***
Суета охватывает с ног до головы. Мила нервно бегает туда-сюда, не находя себе места, пока ее помощник, Джозеф, перепачканный чужой кровью, спит в неудобном кресле сном младенца. Шумно выдохнув, девушка садится на скрипящую, чудом не разваливающуюся табуретку, и делает глоток энергетика, прикрывая глаза. — Вредно же, — нравоучительным тоном говорит парень. Мила тут же распахивает глаза, удивленно глядя в сторону кровати. И почти не верит в то, что видит: Джей, с нахальной полуулыбкой на лице, чуть приподнимается, пытаясь принять сидячее положение. Вены под бледной кожей переливаются в искусственном освещении. Весь в гематомах и царапинах, и… — Куда?! — восклицает Мила, истерично подпрыгивая со стула. От такого просыпается даже Джозеф, но лишь лениво смотрит вокруг, и вновь закрывает глаза, недовольно причмокивая. Девушка в тут же секунду подбегает к Джею, укладывая обратно. Поправляет подушку под головой парня, аккуратно проводит кончиками пальцев по плечу. — Швы разойдутся, дурак, — нервно выдыхает Мила. Несколько секунд шумно дышит, но не выдерживает, всхлипывает. В тот же момент побледневшие щеки украшают темные полосы от потекшей от слез туши. Она пытается задержать дыхание, понимает, что не помогает, делает более равномерные вдохи, и оттого начинает задыхаться, всхлипывая чаще и громче. А после отпускает себя и начинает рыдать, упав на колени рядом с кроватью Джея, со всех сил впиваясь пальцами в деревянную боковушку кровати. — Рыжуня, ты чего? — взволнованно спрашивает Леруа, вплетая пальцы в мягкие волосы девушки. Нежно поглаживает по голове, невзирая на то, что любые движения сейчас приносят еще больше боли. Мотнув головой, тем самым пытаясь сказать, что все в порядке, девушка быстро растирает слезы и темные полосы по лицу, поднимает голову, заглядывая Джею в глаза. И от мысли, что вот такими — живыми, она могла бы их больше никогда не увидеть, сердце рвется на части, и истерика вновь подступает к горлу. Мила делает глубокий вдох. «Вредно же», — сказал Джей, улыбаясь. Но девушка видела глаза его, пустые и потерянные. И улыбка эта показалась острием клинка, стремительно вонзающимся в ее бренное сердце. — Я бы не пережила, если бы ты умер, — тихо всхлипнув, говорит Мила, аккуратно сжимая пальцами ладонь Джея. — Я же пережил смерть самого дорогого человека в моей жизни, — хмыкает Джей, убирая руку с головы Милы и нащупывая пальцами крест на груди. — Я не настолько сильная, — опускает голову девушка. Джей прикрывает глаза, устало вздыхая. Он хочет сказать Миле, что всё будет в порядке, но сил совершенно точно нет на подобные слова.***
Виктор задумчиво смотрит в окно. Начинает светать, и небо украшается все новыми яркими красками, и на смену тьмы приходит рассвет. — Ты был прекрасным фигуристом, — говорит Виктор, поглаживая руку Юры. — Ты еще можешь им быть. — На моих руках слишком много крови, Вить, — устало говорит Плисецкий. — Вся эта жизнь прошла мимо меня, я так ничему и не научился. Только и умею, что людей в землю закапывать. Больше ничего. — Что ты начинаешь? — негодует Никифоров, заглядывая в изумрудные глаза. — У тебя еще все впереди. — Что впереди? — через боль усмехается Юра. — Мне… нет, нам остаётся лишь ждать, когда какой-нибудь ублюдок, которому мы сломали жизнь, завалится сюда, чтобы пристрелить и меня, и тебя. Прикусив губу, Виктор вновь смотрит в окно, перекручивая в голове слова, дабы составить их в полноценное предложение. — Мы могли бы сделать себе новые паспорта, сменить имидж и улететь куда-нибудь… куда-нибудь, где тепло. — И жить долго и счастливо? — Плисецкий пару раз выдыхает хрипы, едва ли похожие на смех. Подобная перспектива кажется сказочной, несбыточной мечтой. Настолько красиво и складно, что даже нелепо. — В конце концов, кое-какие сбережения уцелели, на первое время хватит, — продолжает Виктор. Плисецкий смотрит в потрескавшийся, местами заросший плесенью потолок. «Меня и здесь бы устроило, — думает он. — Если бы с тобой». — А как же япошка твой? — вслух говорит Юрий. — Скучать не будешь? «Слишком долгая история», — думает Виктор. На данный момент Юра не в лучшем состоянии, дабы выслушивать длительные дифирамбы. Да и вряд ли когда-то будет достойный момент, чтобы рассказать все произошедшее, в особенности, о том, что Кацуки был засланником Джакометти, и Виктор, в принципе, изначально это знал, но скука сыграла свое, и он опрометчиво ввязался в игру, не думая о последствиях. А они были. Правда, Виктор старался думать рационально. Даже если бы Кацуки не пытался уйти от него с информацией, даже если бы Кацуки не докладывал Джакометти о местонахождении Виктора, даже если бы сам Виктор был дома в день перестрелки, это все произошло бы в любом случае. Но, возможно, он смог бы кого-нибудь спасти? Не допустил бы подобного состояния Юры? Если бы он только знал… Если бы только… Все совершают в жизни ошибки. Просто кто-то попадается на воровстве жевательных резинок, а кто-то захлебывается в крови дорогих ему людей. И эта эгоистичная мысль, право, Виктор ненавидел ее всеми фибрами души, но ничего не мог с собой поделать, глубоко внутри радуясь тому, что Юрий и Джей живы. Что именно они. Что именно два самых дорогих сердцу человека. — Я тебя люблю, — говорит Никифоров, безапелляционно ставя акцент на «тебя». Юрию сперва кажется, что он ослышался. Внутри все скручивается в тугой узел. — И всегда тебя любил. Только тебя, — продолжает Виктор. — Еще с тех давних пор, когда ты меня и не знал вовсе. Я иногда приходил смотреть, как ты катаешься. Никогда не видел ничего прекрасней, я… Испорченное, глупое сердце… в нем всегда был только ты. И никто никогда больше. Шумно втянув воздух, Плисецкий резко поднимается на кровати, забывая о существовании боли. Он запускает пятерню в волосы не успевшего понять, что произошло, Виктора. И накрывает его губы своими. Виктор подается вперед, обхватывая мягкие губы Плисецкого, тихо стонущего от накатившей волны боли. Аккуратно укладывает последнего назад на кровать, и нависает над ним, проникая языком в рот, переплетаясь с Юриным. И, о боже, так жарко. Так невыносимо жарко. И до чертиков перед глазами хорошо. — Давай сделаем поддельные паспорта, — сорвано выдыхает в губы Виктора Юрий. Никифоров вновь целует парня, нетерпеливо сминая податливые губы. Руками аккуратно поглаживает шею Плисецкого. Щеки впервые в жизни пылают от жара. А сердце, это глупое сердце, так шумно бьется в груди, будто хочет сломать столь хрупкую сейчас грудную клетку. — Ты же… — Виктор делает глубокий вдох, облизывая и без того влажные губы. — Ты же не веришь, что мы сможем жить обычной жизнью? — Нет, — соглашается тем самым Плисецкий. Виктор мягко касается губ парня. После заглядывает в глаза. И видит, как омут боли в них чуть рассасывается, и самому становится немного легче на душе. — А что тогда? — Мы можем попробовать.