-//-
Новогодние рабочие будни выдались на редкость холодными и морозными. Дима, наверно, никогда не знал и не помнил такой суровой, беспощадной столичной зимы. В воздухе подвижно и активно хозяйничал ледяной январский кинжал-ветер, больно режущий нос, лоб и щёки, словно острым лезвием, и, кажется, вдогонку он разрезал в рваные лохмотья и чудесное, магическое ощущение череды праздников. Скоро Рождество и выходные, а у Димы, как всегда — работа и ещё раз работа. Очередной пафосный, понтовый корпоратив где-то в пределах Рублёво-Успенского шоссе. Прибыльно, но избито и уже давно скучно. Максимализм, что питал его нечеловеческие аппетиты в юности, почти сошёл на «нет» — возраст действительно влияет на отношение к тому или иному виду деятельности, которое раньше казалось вполне интересным и не слишком обременительным. Собрав по пути извечные пробки, длинною в несколько жизней, Билан наконец-то выдохнул и устало вырулил на нужную ему улицу. Припарковав машину возле небольшого здания и игнорируя шальные порывы ветра, Дима быстро поднялся в свой офис и столкнулся на пороге с Яной, увлечённо разговаривающей по телефону. Чуть не сбив своим внезапным появлением девушку с ног, Дима резко отстранился и виновато улыбнулся, а Рудковская, в свою очередь, отлипла от мобильного и, прижимая ладонью динамик, негромко сказала: — Опаздывать нехорошо. — Прости, — Билан чарующе улыбнулся ещё раз и скинул с себя куртку вместе с тёплым шарфом. — На дороге не пробки, а девять кругов Ада. — Почему снова без шапки? — Яна сурово и строго посмотрела на приглаженную, идеально уложенную макушку Димы, покрытую крупными, почти растаявшими снежинками. — Хочешь застудить оставшиеся мозги? — Не начинай. Я же всё-таки на машине. Дольше, чем десять минут, по улице не хожу, — поморщившись, беззлобно осадил её Дима, который до сих пор не мог привыкнуть к излишней и ненужной заботе его продюсера. — Ну-ну. Стоишь, зуб на зуб не попадаешь, и дрожишь, как осиновый лист, — качая головой, недоверчиво произнесла Яна и тут же добавила. — Сходи пока за кофе, что ли… Согрейся. Я сейчас договорю, и мы обсудим твои дела. Рудковская прислонила мобильный к уху и снова вернулась к собеседнику, выжидавшему её на том конце провода, а Дима, дёрнув плечом, развернулся и вышел в коридор. Горячий кофе действительно довольно быстро разогнал нужное тепло по содрогающемуся организму. Сделав пару глотков, Билан вернулся обратно, дошёл до нужной двери, дёрнул ручку на себя и замер, опустошая бумажный стакан до дна, и в эту же секунду услышал отрывистую, фрикативную речь Яны, которая всё ещё продолжала говорить по мобильному. И то, что он невольно слышит, заставляет его мгновенно замереть перед самым порогом и захотеть выжечь проносящиеся в голове чужие слова раскалённым железом: — Лер, ну что ты, как дитя малое… Ложись на сохранение, и нет проблем. С этим шутить и медлить нельзя, ребёнок всё-таки. Да и тебе, прости, конечно, уже давно не двадцать пять. Нужно подстраховаться… А что Серёжа? Зачем ты вечно ждёшь его с бесконечных и нескончаемых гастролей?.. Он всё равно не сможет вырваться, даже если захочет, так что лучше бери ситуацию в свои руки. Думай о себе и о ребёнке, а не о Лазареве. И береги себя… Дима каменеет на месте и делает полшага назад. Рудковская, словно по сговору, прощается и заканчивает беседу, а Дима, судорожно сглатывая, на автомате открывает рот и тут же давится коридорным воздухом, во мгновение ока ставшим спёртым и плотным, пытаясь осознать то, что только что услышали его уши. Внутри всё существо Билана завязывается в удушающий и пугающий узел. Пальцы, удерживающие остывающий стакан с едва допитым кофе едва ли не размыкают хватку из-за накатившей страшной дрожи, а по голове добили оборванные мысли со знаком отрицания, которые Дима меньше всего на свете хотел принимать за очевидный факт. Пиздец. Только не это. Чувствуя, как к согретому горлу подступает царапающий стенки наждачный ком, Билан с огромным трудом перебарывает в себе желание развернуться обратно и сбежать из офисного здания прямо сейчас. И сбежать прямо так — в лёгком свитере, без куртки и шарфа, в жгучий мороз. Сесть в свою машину и уехать на полной скорости куда-нибудь подальше, максимально подальше, бездумно нарушая все правила дорожного движения и находя по пути ближайшую бетонную стену для того, чтобы от всей души разбиться об неё и сдохнуть в один миг. Валить отсюда. Бежать. Срочно. Но в резко затуманенной голове остатки ещё не потерянного разума тут же дали о себе знать. Ощущая, как всё перед глазами медленно расплывается и как в переносице начинает предательски щемить, Билан, отшатываясь, заходит в помещение и в два счёта приближается к Яне, хватая её за плечи и ловя удивлённый, испуганный взгляд женщины, не понимающей устрашающей перемены на лице своего подопечного. Дима смотрит на неё страшным, чёрным, ядовито-тёмным взглядом, буравя глазами и дыша через раз, и Рудковская открывает было рот, чтобы сказать ему хоть что-то, но Билан перебивает продюсера, выцеживая из себя горькие слова не своим, чужеродным голосом: — Кудрявцева залетела? И она замирает в созревшем, поглотившем тело ужасе, потому что всё понимает: Яна знала правду.-//-
То, что Лазарев влюбился, как нерадивый, сопливый школьник, она осознала ещё тогда, семь лет назад, когда погиб Юра. Но то, что Дима ответил спустя столько лет ответил этому человеку взаимностью, она узнала не так давно — буквально со скорым и внезапным уходом Лены из жизни её протеже. По началу продюсер воспринимала все эти публичные сталкивания лбами и непонятные двусмысленные игры как невинное развлекалово между двумя молодыми и юными парнями, у которых амбиции и самооценка зашкаливали за всевозможные пределы, и искренне считала, что это всё — временно. И в глазах Билана, смотрящего на Лазарева, не читалась ничего очевидного, кроме, разве что, намёка на приятельство, либо же в них было отстранённое, беззлобное равнодушие — свойственное публичным и конкурирующим в общей среде людям. А Дима, если и делился какими-либо мыслями — это были фразы из разряда «хороший парень», «мы общаемся» или «он весёлый», без каких-либо намёков на что-то однозначное. Но однажды её подопечного внезапно прорвало. Дима, которому уже было трудно молчать и скрывать свою тайную связь, рассказал Яне о нём: о том, как ему бывало тяжело и непросто, как он долго пытался понять самого себя, как ему хотелось быть с ним и что это наконец-то случилось — и это, на самом деле, вызвало у Яны щемящее, но очевидное чувство — Дима нихрена не шутит. Он действительно, чёрт возьми, влип. Билан с придирчивой осторожностью сходился с людьми и с опаской пытался верить им, оттого и довериться Лазареву ему было совсем непросто. Но, если Дима по-настоящему увлекался, то кидался в этот омут с головой, не выискивая спасительного дна или точки опоры. А зная Сергея не первый день, видя его настойчивость и острое, откровенно читаемое по взгляду желание быть с Димой, Яна понимала — Билан утонул. Глубоко и надолго упал тяжёлым камнем в этот океан, а Сергей окутал его своими тёплыми водами и сделал всё, чтобы это когда-нибудь стало чёртовой реальностью. Всё ещё собираете по пыльным крупицам эту правду? Ещё горсть в ваши жадные руки — Яна была в курсе, что тот состоял в отношениях с Лерой, и прекрасно понимала, зачем Сергею нужно было это долгосрочное прикрытие, но, если честно, она никогда не вмешивалась в чужой монастырь со своим уставом. Рудковская не лезла к Диме в душу и не расспрашивала его о том, как он относится к тому, что Сергей не принадлежит ему целиком и полностью. И она совершенно не знала о том, что Билан уже несколько лет жил в чудовищной лжи, построенной самим Лазаревым. Она предпочитала брать достойный пример с покойного Айзеншписа и не совать свой любопытный нос туда, куда не надо: личная жизнь — налево, работа — направо, — оттого девушка и занималась только непосредственными деловыми вопросами, чётко зная, что ей надо делать, а что — нет. Но кто знал о том, что враньё Сергея, оказывается, было двусторонним? Яна не знала. Совершенно. Оттого и невольно оступилась, в один прекрасный день ляпнув Кудрявцевой о том, что Дима и Сергей — гораздо больше, чем просто друзья и коллеги. Стоит ли говорить о том, что одной фразой она нечаянно и ненароком загубила сразу три человеческих судьбы, невольно связанных одной общей, тонкой нитью? По сути, Рудковская, конечно, могла винить в этом только себя, хотя понимала — это не она сдала парней с потрохами, это парни не могли сказать девушке правду сами, прекратив это вытворяющееся за спиной Кудрявцевой безумие. И, наверно, продюсер хотела ожидать лишь одного верного исхода — Лера просто не стерпит такого отношения к себе и уйдёт с гордо поднятой головой, оставив этих двух идиотов наедине друг с другом и с общей совестью — одной на двоих. Это абсолютно не её дело. Не её история, не её мужчина, не её Лазарев — его сердце уж точно не принадлежало Лере. И это её не касается. Но Бог, видимо, любит путать карты в настольной игре под названием «Жизнь» и от души смеяться над собственными хитрыми проделками. И теперь Лера ждала ребёнка. Неумелая, горькая ирония, от которой, наверно, было худо всем, а Лере — больше самих ребят. Вдвойне, втройне, многократно. Только Яна не учла одного — Дима по-прежнему ничего не знал, когда всё это уже знали все. И, пока Билан продолжал сжимать её тонкие плечи сильной, неприятной хваткой, сверкая гневным взглядом, в голове Рудковской проскочила лишь одна безысходная, ломанная, но слишком очевидная мысль — что же ты, блять, Лазарев, натворил?! — Дима… — свистящим голосом выдохнула Яна, чувствуя, как больно стучит её подорвавшееся на месте сердце. — Ты разве не в курсе? — Кудрявцева залетела? — Билана, не соображавшего ничего, словно заклинило на этой, мать её, очевидной фразе. Ты же и так всё слышал, идиот! — Дим, — Рудковскую заколотило: ей меньше всего на свете хотелось видеть певца в гневе, ровно как и не хотелось, чтобы он начал творить безумные вещи: она знала его, как могла знать лишь своих детей, и понимала, что в порыве злобы Билан мог натворить что-то ужасное. — Пожалуйста, послушай меня… — Да или нет?! — выпалил Дима и грубо встряхнул девушку, отчего Яна разжала пальцы, роняя телефон прямо на холодный пол себе под ноги. Его руки дрожали и тряслись так сильно, что Яна чувствовала это на себе слишком чётко и ощутимо. Боясь сказать ответ вслух, продюсер коротко кивнула головой, и в ту же секунду почувствовала то, как её плечи в миг стали свободными. Дима нервно сглотнул и опустил руки вниз. Его взгляд стал обмякшим и нечитаемым, но от этого не становилось легче. Страх никуда не делся. Лишь ещё больше окутал своим мраком имеющееся в офисе свободное пространство. Он отошёл от Яны на два шага, глядя на девушку полумёртвым взглядом, и невольно сжал кулаки. Почему подобное дерьмо происходит со мной?! Почему?! Рудковская бесшумно выдохнула и подумала о том, что наивному Билану, влюбившемуся в обманувшего его Лазарева, кроме шоковой терапии, сейчас не поможет ничего. Ей нужно было так же встряхнуть его, толкнуть отрезвляющую, правильную речь, призвать не делать глупостей, наорать на него, в конце концов — ведь всегда же работало! — но, глядя на неподвижного Диму, осеклась и поняла — она не сможет. Не сможет, чёрт возьми, сказать ему правильные слова. Потому что видела — в данную минуту они ему нахуй не сдались. Сейчас на молчавшем мужчине просто не было лица. Некогда красивые губы, сжатые в тонкую, озлобленную полоску, были чудовищно незыблемы, он дышал рвано и шумно, словно ему не хватало воздуха, и Яна тихо позвала его слишком сиплым и совершенно не своим голосом. — Дима, — она попыталась мягко и добродушно улыбнуться и подойти к нему, но отошёл ещё дальше, слегка отшатнувшись. — Пожалуйста, выслушай, что я скажу… Умоляю тебя… Яна протянула дрогнувшую руку, чтобы остановить певца, но Дима отскочил от девушки, как от обжигающего огненного пламени, схватил верхнюю одежду с вешалки, чуть ли не роняя её на паркет, и открыл дверь. — Корпоратива не будет, — глухим, бесцветным голосом чётко отрезал певец и вышел из офиса, спешно направляясь к лестнице. — Билан, мать твою, стой! — Яна наконец-то стряхнула с себя каменное оцепенение и подорвалась на месте, толкая почти захлопнувшуюся дверь от себя, но Дима уже спустился вниз и оказался на морозной улице. Выйдя на крыльцо, он резко останавливается и отшатывается ещё раз, роняя руку на холодную бетонную стену, чувствуя, как его форменным образом трясёт от собственных мыслей, выжигающих черепную коробку. Он чувствует себя кинутым. До тошнотворного рефлекса. И никак иначе. Лазарев, какая же ты тварь… Ненавижу тебя! Грудь сдавливает неожиданный кашель. Дима отрывисто хрипит в кулак и пытается отдышаться, глядя полумёртвым взглядом в одну неизвестную, фантомную точку. По расшатанному сознанию сумбурным, диким ураганом пронеслись все события за последние несколько лет, где эпицентром всего этого был никто иной, как блядский Лазарев. Всё, что когда-либо говорил ему Сергей, моментально превращается в бессмысленную шелуху и труху из обманчивых обещаний, вранья и наглого пиздежа. Мудак. Ублюдок. Грёбаный лжец. Я тебе верил, верил, верил, как последний придурок! Какого хера ты так со мной поступаешь?! Зачем? Билан ещё раз сглатывает и перестаёт кашлять, моргая длинными ресницами и немного оживая в лице. Он решительно смотрит вдаль, щурится, находит мутным взглядом своё авто на парковке, и через две минуты с громким колёсным скрежетом выезжает на шумное шоссе.-//-
Ближе к шести часам вечера Сергей остаётся в студии один. Падая на диван, Лазарев выключает лишние лампы на потолке через выключатель, откидывается на мягкую спинку и потирает лицо сухими ладонями, чувствуя саднящее от многочасового пения горло и усталость в теле. Настроение было ни к чёрту. Впрочем, как и сама дурацкая жизнь. Когда он успел так облажаться? Когда он смог допустить то, чего нельзя было допускать? Когда он умудрился _так_ сильно погрязнуть в своём вранье? Подобные тяжёлые рассуждения не освобождали его и без того нагруженные проблемами и делами мысли, и всё чаще и чаще Сергей стал падать в пропасть под названием «бессмысленное самокопание». В течение всего рабочего дня ему названивала нервная и ревнивая Лера, сбивая мужчину с сосредоточенности и собранности в голове. И с каждым новым телефонным разговором раздражение и безнадёга окутывали его душу с удвоенной силой. Любил ли он Кудрявцеву? Нет. Хотел ли он завести ребёнка? Да. Но он не думал, что это событие, которое когда-нибудь должно было случиться, станет для него не таким счастливым и долгожданным, как казалось раньше. Новость, от которой он, как будущий отец, должен был испытывать лишь радость, невольно сбило его с намеченной колеи. И теперь уж точно он не сможет уйти от Леры так быстро, как бы ему искренне хотелось. Вдобавок ко всему она узнала о Диме от Яны (почему сейчас ему кажется это до смешного очевидным: кто же ещё мог взять и рассказать об их связи?!) — это было вторым ударом под дых, который Сергей смог мужественно пропустить через себя. Он не стал врать, лгать, изворачиваться и выделываться перед ней — он лишь рассказал Кудрявцевой всё, как есть, искренне надеясь, что это оттолкнёт от него обманутую Леру, но, оказывается, он очень плохо знал девушку, с которой прожил бок о бок долгих три года. Она любила его, и уж точно не собиралась отдавать своего парня кому-то. Особенно — другому мужику. Всё это сдавливало грудную клетку Лазарева в крепкие тиски — мысль о том, что Диме нужно сказать правду, была чудовищной: признание было равносильно добровольной смерти. Ведь Дима бросит его — Лазарев почему-то был уверен в этом на все сто, и прекрасно понимал, что меньше всего на свете он хочет видеть, как Билан уходит из его жизни, навсегда и не оглядываясь, и, блять, он не сможет его остановить, привязать к себе и удержать — ни мольбами, ни действиями, ни очередными бездарными поступками. Он выбрал не того мужчину, который вновь поверит его словам. Он полюбил не того парня, который стерпит подобное отношение к себе, даже во имя этой самой грёбаной любви. Даже если сам будет умирать и подыхать от любви к нему. И у него не было гарантии, что после всего этого ужаса Лера пожалеет его и останется с ним, даже ради ребёнка. Ей не нужен будет потерянный, завравшийся человек, потерявший свой стержень, гордость и мужскую честь — Сергей отчего-то предчувствовал и это, хотя не мог знать наверняка. Ему было просто страшно от щемящей неизвестности, которая явно уже поджидала его где-то за тёмным углом. Лазарев до горького, болезненного осадка на сердце чувствовал себя между двух огней — любви и долга. Счастья и ответственности. Радости и ощущения блядского, мужского благородства. Из тебя вышел далеко не благородный человек. Всё, что ты натворил — уже неблагородно. Нечестно. Неправильно. Ты в полном дерьме, Лазарев. Как будем всплывать? Телефон, покоящийся в кармане джинсов, издал короткий, мелодичный сигнал. От кого: Дима [20:12] Если ты сейчас на студии, то искренне советую тебе открыть дверь, иначе я вынесу её с ноги. Сергей, недоумённо нахмурившись, начал набирать ответ, но тут же услышал в глубине коридора быстрые, приближающиеся шаги. Лазарев встал с дивана, подошёл к двери, дёрнул железной ручкой, и тут же увидел на пороге Диму, резко потянувшего ручку с другой стороны на себя, заставляя парня от неожиданности отпрянуть назад и сделать несколько шагов обратно. Бросая на Сергея озлобленный, тёмный взгляд, Билан громко хлопнул дверью и застыл на месте, бесшумно, но нервно сглатывая. Ничего не понимая, Лазарев вопросительно посмотрел на насупившегося Диму, в почти чёрных, как смоль, глазах которого читалась откровенная, необъяснимая ненависть, и сделал шаг вперёд, пытаясь приветливо и тепло улыбнуться. — Если ты сейчас подойдёшь ко мне, этот стул полетит тебе в голову, — неузнаваемым, хриплым голосом процедил Билан, указывая пальцем на офисный стул звукорежиссёра, стоявший неподалёку от Димы на расстоянии вытянутой руки. — И я не шучу. — Ты… — обескураженно выдохнул Сергей, хмуря брови, но Билан, прищурившись, перебил его, медленно и со вкусом проговаривая слова, давшиеся ему с невероятным трудом: — У меня только один вопрос. Какой срок? — Чего? — Лазарев замер на месте, неспеша, но откровенно напрягаясь от происходящего. Билан не по-доброму усмехнулся и, сверкнув во взгляде искрами нарастающего гнева, перефразировал: — Когда мне приезжать в роддом и одаривать цветами новоиспечённую мать твоего ребёнка? Сергей мгновенно переменился в лице, чувствуя, как пульс больно ударяет по вискам. Блять… Лазарев ощущает, как кожа покрывается противными, острыми, неприятными мурашками, и лихорадочно, сумбурно бегает скользящим взглядом по лицу Димы, а сам Билан, сжимая кулаки, подаётся вперёд и осыпает его издевательскими вопросами: — Сделаешь меня крёстным отцом? Или нет… Если у тебя родится сын, давай ты назовёшь его моим именем, окей? Или Лера не даст тебе своевольничать и сама придумает, как его назвать? — Дим, — сбивчиво произнёс Сергей, пытаясь подобрать слова. — Это же ничего не меняет. Мы всё равно не будем с ней вместе, я не люблю её… — … Потому что единственный человек, которого ты по-настоящему любишь — это ты сам, — остервенело сказал Дима, перебивая Лазарева и чувствуя, как его снова начинает колотить во всех сжавшихся частях тела. — Неправда, — Лазарев, судорожно дёргая кадыком, силился сопротивляться тому, чему сопротивляться уже было бессмысленно. — Я люблю тебя, и при это считаю, что ребёнок никак не сможет этого изменить. Неужели для нас это может стать проблемой? — Ты тупой, что ли, или прикидываешься? — Билан не сдержался и с чудовищными усилиями выкроил на своём лице злобный оскал, полный, боли, и нервно облизал пересушенные губы, чувствуя наждачный ком в горле. — Да мне насрать, насрать, тысячу раз насрать на то, что у тебя будет ребёнок! Мне лишь не насрать на ту лапшу, которую ты несколько лет умело вешал мне на уши, обещая расстаться с Лерой. И на то, что я полгода жил в грёбаном неведении, как последний долбоёб, потому что ты даже не сказал мне о том, что твоя баба залетела! А в итоге я узнаю об этом вообще от других людей… Господи, Лазарев, захотелось стать отцом — хер с тобой! — Дима резво повысил голос, нервно жестикулируя и шатаясь, как в тумане. — Хоть десять детей, двадцать, тридцать, не важно! Делай, что хочешь! Единственное, что меня, сука, заботит — твоё враньё. И что ты решил завести себе ребёнка именно от этой стервы! Я ненавижу её за то, что она не даёт мне почувствовать тебя полноценно моим! Из-за этой сраной хуйни я себе, блять, места найти не могу. Грёбаных три года не могу! Да делай себе наследника от кого угодно, но не от этой суки, которая любит тебя больше, чем ты, идиот, думаешь! Дыхание Билана предательски сбивается, он сильно поморщился от нехватки кислорода и на секунду замолк, рефлекторно наблюдая за тем, как выражение лица Сергея превращается в нечитаемо-потерянное, и, резко понижая тон, спросил: — Неужели ты, блять, не понимаешь, что она теперь тебя никуда не отпустит? — Я что, вещь, чтобы меня смог кто-то держать? — сдавленно сцедил Лазарев, щуря глаза, не придумав ответа получше. Билан отстранился назад и, оглядывая Лазарева с ног до головы, невесело дёрнул уголком губ и безапелляционным, безысходным в свое сухости голосом ответил: — Да, Серый. Конечно, ты не вещь. И тебя никто не имеет права держать… Даже я. Дима замолчал, глядя в обмякшие, растерянные глаза с болотным проблеском, и рвано выдохнул, позволяя устрашающей тишине завладеть стенами полутёмной студии, в которой на петле смерти висело ощутимое, неприятное напряжение. Сергей тоже молчал, стоял на своём месте, словно его прибили гвоздями к полу, и едва заметно, отчаянно качая головой, словно хотел сказать — нет, нет, не говори так, не смей, не вздумай! Билан устало моргнул и, выдерживая паузу, сделал шаг назад: — Между нами всё кончено. Желаю удачи. Он вышел из комнаты, нехотя отрывая свой взгляд от шокированных глаз Лазарева, и стремительно идёт прочь. Парень попытался что-то сказать, но замолчал из-за окутавшей глотку немоты, а потом сорвался с места и, хлопая дверью, двинулся за Биланом, решительно ускоряя шаг. Дима с силой дёрнул носом и тоже ускорился, молитвенно внушая себе, что не слышит этих блядского топота, ощущая, как к пересушенному горлу подступает тошнота. Лазарев внезапно остановился, чувствуя, как его вот-вот накроют злые, ненавистные, идиотские для взрослого человека слёзы и, вскидывая подбородок, дрожащим, почти истеричным голосом выдал: — Пиздец, ты серьёзно?! Вот прям так возьмёшь и кинешь меня, после всего того, что мы, сука, пережили?! Билан нахмурил брови и продолжил спешными шагами преодолевать длинный коридор, но Серёжа, прыснув, гордо приподнял голову и предпринял попытку ударить по живому ещё раз — резко и больно, как хлыстом. — Ты же любишь меня, Дим, — Лазарев бесполезно сглотнул на этом чересчур родном «Дим», а Билан лишь вздрогнул и отчего-то замедлился, застывая прямо перед стеклянной дверью, ведущей вниз, на первый этаж. — И ты, чёрт возьми, хочешь быть со мной. Я знаю это, знаю, мать твою… Неужели, блять, ты сейчас возьмёшь и уйдёшь навсегда?! Дима, чувствуя, как сердце набирает сумасшедший ритм, невольно обернулся и наткнулся на умоляющий, безысходный взгляд слишком ласковых глаз Сергея в другом конце коридора, изо всех пытающегося отобразить на своём неподвижном лице мужество и гордость. Бежать. Уходить. Не вестись. Не ведись на это дерьмо, слышишь?! Вали, пока не психанул и не сорвался сам. Беги отсюда. Билан резко отвернулся, рывком открыл дверь и стремительно спустился вниз по каменным ступенькам.