Пятнадцать

      Правда на вкус похожа на сгорчивший, холодный кофе — не хочется доливать себе ещё.       И тот кофе без сахара, что был налит в его чашку, коробит горло, хотя Дима старается об этом не думать.       Так же, как и не старается думать о том, что здесь в очередной раз всё те же знакомые лица, и через минуту на сцену закрытого ресторана поднимется Сергей — но, как обычно, изобразить на своём лице деланное равнодушие получается крайне хреново.       У Димы вся жизнь получается крайне хреновой.       И, что было до очевидного ясно, он всё понимал.       Вокруг неизвестных, обеспеченных и незнакомых солидных мужчин, заказавших данный концерт-корпоратив, околачивается разодетая и нафуфыренная Волкова — с привычной, открытой широкой улыбкой и не менее привычным бокалом игристого шампанского в тонких пальцах.       Билан смотрит на неё безразличным, пустым взглядом, нехотя сканируя с ног до головы, и, стараясь не морщиться, в итоге переключает своё внимание на другие столики, стоявшие поодаль импровизированного танцпола.       Хорошо, что они вовремя разбежались.       Быть с Волковой — значит, быть в Аду без намёка на Рай.       В общем-то, порой всё было не так плохо.       В какой-то степени с Юлей было весело и интересно убивать холодное, затяжное лето в Москве и жаркое на территории Анталии, где можно было гулять по ночам, любуясь тёмно-сизыми волнами и точками-звёздами, и болтать до утра о всякой ерунде, не забивая себе голову излишними серьёзностями.       И Волкова была не такая уж и глупая, как казалось на первый взгляд, но всё, что он потратил на неё за летний период — время, деньги и своё внимание — растворилось в воздухе, словно сигаретный смог, расщепляясь на крохотные микрочастицы ушедшего в никуда прошлого.       Они сошлись, будучи чужими, а разошлись ещё более далёкими и совершенно ненужными друг другу.       Непостоянная и легкомысленная Юля ушла сама, когда ей элементарно наскучило быть с Димой — вечно погружённым в работу и свои мысли _не о ней_, вынуждая мужчину облегчённо выдохнуть и спокойно отпустить вольную, странствующую птицу свободного полёта в небо на поиски иного счастья с кем-то другим. Или другими. Не суть — это уже его не касалось.       Всё, на что у него хватило сил — это поблагодарить девушку за то, что она была рядом и отвлекала его своим вниманием от угнетающих размышлений, а Волкова в свою очередь смогла сказать ему на прощание только одно:       — Ты, конечно, классный, Дим, но жутко тормознутый. Вместо того, чтобы найти способ помириться с Лазаревым, ты потратил целых три месяца на меня.       — Но ты…       — Что я? — Юля смотрела на него взглядом, полным откровенного недоумения. — Ты же знаешь, что я рядом с собой никогда и никого не держу. И тебя не держала. Никогда. Я же не слепая, вижу, как ты едва сдерживаешься, что бы на Луну от тоски не завыть. Хочешь на всю жизнь остаться одиноким волком? Глупо.       — Я не тоскую, — Дима по привычке отмахивался от любых замечаний со стороны, понимая, что это всё действительно выглядело глупо. Даже то, что он пытается отмазаться.       — Билан, блять, у тебя на лбу широкоформатными буквами написано: «Я БЕЗДАРНО ПОХЕРИЛ ЛЮБОВЬ ВСЕЙ СВОЕЙ ЖИЗНИ», — отрезала Волкова. — Не строй из себя того, кем ты не являешься. Тебе это не идёт.       Но Дима, как и любой популярный артист, иначе не смог.       … Кому-то из вас ещё нужна та самая крупица настоящей правды?       Перманентное существование любой известной личности — это извечная игра на публику.       Постоянное ношение беспонтовых масок — неумелых, картонных, разных, плохо склеенных на подкорке настоящего лица — так он живёт среди этого глянца уже больше десяти лет, прекрасно понимая, зачем и для чего надо так делать.       Приходилось ходить с пригвоздённой на рот позитивной улыбкой, и делать так, чтобы глаза сияли не от алкоголя, выпитого от безысходности, а от действительно хорошего настроения, но, чем больше Билан понимал истину слов Юли, тем сильнее и больнее ему надоедало притворяться.       Надоело делать вид, что ему и так нормально. Ведь было нихрена не нормально.       Кофе окончательно осел и потерял должный вкус.       Дима отодвинул от себя фарфоровую чашку, ставшую бесполезной, и, подняв глаза, увидел, как на маломерную, узкую сцену наконец-то поднялся улыбчивый Сергей, удерживающий в руке микрофон на шнуре.       Билан не знал наверняка, видел ли Лазарев список приглашённых на корпоратив артистов, и, когда тот, обратив свой извечно солнечный взгляд в зал, увидел за угловым столом Диму, тот понял — да, чёрт возьми. Не видел.       Сергей моргнул и тут же отвёл глаза, теряя во взгляде едва зародившуюся теплоту, обращённую к собравшимся.       Через минуту он, поприветствовав гостей и толкнув нужную, заготовленную речь, старательно и пронзительно пел, прикрыв веки, явно не желая смотреть в полный зал заведения.       И явно не желая снова цеплять взгляд Димы, который продолжал смотреть на него в упор.       А сам мужчина не мог перестать смотреть, потому что это было не в его силах.       Так Билан не заметил, как рядом на соседний стул села, как всегда, излишне нарядная и молчаливая Лера. Она внимательно проследила за застывшим, смакующим взглядом Димы и, хмыкнув, негромко сказала:       — Знал бы ты, как ты сейчас выглядишь со стороны…       Мужчина вздрогнул, чуть не подпрыгнув на мягком стуле, и повернул голову в ту сторону, откуда шёл звук знакомого голоса — Кудрявцева, не теряя понимающей ухмылки, улыбнулась Диме уголками губ.       Он вопросительно посмотрел на ту, которую ненавидел долгие годы, чувствуя, что подходящий комментарий для сказанного в его голове почему-то на находится, а Лера, дёрнув бровями, сказала:       — Ещё бы минута, и ты бы точно открыл рот, роняя слюну влюблённого школьника на собственные штаны.       Билан моргнул несколько раз, хмуря брови, но ничего не сказал, опуская глаза на поверхность стола и чувствуя себя крайне неловко.       — Что, всё ещё ненавидишь меня? — скривившись, произнесла Лера, прекрасно осознавая, почему тот молчит.       — Не знаю, — процедил Дима.       — Ну, зато ты наконец-то получил своё, — обронила девушка, стараясь скрывать невольную дрожь в голосе. — Радуйся.       Билан неконтролируем движением отрицательно покачал головой, ощущая всем нутром, как становится тяжело от всего, что происходит сейчас — от присутствия Леры рядом, от того, что Сергей сейчас поёт на сцене, от того, что он наверняка презирает его всеми фибрами души — всё накрывает его холодной волной разом, и он не находит больше слов, даже когда Кудрявцева смотрит на него взглядом, полным неподдельного удивления.       — Билан, ты вообще нормальный?! Вы что, до сих пор не помирились?       Мужчина не хочет думать о том, что девушка откуда-то может быть в курсе произошедшего, хотя это было очевидно: жадная до событий пресса так долго и смачно мусолила его роман с Волковой на многостраничных изданиях — глянцевых и не очень, что, кажется, о нём не знал только слепой — сейчас ему просто хотелось, чтобы она исчезла из радиуса его зрения. Прямо сейчас.       — Нет, — выдавил из себя Дима, ощущая, как что-то давит прямо в центр груди.       — Дима… — голос Кудрявцевой надламывается, заставляя Билана поднять на девушку взгляд.       Он видит, что её лицо мгновенно переменилось: вместо презрения, помноженного на обиду, он увидел грусть вперемешку с непониманием, и снова нахмурился, выжидающе глядя на бывшую Серёжину пассию.       — … Да ты хоть понимаешь, что ты творишь?! — свистящим полушёпотом продолжила Лера, чуть приближаясь к мужчине. — Какого чёрта ты ещё не извинился перед ним?       — Я пытался, он сам не хочет идти на контакт, — обронил Дима.       — Хреново ты, значит, пытался! — Кудрявцева чуть ли не дёргается на месте, пытаясь держать себя в руках. — Почему ты всё ещё не нашёл способ с ним поговорить? Зачем ты так с ним поступаешь? Он же, блин, ни есть, ни спать, ни дышать без тебя не может! Ты до сих пор этого не понял, что ли? Или делаешь вид, что нифига не понимаешь?       — Нормально он дышит, — дёрнув головой в сторону сцены, сказал Билан, пытаясь сохранить в своём голосе ровную интонацию. — И наверняка и ест, и пьёт спокойно, потому что я ему, уже, видимо, не нужен.       — Прекрати нести чушь, — девушка чуть ли не шипит ему в лицо, наклоняясь ещё ближе и агрессивно сверкая озлобленными глазами. — Я что, по-твоему, Лазарева не знаю? И не понимаю, когда он любит, а когда страдает ерундой? Билан, я с ним четыре года прожила, если ты забыл! И все четыре года подозревала, что здесь что-то не то. Кто ж только знал, что этим «не то» окажешься именно ты… Но чёрт с этим, дело же вообще не в этом! Дело в том, что я и тебя не первый день знаю! И я вижу, какими глазами ты на него смотришь… Такими, какими может только отчаянно влюблённый идиот смотреть. И теперь, вместо того, чтобы не потерять того, кто готов быть с тобой хоть всю жизнь, ты даёшь заднюю?! Серьёзно? Ты в себе или нет?       — Какой тебе с этого интерес? — морщась, спросил Дима. — Я же разрушил твои планы, увёл у тебя любимого мужика, не дав тебе построить нормальную семью…       — Я всё равно люблю и уважаю Сергея. Хотя бы за то, что он сделал меня ненадолго счастливой, — твёрдым голосом обронила Кудрявцева, едва заметно указывая пальцем на сцену. — И теперь сама хочу, чтобы он был так же счастлив.       Дима судорожно сглотнул, отстраняясь от девушки.       Внутри проснулись прежние, знакомые ощущения, больно царапающие и ранящие по самому живому — ещё одна женщина, так или иначе мелькнувшая в его жизни, оказалась права.       Лера, замолчав, выдохнула и встала с места, наклоняясь к уху и с той жё твёрдой, чёткой интонацией выпаливая:       — Беда в том, что сделать его счастливым сможешь только ты.       С этими словами Лера скрылась в гудящей толпе вычурно разодетых людей, теряясь среди них, и Дима снова опустил глаза, чувствуя себя самым настоящим придурком.       Придурком, бездарно просравшем возможность сделать так, как был должен.       Мужчина чувствует, как холодеют и дрожат его руки.       Он прячет их под стол, внушая себе, что здесь просто слишком сильно работают грёбаные кондиционеры.

-//-

      Сергей, невольно стирая со своего лица широкую улыбку, спрыгивает со сцены, едва ощутимо чувствуя, как перед глазами всё предательски плывёт и качается, словно плохо контролируемый маятник.       Под шквал аплодисментов легко исчезнуть, лавируя через служебный персонал и технику, и раствориться среди коридоров наряду с неизвестными подсобными помещениями.       Легко убежать, легко скрыться, легко найти нужный момент, когда наконец-то можно свободно выдохнуть.       Только этот долгожданный выдох всё равно, чёрт возьми, горький и тяжёлый.       Парень всегда считал, что он сильный.       Чтобы ни происходило, какое бы гадкое дерьмо не настигало его на жизненном пути — уход отца, тяжёлое детство, первая любовь, угробленная в чужом белом порошке, тернистый путь освобождения от клише «чёрненького из «Smash!» — он всегда старался быть не по годам сильным и собранным, строго запрещая себе какое-либо проявление мало-мальской слабости.       Но, когда он находит в пространстве знакомые тёмно-карие глаза, по мозгам глухо и больно бьёт одна мысль:       Ты слабак.       Ни одно событие, ни одна новость, ни один провал, ни одна неудача не сбивала его с колеи так, как один человек, сумевший нагло вынуть его сердце из больной груди, потрепать до лоскутных огрызков и зачем-то засунуть обратно.       Эта история — про то, что иногда нужно задавать себе правильные вопросы.       Почему именно любовь ломает человека?       Почему именно любовь превращает сильного в слабого?       Почему именно она делает ему больнее, чем какое-либо другое человеческое чувство?       Лазарев чувствовал себя не собой.       Лишь бездушной, неживой куклой, которую лишили запаса заряженных батареек. Марионеткой с отрезанными ниточками для управления. Старым музыкальным инструментом с порванными струнами и покорёженным пыльным грифом.       Он перестал ощущать себя человеком.       Ведь человек не сможет уместить внутри себя столько боли из-за неправильной любви.       Всё, что он сделал за это утёкшее в никуда время, стало казаться ему неправильным.       Потерять десять лет жизни — неправильно. Пытаться добиться взаимности — неправильно. Позволить себе влюбиться в Билана — неправильно. Продолжать любить этого чёртового Билана — неправильно.       Он стоял на сцене и молился всем существующим Богам: дать ему сил допеть и свалить отсюда. Не чувствовать на себе прожигающие кожу глаза, не чувствовать себя таким уязвимым, не терять собранности и не расклеиться во время исполнения своего песенного репертуара.       Хорошо, что всему есть конец.       Жаль, что любовь не может пройти так быстро, как привычное сценическое выступление.       Сергей с горем пополам находит санузел и врывается в него, опираясь рукой на первую попавшуюся раковину. Поднимая голову, он ловит в идеально чистом зеркале свой собственный взгляд и замирает на месте.       Глаза разъела ядовитая зеленца вокруг радужки, а привычный, почти янтарный карий оттенок, кажется, стал иссиня-чёрным из-за презрения к самому себе.       Лазарев поджимает губы, лихорадочно бегая помутневшим взглядом по своим усталым чертам измученного безнадёгой лица.       Эмоции начали стучать по рёбрам, когда он увидел в зале Билана.       Чувства просочились через край, когда он зацепил глазами взгляд Димы.       И всё это вкупе вырвалось наружу окончательно, когда Лазарев увидел своё отражение.       Он опускает взгляд на дно умывальника и морщится от ненависти к самому себе.       Слабак, слабак, слабак.       И тебе должно быть от этого стыдно.       Нельзя расклеиваться, нельзя терять контроль, слышишь?!       Ты слабый, глупый и… ненормальный.       Ты выбрал не то место, чтобы спрятаться от других. И от самого себя.       Хорошо, что его никто сейчас не видит именно таким — открытым от нахлынувших эмоций, обнажённым, естественным и настоящим.       Но когда дверь негромко хлопает, и Сергей слышит знакомые шаги сзади, он едва сдерживает в себе глухое рычание от осознания того, что он прекрасно понимает, кто находится сзади, даже несмотря на то, что Лазарев стоял к фанерной перегородке спиной.       — Какого хрена ты здесь? — он снова поднял измученный взгляд и посмотрел на вошедшего Диму через проклятое зеркало, невольно щурясь.       — Такого, что ты слишком быстро слинял со сцены, не успев толком попрощаться с людьми, — участливо сказал Билан и замер, опасаясь подходить к парню ближе. — В принципе, этим мажорам глубоко плевать на это, но я же понимаю…       — Да ничерта ты не понимаешь, — сцедил желчь Лазарев, нервно перебивая и так же нервно дёргая уголком губ безо всякого намёка на веселье.       — Ну, хорошо, — согласился мужчина, судорожно сглатывая: у Сергея бешеный взгляд, обнажающий то, что может прочитать только Дима, и, кажется, тоже самое и написано в глазах самого Билана. Он решается приблизиться к нему и коснуться сзади его руки, не обращая внимание на то, что его собственная рука хоть и мелко, но предательски дрожит. — Этого я могу не понять, но я понимаю, что нам надо…       — … Нет! — выкрикнул Лазарев осипшим, чужим голосом, резко убирая чужую ладонь. Эти извечно спонтанные прикосновения не вызывают у него ничего, кроме колющей боли, и видеть Диму так близко сейчас — тоже больно, и он невольно срывается, не понимая, куда его несёт, — Ничего нам с тобой, блять, не надо! Слышишь, не надо! — он отходит на два шага, резко меняясь в лице и становясь чудовищно неузнаваемым из-за собственных горьких слов. — Не надо разговаривать, не надо пересекаться, не надо общаться! Не надо пытаться быть вместе, не надо делать друг другу ещё хуже, чем уже есть! Расстался с Волковой? Так не надо прибегать ко мне и скрашивать своё одиночество мною тогда, когда оно начинает тебя напрягать! Иди на все четыре стороны и ищи себе дурака, который поведётся на всё это дерьмо! А лучше найди здесь местного барыгу и купи у него пять грамм для бодрости, если тебе нечем себя занять. Или ты уже поди окончательно перешёл на злосчастные «колёса»?       — Ты… — выдохнул Дима, чувствуя, как сердце в грудной клетке мечется от услышанного и как в горле образуется предательский ком, подталкивающий к позорным слезам, которые он изо всех сил старался мужественно сдерживать в себе.       — Всё, — Сергей перебил его, внушая себе, что обмякший и обескураженный взгляд Димы — ложь, его надломленное «ты» — чушь, и сам Билан ненастоящий — в жизни Лазарева его просто не было, никогда, блять, не было, это всё сон, фантом и грёбанный глюк! — Я не хочу тебя видеть, какого хера ты вообще сюда припёрся? Специально, чтобы мельтешить передо мной, прекрасно зная, что я не могу спокойно на тебя смотреть? Нравится, когда кто-то не находит себе места из-за тебя? Это тешит твоё блядское эгоистичное самолюбие? Нет уж! Хватит! Слышишь, хватит этого говна между нами! И в моей жизни — тем более! Вали отсюда по-хорошему, уходи, пока я ещё могу себя сдерживать. Мало было прошлого раза? Так знай: я тебя даже не пожалею и на сей раз расквашу твою рожу, если ты сейчас же, сука, не свалишь отсюда! Считаю до пяти…       Билану кажется, что он не слышит эту истерику, больше похожую на звон разбитого об пол тонкого хрусталя.       Это становится невыносимо. До предела невыносимо.       Блять, да что ты несёшь?!       Что же, сука, ты творишь?!       Он глохнет на оба уха, чувствуя, как его кроет с головой, как дыхание сбивается с адекватного ритма и как в глотке остро застревают все правильные и логичные фразы из разряда «я пытался извиниться», «ты сам от меня бегал и не отвечал на звонки», «я виноват, я признаю, но я хочу быть с тобой» — и, когда Лазарев, делая паузу, выдыхает глухое и горькое «раз», Дима во мгновение ока сокращает расстояние между ними и врезается губами в приоткрытые губы так сильно, что звонко и больно клацают зубы.       Сергей, сбитый с толку, глухо рычит и хмурится от происходящего, пытаясь отстранить от себя мужчину, настойчиво обнимающего его крепкими руками и цепляющимися за изгибы шеи и широкие плечи.       Лазарев отстраняется, чувствуя, как его мотает от нахлынувших ощущений: он пытается отодвинуться, оттолкнуться от груди Димы, с силой надавливая на неё ладонями, но Билан за долю секунды впечатывает его в стену и целует ещё наглее, глубже проталкивая язык и вжимаясь в сопротивляющееся тело так крепко, что это просто вышибает весь имеющийся доступный воздух.       Оживший пульс коробит виски, соревнуясь по ускоренному темпу наряду с подскочившим на месте сердцем — Сергей слабеет, как назло, инстинктивно прижимаясь ближе, потому что не может иначе, не может обмануть себя и неправдоподобно схитрить.       Он чувствует родной, убийственный запах и до жути знакомые, умопомрачительные прикосновения на своём теле, ощущая разряды тока от ловких рук даже сквозь мешающую одежду — того нереального тока, который может быть только между ними. Кажется, ещё минута, и можно будет взлететь слишком высоко, к блядским звёздам и туманным кометам, чувствуя страх в глотке и полное незнание того, как быстро он сможет разбиться о камни, если Дима хоят бы на секунду сможет остановиться.       — Какой же ты придурок, — Дима нехотя оторвался от взмокших губ, тихо вздыхая и обхватывая тёплыми ладонями лицо около линии челюсти, касаясь пальцами коротких волос на затылке. Прижался лбом ко лбу и смотрит в обмякшие глаза прямо, открыто, словно хочет вложить в этот взгляд всё, что накопилось.       Голос у Билана — почти формалин — жутко сорванный и незнакомый, и сам он не похож на прежнего похуистичного себя — словно открылся Сергею сам, не осознавая этого.       Лазарев смотрит на него, судорожно сглатывая и дёргая кадыком чрезмерно болезненно, ощущая, как щемит переносицу, и через секунду чувствует, как его щёки, лоб и нос покрывают короткие поцелуи — рваные и спешные.       — Я же люблю тебя, слышишь? — даже счастливая, лёгкая полуулыбка у мужчины вышла вымученная за время разлуки. Дима снова поймал взглядом взгляд и вновь отрывисто поцеловал обмякшие губы, цепляя рукой уложенные волосы на загривке и нашёптывая фразу за фразой. — Мы не сможем иначе, слышишь? Не сможем…       Лазарев пытается улыбнуться в ответ, стараясь не выдавать на своём лице излишние эмоции радости, но всё равно от осадка обид и мучений улыбка получается слишком едкой — он просто держит мужчину в своих руках, когда Дима опускает голову на его плечо и коротко выдыхает.       За дверью раздаётся шум чужих шагов и незнакомые приглушенные голоса.       Дима отстраняется и, хватая парня за ворот белой рубашки, утягивает его в ближайшую кабинку, чертыхаясь и нашаривая свободной рукой щеколду, замок которой поддался лишь со второго раза.       Несколько неизвестных мужчин заходят в помещение, что становится понятно по разным густым, басистым интонациям.       Сергей, пытаясь восстановить сбитое дыхание и поплывшее зрение, молча смотрел на Диму, прижимаясь бёдрами к только-только разгорячённому телу и спиной к гипсокартонной, ненадёжной стене.       Он бесшумно сглатывает, понимая, что момент упущен из-за ворвавшихся в санузел людей, и на грани слышимости спросил:       — Зачем ты завёл этот фальшивый роман с Волковой? Мне назло?       — Отличное место для минуты откровения, блять, — Билан отстранился и дёрнул носом, стараясь говорить так же тихо, чтобы их не услышали.       — Отвечай на вопрос, — Лазарев настойчиво сделал пару шагов вперёд, понимая, что Дима сейчас никуда не сбежит.       Сергей подошёл близко, вынуждая мужчину облокотиться на другую стену, и уронил ладони рядом с головой Билана, глядя прямо в глаза.       — Ладно, хрен с тобой. Угадал. Тебе назло, — Дима сдался под чужим натиском, рефлекторно облизывая припухшие губы.       — Ты в адеквате? — Сергей дёрнул бровями, доводя шёпот до интонации удивления. — Зачем ты это сделал? Вместо этого говна можно же было тупо поговорить со мной…       — Как я с тобой поговорю, если ты обрубил все мои звонки, да ещё и с прежней квартиры съехал? — Билан пытался не кашлять, чувствуя, что разговор в таком формате жжёт горло с непривычки. — Прикажешь ловить тебя там, где всегда много лишних людей, на всяких идиотских премиях и концертах?       — Если бы ты захотел, то нашёл бы способ, — сдавленно выцедил Серёжа. — Даже на всяких идиотских премиях и концертах.       — Ты уж извини, но что-то ты и сам не рвался со мной разговаривать, — Билан невольно сощурился. — И всегда смотрел на меня так, будто я тебе, блять, всю жизнь сломал.       — А ты считаешь, что не сломал? — ядовито вышептал Лазарев. — Жизнь, конечно, ещё не успел, но сломать самого меня ты точно смог. Молодец. Доволен?       — Я бы всё отдал, чтобы ничего этого не случилось, — честно выдохнул Дима, делая секундную паузу. — И я хотел извиниться. Правда.       — Так извиняйся сейчас, — дёрнув подбородком, сказал Лазарев уверенным тоном.       — Я уже извинился, поцеловав тебя, — Билан глухо сглотнул снова и, кладя руки на сильные бёдра, потянул парня на себя. — Потому что толкать пламенные речи, как ты знаешь, у меня выходит хреново.       — И ты считаешь, что я вот так просто возьму и прощу тебя после всего этого? — Сергей рефлекторно подался вперёд, опуская напряжённые ладони и касаясь пальцами пульсирующих запястий.       — Да куда ты денешься, — издевательски выдохнул Дима, опаляя дыханием покрытый щетиной волевой подбородок. — Кстати, тебе бы тоже не помешало бы извиниться.       — За что? — спросил Лазарев, нащупывая пальцами края чужой заправленной майки.       — За ссадины и синяки, которые я две недели скрывал под закрытой одеждой, — процедил Дима с нотками горькой обиды в пониженном голосе.       — Ты ещё и не такого заслуживаешь, — подавляя смешок, выпалил Сергей, чуть не срываясь на громкий тон. — Но так и быть, прости меня. Я, на самом деле, не хотел, чтобы так вышло. Вообще не хотел…       — А чего же ты хотел? — лихорадочно бегая тёмным взглядом, спросил Билан, чувствуя, как от настойчивых касаний его кожу покрывает табун неконтролируемых мурашек.       — Чтобы мы были вместе, — Лазарев окончательно прижался телом к мужчине и, бросая короткий взгляд на красиво очерченные губы, добавил. — Я до сих пор, чёрт возьми, этого хочу. Другой вопрос, хочешь ли ты этого…       Дима едва заметно улыбнулся, невесомо, почти неуловимо поцеловал выжидающего реакцию парня и, чуть отодвигаясь, хриплым полушёпотом спросил:       — К тебе или ко мне?