Липкое ощущение нескончаемого, проклятого стыда — это всё, что чувствовал Сергей в последние ушедшие недели.
Стыд — беспросветный, щемящий, вязкий и болезненный — вытеснил какие-либо другие прежние ощущения, ярко и сочно цветущие внутри парня столько лет, заполняя образовавшуюся пустоту собой.
Хорошо, что можно было уехать из грёбаной Москвы.
Хорошо, что у него была любимая работа, которая выручала, помогала отвлекаться и забывать о том, что он натворил по собственной воле.
Но иногда было плохо даже там, в чужих, далёких городах и на чужих, незнакомых сценах.
Ежедневные, без того изнурительные концерты Лазарев переносил с трудом, пытаясь быть улыбчивым, собранным и сильным, каким он был всегда и везде, но вся собранность и та же внутренняя сила, сграблённая в тиски, трещала по швам.
В глазах тысячи преданных поклонниц он был эталоном мужественности, идеалом, живым синонимом к словосочетанию «настоящий мужчина», но никто из них не знал, что его душевный стержень расщепился на крошечные атомы и молекулы из-за своих мерзких поступков и одной чёртовой фразы — «Между нами всё кончено».
Он чувствовал, что так и будет — Билан, само собой, уйдёт, гордо и решительно, оставив Сергея с разбитым на мелкие, острые осколки израненным сердцем.
И любое слово, либо признание, любая фраза о любви, о том, что им надо, чёрт возьми, надо быть вместе — были бы лишь бессмысленным криком вслед.
Будь он на месте Димы, сделал бы точно так же.
Но он не знал, _насколько_ же ему будет плохо. До тошноты в глотке плохо.
Наверно, так ему и надо. Поделом за каждый неправильный шаг, сделанный зря.
И, наверно, он не заслуживал прощения или второго шанса, который дал был ему возможность всё исправить.
Жаль, что исправлять было уже нечего. Всё было уже давно сделано.
Что пугало и делало Сергея ещё более мрачным — Лера молчала.
Узнав о том, что Дима всё-таки уступил ей, она смогла лишь мысленно порадоваться за себя, хотя кислое, потерянное, полуживое лицо Лазарева не вселяло в ней должного счастья.
К тому же с каждым днём переносить позднюю для её возраста беременность было всё тяжелей и тяжелей — это вытесняло из её сознания какие-либо другие мысли о будущем с Лазаревым, в первую очередь ей было страшно за ребёнка.
Впрочем, Сергею было страшно не меньше.
Кудрявцева стремительно худела, бледнела до пугающих, зелёно-синих синяков под глазами, почти ничего не ела и редко поднималась с кровати — Сергей лишь смотрел на неё обескураженным взглядом, а потом в итоге не выдержал и, договорившись с нужными людьми через цепочку бесконечных знакомых и родственников, увёз Леру в хорошую частную клинику, прекрасно понимая, что работа всё равно не даст ему находиться рядом с ней ежедневно.
Появляясь в столице, он разрывался между съёмками, студией и больницей, чувствуя себя измученной гончей собакой на соревновательном марафоне.
Лере не становилось лучше физически, а Лазареву не стало лучше морально. Совсем.
Состояние Леры его откровенно, не на шутку пугало, и в последнее время его голову стали посещать мысли о том, что он прогадал.
Он рисковал жизнью двух людей, не подумав о том, что беременность для женщины в столь опасном, уязвимом возрасте — это безрассудный шаг, но уже ничего нельзя было исправить.
Ты сам всё это затеял.
И это, если ты не знал, называется ответственностью.
Ответственностью за свои глупые, идиотские поступки.
Можно было только молиться и верить в лучший исход.
А Бог смотрел на всё это дело сквозь призму бесконечных облаков и наверняка думал о том, что этого, сука, мало.
Чертовски мало для того, чтобы Лазарев почувствовал себя настоящим ничтожеством.
… Новость о том, что у Кудрявцевой случился выкидыш, застала Сергея внезапно, словно гром среди ясного и чистого неба, когда он был на очередном концерте в хрен пойми, каком на счёту городе, и всё, что он испытал в этот момент, когда Лера зарёванным, отчаянным голосом сообщила ему об этом по телефону — боль.
Она была настолько очевидна, что делала ему вдвойне хуже —
на что ты рассчитывал, придурок? На то, что тебе хоть где-то повезёт? А ты уверен в том, что заслужил это самое везение?
Сергей бросил всё и прилетел к девушке на следующее утро, совершенно не зная, что делать и что ему говорить. Мужчина не чувствовал ничего, кроме горечи на сердце и ощущения того, что он вновь облажался.
Они просидели в душной, пропахшей лекарствами и химией палате до вечера, практически не разговаривая.
Лера уже не лила слёзы материнской потери — она выплакала их тёмной ночью, так же понимая, что это был неоправданный риск, и если бы это не ранило её женскую натуру, она бы не пролила и слезинки.
Ведь она честно, искренне хотела нормальную семью. Как у всех.
Девушка сканировала пустым взглядом Сергея, чувствуя его горячую ладонь в своей ледяной руке, и понимала, что теплее ей не становится.
И теперь уже никогда не станет, потому что она не смогла подарить мужчине то, что он так сильно хотел все эти годы.
Их телефоны отчаянно разрывались от потока входящих звонков и сообщений, но оба не отвечали на них, раздражённо отключив звук — им не нужны были дежурные соболезнования и причитания из разряда: «Ребята, нам очень жаль».
Сейчас им ничего не было нужно — ни слов, ни скорби, ни излишней болтовни.
Ни от посторонних людей, ни друг от друга.
Кудрявцева ловила безэмоциональный взгляд Сергея и понимала — он никогда, чёрт тебя дери, никогда её не любил.
Всё, что она читала в обожённых ярким солнцем зелёно-карих глазах — это беспробудная тоска по двум людям: неродившемуся, запланированному ребёнку и кинувшему его Билану.
И он, на самом деле, нашёл бы в себе силы и желание пожалеть Леру, войти в её горькое положение и остаться с ней, но Кудрявцева понимала — теперь она никак не сможет его удержать, даже если упадёт на колени и будет бесконечно признаваться в своей любви, которая ещё пыталась греть её надломленную душу тлеющим огоньком.
Ей не пятнадцать лет, чтобы добиваться своего шантажом и бессмысленными унижениями.
Она слишком многое пережила и испытала в этой дурацкой жизни, чтобы продолжать быть с человеком, мысли которого были заполнены другим.
Очередная толика подтаявшей истины для каждого из вас.
Возможно, Лазареву просто было удобно.
И в нечастые минуты радости ему было с ней по-своему интересно и хорошо, и, наверное, он реально что-то чувствовал к ней — привязанность, привычку, дружбу, доброту, желание заботиться, веселить — но, увы, если это и происходило, то не от каких-либо искренних и живых чувств.
Хотя, по сути, это уже не имело должного значения.
Их связующая нить оборвалась с появлением медицинской справки о досрочной выписке и скорым приездом в квартиру Сергея, вмиг ставшую для Леры абсолютно чужой.
Кто бы мог подумать: она жила с ним здесь почти четыре года, создавала должный уют, комфорт, встречала его по ночам, не ложась спать, готовила ужины, засыпала на его широком плече и искренне верила, что между ними любовь. Настоящая и долгожданная.
А он, оказывается, любил другого, тщательно скрывая от Кудрявцевой неприятную, но честную истину. И при этом тщательно пытался сделать всё, чтобы Лера залетела, не спрашивая её о том, хочет ли она этого сама или нет.
Оттого в голове был только один вопрос, полный непонимания и недоумения — за что?
Девушка пыталась понять, что же она чувствует, но не обнаружила внутри себя ничего — ни злости, ни агрессии, ни ненависти к Билану, ни презрения к Сергею, ничего не было.
И это её даже не пугало — когда тебе далеко за тридцать, многое в жизни перестаёт быть таким устрашающим и болезненным. Не тот возраст, не то мировоззрение… не те отношения.
Всё, чего она хотела — уйти.
Остаться наедине с собой, в независимом одиночестве.
Сил хватило на то, чтобы зайти в спальню и сесть на заправленную, холодную постель, бездумно уставившись в одну точку на ковре. Лазарев молча сел на другой конец кровати, чувствуя ощутимую, чудовищную пропасть между ними и в этой комнате — внешнюю и внутреннюю.
— Можно вопрос? — осипшим голосом спросила Лера.
— Да, конечно, — с охотой отозвался Сергей, поворачиваясь к исхудавшей девушке боком.
— Ты с Биланом начал встречаться, когда уже был со мной? Или у вас эти… отношения уже много лет тянутся? — Кудрявцева посмотрела на свои ладони и непроизвольно сжала их вместе, пытаясь согреть.
— Сошлись, когда мы уже были вместе, но головой я об него биться начал очень давно, — честно сказал Лазарев, пряча взгляд.
— Ты знаешь… Мою голову никак не покидает очевидная мысль о том, что ты решил быть со мной назло ему, — без обиняков произнесла Лера и внимательно посмотрела на мужчину, буравя сникшими глазами. — Это ведь так, да?
Лазарев невольно сглотнул и молча кивнул, не в силах сказать ответ вслух.
Кудрявцева безмолвно хмыкнула и бесцветным голосом процедила:
— Я так и знала.
— Прости, — горько выдавил из себя Сергей, поднимая глаза и чувствуя себя полнейшим ублюдком.
Если бы он не был так обессилен из-за всего, что произошло с ним за последнее время, он бы наверняка нашёл больше правильных слов для девушки, которая самоотверженно была с ним рядом несколько лет, оберегала его и заботилась, тратя неимоверное количество времени и личных душевных сил.
Но в голове не было никаких других слов.
Только вязкая, чёрная, леденящая душу пустота.
Лера помолчала несколько мгновений, решая не удостаивать обманувшего её Лазарева ответом и, бесшумно выдохнув, спросила:
— Поможешь мне собрать вещи?
-//-
Работа всегда была у Димы чуть ли не на первом месте.
И он горячо, отчаянно любил сцену, как мог любить только своих родителей и близких.
Масштабные шоу и большие концерты давали ему такую ответную зрительскую энергетику и разряд прошибающего организм тока, что Билан, уходя за кулисы, выдыхал и осознавал — он нисколько не ошибся с выбором профессии и жизненного пути.
Хотя со столичными шоу и премиями, конечно же, ничего не сравнится.
Даже по нужному уровню взаимной самоотдачи с переполненным, многотысячном залом.
«Big Love Show» по традиции выпало на четырнадцатое февраля, что уже было да Димы своеобразным, хоть и временным спасением — к тому времени Билану окончательно надоело грызть самого себя изнутри своими невольными, тяжёлыми размышлениями.
Ещё никогда ему не было _так_ хреново и больно.
Ещё никогда ему не было так тяжело дышать и ощущать себя обманутым.
Его как будто бы грубо отымели в душу, пробивая дно и кроша все человеческие эмоции в бессмысленное, ненужное конфетти с кусками мяса, вырванных вместе с прожилками.
Несколько лет назад Диме казалось, что отчаянное самокопание и добровольное признание в том, что он по уши втюрился в мужика — это и есть тот самый предел и пик его гнетущих мучений. Кто же знал, что этот самый мужик — что уж говорить, лучший мужик на свете, как бы то ни было — и сделает ему ещё гаже, чем было «до».
И ведь всё бы действительно ничего, если бы не затянутая до предела тонка струна беспросветной лжи.
И наглого вранья в глаза.
Не было гарантии, что и от правды Билану бы стало легче, но она была лучше, чем-то, что происходило все эти годы — он был рядом с человеком, который даже не удосужился поделиться со своим «любимым» планами на ближайшее будущее.
И Лера… По сути, у него не было чётких и очевидных причин так яростно и всецело ненавидеть её.
Лазарев, очевидно, сам пошёл на этот шаг, открыто и публично представив на всю страну свою девушку по личным причинам, и по сути, Кудрявцева явно не сама навязала ему себя — у Димы был перед глазами свой собственный недавний пример — Лена.
Ведь он пережил тоже самое с Кулецкой, и почему у Сергея не могло быть тех же самых мотивов и целей, что и у Билана?
Только Дима не учёл, что Лазарев зайдёт так далеко и, в отличии от певца, не остановится тогда, когда это было действительно нужно и необходимо, когда реально надо было прекратить играть с чужими чувствами.
Сергей не увидел красного сигнала с яркими, большими буквами «Стоп!», проигнорировал его и сделал то, чего не вернёшь, тем самым разрушив всё, что они строили между собой.
И Дима продолжал терзать свой потрёпанный разум вопросами — неужели он и правда хочет, чтобы это был конец?
Неужели ему правда хочется поставить точку в отношениях с Лазаревым без мысли о том, что у них есть шанс вывести на измятой странице чернильную запятую?
Сергей был прав: Дима любит его и хочет быть с ним — увы, очевидное уже давно перестало быть невероятным.
И это, чёрт возьми, душило, кололо в рёбра и вышибало из лёгких Билана воздух с удвоенной силой.
Ночи вновь стали бессонными, а долгие дни — до ужаса серыми и затянутыми в бесконечном потоке медленной утечки блядского времени.
И лишь подобные массовые концерты были для него настоящей отдушиной.
Конечно, Дима знал, что Лазарев тоже будет выступать на этом большом, красочном и телевизионном празднике любви.
И, конечно же, Билан был в курсе того, что они с Лерой внезапно потеряли неродившегося младенца — в мире беспощадного российского шоу-бизнеса слухи и новости (в частности — самые грязные и жестокие) распространялись со скоростью света.
Узнав об этом у болтливых коллег, обескураженный Билан пытался понять, что же он чувствует и ощущает, и первое, что поселилось где-то на раздробленном, исцарапанном, пропащем дне его души — жалость.
Ему было по настоящему, искренне, безо всяких подоплёк жаль и Кудрявцеву, как женщину, и Лазарева, как мужчину — ведь, будь певец на месте Сергея, наверно, как несостоявшийся отец тоже чувствовал бы себя далеко не сладко.
Ребёнок не виноват, что так вышло. И от того, что Билан был всё ещё озлоблен на всю эту дурацкую, проклятую ситуацию, ему медленно, но ощутимо становилось стыдно.
Слишком стыдно.
О чём думать, как быть и что делать — Дима честно не знал.
Но идти на мировую он не хотел — враньё и безбожную ложь никто не отменял, ровно как никто не отменял тот факт, что Билан по жизни был слишком гордый.
И даже острая, всепоглощающая нехватка Лазарева рядом с собой, желание оказаться рядом и протянуть ему руку помощи не смогли настроить его на первый шаг.
Ему было страшно, особенно после того, что он наговорил Сергею в порыве неконтролируемого, отчаянного гнева.
Прости, но я не смогу. Я боюсь.
Я бы хотел, но у меня не получится.
Надеюсь, ты будешь сильным. Каким был всегда.
В отличие от меня — слабака и труса.
-//-
Сергей приезжает на площадку «Big Love Show» с весомым опозданием, когда концерт уже объявлен открытым, и, не теряя времени, идёт в гримёрную, пытаясь настроить себя на позитивный и праздничный лад.
В последнее время он часто стал опаздывать, что не могло вызывать в нём откровенное бешенство — Лазарев всегда был эталоном пунктуальности.
Но из-за грянувших событий многие известные организаторы различных шоу прощали ему это, вежливо улыбаясь и проявляя снисходительность — а это бесило Сергея ещё больше, чем собственные рабочие косяки.
Его раздражало, что всё были в курсе о случившимся, ему не нравилось, что каждый считал своим, блять, долгом, подойти к нему и старательно изобразить соболезнование, которое тому не упёрлось ни в одно место, потому что Лазарев до свербения в боку ненавидел, когда его жалели. Особенно — так открыто и нагло.
Увы, от всего этого не сбежишь, как бы сильно не хотелось со всей дури делать ноги. Ему оставалось лишь кисло кривить лицо и ронять бесцветное «Спасибо», прячась от назойливых и вездесущих коллег по цеху.
И ещё этот Билан…
Так и сидел в его голове, занимая девяносто процентов грёбанных мыслей, и никуда не уходил, как бы Сергей не старался думать о чём угодно, но не о нём.
От себя не убежишь.
Можно потратить ещё десять лет на то, чтобы начать новую жизнь без Димы, в гордом и брутально-мужском одиночестве, только Серёжа понимал — это будет пустая, ни к чему не приведённая трата ценного времени.
Я слишком сильно люблю тебя.
Только жаль, что тебе уже не нужна эта любовь.
Он знал, что популярнейший концерт без выступления Димы, само собой, не будет полноценным, ровно как и без собственного выхода на сцену, но почему-то совершенно не хотел пересекаться с ним за кулисами даже случайно.
Но, как назло, он замечает Билана в глубине коридора, между наскоро построенными фанерными гримёрками, и, мать его, ловит внимательный взгляд тёмно-карих глаз, заметивших его запоздалое появление.
Сергей, моргнув, отворачивается и заходит в комнату, закрывая за собой дверь.
Он не видел его какой-то жалкий месяц, но этот чёртов месяц был тяжелее, чем любая полугодовая разлука.
И это снова и снова, в очередной раз заставляло его истерзанное сердце больно биться в расшатанные рёбра.
Быстро переодеваясь в сценические шмотки, Лазарев, бросая короткий взгляд на своё отражение в подсвеченном лампами зеркале, поправляет пальцами уложенную чёлку и выходит из помещения, тут же натыкаясь на стоявшего у противоположной стены Диму, прячущего руки в карманах чёрных брюк.
Блять, только тебя тут не хватало…
— Привет, — Билан улыбнулся уголками губ, и тут же теряет всякий намёк на улыбку, делая лицо серьёзным и незыблемым.
— Привет, — бездумно сказал Лазарев и закрывает за собой дверь.
Он вопросительно смотрит на него, выжидая очередные слова, но Дима почему-то молчит, медленно и неспеша разглядывая черты лица Сергей нечитаемым взглядом.
Видимо, оцениваешь невероятную красоту мешков под глазами, которые из-за тебя же, придурок, и появились.
Сергей дергает плечом — мол, можешь молчать и дальше — и пытается уйти вглубь коридора, чтобы найти гримёров, но тут же чувствует, как его запястья касаются тёплые пальцы, заставляя Лазарева невольно вздрогнуть и повернуться к мужчине, поднимая взгляд, полный непонимания и внезапного страха.
— Я в курсе того, что случилось, — произнёс Дима, продолжая смотреть в упор и держать парня за руку. — Мне очень жаль. Честно. Искренне тебе сочувствую.
— Спасибо, конечно, но не надо, — качая головой, сцедил тот и освободил свою руку из
родной хватки. — Я уже и так всего этого наслушался, надоело. Мне и так нормально.
Не надо меня жалеть.
Мне этого от тебя не нужно.
— Лазарев, хорош строить из себя циника и похуиста в одном лице, — Билан убрал свою ладонь обратно в карман, отлипая от стены и подходя чуть ближе. — Я знаю, что тебе далеко не нормально. Я вижу это. И я понимаю, что тебя достали все эти идиоты, лезущие тебе в душу, но я — не они…
— Помнится, ты обещал зарядить мне стулом по башке, если я сам подойду к тебе, — Сергей отстранился, чувствуя, как позорно подкашиваются ноги, и как в нём бьются между собой два ощущения — обнять Диму и с силой оттолкнуть от себя, потому что больно, чертовски больно от всего, что случилось.
Не подходи. Я не хочу. Иначе я сорвусь.
Сорвусь, вцеплюсь в тебя и больше никогда не позволю тебе уйти.
— Думаешь, я до сих пор не хочу от души врезать тебе за то, что ты обманывал меня несколько лет? — Билан пристально сощурился и дёрнул уголком губ. — Ошибаешься. Хочу. Но я не смогу… И ты прекрасно знаешь это.
— Нет, не знаю, — издевательски произнёс Сергей. — Нихрена я про тебя не знаю, Дим. Я вообще перестал тебя понимать, если тебе так интересно. Как будто бы вернулся туда, на несколько лет назад.
— Ты всё знаешь, — упрямо и настойчиво повторил Дима, перебивая Лазарева и ощущая колкие удары пульса в оживших прожилках. — Ты сказал всё за меня. Тогда, на студии.
— Так если я прав, зачем ты тогда взял и свалил? — голос предательски дрогнул, Сергей попытался сглотнуть и перевести внезапно сбившееся дыхание, но вышло крайне хреново. — Ведь я же сказал правду, не так ли?
— Так, — коротко кивая, произнёс Дима, делая ещё одну попытку приблизиться.
Сергей ещё раз дёрнулся на месте, теряя очередные горькие слова и пытаясь сделать шаг назад, но Билан всё-таки уничтожил оставшееся расстояние между ними и тихо сказал:
— Хватит распыляться. Иди сюда.
Он притянул к себе мужчину и просто обнял его за широкие плечи крепко и сильно, не давая тому сделать очередное рваное движение.
Лазарев глухо выдохнул и, окончательно сдаваясь, уронил голову на плечо, обтянутое в чёрный пиджак.
Посторонним, мимопроходящим людям на другом конце коридора со стороны могло показаться, что два известных певца всего лишь давно не виделись, и оттого сейчас стоят и приветственно обнимают друг друга, но для них это было больше, чем дружеское объятие.
Это был обмен долгожданным, родным теплом; обмен чем-то близким и необходимым, что невозможно было выразить какими-либо словами. Сергею не нужны были все эти идиотские сочувственные фразы, вызывающие у него противный рвотный рефлекс, и Дима понимал это.
Он знал, что Лазареву сейчас нелегко, ему тяжело морально и душевно, хоть он и тщательно скрывал это (и правильно делал — мужчина должен держат себя в руках даже из последних сил), но Билан как никто другой чувствовал, что только он может вселить в парня чувство успокоения, которое было нужно.
Потому что любил, чёрт возьми. И Сергею это было необходимо.
Он стискивает в своих руках крепкие плечи, отвечая на внезапное объятие и ощущая, как сердце пропускает вымученные, острые удары — один за другим — и как ноги становятся предательски ватными, словно у изнеженной барышни.
Лазарев чувствует родной запах, родные сильные руки на своей спине, родное дыхание, родное
всё — он не хочет его отпускать, он не хочет больше видеть, как он уходит, оттого выдыхает ещё раз и сдавленно шепчет:
— Мы должны быть вместе… Слышишь? Мы не сможем друг без друга…
Билан размыкает объятия и резко отстраняется, ловя испуганный взгляд Сергея.
Нет, пожалуйста, не отпускай меня!
Не вздумай уходить!
Дима несколько раз моргает в собственных раздумьях и, выдержав паузу, говорит:
— Ты прости, но я не готов. Я всё ещё не могу выкинуть из головы твой обман. Даже несмотря на то, что случилось…
Лазарев нехотя отбрасывает умоляющий взгляд и, нервно сглатывая, произносит:
— Прикажешь мне снова ждать?
— Я — никто, чтобы приказывать тебе, — беззлобно хмыкая, отвечает Дима и поправляет пуговицу на пиджаке. — Можешь не ждать. И можешь найти себе кого-нибудь менее истеричного и несдержанного…
Лазарев дёргается и чувствует, как внутри закипает разгорячённая кровь.
Какой же ты придурок...
Да мне никто, кроме тебя, не нужен.
Билан отворачивается, собираясь идти прочь, но его тут же сбивают с намеченного пути, оттесняя в тёмный, плохо освещённый угол криво построенных помещений для артистов.
Опешив, Дима не замечает, как чужие кулаки стискивают идеально отглаженный ворот пиджака, притягивая к себе, а в его приоткрытые от неожиданности губы врезаются губы Лазарева — хоть и отчаянно, но настойчиво и уверенно.
Билан, ощущая на своей коже накатившую волну мурашек, рефлекторно отвечает на спонтанный поцелуй, но потом всё же находит в себе силы отстранить от себя Сергея, пытающегося сопротивляться изо всех имеющихся мужских сил, негромко проговаривая:
— Не сейчас. Мне пора на сцену.
Но карие глаза продолжают выжигать в нём чёртовую дыру, а его слух режут слова, которые, на самом деле, он рад слышать всегда и везде, при любых, даже в самых конченых и дебильных обстоятельствах этой убогой жизни:
— Я люблю тебя… И я не переживу, если ты снова уйдёшь…
— … На сцену? — Билан перебивает его и подавляет невольный, тихий смешок, вызывая у Лазарева секундный ступор и —
наконец-то! — ответную, лёгкую полуулыбку.
— Иди уже, шутник, — Серёжа окончательно отходит в сторону, позволяя Диме пройти, и они расходятся в разные стороны, оставляя всё без ответа и определённого вывода.
Билан жутко хочет быть с ним, но не может понять, сколько времени ему понадобится на то, чтобы окончательно простить этого человека.
