Пятнадцать

      Сегодняшнее осеннее, почти карамельное в предрассветной ясности октябрьское утро началось для Влада привычно, — кофе с молоком, просмотр телеканала новостей и бодрящий кокаин, который всегда окончательно помогал ему проснуться в любое время суток.       Наркотики появились в жизни Топалова не так давно.       Равно как и слава, популярность и первые большие деньги.       Уже два года каждый день начинался и завершался раскатанными на гладкой поверхности белыми дорожками «кокса». После употребления нужной дозы он чувствовал невероятный прилив сил, энергии и желание жить.       Так же и сегодня суббота обещала быть насыщенной и деятельной.       Было множество планов на ближайшие двадцать четыре часа — появиться на студии, дать пару интервью, смотаться на несколько убойных, медийных вечеринок, — если бы не приход мрачного Сергея и грёбаных четырёх слов, которые Топалов был согласен выжечь из своего сознания даже раскалённым железом.       — Я ухожу из группы, — безо всяких предисловий выпалил Лазарев, отстраняясь от излишне сумбурных объятий Влада и отходя на безопасное расстояние.       — А как же мы? — Влад рвано выдохнул, глядя на некогда близкого человека обескураживающим и поплывшим взглядом.       Он был почти на пике прихода, и по началу он воспринял сказанное, как глючный мираж. Сергей невольно отвернулся, не ощущая внутри себя ничего, кроме чувства отвращения:       — Нет никаких «мы», Влад.       — С каких пор? — непонимающе вспылил Топалов, уже не пытаясь разговаривать с Сергеем после такой новости вежливо — кокаин постепенно начинал делать своё губительное дело. — Хотя постой, дай-ка угадаю… Это всё из-за того парня, верно? Дима, если не ошибаюсь? Я прав?       Имя Билана яркой, болезненной вспышкой промелькнуло у Лазарева в голове, что с трудом заставило парня сохранить невозмутимое, решительное выражение лица.       Потому что Топалов, на самом деле, был прав.       Влад продолжал стоять на месте и ждать каких-либо слов, хотя, гладя на то, как Лазарев отмалчивается и даже не смотрит ему в глаза, объяснения были ни к чему.       Уже ни к чему.       Он слишком хорошо знал Сергея. Наверно, как никто в этой жизни. И любил его так, как не любил никто — ещё одна истина этой долгоиграющей, запутанной чёртовой истории.       … Их отношения были похожи на ту самую первую, юношескую, невинную любовь, которую складно и красиво можно было описать в типичных дешёвых романах типичного бульварного чтива для юных особ. Они тесно общались с самого раннего детства, ещё до попадания в известный коллектив «Непоседы» — их большие семьи дружили между собой, а у отцов были определённые общие интересы в сфере бизнеса. Вячеслав Юрьевич и Михаил Генрихович так же давно дружили, вели дела и всегда мечтали о том, чтобы сыновья в недалёком будущем покорно воспоследовали их примеру.       Только они не могли предположить и узнать, что Влад, впервые в жизни увидев юного, спокойного, вдумчивого и не по годам серьёзного Лазарева-младшего, втюрится в него, как ненормальный, Сергей неожиданно ответит взаимностью, а после этого пролетят несколько безумных лет, которые Топалов искренне считал лучшими годами в своей жизни.       Тогда они оба влюбились друг в друга по уши, как одичалые мартовские коты в период гормонального всплеска, и вдвоём были готовы порвать весь мир, что и вылилось в создание группы «Smash!!» — маленький творческий мир двоих парней, один из которых старался сохранять трезвый рассудок, а другому просто снесло голову.       Любовь отравила Влада ядом всепоглощающего обожания, а на глаза набросила непробиваемую, одностороннюю пелену — в этом мире он не видел ничего и никого, кроме Сергея. Как бешеный подросток, который толком не успел попрощаться с беззаботным детством, Влад ни на секунду не оставлял Сергея одного и искренне, с долей поглощающего разум эгоизма хотел, чтобы тот целиком и полностью принадлежал только ему. А в осознанном возрасте любовь к улыбчивому парню только крепла и росла в геометрической прогрессии — поразительно, но таков этот исчерпывающий факт.       Лазарев всегда оставался для него на первом месте, и был в глазах Влада самым лучшим, самым красивым, самым родным и близким человеком из всех, что были в его жизни. А всё остальное было совсем не важно.       Да и самому Лазареву казалось, что он искренне влюблён в этого смешного, озорного и вечно взъерошенного чудака, который был готов ради него на всё. Сам Сергей тоже был готов ради Топалова на многое, ведь он пытался прощать ему и разгульный образ жизни, и тягу к кокаину, списывая это всё на юношеский максимализм.       До злосчастного момента. До того лета. До грёбаной «Новой Волны».       До тех пор, пока не появился Дима.       Упал на его голову, как сто бетонных шлакоблоков, пробивая вечно собранное сознание и все мысли о том, что у него есть Влад, который, к несчастью, был совсем не слепой. Ни одно самое страшное, опасное явление в мире не было сравнимо с тем, что испытал Лазарев, когда впервые в жизни увидел Билана в проклятой Юрмале.       Любая свирепая гроза сопровождается ослепительными молниями, но глаза Димы сияли ярче и светлее. Они словно выжгли Лазареву его собственные зрачки, и он неожиданно понял, что влип.       Смертельный ураган может смести всё живое и неживое на Земле, но Билан был похож на десятки несокрушимых, диких тайфунов, который смёл Сергею адекватность, логичность поступков и здравый смысл.       Я увидел тебя и ощутил тогда, что горю.       А теперь я _уже_ почти сгорел.       Землетрясение рушит дома и города, унося за собой чужие судьбы, а Дима одним лишь взглядом разрушил судьбу Лазарева.       Равно как и все его отношения с Владом.       А я ведь любил его…       Какое-то сумасшествие, ей-Богу. Не находишь?..       Наверное, в те далёкие, пыльные, ещё не окрепшие юные годы это можно было назвать помпезным словом «влюблённость».       Всепоглощающая влюблённость, от которой пересыхало во рту и рождало в животе грёбаных бабочек, о которых писали лучшие литературные умы в толстых, истертыми временной беспощадностью книгах.       Та, которую встречают на своём пути однажды и навсегда. Та, которая «раз, и всё». Банально, до очевидного избито, но слишком реально.       Сергей наблюдал за Биланом и само по себе на мозговых извилинах выжглось слово «моё». И уже ничем это слово нельзя было стереть.       Хотя это не твоё, Серёга.       Точнее, не твой. И вряд ли после случившегося будет твоим.       Как же ты этого не поймёшь?       То, что он совершенно не знал Диму, как человека, не останавливало его плохо контролируемые мысли и поступки, — в голове словно переключались рычаги и тумблеры, что когда-то отвечали за логику и осмысленность собственных действий. Ему до ощущения колких иголок, царапающих изнанку души, хотелось побыть с ним рядом хотя бы пять минут. И ему было всё равно, кто он и откуда, он был слишком очарован этим парнем, чтобы адекватно соображать.       Можете назвать это, как угодно. Слепостью, одичалостью, юношеским безрассудством, — неважно. Под десятком банальных клише и штампов будет лишь один смысл, — иначе бы всё равно не сложилось.       А Влад слишком хорошо понимал происходящее, чтобы молчать.       Каждый раз, когда Лазарев цеплял изучающим взглядом Диму при нём, Топалов чувствовал, как с пол оборота начинал звереть. Он тоже совершенно не знал Билана, но зато он очень хорошо знал Сергея.       Ведь Лазарев думал, что он умеет шифроваться. А ещё он, видимо, думал, что Влад настолько ослеплён своей любовью к нему, что ничего не сможет понять.       Но Топалов понимал всё.       Потому что слишком поздно отчаянно бить в колокола. Слишком поздно объявлять тревогу.       Просто слишком _поздно_.       Изначально Влад терпел. До победного, стискивая зубы, сдерживая агрессию на раздражающего его Билана и пытаясь держать себя в руках. Нюхал ещё больше порошка, думая, что это спасёт его от колющей, чёртовой обиды, и пытался забываться.       И лишь потом сорвался, когда видит пришедшего на презентации Диму, позволяя себе лишнего.       А Лазарев даже и не думал отрицать это. И у Влада окончательно отказали тормоза.       Он стал употреблять больше, чем раньше. Белый кокаин стал для него чуть ли не единственной возможностью не дать самому себе впасть в депрессию.       Он понимал, как их прежние отношения тают, как талая вода сквозь рассыпчатый песок.       Чёрт возьми, да они уже давно растаяли и утекли в никуда, — Сергей слишком много говорил об этом грёбаном Диме, слишком много рассказывал о нём болтливой Волковой, слишком часто плыл в своих собственных раздумьях о нём и совсем не видел, как делает Топалову больно.       И ему хотелось встряхнуть Лазарева, врезать ему или хотя бы прямо заорать прямо в лицо о том, что «я здесь, я всё ещё тут, и я всё вижу!», но он не мог.       Потому что знает, что Лазарева не остановить, а его любовь — не вернуть.       Она утонула, давясь собственными всхлипами, в шалой, бурной летней реке детской, неокрепшей любви под тяжестью чужого груза, чужого имени и чужого парня, глаза которого Влад был готов вырвать с мясом наряду с нитевыми прожилками.       И самое горькое — Влад видел, насколько же открыто Дима шарахался от Сергея.       Он не шёл ему навстречу, откровенно сбегая от него как и физически, так и пряча глаза, тонувшие в неизвестности накатившего испуга, хотя на него лице был написал такой же интерес, как и у Сергея — эти два барана, пытаясь играть собственный театр (каждый свой) совершенно не умели притворяться.       Заядлый трезвенник-Лазарев стал выпивать и мрачнеть на глазах, тем самым царапая душу Топалова ещё сильнее.       Сергей втрескался, и это состояние делало его несчастным. И, словно по рефлекторной цепной реакции, это делало несчастным Влада.       Знаете, каково это: искренне любить человека, который не любит тебя, но так же искренне желать ему счастья, перебарывая свои личные обиды? Ты видишь, как ему непросто, как он тонет в пучине своих догадок, но ничего не можешь сделать, потому что сам любишь его?       Это больнее, чем банальная безответная любовь.       Это страшнее и тяжелее любых человеческих чувств на свете.       И Топалов, на самом деле, предчувствовал их скоро расставание. Но не ценой их       собственной группы, которая находилась на пике популярности.       Их дуэт не стоил такой жертвы.       А вам бы, по-хорошему, не стоило бы всего этого знать!..       … — Ты хоть понимаешь, что ты несёшь? — Влад уже откровенно и нервно расхаживал по комнате, расплёскивая эмоции от услышанного уже больше получаса. — Если ты сейчас уйдёшь, ты, во-первых, толкаешь нас на огромную неустойку, потерю астрономических бабок для раздачи долгов «Universal Music»! Альбом не готов, гастроли не завершены! А во-вторых, ты не просто уходишь… Ты разрушаешь целую веру! Ты рушишь нас! Нас двоих, наш общий мир! Себя, меня, всё, что мы с тобой строили эти три чёртовых года!       — Драму не разводи, — оборвал его Лазарев, невольно поморщившись. — С твоего личного кармана у тебя никто и доллара не утянет, не переживай. У тебя есть папа, который, как всегда, не пожадничает и за всё заплатит. Будешь и дальше продолжать тусоваться в клубах и покупать себе порошок хоть мешками. А мы… Кажется, я тебе всё уже сказал. Уже давно нет никакого «мы». Я заканчиваю вместе с тобой дописывать диск и со следующего года буду делать сольник. Чего и тебе советую.       — «Сове-е-етую», — протяжно процедил Влад, передразнивая речь Сергея. — Засунь себе в жопу свои дурацкие советы! Как и чрезмерно заумные, пафосные фразочки!       Разбодяженный кокаин постепенно переставал давать нужный, защитный для парня эффект.       — В общем, всё. Вали уже из моей квартиры, я даже слышать больше ничего не желаю, — отрезал Топалов, чувствуя, что вот-вот его окончательно отпустит, и апатия, появляющаяся в организме после подобных отходяков, надолго накроет его с головой. — Мне всё понятно. Можешь больше не распинаться.       Лазарев вздохнул и тяжело встал с места — говорить что-либо ещё человеку, который всегда был излишне эмоционален даже без допинга, было бесполезно. За Влада сейчас наверняка говорили его озлобленность и наркота, а не адекватность нормального человека.       И лучше действительно стоило уйти, чтобы поставить окончательную точку. Ему и правда больше нечего было говорить.       Наблюдая за тем, как Сергей встаёт и идёт к коридору, Влад чувствовал, как его подбрасывает изнутри. Приходя в норму, он вскидывает голову, чтобы сдержать накатившие, почти болезненные мальчишеские слёзы, догоняет парня и издевательским тоном выпаливает:       — Ты же ведь даже не знаешь его, кто он такой и что из себя представляет, а уже помешался на нём! Ещё и бегаешь за ним, как ошалелая малолетка! Самому не смешно?       Сергей замирает на пороге и резко разворачивается, вглядываясь в бледное лицо Влада. Его руки мелко тряслись, а по щекам из потемневших, стеклянных глаз потекла позорная слеза. Но Лазареву не было его жаль. Уже не жаль.       — Мне смешно то, что это говорит человек, который помешан сам, — холодно отчеканил Лазарев.       Топалов вздрогнул, но ничуть не изменился в лице.       — Он тебя даже не знает! — словно не услышав слова некогда любимого человека, продолжил он, не желая произносить имя Билана вслух. — И поэтому никогда тебя не полюбит! В отличие от меня!       — Ты меня тоже не любишь, — обречённо сказал Сергей. — Ты любишь сомнительные тусовки, наркотики и деньги, а я с твоими излюбленными предпочтениями и рядом не стоял. Ты хотя бы знаешь, блять, что ты вообще каждый день нюхаешь? У кого ты вообще это покупаешь? Ты хоть в курсе, кто какими руками в этот порошок лазил, кто в него что добавил? Сдохнешь в жалкие тридцать лет, если не бросишь это дело и будешь страдать подобной хернёй дальше.       — Если хочешь, я брошу, — тихо ответил Влад и подошёл ближе, окончательно ощущая пустоту в душе. — Ради тебя. Только попроси.       — Уже просил, — горько сказал Лазарев, вспоминая, сколько раз они вели за эти годы подобный диалог. — А всё бестолку. Не надо, Влад. Я ухожу. И мы расстаёмся. Точка.       — Пожалуйста, — выдавил из себя Топалов, пытаясь схватить дрожащими, похолодевшими пальцами Лазарева за руку. — Я брошу, я честно брошу, если ты останешься и будешь со мной. Я брошу, слышишь?! Брошу! Только не уходи! Не кидай меня! Пожалуйста!       Голос парня повышался до высоких тонов всё больше и больше, почти срываясь на крик, но Сергей отрицательно покачал головой и, отстранившись от чужих рук, открыл дверь квартиры, быстро спускаясь вниз по лестнице.       — Ненавижу тебя! И Билана твоего тоже ненавижу! Хотя о чём это я, он даже не твой! И никогда не будет твоим! Запомни это, Лазарев! Подавись этой грёбаной правдой! — ядовито выкрикнул Влад вслед Сергею и громко хлопнул дверью, позволяя себе окончательно разреветься.

-//-

      В альбом «На берегу неба» Дима, кажется, вложил не только свою душу, но и сердце вместе с накопившимися тяжёлыми мыслями.       Это получился альбом-откровение, альбом-искренность, альбом-честность, — над доброй половиной текстов Билан втайне работал сам, ровно как и сам подбирал семплы и биты, — запутавшаяся в собственных дебрях душа требовала выхода эмоций, требовала нужного выплеска, требовала сказать правду.       Теперь он может свободно поделиться ею с людьми, и не только, когда диск поступит в продажу, но и сегодня, во время презентации в одном из ресторанов в центре Москвы.       Список приглашённых гостей на это мероприятие вечно деятельный Юра решил не составлять, и делать вход для музыкального «бомонда» свободным.       За эти полтора года жизнь Билана изменилась практически на корню. Он успешно выпустил дебютник, стал много гастролировать по стране, зарабатывать хорошие деньги и наконец-то смог переехать в новую, более просторную съёмную квартиру. Вместе с Юрием Шмильевичем они избавились от большей части страшных долгов по контракту, и, кажется, наступила долгожданная белая полоса.       Размеренное существование превратилось в яркое и динамичное, лишь только его мысли и закрома в голове по-прежнему оставались теми же.       Периодически ему на глаза попадались различные телевизионные интервью или бесконечные, журнально-газетные, громкие статьи о ставших сверхпопулярными «Smash!!», где он видел Лазарева — того же улыбчивого, по-деловому собранного смазливого Лазарева, с толикой намётки пафоса в глазах, каким он казался ему всегда, — и каждый раз Дима чувствовал себя странно.       Ему казалось, что он всего лишь запутался и не знал, как быть дальше.       «Ты мне нравишься», — эту фразу почему-то Дима не смог счесть за ложь, хотя по-прежнему не был уверен, стоит ли верить этому человеку на все сто процентов.       Он думал, что этот случай быстро забудется. Но он не забывался, как и не забывался в его голове Сергей, превративший мирное существование Димы в лихую карусель собственных сомнений и самокопаний.       Он пытался соврать самому себе, что ему было противно, раз ему хватило сил уйти, а не остаться с Лазаревым в машине. Но он ушёл, потому что испугался.       Всего лишь испугался.       Он боялся этого человека, и одновременно с этим чувствовал необъяснимую тягу, хотя прекрасно пронимал, что при следующей встрече снова мог сбежать от него.       Лазарев притягивал, как магнит, и с ним, на самом деле, не было так страшно, как могло показаться.       Ты трус, Дима.       Ты же боишься не его, а самого себя.       Спустя такой длительный срок он всё ещё чувствовал фантомный вкус чужих мягких губ, хотя Диме казалось, что он совершенно его не запомнил.       Но он, чёрт возьми, запомнил его. Как и запомнил прикосновение сильной руки на своей шее, сбитое дыхание и тепло.       Как и запомнил Лазарева целиком и полностью, несмотря на редкость встреч и того факта, что он совсем не знает его, и уже два злосчастных года не мог выкинуть его из своей головы.       Перестань себя обманывать. Или накручивать. Одно из двух!       Лучше бы ты признался в этом не в своих песнях, а глядя ему в глаза.       И девушки у него тоже никакой не было.       Дима действительно солгал, хотя она у него, на самом деле, была. Ещё до окончательного переезда в столицу и скорого знакомства с нынешним продюсером.       С Лялей, своей первой, далёкой, почти детской любовью, он до сих пор остался в хороших отношениях, — слишком много она сделала для него, когда он был ещё никому неизвестен — и именно поэтому он и позвонил ей ещё утром, попросив её приехать на презентацию и сыграть небольшую сценку на случай, если Лазарев со своим дружком придут на мероприятие.       Играть по своим правилам нужно до конца.       Я не скажу тебе правды. Ты не узнаешь её, пока я не узнаю тебя.       И пока я не узнаю, хочу ли этого я сам.       Сначала Ляля немного замялась, а потом звонко смеялась в трубку, совершенно не удивившись такой просьбе:       — Я, конечно, многого могла от тебя ожидать, ты у нас — парень непредсказуемый, но чтобы ты влюбился в парня — удивил так удивил меня, что и говорить…       — Я не влюбился, — упрямо и излишне нервно перебил бывшую Дима, продолжая мысленно отрицать эту данность.       — Дмитрий Николаевич! — девушка откровенно веселилась, прекрасно понимая, что Билан с непривычки всего лишь отмазывается, — в конце концов, она слишком хорошо его знала. — Прекратите заливать эту чушь хотя бы мне! Я-то вам уж точно не поверю! Приеду и отыграю всё, как надо, не переживай. Ты хоть пригласил своего ненаглядного-то?       — Да блин! — беззлобно, но настойчиво вспылил Билан. — Он не мой! И вход вообще-то свободный, хотя Юра много кого обзванивал и делал оповещения нужным людям. Думаю, что придёт. Светиться на таких тусовках полезно и необходимо любому артисту.       — Ну, будем надеяться, что он попадётся нам на глаза, — сказала Ляля. — Приеду без опозданий, не волнуйся. До встречи. Жаль, что страна потеряла такого классного гетеросексуального Ромео!       Подавив громкий смешок, девушка повесила трубку, и Дима, слушая короткие гудки, поймал себя на мысли, что другие люди со стороны могут сделать выводы быстрее него самого, потому что очень хорошо знали его, как человека.       Наверно, он действительно слишком сильно запутался. И не знал, как ему быть.       Но выяснить всё до упора, до самого конца ему было жизненно необходимо.       «Ты мне нравишься», — снова стукнуло где-то в тайных отсеках памяти.       А ты мне — нет. Точка.

-//-

      Лазарев остановил свою машину подальше от общей парковки и заглушил мотор, замерев в нерешимости.       Судя по долбящей из окон музыке, презентация в ресторане шла во всю свою тусовочную мощь, к тому же из раскрытых окон слышались громкие голоса, раскатистый коллективный смех и вокал самого Димы, проникновенно певшего неизвестную, наверняка новую песню про листья клёнов.       И зачем ты сюда приехал?       У вас снова не получится нормального разговора.       Вали домой. Ты ему не нужен.       Сергей посмотрел в свои же собственные глаза через зеркало заднего вида и не увидел в них ничего, кроме накатившего страха. Он до дрожи в коленях боялся, что снова облажается, как в прошлый раз. И что Дима уйдёт, или, что ещё хуже, не захочет видеть его и, уж тем более — оставаться с ним наедине.       От парня каждый раз веяло паникой, хотя он старался держать лицо и вести себя уверенно.       И, по-хорошему, Лазарев не должен был так напирать. И целовать.       Но Сергей, вопреки всеми, по собственной наивности, слишком сильно увяз в этой пучине.       Промучившись полтора года вместе с непутёвым, блядующим Владом, гастролями по стране и вечно недовольным отцом Топалова, который сам диктовал им, что и как делать, Лазарев чувствовал ещё большую усталость. Она накладывалась на его чувства к Билану, и его силы были на исходе.       Нужно было что-то делать.       Нужно было освобождаться из оков мальчиковой группы, в которой он не имел права решать что-либо сам.       Нужно было расставаться с подсевшим на наркоту Владом, которого уже давно не любил так, как прежде.       Нужно было извиниться перед Димой. Или хотя бы попытаться с ним поговорить.       Ты должен ему всё объяснить.       Ты ведь делаешь себе только хуже. Иди уже!       Помедлив с мгновение, Сергей зажмурился, рвано выдохнул и быстро вышел из машины, хлопая дверцей и блокируя её на ходу.       В красиво украшенном, просторном помещении было до ряби в глазах многолюдно. Лазарев увидел много знакомых журналистов, приятелей и прочих медийных лиц, с которыми, как мог, успевал здороваться и обниматься, выискивая глазами сцену.       Прорвавшись сквозь толпу и быстро отмазываясь от ненужных вопросов из разряда «как дела?», «где Влад?» и «что у тебя нового?», Сергей наконец-то заметил край нужной ему площадки и, выпучив от удивления глаза, замер на месте.       Улыбчивый, немного взъерошенный Дима, держа в руке микрофон, стоял перед сценой и обнимал какую-то невысокую, худую девушку-блондинку.       Билан что-то сказал ей на ухо, и его спутница широко улыбнувшись и, приподнимаясь на носочки, невесомо коснулась губами щеки Димы, нежно обхватывая ладонями шею, буквально повисая всем телом на парне. Дима радостно смеялся и придерживал девушку крепким хватом руки чуть ниже линии талии, не обращая внимания на присутствующих людей в шумном помещении.       «У меня есть девушка», — вихрем промелькнули в голове Лазарева слова Билана, сказанные прошлой весной.       Сердце глухо отбилось и рухнуло куда-то вниз, и в переносице предательски защипало.       Значит, не соврал.       Она у него есть.       Живая девушка из плоти и крови. Пиздец!       Ну, ты всё ещё хочешь ему что-то сказать?       Лазарев ощутил тягучую боль где-то под рёбрами.       С осознанием происходящего резко захотелось свалить отсюда, вернуться в свою машину и уехать от этого места как можно дальше, матеря самого себя самым отборным матом, но внезапный порыв делать из ресторана ноги остановили другие мысли.       Ну ты и трус.       Не смей уходить.       Ты должен с ним поговорить, помнишь?       Во что бы то ни стало. И точка.       Где тут грёбаный бар?!

-//-

      Дима стоял в плохо освещённом коридоре напротив ресторанного зеркала, сделанного чуть ли не во всю стену, докуривая почти истлевшую папиросу и вдумчиво глядя на своё отражение.       С гладкой поверхности на него смотрел измученный, растрёпанный, но до ужаса счастливый молодой парень, только что презентовавший свою новую пластинку восторженной публике, в содержание которой он честно вложил настоящего себя.       Теперь осталось лишь выйти на сцену ещё раз, попрощаться с оставшимися гостями и уехать домой, чтобы принять душ и упасть в кровать, блаженно отдавшись в царские объятия Морфея.       Пригладив влажной пятернёй выпавшую чёлку, Билан, отвернувшись, потушил сигарету о подошву своих кед, выкинул её в рядом стоявшую урну и, вновь поднимая усталые глаза, увидел в отражении зеркала знакомый силуэт. Вздрогнув от испуга, Дима медленно повернулся и увидел перед собой Лазарева, который стоял, оперевшись плечом о стенку, и смотрел на Билана прищуренным, слегка мутным взглядом.       Что за манера появляться внезапно, словно чёрт из табакерки?!       — Классный альбом, поздравляю, — не совсем внятным голосом сказал Сергей безо всяких приветствий.       — Ты в курсе, что воспитанные люди сначала здороваются? — нахмурившись, спросил Дима, чувствуя во всем теле появившееся нездоровое волнение.       — Кому ты его посвятил? — игнорируя вопрос, выпалил Лазарев, с вызовом дёргая подбородком. — Дай-ка подумать… Наверно, той худощавой девушке, с которой ты полвечера втихаря обнимался?       Голос Сергея едва уловимо дрожал, и он изо всех сил пытался скрыть в нём обидные нотки, но из-за выпитого коньяка это получалось из рук вон плохо. Видимо, Билан тоже понял это, потому что невольно улыбнулся и с гордостью сказал:       — Да, ей. Я, в отличие от тебя, не вру. Как видишь, девушка у меня есть.       — Вижу, — криво выдавил из себя тот. — Только я что-то не верю во всё это. Мне всё это кажется дешёвым подставным театром. И я знаю, что говорю, сам уже несколько лет на актёрском учусь.       — Вот как, — дёрнув бровями, сказал Дима. — Ты, оказывается, будущий актёр, значит… И сколько сейчас в театральном берут за успешную сдачу сессии? Сколько бабок ваш мажорский контингент отдаёт за экзамены? И в какой валюте? В долларах или евро?       — Блять… — сдавленно выругался Лазарев и отлип от стены. — Ты заебал тыкать меня тем, что я из обеспеченной семьи. В печёнках уже сидит эта чушь!       — Правда глаза колет? — спросил Билан, чувствуя шлейф знакомого парфюма.       — Чтоб ты знал, отец меня не обеспечивает, если что, — процедил парень, остановившись в метре от Димы, ощущая, как плывёт от выпитого его сознание. — Я всё в этой жизни делаю сам. На машину я тоже сам себе заработал, к слову. Учусь сам, взяток не даю и даже не собираюсь. И никогда ничего не прошу у своих родителей…       — Тогда что ты уже три года делаешь в пацанячей группе, которой руководит папа Влада? — перебивая, задал очередной вопрос Билан. — Там ты ничего не делаешь сам, уж я-то это понимаю…       — Я ушёл из «Smash!!», — быстро, на выдохе сказал Сергей и замолк в ожидании реакции.       — Зачем? — недоумённо спросил Билан, не ожидая такого поворота в разговоре.       — Хочу быть сольным исполнителем. Как ты, — произнёс Лазарев и дёрнул уголком губ.       — Похвально, — выдержав паузу, одобряюще сказал Дима, пытаясь осознать услышанное. — Но я сам, по сути, ещё мало что стою. И брать с меня пример довольно рано.       — Я так не думаю, — покачал головой Сергей и нетвёрдой походкой подошёл чуть ближе, глядя прямо в глаза. — Ты — очень хороший пример. Я таких примеров в этой жизни никогда не встречал…       Билан невольно облизнул сухие губы, чувствуя, как его снова накрывает странная волна неизвестных эмоций от сказанных слов. Лазарев стоял очень близко и продолжал смотреть прямо и решительно своими потемневшими, карими глазами и, кажется, дышал через раз.       Напряжение нарастало так быстро, что коридор показался Билану вмиг сузившимся и маломерным. Воздух стал удушливым — оставался только лёгкий запах крепкого коньяка и чужого, чуть пряного парфюма, окутывающих с ног до головы. Дыхание Димы сбилось в два счёта, а Сергей, прищурившись ещё раз, бесшумно сглотнул и спросил:       — Как я понимаю, ты ждал меня, раз ты уговорил какую-то бабу сыграть твою девушку, что бы вызвать во мне ревность?       — Как я понимаю, ты не в состоянии разговаривать со мной на трезвую голову, раз ты напился, чтобы пообщаться со мной? — не остался в долгу Билан, быстро включая ответную дерзость.       Какой сообразительный. Надо же.       Тебе не в театральный надо, а в следственный детективный отдел.       — Значит, ты признаёшь то, что девушка — это липа? — кажется, дыхание парня обожгло Диме подбородок, и тонкие пальцы коснулись его руки.       — Значит, ты признаёшь то, что твоё набуханное состояние — это ревность? — спросил Дима, нарочно оттягивая свой ответ.       Лазарев хмыкнул и, делая шаг вперёд, впечатал Билана в зеркальную стену, располагая свои ладони рядом с головой парня Дима, рефлекторно отшатнувшись, сдержал в себе глухой выдох.       — И долго мы будем играть в этот дурацкий словесный пинг-понг? — Сергей невольно поморщился, лихорадочно и пьяно бегая своим пьяным взглядом       — Играешь ты, а не я, — возразил Дима, чувствуя, как ноги становятся ватными, как у ненормальной изнеженной девчонки.       Да возьми ты себя в руки, идиот!       — Нет, — тихо, но решительно отрезал Лазарев. — Играешь ты. При чём со мной. Может быть, хватит?       — Что «хватит»? — спросил Дима, чувствуя, как мысли в голове начали теряться между собой.       — Ебать друг другу мозг, — не сдержавшись, откровенно прыснул Сергей. — Давай начистоту: ты мне нравишься, я тебе тоже. Почему бы нам и не попробовать быть вместе?       — Кто тебе сказал, что ты мне нравишься? — нахмурился Дима, слабо пытаясь защищаться.       — Я хоть и пьян, но прекрасно чувствую, что сейчас твоё сердце, наверно, проломит всю грудную клетку, — без обиняков сказал Лазарев, ощутимо прижимаясь к парню верхней частью тела.       — Это ничего не значит, — быстро и сбивчиво проговорил Дима, чувствуя рваные толчки под рёбрами через ткань одежды парня.       — Да? — дёрнув бровью, протянул Сергей. — А если так?       В ту же секунду Лазарев, судорожно выдыхая, впился приоткрытыми губами в губы Димы, смело роняя сильные ладони на чужие бёдра.       Чувствуя горячий жар дыхания на своей щеке, Дима вжался в зеркало ещё сильнее и невольно подался вперёд, прижимаясь бёдрами, вызывая у Лазарева сдавленный, приглушенный рык.       Мягко сминая податливые губы, Сергей нагло просунул язык ещё глубже, чувствуя, как его кроет с головой. Его пальцы опустились вниз и схватились за края чёрной рубашки Димы, но внезапно в конце коридора раздались чьи-то громкие голоса.       Билан, услышав это, резко отстранил от себя Лазарева, пытаясь отдышаться и унять бешенный пульс. Сергей смотрел на него приоткрытыми глазами жадно, пьяно и вымученно, а потом, нервно сглотнув, спросил:       — Ну так что? Всё ещё будешь отрицать очевидное?       — Не знаю, — честно выдавил из себя Дима, плохо соображая. — Ты извини, но мы с тобой нихрена друг о друге не знаем. И от этого я, по правде говоря, теряюсь.       — То есть, чтобы принять всё это, тебе надо просто получше узнать меня? — спросил Лазарев, отходя ещё на полшага назад, боковым зрением замечая приближающуюся компанию.       — Наверно, — дёрнув плечом, сказал Билан, отлипая от зеркальной поверхности.       — А если я влюбился и не знаю, что мне делать? — без обиняков выпалил тот. — Прикажешь мне покорно ждать, когда ты наконец-то решишься?       — А ты что, влюбился в меня?       Лазарев замолчал, и окинув парня беглым взглядом снизу-вверх, неопределённо пожал плечами. Развернувшись, он пошёл назад, накидывая на себя капюшон чёрного балахона и слегка шатаясь. Обогнув шумную компанию, которая напролом шла к Диме, Лазарев скрылся за поворотом, и Билан окончательно потерял его из виду.       К нему навстречу шёл не совсем трезвый Айзеншпис и пара неизвестных людей с камерами и микрофонами, живо и громко переговаривающиеся между собой.       — Вот ты где, Билан-пропащий! — по-доброму улыбнулся Юра и призывно вскинул руки в стороны. — А я тебе интервьюеров привёл. Готов ответить на парочку интереснейших вопросов?       Дима повесил на лицо дежурную, приветственную улыбку и безо всяких слов кивнул головой.       Мне бы самому ответить на них, Юр.       Если бы ты только знал…