кого-то?.. Джей инстинктивно оборачивается в сторону дверного проема, в котором скрылись Отабек с Юрием. — «С богом!» — говорить не логично, — размышляет Леруа, впиваясь в рукоятку пистолета до побелевших костяшек. — Так что хуй знает с кем. Подается вперед, почти всем корпусом возникая в дверном проеме, и стреляет точно в голову противника, одетого в черную форму.***
Вообще-то, Пхичит готов признать, что быть Ли Сынгылем — это искусство. Подтянутое тело, виднеющиеся на шелковистой коже ребра и кубики пресса всякий раз, когда Ли чуть напрягается. Пхичит отнюдь не массивный качок, однако кажется едва ли не в два раза шире Сынгыля. Но это все мелочи. Ничто в мире не сравнится с темными волосами Ли, его густыми бровями и, главное, глазами. Ночной небосвод с блеском прекрасных звезд. Пхичит улыбается сам себе, глядя на свою смуглую руку, лежащую на белом теле Ли, и кажется эта рука теперь не просто смуглой, а почти черной. Сам же Ли неторопливо курит сигарету, выдыхая светлый дым вверх и рассматривая местами покрывшийся мелкими трещинами потолок. На самом Сынгыле надеты лишь черные джинсы, обтягивающие стройные ноги. На Пхичите не надето ничего. Лишь болтается на шее тонкая, заношенная, но крепкая веревочка с небольшим амулетом на ней. Вообще, Чуланонт понятия не имеет, что значит этот самый амулет, но его подарил Ли в самом начале их знакомства, а подарок от Ли — святое. Легко коснувшись влажными губами прохладной щеки Сынгыля, Пхичит забирает у своего парня сигарету, заваливается на спину, вытягивая руку за пределы кровати и стряхивая пепел на дорогой персидский ковер, а после неспеша затягивается дымом, свободной рукой зарываясь в мягкие волосы Ли. — Я тут подумал, — говорит Пхичит, выдыхая дым. — Если бы тебя не было в моей жизни, в ней не было бы смысла. — Смысл есть всегда, — возмущается спустя мгновение собеседник. — Не в этом случае. Нет тебя — нет и меня, всё просто. Приподнимаясь на кровати и заглядывая в теплые глаза Чуланонта, Ли чуть склоняет голову вбок, и темные пряди волос спадают на лицо. Он хочет что-то сказать, Пхичит видит это. Но Ли почему-то ничего не говорит. Тишину нарушает громкая череда выстрелов. «Наверное, Джей снова дурачится», — думает Пхичит. Но отчего-то знает, что это неправда. В тот же миг Ли подхватывается с кровати и быстрым шагом направляется к комоду за оружием, по пути элегантно продевая руки в рукава белой рубашки. Пхичит же ни об оружии, ни о своем внешнем виде особенно не думает. Потушив сигарету о деревянную спинку, ловким движением перескакивает через кровать. Направляется к двери он быстрым шагом, гордо размахивая половым органом из стороны в сторону. Впивается пальцами в ручку, резко тянет на себя, и нельзя сказать, кто удивляется больше: Пхичит, на которого направлено оружие высокого брюнета, или сам брюнет, на которого зло пялится Пхичит, светя голыми яйцами и съеженным членом. — Блядство, — под нос бурчит Чуланонт. Он едва-едва успевает схватить руками дуло пистолета, направленного на него, и отвести в сторону. После гремит выстрел, пуля проходит буквально в паре сантиметров от лица Чуланонта, но, в целом, все нормально. Могло быть и хуже. Выбивает холодное оружие из рук противника, бьет кулаком по неприятному лицу. Незваный гость не успевает даже пикнуть: некоторые навыки Пхичит не растерял. Удар, еще один. Снова и снова. Пока лицо противника не превращается в смесь из мяса и крови. Пока не остается ни одного живого места. Шумно выдохнув, Пхичит поворачивается к дверному проему, где несколькими секундами ранее появился Ли, и довольно улыбается, как бы демонстрируя свою работу. В ответ ему в лицо прилетают темно-серые трусы. — Это еще зачем? — негодует Чуланонт, стягивая с лица вещь и сжимая в кулаке. — Свободу брату меньшему! Ли устало качает головой. — У тебя встал, идиот. Опускает взгляд, поднимает. Еще раз опускает. Довольно улыбается. И наклоняется, поднимая поочередно ноги, натягивая трусы. Улыбнувшись уголками губ, Ли подходит к Пхичиту, свободной рукой цепко впивается пальцами в его горячий подбородок, и тянется к губам, оставляя на них быстрый, но такой желанный поцелуй. Отстраняется, пихая Чуланонту оружие, о котором тот не стал задумываться, и свежие капли крови с рук Пхичита пачкают бледную кожу Ли. Происходит всё быстро: в коридор со стороны лестницы вваливаются еще незнакомые люди, вооруженные до зубов, но Ли не церемонится, стреляя быстро и четко, не давая противникам шанса начать огонь. Глаз у него действительно соколиный. Однако найти укрытие все равно приходится, и комната напротив оказывается вполне неплохим вариантом. Заталкивает туда Пхичита, юркает сам, пережидая череду выстрелов, и не успевает хотя бы продумать варианты отступления, когда Чуланонт вновь оказывается в коридоре, стреляя в противника и быстрым шагом направляясь к самой лестнице. — Ты что творишь? — доносится вслед. Но интерес и некоторый страх за его группировку оказывается куда сильнее здравого смысла. Признаться честно, страха, как такового, нет уже давно. Атрофировался за ненадобностью. Однако сердце бьется быстрей обычного, и дело вовсе не в физической нагрузке. Мягко ступая босыми ногами по деревянному полу, Пхичит неосознанно тянется вперед, с неутолимым желанием узнать, что происходит на первом этаже. Издалека виднеются какие-то люди, причем, свои или чужие разобрать не выходит. Парень успевает подойти лишь к первой ступеньке, когда где-то на первом этаже гремит оглушающе громкий взрыв, и клубы пыли застилают глаза. В ушах раздается отвратительно громкий, неутихающий писк. И Пхичит, упираясь рукой в сломанные перила и не чувствуя, как острые занозы ранят ладонь, вмиг становится дезориентированным, шумно хватая ртом воздух. Он не слышит чужих голосов и биения своего сердца, не видит угроз и своих ребят, глупо оглядываясь по сторонам, не в силах сделать хотя бы шаг. Гремит где-то впереди. Однако, где точно, неясно. Следующее, что он видит, это лицо Ли перед собой. Сынгыль опускает руку на плечо Пхичита, цепко впиваясь пальцами и обжигая его леденящим холодом. Поджимает бледные губы, хмурит густые брови и всего на секунду опускает взгляд. Вторая его рука заведена за спину, крепко сжимая пистолет. Картина становится четкой до невообразимого быстро. И следующее, что понимает Пхичит, это то, что Ли стреляет в кого-то снизу, не соизволив даже обернуться. На его лице нет боли или отчаяния, оно привычно индифферентное, лишь в глазах таится нечто пугающее, холодное и отдаленно напоминающее страх. Пхичит никогда не видел, чтобы Ли, его Ли, боялся. — Не умирай, — почти одними губами шепчет Ли. Пхичит не сразу понимает, что рука на его плече давно разжалась, что со второй руки Ли выпал пистолет, что его парень почти не дышит, а тело непроизвольно подергивается, будто в приступе. На бледной коже виднеются яркие полосы крови, стекающие до пояса джинс и сливающиеся с темной тканью; рубашка местами перепачкана, и на теле открытое пулевое ранение. В голове Пхичита вдруг наступает тишина. И пусто отчего-то становится. Темно. Приходит он в себя, когда обессиленное тело Ли покачивается на ступеньках и ноги больше не держат парня. Проходит доля секунды, но тянется она вечностью. Пхичит резко дергается вперед, пытаясь схватить Сынгыля, но пальцы лишь касаются тонкой ткани окровавленной рубашки. И Ли падает вниз. И вместе с ним падает и разбивается что-то в груди Пхичита. Он быстро, путаясь в ступеньках, чудом не выворачивая ноги, бросается следом. С какой-то смутной надеждой, выворачивающей душу наизнанку. Разбивается она подобно хрустальной вазе: звонко и на бесчисленное количество осколков. Грудь Ли протыкает обломок перила, и режущий глаза своим контрастом красный цвет быстрыми ручьями стекает на пол. Изогнутый в спине, с запрокинутой назад головой, свисающей рубашкой и раскинутыми в разные стороны руками, Ли касается пола лишь ногами. Хочется одного — проснуться. Но это не сон. Боль перекрывает комом горло, не позволяя дышать, голова идет кругом и хочется закричать, но вымолвить вслух и слова не выходит. «Зачем?» — лишь один вопрос в голове. Безграничная боль внутри. Черно-белый мир с ярко-красной кровью любимого человека. Пхичит замирает рядом с телом Ли, не в силах пошевелиться, сказать что-либо, начать мыслить рационально. Его мир сужается до образа одного человека — Сынгыля. До картины его смерти. И, кажется, больше не остается ничего. Лишь щемящее чувство в груди, дрожью отдающееся по всему телу. Рядом гремят выстрелы, и Пхичит замечает что-то еще, лишь когда чужая рука, цепко впившись в кисть руки, пытается потащить за собой. — Долбоеб, подохнешь, — сорвано кричит парень. Георгий. Столько раз работали вместе с ним, выручали друг друга. Так и не сосчитаешь. Глаза застилает слепая ярость. Резко отталкивая Поповича от себя, Пхичит глубоко вдыхает воздух с привкусом железа, последний раз бросает взгляд на Ли и поднимает с пола автомат убийцы, до боли впиваясь пальцами в рукоятку. — Съебывай, — припечатывает Чуланонт. Никогда ранее его голос не был таким грубым. Стреляя в выглянувшего из-за стены противника, Георгий едва ли не рычит, свободной рукой зло хватая Пхичита за волосы, и тянет парня на себя. — Я тут жопу рвал, прикрывая твою жизнь ебаную не для того, чтобы ты сейчас сдох! И Ли жизнь свою положил явно не ради этого! Соберись, уебка кусок! Для Пхичита рядом Георгия нет. Есть лишь какой-то незнакомый человек, убивать которого нельзя ни в коем случае, однако объяснение этому кажется смутным и максимально далеким. Чуланонт свободной рукой хватает руку Георгия, отрывая ее от головы вместе с клочьями волос. И с силой ударяет ногой в живот, из-за чего Попович падает, ударяясь спиной о паркет. Впивается обеими руками в автомат, поджимает губы и начинает стрелять, делая полшага вперед. Без разбора, во все стороны, не думая о том, кто перед ним, и не придавая этому ровно никакого значения. Разлетаются вазы и картины, падают люди. Георгий лишь в последний момент успевает проскочить в соседнее помещение, скрываясь от череды выстрелов и прижимая тыльную сторону ладони к ране на руке чуть выше локтя. Окровавленные вражеские тела застилают собой помещение, вместе с ними и тело Маркуса — одного из отдаленных людей Юрия. Но это не имеет значения. Остается лишь слепое отчаяние. По щекам стекают слезы. Пхичит не чувствует боли от ран на своем теле. Он чувствует лишь небывалую усталость, пока по нему из раза в раз стреляют люди Джакометти. Первая рана, вторая, третья. Сперва роняет давно не стреляющее оружие. Ноги отчего-то ватные. И тело не держат. После падает сам, с силой ударяясь скулой о пол. Остается лишь темнота. А в этой темноте — образ Ли. Его Ли. С окровавленной рубашкой и проткнутой грудью. Последняя слеза стекает по смуглой щеке. И не остается больше ничего.***
Люди Джакометти всегда брали исключительно количеством. Не командной, продуманной работой, не навыками подчиненных, нет. Если и добавилась чего-то, то только потому что было численное превосходство. Для группировки Юрия численное превосходство соперников никогда не было проблемой: его люди в любой ситуации легко находили выход. В некотором плане они — профессионалы своего дела. Однако разладов не избежать. И в тот самый момент, когда в группировке появилась небольшая трещина, что легко можно было бы залепить обычной изолентой, на порог явились соперники с оружием в зубах. Георгий знает, что в любой другой момент они бы вывезли. И дело не столько в оружии и подготовке, сколько в самих людях, что попросту морально придавлены каждый своим грузом. Они этого не показывают, да и никогда не показали бы, только менее очевидной от этого ситуация не становится. Люди Джакометти как тараканы: трави, сколько хочешь, но откуда-то все равно вылезают новые. Трудно сказать, сколько людей убил Георгий. Он давно сбился со счета. Точнее, даже не считал. Но всё равно этого недостаточно. Не после того, как он видел, как люди Кристофа убивали одного за другим его товарищей. И кажется, будто не осталось больше никого. Что он один. И что смысла больше нет. Сердце отвратительно сильно сжимается в груди. Георгий пытался. Правда, пытался помочь хоть кому-то. Но не нашел в глазах людей ничего, опричь отчаяния и нежелания двигаться дальше. Однако есть что-то еще. У него все еще есть надежда, что не позволит сдаться и погибнуть, пока бьется в груди сердце. Пока есть, ради кого биться. Отшвыривая пустой пистолет в сторону, на бегу поднимает с пола новый, испачканный чьей-то кровью, устремляется по коридору в конец помещения. Взгляд мечется из стороны в сторону, в поисках чего-то, что сам Попович не знает. Но сразу поймет, если увидит. Забегает в кладовую и замирает. И сердце, кажется, останавливается. Джей, трясущимися руками, нервно пытается заполнить магазин пистолета выскальзывающими меж пальцев патронами. Бледный, с взъерошенными волосами, блестящими в полумраке глазами и панически громкими вдохами. Совершенно точно похож на зашуганного бездомного котенка. Вмиг становится ясно, почему не мог позволить себе сдаться. И, несмотря на все вокруг, на душе вдруг становится чуть теплей. Поворачивается, услышав шум, Джей резко и яростно, направляя на гостя пустой пистолет с таким видом, будто легко может стрелять и патроны там есть. Рука, стискивающая рукоятку, буквально ходит из стороны в сторону, а глаза не верят в реальность происходящего. — Гога? — Пистолет падает на пол с характерным громким звуком. — Гога! Делает резкий шаг вперед, будто собирается сгрести в охапку и больше никогда не отпускать, и останавливается, метаясь взглядом по местами окровавленной одежде Георгия. — Ты… ты не ранен? — Всё в порядке. — Это хорошо, — неловко лепечет, опуская взгляд. — А что с остальными? — Давай выбираться отсюда, ладно? Потом обсудим. Джей лишь быстро кивает, присаживаясь на корточки и пытаясь сгрести в кучу рассыпанные патроны. Только руки не слушаются. Совсем. Вздрагивает он чересчур сильно, когда Гога присаживается напротив, мягко накрывая его ладонь своей. И не получается не думать ни о чем, кроме как о теплоте чужого, но такого родного, тела и о полосах крови, стекающих по рукам Поповича. Джей поднимает взгляд и не может отвести его от теплых, блестящих глаз напротив. Он всегда хотел, чтобы Гога смотрел на него вот так. Наклоняется Георгий непривычно близко, легко зарывается пальцами в черные волосы Джея, и Леруа замирает. И сердце его вместе с ним. — Люблю тебя. До невозможного тихий шепот, услышанный в разгаре выстрелов и чужого топота. Вот ради чего Георгий снова и снова выбирал жизнь. Теперь он знает. И наконец-то на душе легче. И сердце трепещет, как на первом свидании. И живот скрутило, но даже приятно как-то. — Прости, что так поздно это понял. Дыхание Георгия опаляет ухо Джея, и тот лишь пытается хватать ртом воздух, бегая взглядом по помещению. Чуть отстраняется, заглядывая в глаза Жана, и тонет. Определенно точно тонет. По щеке Леруа стремительно стекает слеза, отдающая ярким бликом в плохо освещенном помещении. — Т-ты… я-я… — невнятно бормочет Жан, наверное, впервые в жизни не в силах связать пару слов. — Я знаю, родной. Знаю. Губы Георгия накрывают губы Леруа в мягком поцелуе. Таком нежном и неуместном для обоих, но таком приятном, что остается разве что захлебнуться в чем-то не просто теплом — горячем. Джей тянется вперед, опуская руки на шею Гоги, целуя снова и снова. Щеки, скулы, губы. Куда попадет, куда дотянется. Все остальное перестает иметь значение. Проводит подрагивающими пальцами по шее, оставляя на ней слабо заметные полосы, и вновь находит заветные губы Георгия. Целует грубо и резко. Чуть замедляется, переплетая свой язык с чужим. И медленно отстраняется, цепляя нижней губой верхнюю губу Гоги, из-за чего сводит бедра. — Выйдешь за меня? — хрипло шепчет Георгий. — Выйду, — не думая, говорит Джей сорвавшимся голосом. — Давай завтра. — Как раз нет планов. Георгий быстрым движением стягивает с шеи серебряную цепочку, пихая ее в руки Джея, и тот сжимает в кулаке колкий крест, сам не зная зачем. Совсем не замечая этого. Нет ничего прекрасней затуманенных глаз Джея. Нет ничего прекрасней его влажных губ, которые хочется целовать снова и снова. Нет ничего прекрасней Джея в целом. И хочется растянуть эти секунды на минуты, часы, десятилетия, но… Встает на ноги Гога резко и неожиданно, припечатывает Леруа, успевшего лишь воскликнуть: «Какого?!» — к полу, и впивается пальцами в боковую часть стеллажа, с грохотом опрокидывая массивную конструкцию на Жана. Книги и журналы разлетаются в разные стороны едва ли не по всей комнате, скрывая под своим весом утонувшее в беспроглядной темноте тело. — Прости. «И не после такого выживал». Люди Джакометти знают, что еще не всех перебили. Бежать, на самом деле, изначально было некуда. Поднимает с пола пистолет, направляет в сторону дверного проема. В коридоре слышится топот массивных сапог, громкие мерзкие голоса, как гремит поломанная мебель. Совсем нестрашно. Потому что было, ради чего. Ради кого. Неспеша выходит в коридор, и тут же оказывается под прицелом десятка ружей. Почему-то никто не стреляет. Ухмылка на лице. Они боятся, даже будучи вооруженными в сотни раз лучше. И правильно делают. Гога нажимает на курок. Слышится лишь тихий щелчок. А после гремят один за одним выстрелы, и смертоносные пули одна за одной оставляют на одежде кровавые разводы.