Чудушко

      Когда Аарин Генд впервые поднялся ей навстречу, Зенара подумала только: «Какой он огромный!» Плечистый и рослый, с руками борца, – и совершенно черный, не считая белков глаз. И зубов – они сверкнули в усмешке, когда пораженная Зенара застыла, глядя на него снизу вверх.       – Эт-та, знаешь, он потому чернющий, как днище от котла, што так удобней в тенях прятаться, – объяснил ей потом Томи. – Встанет в уголочке – никто не заметит! Самое то для шпиёна.       Зенара уже почти всегда понимала, когда над ней смеются, поэтому только сердито взглянула на Томи в ответ. Но, в самом деле, трудно было понять, каким образом Аарин Генд стал главой разведки Невервинтера. Дело было даже не в цвете кожи – будь он смуглым или светлокожим, то не меньше бросался бы в глаза. Зенара видела, как смотрят на него женщины, как светлеет лицо Шарвин, когда она разговаривает с Гендом и скользит по нему взглядом, словно гладит эту гладкую эбеновую щеку, и широкие плечи, и мощную грудь. Зенара прослеживала направление ее взгляда, и ей отчего-то становилось не по себе.       Генд напоминал огромного черного кота, запертого в казармах Кендрака, – гибкого и бесшумного, несмотря на размеры, способного комфортно устроиться на самом маленьком пятачке места и ничего не задеть, – но отчаянно томящегося в четырех стенах.       Словно кот, он держался поближе к огню и всегда работал перед камином, придвинувшись к нему так, что рисковал спалить свои секретные документы. Как-то раз, не выдержав, Зенара набросила ему на плечи плащ.       – Я… я вижу, что вы мерзнете, – пробормотала она сбивчиво, встретив его удивленный взгляд, – у вас и кожа холодная.       Кожа у Генда, может, была и холодная, но даже мимолетное прикосновение к ней опалило Зенару жаром.       – Спасибо, милая, – сказал он с улыбкой; он всегда говорил ей «милая», но совсем не так, как называл Шарвин по имени, и от этого Зенаре почему-то становилось грустно. – Казалось бы, за четверть века этим костям пора уже привыкнуть к Северу, да все никак. Но это плохо скажется на моей репутации, если я начну укутываться среди лета в плащи, словно старая леди – в шали.       Генд аккуратно свернул плащ и отдал его Зенаре. Их руки встретились.       – А вот у тебя-то какие горячие ручки, – он легонько сжал ее пальцы. – Достаточно коснуться на мгновение, чтобы согреться на всю жизнь.       «Это потому, что вы рядом», – хотела сказать Зенара, но не смогла, потому что от жара, поднявшегося к щекам, голова стала легкой-прелегкой, как перед обмороком.       Благодаря этой легкости она и смогла спросить:       – А там, откуда вы родом, всегда тепло?       Он никогда не отказывался с ней поболтать; охотно рассказывал о местах, в которых сам побывал, и расспрашивал о тех, в которых была Зенара. Осмелев, она даже стала приносить ему свои памятные сокровища – засушенные первоцветы, вопреки всему пробившиеся на улицах зачумленного Гнезда Нищих, мертвые листья и пахнущий столетиями кусочек вывески из Чарвуда, птичьи перья из леса Невервинтер, просоленную морем раковину с берега.       Генд никогда не смеялся над ней и не звал «чудушком» – наоборот, катал камешки в широких ладонях, жадно вдыхал запах трав и цветов.       – Худшее, что есть в жизни важной шишки, – сказал он с сожалением, указывая на вечную кипу документов, – донесения заменяют тебе все. Люди и места становятся строчками на бумаге, а кровь и пот – чернилами. Иногда приходится напоминать себе, что где-то есть еще и жизнь.       – Я могу дать вам что-нибудь для напоминания, – предложила Зенара. – Что угодно принесу, только пожелайте!       – Да зачем, если ты – самое лучшее напоминание, – Генд наклонился и мягко поцеловал ее в лоб. – Береги себя, милая.       Но как же получилось, что настоящая, полная радости, жизнь Зенары тоже сжималась теперь до размеров этой комнаты, до запахов чернил и горящего дерева, до голоса этого человека, до его прохладных пальцев? Как у него получилось и обокрасть ее, и одарить?       Пытаясь остудить голову, ошеломленная, растерянная Зенара долго сидела возле поленницы на заднем дворе, и заставляла себя не глядеть на окно Генда. Она вдыхала острый смолистый запах, рассеянно следила за перемигиванием звезд на небе, но по-прежнему ощущала прикосновение губ Аарина и отчаянно жалела только об одном, – что нельзя сохранить, засушить это ощущение, сберечь его на всю жизнь.       Целовал ли он Шарвин?       Бесшумно отворилась дверь; на улицу вышла леди Арибет. Ей уже много ночей не спалось, и Зенара, пристыженная, упрекнула себя, что совсем позабыла о ней, приходя и за советом, и за разговором только к Генду. Она встала, хотела окликнуть леди Арибет, мимолетно удивилась тому, что та одета как для долгого путешествия, а потом леди Арибет повернула к ней холодное, злое, бледное лицо, и все вдруг поплыло у Зенары перед глазами.       Она пришла в себя в постели; Лину хлопотала над ней, в углу сидела Шарвин, а у изголовья – мистер Генд, и держал Зенару за руку. Ужасно болела голова.       Зенара выпростала из-под одеяла свободную руку, потрогала висок. Что-то смутное заворочалось в голове, под пульсирующей болью.       – Леди Арибет… Она… – Зенара замолчала. – Было очень темно. Ей вдруг захотелось отгородиться этой темнотой от того, что витало в воздухе, пульсируя так же, как боль в ее голове, – тревоги и страха.       – Отдыхай, милая, – сказал Генд, – если хочешь, я посижу с тобой.       – Но здесь же нет камина, – пролепетала Зенара.       – Я же говорил, что достаточно разок коснуться твоей ручки, чтобы согреться на всю жизнь.       Странно – на этот раз его пальцы казались горячими по сравнению с пальцами Зенары.       Шарвин резко встала.       – Пойду успокою остальных. Поправляйся, чудушко.       На Зенару она старалась не смотреть, но на мгновение их глаза все-таки встретились. Никогда еще после Невервинтера Зенара не видела у Шарвин такого выражения лица, холодного и застывшего, без смешинки в уголках губ и глаз. Зенару как будто ударили наотмашь.       Совсем, как это сделала леди Арибет.