Сон в камере пыток

      POV Шерлок Холмс       Джим давно уснул, а я все лежал, смотря в стену, освещенную утренним солнцем. Эти часы были личными, тайными, моим маленьким секретом от всего мира. Он тихо дышал мне в плечо, тепло согревая своим дыханием, а мне было тяжело, буквально невозможно отодвинуться или перевернуться на другой бок. Рука затекла и нещадно покалывала, и эта неприятная боль была тем, что держит меня здесь и сейчас. Я начал понимать стремление Джеймса к болевым ощущениям – они могут быть не только неприятными, о чем я не мог бы подумать до… всего этого. Они клеймят воспоминания и чувства, заставляют помнить их ярче и четче даже спустя время, а следы на теле – самая большая память. Драгоценная, желанная. Чуть поворачиваю головой из стороны в сторону, стараясь, впрочем, не потревожить Мориарти, ощущая пульсирующие в такт сердца синяки от его пальцев.       Мы были близки. Во всех возможных пониманиях этого слова. Неуместность и невозможность этой близости не помешали ей состояться. Мы связаны грубой веревкой, невообразимо затянутой на наших шеях, впивающейся в кожу, оставляющей на ней красные следы. Привязью.       Я лежу в оцепенении, не двигаясь, широко распахнув глаза и тяжело дыша. Я не знаю, что делать. Я в смятении. Мысли путаются, и только отбивающая такт боль не позволяет мне поддаться панике.       Бьющееся в тисках сознание затихает постепенно, позволив мне наконец-то провалиться в беспокойный сон.       Когда я просыпаюсь, Джима нет в постели, а я лежу в том же самом положении, уже не чувствуя затекшую руку. Поворачиваюсь на спину и массирую ее, ощущая, как кровь начинает поступать в полную силу, предплечье до скрежета в зубах ноет и покалывает. Подняв голову, я вижу Джеймса, сидящего на полу в халате и пьющего кофе из вчерашней кружки. У него мокрые взъерошенные волосы и темные тени под глазами, он смотрит на меня, не мигая, словно ожидая чего-то. Я чувствую себя странно и опустошенно, но интуитивно понимаю, что могу неосторожным действием сейчас сломать что-то хрупкое и невесомое, что-то витающее сейчас в комнате. Кажется, прошлая ночь затронула его не меньше меня.       - Доброго утра. Хотя, кажется, уже день, если судить по теням от мебели и шуму за окном, - я замолкаю и, зевая, стараюсь скрыть алеющие щеки. Боже, что я несу. Джеймс, впрочем, улыбается и склоняет голову, а давящее напряжение во взгляде сменяется привычной усталостью с примесью чего-то нового, нежного, живого. Не свойственного ему.       - Ох, да прекрати уже, мы трахаемся не в первый и даже не во второй раз, твое смущение начинает меня пугать, - он протягивает мне руку с чашкой и я, сев на кровати, принимаю ее из его ладони. Кофе обжигает губы.       Он понимает, что дело не в этом. Я понимаю, что он понимает. Он понимает, что я понимаю. Но все равно проигрывает вновь эту странную сцену, старается сделать вид, что не случилось ничего неординарного и откровенного. Я не имею права разрушать эту ложь. Между нами не может быть чего-то большего, чем вынужденное партнерство, пусть даже все давно вышло за какие-либо рамки, размыло их, растоптало и уничтожило. И моя нездоровая привязанность продиктована лишь тем, что он был рядом со мной в момент огромного стресса и после него. Лишь этим и только.       Я буду повторять это столько раз, сколько потребуется.       - Что мы будем делать дальше? – Мориарти смотрит на меня, и я не сразу понимаю, что его вопрос не связан с моими мыслями. – У меня есть пара идей, чтобы узнать распорядок дня Грина, можно попытаться поймать его в момент, когда он будет один.       - Собираешься поговорить с ним? Или убьем его сразу? – Сажусь, поставив ноги на пол, растираю лицо, стараясь прогнать остатки сна. Я спал всего часа четыре, и этого чертовски мало в нашем бешеном ритме. Зеваю и потягиваюсь, подняв руки над головой, и чувствую всей кожей изучающий взгляд Мориарти.       - Опять провоцируешь меня? – Он встает, подходит вплотную и изучающе проходит пальцами по ярким синякам на шее. – Я ведь могу оставить новые. И не только здесь. Повторяю, и в последний раз, последующие уроки будут куда более запоминающимися, и либо очень не понравятся тебе, либо понравятся слишком сильно: убивать будешь не ты. Кого бы тебе ни пришло в голову уничтожить, я сделаю это. – Он давит пальцами на все синяки разом, и отметины совпадают с его рукой идеально, до последнего следа, и это странным извращенным образом возбуждает.       Нет, сначала душ.       - Я не совсем корректно выразился. – Без особого желания отнимаю его ладонь от себя и встаю, возвышаясь, смотря на него сверху вниз. Он даже близко не представляет, как мне хочется разорвать голыми руками ублюдков, которые сотворили с ним все это. Возможно, когда кончится эта бешеная история, я смог бы добиться его перевода в какую-нибудь частную клинику? Или хотя бы улучшения условий его содержания. Размышления о будущем после кажутся нереальными.       Отдав чашку Джиму обратно, я роюсь в шкафах в поисках чистой одежды, вытаскиваю оттуда футболку, пахнущую кондиционером для белья, штаны и направляюсь в ванную. Мысли, бегущей строкой проносящиеся перед взором, пока я отмываю его засохшую сперму с живота, безрадостны и лишены оригинальности.       У нас нет будущего, нет ничего. Я даже не испытываю к нему любви или влюбленности, боже упаси, нет, здесь что-то иное, но глубокое и пустившее корни прочно и сильно. Есть связь, понимание на уровне взгляда и полуслова, ощущение единения и нужды. Недопустимые и мешающие, черт бы их побрал.       Джеймс расположился на кухне, перетащив туда компьютер из детской комнаты. Он завтракает омлетом, и вторая тарелка, наполненная и нетронутая, стоит на другом конце стола, вместе с чашкой кофе. Дразнящие аппетит запахи витают по кухне.       - Пахнет вкусно.       - На вкус не особенно здорово, но съедобно, - комментирует он, не отрываясь от экрана. – Напомни мне, какой сегодня день недели? С нашим бешеным темпом жизни у меня все вылетело из головы.       - Хм. Пятница, насколько я могу судить. А что? – Я принимаюсь за еду, подглядывая за тем, как Джим работает.       - Хм.       Пальцы летают над клавиатурой. Он в задумчивости чуть прикусил кончик языка, хмуря брови и поглядывая в экран, изредка его руки замирают на несколько секунд. Мне нравится смотреть на него. Кажется, это то единственное, что я могу признать, что могу принять без паники.       Мориарти вдруг замирает окончательно и смотрит на меня победно. Губы его трогает недобрая улыбка, сулящая много боли и мести. Горящий взгляд и злой оскал будоражат, яркими картинками вспыхивают возбуждающие воспоминания, заставляющие дыхание чуть сбиться. Поспешно прикладываюсь к чашке, стараясь скрыть заминку. Джеймс же поглощен найденным, он не замечает ничего более вокруг себя, медленно поворачивая ноутбук ко мне. Чтобы не смотреть на него столь очевидно вызывающе, я смотрю в экран.       - Инстаграм? – Я вижу мужчину в спортивном костюме, фотографирующего себя на свой мобильный телефон. Крайне неудачный ракурс, чтобы выкладывать подобное в общий доступ, безвкусно: утреннее солнце, смотрящее прямо в камеру, скрывает большую часть снимка, можно, пожалуй, отлично рассмотреть марку кроссовок и щиколотки. Наклонившись ниже, всматриваясь внимательнее в снимок и стараясь разглядеть лицо, я почти ложусь на стол, оставляя между своим лицом и экраном около десяти сантиметров. Мориарти встает со своего стула и, подойдя ко мне, приобнимает меня за плечи одной рукой, второй же указывая не на снимок, а на комментарии справа от него. Недосказанность наших отношений – отношений? – нервирует, у меня не получается контролировать собственные физиологические реакции на него, отчего, когда он касается меня, я начинаю нервничать и злиться на себя за собственные неразумность и глупость.       - Посмотри на подписи к снимку, - он усмехается коротко. – Вроде не замечал за тобой, что ты плохо соображаешь с утра.       - Будто мы так много дней провели вместе, - холодно отвечаю, вчитываясь в текст на экране:       «p_green: отличная погода во время еженедельной субботней пробежки! присоединяйтесь!»       - Наш дорогой друг совершенно не обеспокоен собственной безопасностью, – Джим отпускает мое плечо и садится прямо на стол. Он кусает губы и хрустит пальцами, а взглядом блуждает по стенам из стороны в сторону, быстро и хаотично. Его больной безумный разум строит планы и просчитывает варианты. – Ох, как же много разнообразных возможностей, я просто теряюсь.       Его маниакальность, помешанная на больном гении его мозга, привлекают меня невообразимо сильно. Мне кажется, за это утро я побил все возможные рекорды по количеству мыслей о каких-то высоких чувствах. Глупо, бездарно, принижает меня в моих же глазах настолько сильно, что от себя становится мерзко. Думаю, эти несколько дней перевернули с ног на голову все в моей голове.       Прекрати думать о всякой чуши. Нужно решить, как мы убьем эту мразь.       Я бездумно смотрю в экран монитора, пока Джим, тоже почти что легший на стол, листает снимки с других пробежек, ища подсказки, где тот проводит субботние утра.       - Я знаю этот фонтан! – Останавливаю его руку, собирающуюся пролистнуть фотографию, вцепившись в его предплечье. На снимке – Грин, его лицо в каплях пота, приветливо улыбающееся в камеру. Неискреннее, неестественное лицо, улыбку хочется стереть, вырывая зубы один за другим. – В получасе ходьбы от квартиры Майкрофта.       - Мы просмотрели уже три снимка с этим фонтаном, где ты витаешь? – Спрашивает Мориарти, провокационно улыбаясь. Халат распахнулся, оголяя голый торс со следами моих засосов, а глаза неотрывно наблюдают, глубокие темные воды, обрамленные тенями усталости.       Красота жестокости, эстетика агонии, искусство нанесенных в экстазе отметин – я болен тобой. Ты не был привлекателен мне ничем, помимо своей милой внешности при первой нашей встрече, но твоя уродливая сущность притягивает мои темные стороны, заставляет их расцвести мутной вязкой чернотой, дьявольским притяжением. Ты ужасен, ты безумен в своем уме и интеллекте, непомерно высоком для больного шизофренией. Твои покорность и открытость минувшей ночью заворожили меня, уничтожили.       Я болен.       - Я наблюдал за тобой. – Любовался тобой. Он не отвечает ничего, но выражение лица становится словно опасным, недобрым, и это недовольство направлено впервые на меня. Он садится, скрещивает руки на груди, и его сердитый вид ранит меня только лишь потому, что глаза полны скрытой печали. – Мы не будем говорить об этом. Я знаю. Знаю, что психика реагирует нездорово на нездоровые ситуации. Знаю, что мы вынуждены помогать друг другу, и это все, что есть общего у нас с тобой. Знаю.       - Тогда, будь так любезен, заткнись. – Рывком спрыгнув на пол, Джим возвращается на свое место, повернув монитор к себе, продолжая что-то искать. Или симулировать деятельность. Второе более вероятно.       Блять.       Силясь сгладить неловкость, я подхожу к нему и молча вбиваю в поисковик примерный адрес места, где были сделаны снимки.       - Завтрашнее утро. Думаю, нам придется выйти очень рано, чтобы не упустить его, согласен? – Выпрямляюсь, закончив, и просто стою рядом, ощущая какую-то жуткую неловкость. – Завтра все закончится?       - При самом благоприятном раскладе – да, - Он чуть поворачивает голову, смотря на меня исподлобья, тонко улыбаясь неприятной улыбкой. – После, ты приведешь меня в Скотланд-Ярд в качестве трофея, что будет лишним жирным плюсом тебе, когда идиоты-полицейские влезут во все это дерьмо своими носами и все испортят.       - Что? – Я опешил на секунду, смотря на него широко раскрытыми глазами.       - Мать твою, прекрати вести себя как девочка! – Он вскакивает со стула, взмахивая руками, халат развязывается окончательно, мешая его движениям. – У тебя что, есть более здравые мысли? Сбежим вместе из страны, трогательно держась за ручки? Будем вечно прятаться по квартирам семей, уехавших в отпуск, и воровать лекарства по аптекам? Очнись и оставь свои розовые мечты! – Он сгребает мою футболку в кулак, другой рукой привычным жестом хватает меня за шею, не сжимая до потери дыхания, но крепко держа, сдавливая синяки. – Я убью Грина и вернусь в клинику. – Шепчет Джеймс мне в лицо, болезненно глядя на меня печальным взглядом. – А на суде по расследованию его убийства, убийства санитара из больницы и вообще всей хуйни, что произошла за эту неделю, ты свалишь все на меня. А знаешь почему? – Он наклоняет голову, чуть щурясь, губы складываются в усмешку, обнажая белые зубы: - Потому что я труп, Шерлок, дорогой! Лекарства действуют на меня все хуже, я тону в своих проклятых болезнях, и я сдохну от безумия даже раньше, чем расследование закончится, понимаешь?       Он отпускает меня и идет в спальню. Возвращается через минуту с сигаретой в зубах, поджигает ее и жадно затягивается, кашляя. Бросает пачку на стол.       Я не хочу и не могу думать.       Достаю вторую из упаковки, ощущая, что вернулась дрожь пальцев.       Джим садится на пол, опираясь спиной о кухонную гарнитуру, и прячет лицо в руках, пачкая пеплом волосы. Я сажусь рядом и, вырвав сигарету из его пальцев, прикуриваю свою от его огонька, затем обратно вставляю ее между пальцев Джима. Руки дрожат, и я роняю сигарету ему на ногу, она прожигает штаны и оставляет ему маленький ожог на коже. Джеймс даже не вздрагивает, но садится прямо, поднимает ее и затягивается снова. Затем достает из кармана аминазин и глотает четыре таблетки.       - Раньше ты принимал меньше.       - Какое поразительное умозаключение, вы гений, Шерлок Холмс! – Он выглядит усталым. Умирающим в собственной агонии. – Тебе нужно носить с собой и те два других препарата тоже. Если мы не справимся завтра, если что-то пойдет не так и мы застрянем вдвоем на неопределенный срок, то успокоить меня ты сможешь, только если вырубишь.       - Джим…       - О, да заткнись ты уже, а.       Он ложится головой мне на колени и курит, стряхивая пепел на себя, на меня, на кафельный пол чужой кухни. Я зарываюсь пальцами в его волосы и затягиваюсь до боли в легких.