Там, где гаснет свет

Яркие солнечные лучи пробиваются сквозь приоткрытые темные шторы, предательски светя прям-таки на лицо, невольно заставляя зажмуриться. Щурясь, парень проклинает ебучее солнце и отворачивается, тут же натыкаясь лицом на чью-то крепкую грудь. Утреннюю тишину нарушает несдержанный смешок. — Проснулся-таки, наконец, — мужчина неотрывно наблюдает за сонным парнем, подперев голову рукой. — Гога? — Леруа тут же распахивает заспанные глаза, всматриваясь в лицо мужчины, приподнявшись на локти. — Правда ты? Голос Жана с каждым произнесенным словом спадает на шепот. Если это сон, то он не хочет просыпаться. — Ожидал увидеть кого-то другого? — удивленно выгибает бровь Попович. — Что? Нет, конечно! Что за бредовые вопросы? — фыркает Джей. — Ах, вот как, — слегка усмехнувшись, Гога притягивает к себе лицо Джея, вовлекая в страстный утренний поцелуй. В тот же момент Леруа всем своим нутром ощущает, как от слегка сухих губ и влажного языка мужчины, ему медленно, но продуктивно начинает сшибать крышу. Откидывая куда-то в сторону одеяло, Гога нависает над парнем, вжимая его в кровать. — Предпочитаю видеть тебя во всей красе. — Я в любом случае не собирался от тебя что-либо скрывать, — дерзко улыбается Джей, разводя ноги пошире, и притягивает мужчину к себе, впиваясь пальцами в шею. Леруа жадно целует Георгия, кусает почти до крови столь желанные губы, зарывается пальцами в взъерошенные черные волосы. Поповичу даже ничего не нужно делать, чтобы возбудить Джея. Он хочет его всегда. Член, будто на автомате, встает, как только Гога попадает в его поле зрения. Однако распространяться об этом Леруа не стремится, хотя Попович и так наверняка догадывается. Иначе как объяснить то, как сильно Гоге нравится дразнить его. Даже сейчас сжимает пальцами набухший сосок Жана, вызывая у него нетерпеливый стон, другой рукой крепко вдавливает в матрас руки парня, заверяя всем своим видом, что, как минимум, до обеда его не выпустят за пределы этой комнаты. Гога плавно вводит средний палец в узкое анальное отверстие, заставляя парня под ним заерзать от нетерпения. Отпускает скованные сильной хваткой руки Леруа, требовательно и жадно целует его. Джей мнет в руке простынь, когда Гога вставляет еще пару пальцев, растягивая его получше; притягивает Поповича к себе, обнимает руками за шею. Георгий опаляет кожу Леруа горячим дыханием, по-собственнически целуя и кусая его шею, оставляя яркие бордовые засосы и укусы на манящем изгибе, вызывая у парня несдержанные стоны сквозь плотно сжатые зубы. Больше Гога ждать не может. Никто из них не может. Попович входит с трудом, но до основания, тем самым заставляя Джея впиться короткими ногтями в плечи Поповича. Непроизвольно стекает одинокая, едва заметно блеснувшая слеза. — Прости, — виновато улыбается Попович, стирая её губами — нежно целуя. Джей лишь усмехается в ответ, облизывает пересохшие губы. Гога начинает медленно и плавно двигать бедрами; так, чтобы Джей привык, расслабился окончательно. Постепенно ускоряет темп, с каждым толчком быстрее и сильнее вдалбливая тело под собой в достаточно мягкий матрац. Шумно хватает ртом воздух, стискивает зубы и не сдерживает стон. — Люблю тебя, — шепчет Попович, опаляя горячим дыханием ухо Джея. Шепот этот больше похож на глухой рык, отчего все внутри скручивает в тугой узел. И Джея накрывает. В последний раз резко и грубо толкнувшись в Жана, впиваясь пальцами в напряженные и дрожащие бедра Леруа до синяков, Георгий приподнимается, рассматривая раскрасневшегося Джея, чьи бедра судорожно подрагивают от волны экстаза, выбившей из головы абсолютно все мысли. — Выйдешь за меня? И сморит эдак своими прекрасными глазами, что сердце замирает приятно-приятно так. — Выйду, — не думая отвечает Джей; протягивает руку к щеке парня. Кажется, где-то он уже это слышал. Но сейчас не до этого. В ответ Георгий не может сдержать лучезарной улыбки. Но что-то все равно настораживает. Хоть он и улыбается, улыбка его совсем грустная, а в глазах — горечь и сожаление. — Что случилось? — взволнованно спрашивает Джей, и теряется в неожиданно изменившейся обстановке. Занавески и стены измазаны кровью, будто кто-то отчаянно пытался ухватиться за них. Торшер, стул и книжный шкаф опрокинуты, словно после яростной истерики. Будто и не было того порядка еще минуту назад. На полу их комнаты Джей видит тела своих товарищей. Из груди истекающего кровью Сынгыля торчит обломок перила, разворотив грудную клетку парня. А рядом с ним лежит расстрелянный Пхичит, чьи глаза совершенно далеки от безразличных глаз мертвеца: даже после смерти наполнены неистовой яростью и невыносимой болью. — Ли, Пчихит, ребята… — Джей замирает в ужасе и осознании. — Какого тут, блять… Но договорить он не может — Георгий перебивает хриплым, на выдохе: — Прости. Горько усмехаясь, Попович судорожно кашляет, стараясь прикрыть рукой стекающую по нижней губе кровь. — Гога! — испуганно восклицает Джей, приподнимаясь на локтях и хватая мужчину за кисть, заставляя убрать руку от лица. Глаза Леруа увеличивались в геометрической прогрессии от шока и страха, накрывающего его с головой. Джей чувствует, как что-то капает и стекает по его напряженному прессу. Что-то теплое. Красное. Кровь. От осознания этого факта Жана парализует. Глядит на Георгия и приоткрывает губы в немом крике. В теле Поповича десяток пулевых отверстий, из которых льется темная кровь. Стекает на простыни, постепенно пропитывая когда-то белую ткань. Глаза Георгия закатываются, и Леруа обхватывает Поповича на шею, прижимает к себе. — Нет… нет… не ты… только не ты… — дрожащим хриплым голосом сорванно шепчет Джей, прижимая к себе тело возлюбленного. Жгучие слезы текут по щекам. Крик. Громкий, яростный, измученный. Он не хочет это принимать, он не хочет в это верить. Этого не должно было произойти. «Если бы я был сильнее, этого бы не произошло», — эта мысль, словно проклятье, крутится в голове Джея вновь и вновь. Его кожа липкая, и уже начинает неприятно свербеть из-за подсыхающей на теле крови. На руках — давно остывшее тело некогда горячего и страстного мужчины. Воздух пропитан тем самым запахом, что он ощущал после каждого налета или битвы. Кровь и смерть. Этот ад никогда не отпустит его и будет продолжать напоминать о себе. Это невозможно забыть. Широко распахивая глаза в испуге, Леруа, в холодном поту, подскакивает с сыроватой подушки. Джей жадно пытается хватать губами воздух, но из горла вырываются лишь сдавленные хрипы. Он не может дышать. Глаза лихорадочно мечутся по темной комнате, отчаянно ища тела своих товарищей или любые оставленные кровавые следы; он пытается увидеть в темноте хоть что-то среди размытой комнаты, в попытках сфокусировать взгляд. Сердце, яростно стучащее в висках набатом, становится единственным звуком прерывающим тишину в комнате. Неистовый страх, слезы и подступающая истерика. Судорожно хватаясь за серебряный крест на прочной цепочке, он крепко, до побелевших костяшек, сжимает его в ладони. Жан делает очередную тщетную попытку вернуть и нормализовать дыхание. Он все еще чувствует подсыхающую кровь на своем теле, ощущает ее запах, вместе с тем прекрасно зная, что не сможет избавиться от этого чувства, сколько бы раз ни принял сейчас душ. Прилагая все усилия, дабы не зацикливаться на затрудненным дыхании и мокрых от слез щеках, Джей пытается вспомнить любые лазейки и трюки от панических атак, о которых читала Мила. Это был не первый кошмар Джея и далеко не последний. Нередко он просыпался в полном ужасе и панике, будучи неспособным сделать вдох. Поначалу рядом с ним постоянно была Мила, она часто оставались в его квартире, опасаясь оставлять его в одиночестве. Он до сих пор помнит ужас в ее глазах, когда это случилось впервые. Как потом она обыскала весь интернет, чтобы хоть чем-то помочь ему. Она, правда, думала, что ему становится лучше, пока не узнала о том, что Леруа просто начал меньше спать, лишь бы не видеть этих кошмаров. «Я не могу больше смотреть, как ты истязаешь себя, Джей-Джей», — в ее глазах в тот момент была нескрываемая боль и сожаление. «Тебе с самого начала не стоило, рыжуня», — с отстраненной нежностью и уже привычной резкой ухмылкой сказал он девушке. Сделав очередной глоток виски, еле собрал по всем закуткам оставшуюся волю, чтобы вновь, так привычно, не стиснуть в руке висящий под одеждой крест. В тот вечер она уехала. И Джей знал, что это правильно. Он дорожил Милой, но никогда бы не смог дать ей то, чего она желала. Девушке следовало идти дальше и не тратить время на сломанного человека. Леруа знал, что стал лишь тенью себя самого, знал это еще в тот день, когда они убили выблядка Джакометти. Джей знал, что он не в порядке. Все будет хорошо. Это, наверное, самые лживые слова, которые он когда-либо слышал. Возможно слишком поздно он понял, что они — всего-навсего пустая надежда. Никому ненужная и наивная, неспособная оправдать ожидания. Прикрывая глаза, Джей с тихим вздохом опирается на стену возле кровати. Сидит так несколько секунд, минут или часов — он, определенно, не знает. Окончательно успокоившись, открывает глаза и невольно смотрит на смятую холодную простынь подле себя, после всматривался в темноту, шаря рукой по скомканной постели; чудом находит телефон. Четыре утра. Слишком рано для пробуждения, но уже поздно для сна. В принципе, вряд ли Джею удалось бы вновь сомкнуть глаза. Невыносимая тяжесть в груди будто пытается вывернуть наизнанку.

~*~

Легкий ветерок раздувает шебуршащую под ногами листву. Они идут неспеша, плавно, будто аристократы на прогулке, на деле же идти быстрей не представляется возможным. Юрий сжимает в руке руку Виктора, иногда стискивая пальцы до посинения, особенно в те моменты, когда вновь начинает прихрамывать. Но в спешке собирается, делает более глубокий вдох носом, неторопливо выдыхает и вновь выравнивается, будто боли никакой нет и не было. Виктор же настороженно поглядывает на Юрия, иногда чуть придерживая, но непременно стараясь делать это незаметно для Плисецкого, чтобы тот не вспыхнул, не ломанулся вперед, отталкивая и восклицая: «И сам могу!» После этого обязательно разошлись бы, как в недавнем времени, вновь перезашитые шрамы, потому как подобная ситуация уже происходила. И самое в этом всем примечательное — то, что Юрий после еще сидел бы обиженный на Виктора, хмуро глядел бы в чашку кофе с добавленным в него коньяком, и простил бы, лишь когда Виктор аккуратно приобнял его за плечи, ткнулся носом в блондинистые волосы и прошептал: «Я лишь волновался за тебя». Таков характер Плисецкого: он ни за что в жизни не покажет чужим людям слабости. Как это и произошло с тем же Джакометти, который избивал Юрия, цеплял словами и стрелял, но все, что получил в итоге, так это порцию отборного мата, ненависть, оскал и хриплый смех. Юрий не позволил бы себе поддаться раздирающим эмоциям, что снесли внутри все вверх дном, при такого рода человеке, как бы ни было тяжело и невозможно. Сам Юрий поглядывает на Виктора, что сжимает в руке несколько красных гвоздик, и приостанавливается. С короткими пепельными волосами, одетый в черное пальто с иголочки. Он хорош, действительно хорош, глаз тяжело оторвать. Плисецкий хмыкает и продолжает путь, нежно поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони Никифорова. Они останавливаются сперва возле могилы Георгия, где сердце Плисецкого от боли вновь трещит по швам. Юрий забирает у Виктора пару гвоздик, кладет на могилу и вздрагивает; невольно передергивает плечами, чувствуя, как горечь сжимает горло. Попович был первым, кто вступился за него после смерти Николая, не считая, безусловно, Виктора и Джей-Джея, что были на его стороне изначально. Перед глазами начинает плыть, но Юрий берет себя в руки, сжимая руки в кулаки. Он знает, что есть, как минимум, один человек, которому смерть Георгия принесла в разы больше боли, потому он попросту не имеет права поддаваться своей. Такую же пару гвоздик Юрий оставляет и на могиле Пхичита, что глядит на него в ответ своими блестящими глазами с надгробия. Право, Плисецкий не видел человека самоотверженней в драках, чем Чуланонт. Он видел, как Ли смотрел на Пхичита в такие моменты: как на великое божество. И видел, как Пхичит смотрел на Ли: Чуланонт никогда не мог оторвать от него взгляда, как бы ему того ни хотелось, хотя вряд ли подобное он мог желать. Пхичит был одним из первых наряду с Георгием, кто поддержал его в минуты вступления в должность. Юрий прижимает кулак в груди, делает шумный вдох и еле находит силы пойти дальше. Возле могилы Ли дыхание перехватывает так, что дышать становится тяжело. Юрий кладет цветы, крепко стискивая челюсть. От подобного ее пронизывает острой болью, напоминающей судорогу, нежелающую отпускать жертву. Сынгыль был послан ему ангелом-хранителем, не иначе. Ибо, если бы не Ли, Юрия застрелили бы несколько лет назад и без суда и следствия закопали в ближайшей яме с отходами. Плисецкий тихо хмыкает, опираясь рукой на надгробие: от боли начинает кружиться голова. Виктор спешно делает шаг вперед, но замирает. И Юрий потихоньку подходит к Никифорову, сжимает руку того. Остается всего две гвоздики. Когда они подходят к следующей могиле, Виктор чуть отворачивает голову в сторону, и на его лице играют желваки. Юрий кладет цветы на могилу, проводит пальцами по лепесткам и, спустя несколько долгих секунд взглянув на фотографию, невольно усмехается. Все такой же хмурый. — Спасибо, что защищал, — тихо говорит парень, сплетая непослушные пальцы в замок, — Отабек. Виктор хмурится, шумно выдыхая. Право, Отабек был одним из наиболее приближенных подчиненных, хорошим человеком и прекрасным наемником, но посягнул он то, что ему не принадлежало — на Юрия Плисецкого. Если быть откровенным, была у Виктора одна отвратительная, эгоистичная мыслишка: сжечь тело Алтына на складе Кристоффа. Однако он не мог позволить себе подобного. Одна мысль о Джакометти вызывает неконтролируемую волну ярости внутри. И дышать действительно тяжело все эти несколько долгих минут, что Юрий находится возле могилы Отабека. Виктор вновь и вновь отводит полный боли взгляд в сторону, после возвращает на Юрия, и после вновь отводит в сторону. Подходит к нему Плисецкий опустошенным и обессиленным, аккуратно сжимает пальцами его ладони и смотрит куда-то вдаль. — Если бы он выжил, — отрешенно глядя в сторону, сквозь боль и расстояния между словами говорит Виктор, — ты бы остался с ним? Несколько секунд Юрий непонимающе хлопает глазами, после грустно усмехается и чуть подается вперед, утыкаясь носом в шею Виктора. Едва касается ее кончиком, чуть проводя вниз, и отстраняется, заглядывая в голубые глаза. — Нет, — машет головой Плисецкий. Виктор хмыкает, поджимает губы. — Отабек мне дорог, правда, — продолжает Юрий. — Но без него я смогу жить, а без тебя меня бы не стало. — Ага, — Виктор отстраняется. — То-то же ты ему язык в рот пихал, раз он тебе просто дорог. Юрий делает шаг следом, опускает руку на шею Виктора. Ласково поглаживает пульсирующую, ярко-выделяющуюся вену. — Я всегда боялся, — нервно сглатывает Плисецкий, — что, поцелуй я тебя, тут же уйду под воду с головой. Я боялся, что влюблюсь в тебя так, что дышать больше не смогу, а тебе потом когда-нибудь надоест, и ты меня оставишь. Уйдешь к какому-нибудь там, — Юрий машет свободной рукой, будто действительно пытается придумать несуществующего человека в голове, — японцу. Виктор опускает ладонь на руку Юрия на своей шее. Чуть сжимает пальцы. — Ты же знаешь… — отводит взгляд он. — Знаю, — выдыхает Юрий. Внутри становится холодно, будто кто-то забыл закрыть форточки во всем доме в морозную зимнюю погоду и ушел на весь день. Виктору было нелегко рассказать про Кацуки, про то, что тот был шестеркой Джакометти. Юрий сперва возмущаться начал, как Никифоров мог не пристрелить этого Юри в первые же секунды. После понял, что было-таки в этом японце нечто, что зацепило Никифорова. И стало так неприятно, тяжело, будто вновь оказался на том складе Джакометти, где Кристофф остервенело бил его ногами раз за разом. По голове, груди, животу. И каждый орган отозвался той невыносимой болью. Но Юрий стоически дождался финала истории, где Виктор застрелил японца и приехал в разваленный дом. Стало как-то тошно, помещение поплыло. «Мне так жаль», — выдохнул Виктор. Юрий ничего не ответил. — Джакометти мертв, и это главное, — говорит Плисецкий, продолжая поглаживать шею Виктора. — Мы, они… Все знали, во что ввязались и чем это закончится. Подобный финал неизбежен, мы не заслуживаем иного, — Юрий обнимает Виктора за талию, легко касается шеи того губами. Руки Никифорова опускаются на спину Плисецкого, притягивая чуть ближе. — Мы оба натворили говна, Вить, потому знай, что я тебя ни в чем не виню. Вздрогнув, Никифоров впивается пальцами в куртку Юрия; касается губами светлой макушки. Раз, и еще раз. — Ты всегда спасал меня, — Плисецкий облизывает пересохшие губы. — Как бы высоко я ни был, как бы я ни пытался отдалиться, ты всегда был рядом и всегда неизменно спасал меня. Спасал от уебанов и спасал от самого себя. — Это моя работа, — усмехается Виктор. — Нет, — ехидно тянет Юрий. — Это твоя судьба. Никифоров начинает смеяться куда-то в голову Юрия. — Ну тогда это, — указывает пальцем на себя, — твоя. Юрий широко улыбается и касается губ Виктора в легком поцелуе. — Да. В груди Никифорова становится как-то светлее и полегче, и он целует Плисецкого еще раз. Покидают кладбище они лишь после того, как заходят на могилу Николая, где в тишине проводят десяток минут, стоя плечом к плечу. Юрий после подходит к надгробию, грустно улыбается и говорит, что сильно скучает. Он, вероятно, хочет рассказать что-то еще, на самом деле, все, но вместо этого вновь повторяет, что скучает, и возвращается к Виктору, по привычке сжимающего бледную руку в своей. Уже на выходе они пересекаются с Джеем. Неестественно бледным, потерянным, сжимающим в еле заметно подрагивающих руках алые розы. По кругам под его глазами можно безошибочно определить, что сон для него остался лишь словом с определением в словаре. Ни для кого не секрет, что после того дня Джей стал плохо спать, вырубаясь только после пары таблеток снотворного или бутылки чего покрепче. Определенно, бессонница и алкоголь разбитой душе помочь никоим образом не могут. Виктор прекрасно помнит, как через пару дней после его побега из медицинской части и надзора Милы, застал его посреди ночи, безусловно, несоблюдающим постельный режим, сидящим с бокалом коньяка и рассматривающим с болезненным теплом в глазах их групповую фотографию, сделанную во время вечеринки после очередной успешной крупной сделки. В ту ночь никто из них не проронил ни слова. Как там говорят, время лечит? Виктор никогда не верил в этот абсурд: оно лишь заставляет привыкать. Джей в знак приветствия устало кивает и пожимает ладони Юрия и Виктора, изможденно глядя куда-то в сторону. Переводит взгляд на сплетенные руки парней, едва заметно улыбается. Правда, он рад, что в конце-то концов санта-барбара между этой парочкой подошла к логическому завершению. Смотрит на усталые лица. — Чего такие невеселые? — грустно усмехается Джей. — Случилось что-то в жизни? — Да нет, — отзеркаливает его Виктор. — Ничего такого. — Вот и чудно. Джей еле заметно пожимает плечами и намеревается продолжить путь, как Никифоров останавливает его, цепко впившись пальцами в руку. — Ты в порядке? — заглядывая в глаза, взволнованно говорит Виктор. Отрешенно кивнув, Джей отводит взгляд, после находит силы вновь посмотреть в обеспокоенные глаза Никифорова. — Лучше всех, — усмехается Леруа. На долю секунды сжав ладонью руку Никифорова, продолжает путь. Оборачивается ненадолго, глядя, как Виктор и Юрий уезжают, вновь зачем-то кивает и перестает дышать, подходя к могиле Георгия. Медленно опускается на плитку, кладет цветы. Сжимает руки в кулаки и долго смотрит в небо, смаргивая слезы. — Представляешь, — дрогнувшим голосом спустя время говорит Джей, — Мила из-за меня места себе не находила. Переживала все, и смотрела так влюбленно. Никогда не замечал раньше ее взгляда, — замолкает, давясь спазмами, сжавшими горло. — А у меня свадьба… — растирает кулаками слезы, шумно всхлипывая. — Должна была… — давится воздухом. — Быть недавно… Сгибается пополам, дрожа, шумно дыша и изредка всхлипывая. С каждой секундой, кажется, становится лишь тяжелей и больней, и никуда от этого не деться, не сбежать. Ты можешь лишь продолжать кружиться в бесконечном цикле из отчаяния, будто назло вспоминая все хорошее, все улыбки и слова. — Ты обещал выйти за меня, — дрожащим голосом спустя долгое время говорит Леруа. — Гога, ты обещал! Истерика вновь охватывает парня с головой, окуная тело в ледяную воду. — Я так люблю тебя… — почти скулит Жан. — Так люблю. Обнимает себя за плечи. Уже начинает темнеть, когда парень чуть успокаивается, поддается навалившейся усталости. — Не могу я без тебя, понимаешь? — выдыхает он. Делает несколько тяжелых вздохов. — Не могу. Отчаянно сильно сжимает в руке крест, совсем не чувствуя, как он все сильнее впивается в ладонь. Темные капли крови, стекая по руке, падают на землю.