-//-
— Не знал, что, оказывается, тебя всё-таки отправляют на «Евровидение», — Лазарев спокойно рулил по растаявшей апрельской дороге в сторону аэропорта и говорил с Димой по телефону, думая о том, сколько же они опять не виделись из-за регулярной, проклятой занятости. После долгожданного выхода дебютного альбома Сергей потерялся в пучине собственных дел, беспрерывно пропадая в чужих городах и в самой столице, устраивая марафонский забег между офисом, студией, концертами и бесконечными интервью. В один из редких дней отдыха, когда он смог вырваться в гости в родительский дом, Лазарев краем глаза увидел рекламу на Первом канале, которая вещала о том, что страна наконец-то выбрала своего артиста, который в начале мая поедет в Афины отстаивать честь всей музыкальной России на престижном европейском конкурсе. И этим артистом оказался никто иной, как Дима. Впрочем, Лазарев особо не удивился. Он даже почувствовал радость за него, ведь они часто вели об этом разговор в переписках, и Билан откровенно говорил ему, что уже давно очень хочет поехать туда: попробовать свои силы, проверить себя, как певца и артиста, и, в качестве приятного бонуса, победить. — Я как раз хотел тебе об этом сказать, — ответил Дима. — Но вдруг подумал, что будет интересно сделать это при личной встрече. У меня просто есть одна мысль… — Какая? — заинтересовался Сергей. — Я бы хотел, чтобы ты послушал песню заранее, задолго до конкурса, — откровенно признался Билан, зачем-то сдерживая смущённую, идиотскую улыбку, зная, что Лазарев всё равно её не увидит. — В общем, я сейчас на студии. Своей. Один. Звукаря отпустил домой, и Яна тоже уже давно уехала в офис. Поэтому, если у тебя, конечно, есть желание, приезжай. Я вовсе не настаиваю, ты не подумай… Но мне бы, если честно, очень хотелось, чтобы ты услышал её первый. Мне это важно. Чувствуя неловкость и волнение, Дима замолчал, ожидая реакцию, искренне надеясь, что Сергей согласится. Пожалуйста. Мне это так необходимо! Лазарев задумчиво посмотрел на часы, покоившиеся на приборной панели авто. До вылета из столицы оставалось часов пять, и в лучшем случае они смогут увидеться только летом на какой-нибудь очередной премии, где им опять не дадут побыть наедине всюду снующие люди, журналисты, вездесущие фотографы и любопытные коллеги по цеху. Для Сергея такие встречи были даже хуже, чем телефонные звонки. Ведь ему нельзя было откровенно прикоснуться, нельзя было подойти ближе положенного, нельзя было обнять не как друга или простого приятеля, нельзя было сказать что-то откровенно-важное, что давно просилось наружу — эта история о том, как важно не торопиться проживать эту бурную, короткую жизнь. И всё же — лучше час, но наедине и вдвоём, чем несколько месяцев, но врозь. — Хорошо, на целых шестьдесят минут я твой, — решительно выдал Лазарев, отчего у Димы на секунду замирает сердце, и медленно развернул авто назад. — Диктуй адрес.-//-
На звукозаписывающей студии Димы царил так называемый «творческий бардак». Впрочем, похожий беспорядок Сергей периодически наблюдал и в своей, которая находилась на другом конце Москвы: когда часами пишешь несколько треков подряд, регулярно видоизменяя их и перепевая по сотне раз, в помещении как-то сами по себе скапливаются бумажные стаканы из-под крепкого, горького кофе и смятые бумажные тексты формата А4 на всех имеющихся горизонтальных поверхностях. Дима почти не изменился, не считая иной стрижки, нового парфюма и слегка исхудавшего тела. Открыто улыбаясь, Лазарев крепко обнял парня и придержал его в своих руках дольше положенного. Отпускать из своих цепких рук Билана совсем не хотелось — Сергею хотелось стоять так вечно и больше никогда не разлучаться. Мне, чёрт возьми, не хватало тебя. Дима, судорожно сглатывая, всё-таки отстранился и решительно усадил Лазарева на диван, протягивая большие наушники: — Слушай до конца. Внимательно. Потом поделишься своими впечатлениями. Лазарев хмыкнул, скинул с себя кожаную куртку, надел наушники и, выжидающе улыбаясь, посмотрел на Билана, сцепляя пальцы в замок. Дима подошёл к пульту и нажал крайнюю выпуклую кнопку, облокачиваясь плечом о рядом стоящий шкаф и скрещивая руки на груди. Сергей спокойным, прищуренным взглядом смотрел куда-то в пол, задумчиво вслушиваясь в музыку и слова песни, мгновенно воспроизводя в голове нужный перевод. Дима пытался понять эмоции на его ровном лице, но не увидел ничего, кроме лёгкой улыбки — судя по всему, Лазареву нравилось то, во что он вслушивался и даже пытался качать головой в нужный ритм. Через несколько минут он поднял глаза и отложил наушники, поднимая на выжидающего вердикта Билана глаза. — Недурно, — одобряюще улыбнулся Сергей. — И форматно для конкурса, и катит под стиль нынешней музыкальной моды… — Ну вот, — театрально выдохнул Дима, перебивая брюнета и разводя руками. — Я ожидал что-то типа «о, боже», «это великолепно» или хотя бы «отлично», а ты говоришь — «недурно»… Сейчас обижусь. — Ах, да, простите великодушно, Дмитрий, — с вызовом ответил Лазарев, участливо кладя ладонь на грудь и слегка нагибаясь в поклоне. — Совсем забыл, что Вы не можете жить без возвышенной похвалы. Эта песня — божественна. Я поражён в самое сердце. Приклоняюсь перед Вами и Вашим невероятным талантом. Билан подавил накативший смешок и по-доброму махнул рукой — мол, поприкалывались и забыли. — И как называется сей шедевр, которые целый год будет петь вся Европа наряду с Россией? — поинтересовался Лазарев. — Рабочее название — «Never let you go», — ответил Дима. — Но, я думаю, таким его и оставлю, не буду менять. Это всё фигня, короче. Мелочи. Спасибо, что оценил. Мне было важно знать, что ты думаешь по поводу этого всего. — Не за что, обращайся, — дёрнул плечом парень. — Припев, кстати, очень уж говорящий. Неужто ты сам написал текст? — Ну, не совсем сам, — сказал Дима. — Помогли. Хотя да, текст вполне себе говорящий… — И про кого же он? — тут же спросил Сергей, продолжая вертеть в дрогнувших руках наушники. Билан, обескураженно заморгав, неопределённо пожал плечами, и, выдержав короткую паузу, спросил: — Хочешь кофе? Лазарев беззлобно хмыкнул, понимая, что Диме по своим причинам не хочется говорить лишнего, и помотал головой, указывая певцу взглядом на оставшееся свободное пространство дивана. Билан отлипнул от места, где стоял, и присел рядом с брюнетом, бесшумно выдыхая. Воцарило неловкое молчание, сопровождающиеся лишь шагами за стеной в самом здании и мерно гудящей белой лампой на потолке. Спустя минуту Сергей, отложив наушники на стол, посмотрел на свои собственные ладони и нарушил тишину первый, совершенно не зная, с чего начать разговор: — Что у тебя нового? — Ничего хорошего, на самом деле, — поморщился Дима, глядя куда-то прямо перед собой. — Всё веду борьбу за права на имя с бывшей женой Юры. Уже несколько месяцев по судам таскаюсь. Даже чаще, чем по собственным концертам. Достало, ей-Богу. Яна уже откровенно всё нахер посылает и расклеивается, говорит, что не может уже это говно терпеть, сил никаких нет. Но я-то уж не сдамся. Буду стоять на своём до конца. — И правильно, — похвалил Лазарев, кивая головой. — Ни в коем случае не сдавайся. Юра бы, я думаю, в отличие от бывшей не позволил бы себе такое, даже если бы вы когда-нибудь разосрались и в итоге разошлись. — Я тоже так думаю, — в тон ему сказал Билан и тут же спросил. — А у тебя что интересного? — Всё по-старому, — спокойно ответил тот, улыбаясь уголками губ. — Вот, сегодня лечу на гастроли. Приеду, наверно, через несколько дней обратно. А там опять всё тот же водоворот грёбаной занятости: выступления, записи… Ничего необычного. Сам прекрасно понимаешь. — Понимаю, — проговорил Дима и снова замолчал, не зная, что говорить ещё. Лазарев, которому меньше всего на свете хотелось сейчас молчать, поджал губы, невольно облизывая их, и, собрав в кулак всю смелость, выпалил: — Ты что-нибудь для себя решил? — Ты о чём? — поворачивая голову, спросил Дима, вглядываясь в профиль брюнета. — Не о чём, а о ком. О нас, — прямо сказал Лазарев, чувствуя на себе недоумённый взгляд. — Нет, — недолго подумав, откровенно сказал Билан. — Со всей этой нервотрёпкой и жизненной гонкой по карьерной лестнице я не успеваю даже думать, если честно. — А тебе хотя бы есть, что думать? — Сергей не решался смотреть ему в глаза, потому что, по-честному, боялся увидеть в них того, чего бы никогда в жизни не хотел увидеть. Билан снова отвернулся и с силой потёр большим пальцем своё запястье, словно хотел угомонить свой пульс, который всегда подскакивал на месте, стоило ему оказаться с парнем наедине. — Есть. Ты мне уже давно не чужой человек, Серёг… И да, наверно, я к тебе небезразличен… — Дима выдыхает это слишком тяжело, думая о том, как же ему трудно в этом признаваться, даже при наличии подбора максимально осторожных слов. — Но, увы, я почему-то всё ещё чего-то боюсь. Может быть, самого же себя. А, может, и нет. — Интересно, что же ещё мне нужно сделать, чтобы ты наконец-то понял, что бояться нечего? — нетерпеливо спросил Лазарев. — Не подскажешь мне способ? Я же тоже не железный, в конце концов… — Я понимаю. Но я не подскажу, извини, — обречённо ответил Дима и, стараясь не сбиваться, тут же добавляет, вкладывая в голос несвойственную себе дерзость. — Хотя ты можешь меня поцеловать, если хочешь. Я не против. А то предыдущие два раза были не очень в тему, честно говоря. — Уверен? — Сергей наконец-то повернул голову и посмотрел на Диму в упор, чуть ли не прожигая парня взглядом, полным надежды. Дима коротко кивнул вместо словесного ответа, и тут же почувствовал, как Лазарев подсел к нему максимально близко, прижимаясь всем боком. Чувствуя, как крепкие, тёплые пальцы обхватывают подбородок и аккуратно поворачивают в нужную сторону, Дима моргнул и увидел перед собой потемневшие карие глаза, ощущая, как его губы накрыли губы Сергея, целуя до невозможности мягко и неторопясь. В голове раздаётся красочный, удивительный яркий взрыв, сотканный из самых смешанных и странных ощущений на свете. Билан никогда в жизни не целовался с парнями, и никогда бы не мог подумать, что такое могло бы хоть когда-то произойти в его жизни, и ему на миг становится боязно, несмотря на то, что Лазарев действовал медленно и нежно. Его пугали собственные новые ощущения, но одновременно с этим обволакивали сознание плотным, тяжёлым, но до жути приятным туманом. От Сергея, который продолжал прижиматься к нему, роняя руки на напряжённую спину Димы, исходило тепло, и это было самое располагающее тепло на свете, самое родное, какое могло быть, и ему правда до дрожи хотелось, чтобы их очередной поцелуй случился по-человечески, как у нормальных людей. Он честно пытался анализировать своё истинное отношение к Лазареву, но сейчас ему стало насрать на какие-либо размышления: то, что его тянуло к Сергею необъяснимым магнитом, невозможно было отрицать. И, чёрт возьми, он тоже, тоже совсем не железный. Он — молодой, здоровый парень, со своими чувствами, мыслями и эмоциями, которые, хоть и не поддавались для самого Билана логичными объяснениями, они, мать их, _были_. Вот к этому юному, молодому и слишком красивому парню — были. Диму бросило в нарастающий жар, когда он почувствовал колкие мурашки на своей коже и разгорающееся острое тепло внизу живота. Безумно приятно, безумно хорошо, просто слишком безумно. А у Лазарева, кажется, медленно начинала ехать крыша. Углубляя поцелуй и уверенно подключая язык, он упивался долгожданной близостью, уже практически вдавливая Диму в диванные подлокотники, теряя контроль над самим собой. Ему было мало, охренительно мало всего этого! Забыв о том, что у него не так уж и много времени осталось в запасе, он провёл рукой от спины до талии, а потом с нажимом опустил её ниже, натыкаясь на кожаный ремень джинсов. Сергей отстранился и открыл прикрытые глаза, чтобы увидеть реакцию, и увидел перед собой раскрасневшиеся румянцем щёки и сияющий карий взгляд, который жёг его нечитаемым, поплывшим огненным светом. Какой же ты… Дима скривил рот в полуулыбке и замер в нерешительности, ощущая, как кипит кожа у брюнета, и он касается его шеи и затылка аккуратно, словно боится обжечься об неё. Ты горишь, и я горю вместе с тобой. Я сгораю, когда ты рядом, видишь? Сергей чуть ли не рычал от лёгких прикосновений и, целуя вновь, закусывал чужую губу, вызывая у Димы рваный выдох и рефлекторное движение бёдрами, отчего ладонь Лазарева соскальзывает ещё ниже, ощущая напрягшийся пах под плотной ширинкой. Ты хочешь меня, потому что попал, как и я. Потому что я тоже всё это чувствую. Я чувствую тебя, как себя, понимаешь? Сергей разорвал поцелуй и зацепил зубами подставленную шею, чувствуя — ещё чуть-чуть, и он не остановится — он не сможет остановиться и сказать себе «Стоп!», даже если Дима попросит его об этом. В штанах предательски тяжелело, сердце рвалось из напрягшейся груди на свободу, как пленная, отчаянная птица, запахи обоих парфюмов в студии смешиваются в один крышесносный, и Лазарев понимал — пиздец, как попал. Окончательно и бесповоротно. И он не сможет удержать себя в руках. Ты — мой, слышишь? Ты принадлежишь только мне. И никому больше. Дима лишь выпустил из себя сдавленный стон, чувствуя, как перед глазами всё плыло и шаталось, и Сергей, пытаясь не стонать в ответ от одного звука Диминого голоса, расстегнул чужой кожаный ремень подрагивающими от возбуждения пальцами. Откройся мне. Поддайся. Сдайся. Билан вжался в неудобный диван ещё сильнее, чувствуя, как пульс больно долбит в висках: ему страшно, ему ново, ему хорошо и дурно одновременно, но он не в силах остановить это безумие. Пожалуйста, будь со мной. Останься здесь, не уходи. Живи у меня под кожей. Лазарев, жадно выцеловывая изгиб шеи, вновь поднялся выше, проводя по тонкой коже языком, и поймал окончательно помутневший взгляд Димы, нервно дёргая рукой и пытаясь разобраться с чужими грёбаными штанами. Билан, качнувшись, потянулся за очередным поцелуем сам, но в кармане Лазарева ожил телефон, принимая громкий входящий звонок и вызывая у Сергея невольный, озлобленный стон разочарования. Нехотя отстраняясь и медленно теряя запал, Лазарев со второй попытки выудил из штанов мобильный и ответил на ненавистный звонок. — Лазарев, блин, ты где есть, изволь узнать? — в динамике послышался нервный и звонкий голос Аси, его концертного директора. — Надеюсь, уже подъезжаешь к «Домодедово»? — Почти, — хрипло ответил Сергей, пытаясь откашляться и отдышаться одновременно. — Подъезжаю. — Точно подъезжаешь? — недоверчиво процедила Ася. — Что-то у тебя там такая тишина стоит, будто ты не в движущейся машине сидишь, а тупо греешь своей задницей сиденье унитаза. — Точно, точно, — уже более внятно соврал Лазарев и окончательно отстранился от Димы, который всё слышал и пытался сдержать улыбку. — Буду через пятнадцать минут, жди. — Да жду уж, куда мне, бедной и несчастной, деваться, — коротко ответила девушка и отключилась. Лазарев сжал телефон в кулаке и, сглатывая, с виноватым взглядом повернулся к Диме. Билан поджал губы и, принимая нормальное сидячее положение, сказал: — Отличные у тебя отношения с командой. Прям тёплые и семейные. — Да уж, не то слово, — пробубнил Лазарев. — Ты извини, но мне пора ехать. — Езжай, — спокойно сказал Дима, дёрнув плечом, чувствуя, как из-за случившегося облома между ними снова появляется дурацкая, знакомая натянутость. — Я всё понимаю. Наверно, им стоило бы поцеловаться на прощание после такого накала, но Лазарев, слегка замешкавшись, лишь встал с мягкой поверхности и медленным, неуверенным движением взял свою куртку, лежащую на спинке. Дима тоже поднялся и сбивчиво подал голос, отдающей внезапной дрожью: — Серёг, я… Лазарев замер, глядя на замявшегося Билана, который явно пытается осмыслить речь и сказать ему что-то важное. — … буду рад, если ты позвонишь мне сразу после результатов конкурса. Сергей, чувствуя лёгкое разочарование, кивнул головой и пожал Диме на прощание руку, обещая выполнить эту просьбу. Проводив Лазарева, скрывшегося за дверью, опустевшим взглядом, Дима мысленно выругал себя за предательское проявление трусости.-//-
В Греции фантастически красиво и жарко, но Билан совершенно не обращал внимания ни на архитектурные места Афин, ни на ярко палящее солнце чужой страны. Его накрывало волнение и боязнь облажаться, подвести свою страну и многомиллионных российских зрителей, которые на все сто процентов уверены — он порвёт всех. Кажется, что всё шло довольно хорошо: ежедневные репетиции проходили на «ура», с таким же успехом цепочкой проходили и сама евронеделя, и русская вечеринка, где он наконец по-человечески познакомился с остальными участниками конкурса, иногда оставалось время на более-менее внятный сон и мало-мальский досуг, но Диме всё равно было страшно. Пока ехал, не боялся. Как прибыл — сразу начал предсказуемо нервничать. Напряжённый полуфинал выбил из него все остатки адекватности. Он чувствовал нутром, как невольно дрожит его голос, как раз на раз он сбивается через каждую строчку, пытаясь песню спеть как можно правильней и точнее, как его трясёт и подбрасывает, но он старался держаться и улыбаться в камеры максимально обаятельно, тем самым пытаясь успокоить самого же себя. Он понимал, что в этом году его легко может сдвинуть «Lordy» — абсолютный неформат и «вау-эффект» нынешнего конкурса, но не хотел признавать этого в себе, даже когда прошёл финал, и он в итоге занимает недурное второе место. Но, когда всё наконец-то заканчивается, и Дима находит время, чтобы выйти на связь с Первым каналом по телемосту, выпить шампанского и расслабиться в непринуждённой беседе с Яной, его начинает отпускать. Быть вторым не так уж позорно. Позорно стыдиться этого и не принять сей факт, как данность. И его никто и не думает осуждать. Страна только лишь гордится им, что и подтверждали бесконечные телефонные звонки с поздравлениями от коллег и друзей. Он приходил в себя, принимая бесконечные входящие от Меладзе, Филиппа и даже самой Примадонны, устало смеялся, благодарил за тёплые слова и начинал думать, что всё-таки это был неплохой эксперимент в его жизни. Уже глубокой ночью, выйдя на балкон своего гостиничного номера, открывающий чудесный вид на манящее море, он вновь услышал свой мобильный, валяющийся на подоконнике, и, глядя на экран, понимал, что, по сути, самый важный, самый долгожданный, самый нужный ему телефонный разговор случится прямо сейчас. — Дима, блин, ты — молодец! — бодрый, счастливый голос Лазарева звучал сквозь километры колокольным набатом, и Билан наконец-то облегчённо выдохнул. — Это было охренеть, как круто! Просто невероятно! Шикарно выступил! Трюк с роялем — улётный! Был у мамы в гостях, смотрели всей семьёй. Волновались адски! Я чуть килограмм десять от этого чёртового волнения не потерял. Чуть не помер от наплыва эмоций… Переживал, как школьник какой-то, — Лазарев коротко смеялся, вынуждая Диму невольно растягивать улыбку от уха до уха. — Это было просто супер! Поздравляю тебя! — Спасибо большое, — отозвался Дима. — Да, для первого раза вполне себе ничего так… — В каком смысле? — поинтересовался Сергей, не скрывая любопытства. — Собираешься поехать туда ещё раз? — Конечно, — решительно и уверенно сказал Билан, глядя на синее, ночное звёздное небо. — Через год или два — сто процентов. Должен же я хоть когда-то выиграть. — Действительно, — согласно хмыкнул Лазарев. — Ну, что ж, одобряю. И даже снова буду за тебя болеть. Если, конечно, вдруг не захочу составить тебе конкуренцию и не поехать на «Евровидение» самому. — Вот как, — произнёс Дима. — Тогда мне даже будет интересно вновь с тобой посоревноваться, как на «Новой волне». — Кстати, почти четыре года прошло, представляешь? — в тон ему ответил Сергей. — Не верится. — Ничего себе. Как же время быстро летит… — Это точно, — протянул Лазарев и в ту же секунду замолчал. Дима, замявшись, тоже не знал, что ему ответить, пытаясь сообразить о том, что же можно сказать ещё, как вдруг парень на том конце провода выдохнул на грани слышимости и произнёс: — Ладно, спокойной ночи, Дим. Ещё раз поздравляю тебя. Увидимся… Блин, я ведь даже теперь не знаю, когда мы с тобой увидимся. Рабочих дел невпроворот. — Когда-нибудь. Увидимся когда-нибудь, — сказал Билан, пытаясь не зацикливать свою голову на этой не самой весёлой мысли. — Спокойной ночи, Серёг. Телефон с окончательно погашенной батарейкой вернулся на подоконник, и Дима отправился в свою кровать, желая как можно скорее уснуть и вернуться обратно в Москву. А лучше — увидеть Лазарева во сне. Хотя бы в чёртовом сне.