Пятнадцать

      В последнее время Лазарев стал появляться в своей квартире ещё реже, чем раньше, и ещё позднее, чем было «до».       Сегодня он снова приехал домой далеко за полночь, лениво раздеваясь на ходу и скидывая шмотки на кресло, и без того заваленное другой одеждой. Стягивая с широкой спины чёрную майку, Сергей медленным, усталым шагом направился в душ, а после, промокая вымотанное лицо полотенцем, зашёл на кухню.       Есть не хотелось — сил хватило на то, чтобы наскоро сварить себе кофе и упасть на диван с горячей, ароматной кружкой подслащённого напитка.       Включив телевизор, Лазарев откинулся спиной на тяжёлые подушки и ленивым, почти сонным взглядом уставился на мерцающий экран. И в очередной раз почувствовал в застенках души знакомое одиночество.       Со стартом сольной карьеры Сергей был предоставлен самому себе.       У него была хорошая, дружная команда профессионалов-энтузиастов, помогавших ему рулить рабочим процессом и решать деловые вопросы, по-прежнему рядом были близкие друзья, любящая семья, но это была та однобокая сторона его жизни, какая есть у любого известного артиста: и нужные люди рядом есть, и любимое дело, а необходимого, полноценного душевного подъема от этого не ощущалось.       Его жизнь скрашивал лишь один человек — Дима, переписки и ночные звонки с которым давали ему нужную дозу тепла и того ощущения, что он был интересен ещё кому-то, кроме толпы поклонников и собственных неравнодушных членов семьи.       Телефон чуть ли не горел от потока длинных sms, которыми они обменивались в свободное время, а беседы по ночам сквозь мембрану механического гаджета заставляли Лазарева пополнять баланс мобильного чаще, чем когда-либо. Иногда сообщения не доходили: Билан всегда выключал телефон, если находился вне зоны доступа или был занят на каком-либо важном мероприятии. Впрочем, Сергей всё понимал и иногда делал тоже самое.       Но потом, освобождаясь от важных дел, оба всегда навёрстывали упущенное и продолжали переписку между собой, всё больше и больше узнавая друг друга.       Так Лазарев узнал о жизни Димы максимально возможные подробности.       Он спрашивал о семье, родителях и детстве, задавал вопросы про учёбу в ГИТИСе, и Билан вполне охотно отвечал ему, стараясь не грузить парня лишним, только самым важным и интересным. Иногда Лазарев невольно, беззлобно усмехался — всё это напоминало какие-то книжные, штампованные, подростковые притирки, но они стали для него чуть ли не смыслом жизни.       Жаль лишь, что увидеться у них не получалось.       Дима то готовился к отборочному туру на «Евровидение», то торчал на студии или в офисе, то был далеко за пределами столицы на очередных гастролях, что, к слову, Лазарева совсем не обижало. Он сам чуть ли не разрывался на части, мечась между Лондоном и Москвой, пытаясь побыстрей записать сольный дебютник, уложившись в нужные сроки.       От одного вида самолётов начало тошнить, но долгожданный кайф от того, что теперь он был полностью предоставлен сам себе, как артист, перебивал всю неприязнь к частым перелётам и смены городов.       Лишь изредка пересекаясь на всяких премиях, вручениях и общих концертах, они находили короткие минуты на беседы один на один, если это получалось и удавалось сделать без посторонних глаз и ушей.       Но говорить о личном не выходило.       Дима лишь скромно улыбался, делился новостями и комментировал первый сольный клип парня, и Лазарев отвечал ему тем же, искренне радуясь тому, что они могут наконец-то пообщаться вживую. Билану казалось, что он наконец-то смог разобраться в себе, и теперь при виде Сергея — самостоятельного, с новой причёской, новым репертуаром и прежним солнечным, очаровывающим задором — он не испытывал боязни или страха, что раньше. Он часто прокручивал в своей голове первые впечатления о Лазареве, анализировал своё поведение и понимал, что был слишком напуган.       Но не чужим напором и вниманием, а своими же сомнениями.       Сомнениями человека, который не смог принять очевидные вещи.       Как же ты мог не признать то, что ты влип? Ещё тогда, в Юрмале?       Карие глаза смотрели на него с удвоенным интересом, так, что у Димы режущими уколами сдавливало район солнечного сплетения. И не от страха, а от внезапного желания смотреть в эти глаза вечно. Он чувствовал усиленные импульсы, что исходили от Лазарева, и они, на удивление, теперь не были пугающими. Они тянули, обескураживая, и заставляя Билана подавлять в себе желание сделать первый шаг самому — он не хотел торопиться.       Да, чёрт возьми — он хотел всего, что угодно, но не спешить.       Общаться, проникаться, узнавать лучше, окончательно осознать, что Сергей — это тот, кто не предаст, не кинет, не бросит и не сольётся тогда, когда Билан искренне привяжется к нему душой и телом.       Такова жизненная философия Димы, таковой была та ушедшая сквозь толщу воды юность — обрывки неосторожных воспоминаний и отголоски почти мальчишеских ощущений, что смаковались несмело на пробу.       Ты уже привязался, неужели ты этого до сих пор не понял?       Разочарование в этом парне стало бы для него личной пулей в лоб.       А для Сергея, наверно, пулей в лоб бы стала потеря Димы из его жизни навсегда       Угораздило же так… утонуть в тебе.       Перестав следить за динамичным изображением на экране, Лазарев поставил остывшую кружку на тумбу и достал из сумки выключенный телефон.       Он уже вторые сутки не проверял сообщения и входящие звонки — не было времени. Повертев в руке немой кусок пластика, Сергей посмотрел на настенные часы и, замедлившись на пару секунд, всё-таки решил включить его и попытаться набрать Билану: они не общались уже несколько дней, и Лазарев поймал себя на ощущении, что он начал скучать.       По голосу, по разговорам, по историям из жизни, по самому Диме — он слишком часто вспоминал их редкие встречи и чувствовал что-то вроде ломки.       Лазарев, ты, кажется сошёл с ума.       Не находишь?       Но, едва экран загорелся ярким светом, в мобильный вмиг прилетели sms-сообщения, сопровождающиеся противным электронным писком.       Их было несколько, и все они были от Димы. Судя по всему, он отправил их совсем недавно, едва тот успел приехать домой. Лазарев быстро начал открывать один месседж за другим, чувствуя, как его руки начинают холодеть.       От кого: Дима [01:47]       Серёг, пожалуйста, приезжай. Мне плохо.       От кого: Дима [01:58]       Умоляю тебя, приезжай, иначе я выйду в окно.       От кого: Дима [02:11]       Мне плохо, блять. Ответь мне! И приезжай, прошу тебя!       Последнее сообщение разом побледневший Лазарев так и не успел открыть, потому что в ту же секунду раздался звонок, на мгновение оглушивший своей трелью разволновавшегося Лазарева. Это был номер Билана, и парень спешно взял в трубку, слишком громко выдохнув в динамик:       — Дима? Что случилось?       — Серёж, это Яна, — в трубке, вместо голоса Димы, раздался нервный, сдавленный и заплаканный женский голос со знакомыми фрикативными нотками в речи.       Лазарев не сразу понял, кто это, и лишь потом до него дошло, что с телефона Димы звонила Яна Рудковская — худая, не слишком высокая, длинноволосая симпатичная блондинка, уже около полугода работавшая с Димой под строгим надзором и взором его продюсера. Раньше она занималась модой и магазинами брендовой одежды, хотя по образованию, если его не подводила шаткая память, она являлась медиком.       Дима представил её Сергею ещё весной, и он тут же вспомнил, что она так же решала различные гастрольные вопросы в плотном графике Билана, но из-за загруженности в работе и собственной голове парень совершенно напрочь забыл про эту девушку.       Женщина выдохнула, горько всхлипнув, и Лазарев, встряхиваясь, соскочил с кровати, нервно спрашивая:       — Яна, что случилось? Где Дима?       — Серёж, приезжай, пожалуйста, — игнорируя вопрос, слёзно попросила Яна, сбиваясь в своих же словах.       — Что произошло? — резким тоном спросил Лазарев, который, на самом деле, уже натягивал на себя футболку вместе с джинсами.       — Юра умер, — сдавленно отчеканила Яна и заплакала ещё сильнее.       Два слова сквозным эхом пролетели в сознании парня. Замерев на месте, держа в свободной руке ботинок прямо за шнурки, Лазарев, преодолевая накативший ужас и шок, тихо произнёс:       — Умер?..       — Да, — Яна, кажется, обескураженно ходила по квартире, судя по громкому стуку каблуков, и не переставала плакать, буквально с силой выдавливая из себя слова. — Вчера увезли его вместе с Димой в больницу, а сегодня всё, нет его больше… Инфаркт. Отправила Билана домой выспаться, на нём эти сутки просто лица не было. Сидел в коридоре, как будто сам умер, прости, Господи. А сегодня он с утра мне не отвечал! Я поехала к нему, но он несколько часов не открывал мне дверь, я чуть с ума не сошла. Думала, он просто отрубился, но, блять, нельзя же спать столько времени! — женщина уже откровенно выплёвывала ядовитые нецензурные слова и повышала голос всё больше и больше. — На свой страх и риск вызвала МЧС… Вскрыли дверь… А он лежит и еле дышит! Валяется в моих ногах и не может встать, Серёж… Я не знаю, кому ещё звонить, кроме тебя. Я боюсь, Серёж, умоляю тебя, я не знаю, что делать, он, кажется, теряет сознание, а я одна тут рядом с ним… Ему хреново, у него глаза поплывшие, как хрен пойми у кого, наверняка что-то умудрился сожрать втихаря, ему надо срочно в больницу, но, блять, его нельзя туда везти! Нельзя! Я не знаю, что делать… Приезжай, Богом тебя прошу, иначе я сама рядом с ним тут откинусь!       — Уже еду, — бесцветным голосом обронил Лазарев, который под сбивчивую речь девушки уже вышел из квартиры, добежал до парковки и сел в машину, роняя мобильный на соседнее сидение и заводя мотор.

-//-

      Кажется, он собрал на мокрой, осенней дороге все имеющиеся грязные лужи и опасно мигающие красные сигналы светофоров, пролетая через них быстро, как только мог. Выжимая из автомобиля максимум и остервенело давя на газ, Лазарев гнал так, что почти не чувствовал асфальта.       Чувствовал лишь панику и ошалевшее собственное сердце, стук которого, кажется, отбивался чуть ли не в сухую глотку.       Юра умер. Дима без сознания.       Господи, да как так?       Бросив машину прямо около подъезда, Лазарев в несколько счётов преодолел пару лестничных пролётов и влетел в полутёмную квартиру Димы, дверь которой оказалась незапретой.       — Яна! — громко позвал Сергей, скидывая с себя промокшую от мелкого дождя куртку, и тут же, словно из тумана, на него тяжёлым грузом упало женское тело, повисая на его плечах и обжигая обоняние парня сладким запахом духов и… отчаяния.       — Боже, ты приехал! — Рудковская была чуть ли не на грани обморока: потерянное лицо с острыми скулами было залито безысходными слезами, охрипший голос пытался сдерживать рваные рыдания, и Лазарев, мягко отстраняя её от себя, с вопросом «Где Дима?» вошёл в гостиную, застывая на пороге от увиденной картины.       Снулыми, вызревшими, как неспелые маслины, глазами, Дима бездумно смотрел в потолок, лёжа прямо на полу и не совершая ни единого движения. Он был бледен настолько, что кожа на него лице отдавала всевозможными оттенками каолина, нос, из которого струилась запёкшаяся струйка крови, заострился, а губы едва заметно и беззвучно смыкались, словно пытались что-то прошептать. Журнальный стол был заставлен пустыми бутылками из-под виски и переполненными пепельницами с горько пахнущими окурками.       В комнате стоял спёртый аромат из примеси алкоголя, табачного дыма и фантомно знакомой Лазареву жгучей, ядовитой химии.       — Ты… — чувствуя, как становится дурно, и как глаза застилают предательские слёзы, Серёжа подошёл и рухнул на колени рядом, нащупывая запястье.       Кожа Димы была липкая и едва тёплая, дыхание — слабым и почти уловимым, а пульс так тихо отдавал своими ударами в жилку под костями, что тому стало страшно.       Страшно. Дурно. И больно.       — Эй, — позвал он, нависая сверху и ощутимо хлопая Билана по остывающим щекам. — Дима! Слышишь меня? Ты слышишь меня или нет, блять?!       Но Дима молчал, продолжая шевелить губами и пытаясь сфокусировать свой затуманенный, потухший взгляд на лице Лазарева, устало моргая длинными ресницами.       — Приди в себя, блять, — Сергей подложил ладонь под мокрый затылок и ещё раз похлопал парня по щекам. — Слышишь? Сука, не смей… Не смей засыпать, блять!       Лазарев выдохнул и внезапно зацепился взглядом за маленький смятый гриппер, лежащий на ворсистом ковре.       — Яна… Это… — нервно сглатывая, выдавил из себя Лазарев, не выпуская Диму из рук, прижимая к себе парня ещё сильней.       Нет, только не это.       Только, сука, не это!       — Блять, нет… — несдержанно процедила девушка, которая стояла за спиной парня и, кажется, тоже заметила на ковре пустой гриппер с остатками крупиц кокаина. — Он что, вынюхал всё это говно, попутно догнавшись литрами вискаря?!       Рудковская подавилась воздухом и замолчала. Рвано дыша через нос, она пыталась унять внезапный шок от увиденного, застыв в немом ужасе с открытым ртом.       — Какого хера?! — пытаясь понять происходящее, выпалил Лазарев, пытаясь поднять Билана и положить его голову себе на бедро. — С каких пор он нюхает эту хуйню?!       — Я не знаю… Не знаю, — кое-как ответила девушка. — Я никогда не видела его обдолбанным! Ни разу! Бухать, курить, это ещё ладно, но кокаин… Никогда! Да кто вообще ему мог сунуть такое дерьмо?!       Девушка заплакала с удвоенной силой, рухнув прямо на ковёр, закрывая лицо руками:       — Пиздец, да как так…       — Хорош ныть, — грубо оборвал её Лазарев, встряхиваясь, пытаясь прийти в себя и рассуждать трезво, как бы хреново это не выходило даже у него. — Он сейчас точно на тот свет отправится, нам надо что-то делать!       Дима, глухо выдохнув, внезапно схватился за плечо Лазарева цепкой хваткой, пытаясь прижаться к парню тяжёлым телом.       Сердце Сергея будто бы рухнуло вниз от этого движения. Он окаменело вгляделся в лицо, пытающееся изобразить хоть какие-то эмоции, и закусил губу чуть ли не до крови, не позволяя себе расклеиться от произошедшего ужаса.       Не смей подыхать!       Слышишь? Не смей!       — Что делать? Ему нельзя в больницу, особенно в общую. Блять, да и в частную тоже нельзя, везде же вмиг спалят случившееся и разнесут грёбаные слухи! — подала голос Яна, подсаживаясь ближе и прикладывая дрожащую руку ко лбу Димы.       — Нахуй нам больница, если ты сама врач?! — прыснул Лазарев, лихорадочно соображая, как поступить. — Думай, пока он ещё дышит!       Дыши. Умоляю, дыши.       — Желудок промыть если только… Марганцовка, чтоб разом выблевал из себя всё это говно… — спустя паузу произнесла Рудковская, шмыгая носом. — И искусственное дыхание, больше ничего не поможет. Вставай! — девушка с трудом поднялась на ноги, перестав всхлипывать, решительно хлопнула Сергея по плечу и метнулась в коридор. — Заставь его дышать нормально и неси в ванну, быстро!       Лазарев кивнул, подхватывая Диму под лопатки и зажимая свободной рукой нос.       Губы Димы, продолжающие вышёптывать что-то без единого звука, были приторно-горькими и липкими, но Лазареву было плевать.       Как и стало плевать на свои же едва заметные, злые слёзы, которые сами по себе потекли тонкими ручьями вдоль скул, пока он делал отчаянные попытки вдохнуть в Билана жизнь, судорожно пытаясь привести его в мало-мальское нормальное состояние.       Лазарев чувствовал такую тяжесть в груди от происходящего, что не мог нормально дышать и сам.       — Не смей, не смей, не смей… — как в бреду шептал тот сквозь злость и давящий страх. — Да приди же ты в себя, мудак грёбаный!       Через несколько минут в глазах Димы появилось некое оживление.       Он несколько раз моргнул и бездумно посмотрел на Лазарева, с трудом сглатывая и выдыхая спёртый, густой воздух слишком громко.       Во взгляде было что-то знакомое.       Сергей с шумом сглотнул и почувствовал, как Билан снова сцепился в него, роняя теплеющий лоб на плечо и пытаясь сипло откашляться.       Пряча глаза, Лазарев наконец-то встал пыльного с пола.       Блять, да что ж ты делаешь?!       Что ты, сука, творишь?       Он с трудом взвалил потяжелевшее тело на себя и направился в ванную, стараясь не шататься.

-//-

      Следующие два часа были похожи на Ад.       Или все девять кругов Ада, которые Сергей уже вряд ли когда-либо сможет забыть.       Дима словно выплывал из неизвестной, вязкой пучины наркотического забытья, пока Лазарев чуть ли не с гневными матами заставлял выпить его ярко-фиолетовый раствор — тот лишь плевался, кашлял, мычал и давился, но всё же с горем пополам вылакал всё, а потом стоял на ватных коленях в ванной комнате и пытался вызвать тошноту, пока Яна дрожащими руками делала компрессы из подручных средств имеющейся скудной аптечки, а Сергей ждал, удерживая Диму в своих руках цепкой хваткой.       И он всё никак не мог перестать вышёптывать имя продюсера наряду с горькими причитаниями о факте его смерти, а Лазарев, кажется, за это время выдавил весь жизненный запас своих слёз, пытаясь сохранять каменное выражение лица и не проклинать самого же себя за слабость.       Ему хотелось рвать и метать, а ещё больше — узнать, откуда у Билана появились наркотики.       Сам Дима никогда не говорил ему об этом, это не проскальзывало в телефонных разговорах или сообщениях даже мимоходом, и Лазарев был страшно зол.       На Диму и на то, что он утаил это от него.       Не соврал и не солгал. Просто утаил.       Ведь их отношения с Владом начали портиться и ухудшаться именно с этой стадии.       И тому меньше на свете всего хотелось, чтобы всё это повторилось между ним и Димой.       А сам Билан смотрел на него с прищуром, словно не мог узнать, хоть и уже явно постепенно приходил в себя и пытался даже что-то сказать, но, увы, не получалось.       Вот тебе и «снежок», блять.       Эйфория, радость, позитив, эндорфины.       Лишняя доза — и всё, ничего этого нет.       Лишь ад, ужас и вязкая пучина страха.       Истина проста до очевидной банальности — Лазареву вновь было больно, как когда-то было больно за Влада.       Он слишком сильно увяз в нём, слишком сильно привязался, слишком сильно, блять, вмазался, чтобы оставить его или просто не приехать. Чтобы дать ему ненароком умереть или даже просто пустить свою едва налаженную жизнь по пизде.       Он бы себе никогда этого не простил.       И всё бы отдал, чтобы в более позитивной ситуации было это безысходное «приезжай, умоляю».       Видимо, это и есть любовь?       Та самая, о которых в книгах и в твоих же собственных песнях, верно?..       Ты влип, Лазарев. До судороги в глотке влип.       Почти к рассвету, когда Дима более-менее пришёл в себя и выхаркал из своего организма всё, что мог, чуть не выплюнув в процессе свой собственный желудок, Сергей уложил его — умытого и бессознательного — в постель.       Туманный рассвет аккуратной поступью стекал по полоске горизонта почти оранжевым солнцем.       Лазарев, потирая пальцами глаза, вышел на кухню, где сидела Яна, безэмоционально глядевшая в одну точку пустыми, поблекшими глазами.       — Как же так… — выдохнула она, не глядя на то, как Лазарев медленно подошёл к ней и замер на месте. — Как так…       Сергей, поморщившись, совершенно не знал, что ответить. Лишь предложил женщине вызвать такси и поехать спать — всё, что могли, они уже сделали, и Слава Богу. Всё уже было нормально.       Нихуя не нормально, Серёг. Нихуя же.       Проводив Рудковскую до жёлтой машины, приехавшей к дому через пятнадцать минут, Лазарев, на нервах абсурдно пожелав спокойной ночи, уже было развернулся, чтобы вернуться в квартиру и навести там уборку, как вдруг почувствовал тонкие, но крепкие пальцы на своём плече.       Яна развернула его к себе и, глядя в упор раскрасневшимися глазами, решительно процедила:       — Не смей его бросать, Лазарев. Даже не думай.       — Я и не собирался, — честно сказал тот, но девушка ещё сильнее сжала руку.       — Всё равно не смей. Никогда. Ни за что. И ни при каких обстоятельствах. Он никогда в жизни ничего не употреблял, я знаю это, как никто другой. Клянусь своей собственной жизнью. Он просто оступился из-за смерти Юры, сбился с колеи, и вообще… — проговорила Яна и неожиданно выпалила. — Не поступай с ним так, как поступил с Владом. Слышишь? Не вздумай!       — Откуда ты знаешь про то, как я поступил с Владом? — вскинув брови, спросил Лазарев.       — Дима рассказывал, — спокойно ответила девушка. — И, раз уж на то пошло, знай: он не переживёт, если ты бросишь его и исчезнешь из его жизни, как когда-то бросали его другие люди. Особенно сейчас.       — Сравнивать Диму с наркоманом со стажем крайне глупо, — резонно процедил Сергей, убирая со своего плеча женскую руку. — Влад виноват во всём сам. Так что не стоит говорить мне очевидные вещи. Я не собирался бросать его. И в мыслях не было.       — Я говорю это лишь потому, чтобы ты не забывал. Без укора, — мягко сказала Рудковская. — Я не знаю, что происходит между вами, и происходит ли, но он слишком сильно прикипел к тебе, поверь. А такое происходит с ним крайне редко.       — Я понял, — кивнул парень. — Езжай домой. Я останусь, а там уж, если что, поговорю с ним. Всё будет хорошо. Не волнуйся.       Яна кивнула, попытавшись добродушно улыбнуться, но в итоге поджала губы в тонкую нитку и села в машину, рывком сорвавшуюся с места.       Лазарев посмотрел вслед уезжающему авто и невольно поёжился на осеннем холоде.       Сентябрь в холодном, туманном огне.       Сентябрь сгорел.       И Юра тоже сгорел. Вместе с ним.

-//-

      Вернувшись в квартиру, в течении часа Сергей методично и медленно приводил гостиную в должный порядок, не чувствуя в своей душе ничего, кроме пустоты.       Придя в спальню, он сел на край кровати и, посмотрев на сонного Билана, лежащего на боку и размеренно дышащего, отвернулся к стене, потирая усталое лицо сухими ладонями.       Тишину в помещении нарушил лёгкий шорох одеяла — Лазарев почувствовал, как тёплые пальцы коснулись его руки, и тут же повернул голову обратно.       Кажется, Диму окончательно отпустило это дерьмо, медленно возвращающее его в реальность. Стадия тяжёлого отравления и последующего отходняка была успешно пройдена, потому что певец смотрел на него слегка обмякшим, полусонным и виноватым взглядом.       — Ты здесь… — едва слышно прошептал Билан и бесшумно сглотнул.       Лазарев, вздрагивая, участливо посмотрел в тёмно-карие глаза и нагнулся, соскальзывая с кровати и чуть ли не падая на колени.       Дрогнувшими пальцами проводя по растрёпанным волосам, Серёжа выдохнул и приблизил лицо, хриплым голосом проговаривая:       — Дима, что ты натворил? Что ты, мать твою, наделал?..       Но Дима ничего не сказал, тут же крепко приобнимая Лазарева двумя руками, чувствуя, как ком в горле сдавил все стенки от накативших горячих слёз стыда и чувства вины.       — Пожалуйста, не делай больше этого… Не делай этого с собой. Я чуть не сдох здесь вместе с тобой, слышишь? — хрип перешёл в едва слышный шёпот, который выдыхал Сергей куда-то в изгиб шеи, пытаясь ещё раз, блять, не разныться, не дать себе проявить слабость. — Всё, что угодно, но только не это. Проси, что хочешь. Что угодно, Дим. Всё, что пожелаешь, но только не это дерьмо…       — Мне уже нечего просить, — осипшим голосом сказал Билан. — Ведь ты приехал. И ты — здесь.       Жёлтый рассвет жидким, горячим молочным чаем обволакивал душную комнату.       ... Эта история про то, как люди, влюбляясь, просят что-либо пообещать взамен.       И как эти данные обещания заедают примесью сыпучих, слишком громких слов.       Главное — не подавиться.