«Утром прошу меня не будить… а просто молча изнасиловать! :) Шучу. Просто дай мне выспаться. А потом можем не спать столько, сколько захочешь.»
Не замечая того, как лицо тянет довольная и растянутая от уха до уха улыбка, Билан открывает дверцу, выпивает все остатки минералки из полупустой бутылки и идёт в душ, озираясь на часы и высчитывая, через сколько часов ему нужно быть на съёмках в павильоне «Голоса». У Димы дела, у Лазарева — выходной, но сегодня, ближе к ночи они обязательно будут вместе. Так они и живут — набегами на две холостяцкие квартиры, лишь пересекаясь утром и ночью то в доме Димы, то в стенах жилища Сергея, потому что вечером и днём оба катастрофически заняты, а бывает и так, что они не видятся неделями и месяцами из-за затянутых гастролей, и всё равно, как назло, долгожданные пересечения выпадают именно на эти суточные часы. В обеих ваннах стоят по две зубных щётки и висят по два полотенца, в шкафу Билана обязательно найдётся пара широких однотонных футболок и шорт, которые лично ему будут неимоверно велики, а в гостиной Лазарева, на самой ближайшей полке кое-кто постоянно оставляет свои наручные часы и несколько изящных подвесок. Дима часто забывает свои вещи в квартире парня — случайно, не специально, ненарочно, потому что вскакивает утром, как ошпаренный, едва не проспав всё на свете, быстро приводит себя в необходимый порядок и пулей уносится по делам, не забыв коснуться губами измятой, сонной щеки и на выходе повернуть в замке длинный ключ — когда Лазарев позволял себе в кои-то веки полениться, у него не было никакого желания даже встать и закрыть за собой дверь. А Сергей, вопреки любви к чистоте, разбрасывает свои бесконечные шмотки специально — ему важно, чтобы Дима всегда чувствовал одно: в его доме больше никогда не будет пусто, безлюдно и одиноко. Или же таким способом Лазарев просто хотел обозначить всё имеющееся свободное пространство собой, не суть — ему было важно сделать так, чтобы было понятно: в этой квартире теперь живут двое. Пусть не так часто, как хотелось бы, но живут. Вместе. Они очень редко завтракают так, как должны завтракать все нормальные люди, лишь пьют наскоро сваренный кофе и смотрят в окно, прикрываясь плотными шторами и пересказывая друг другу урывки снов. Лазарев смешно и расслабленно щурится после долго сна, когда его лицо оживляется после утренних процедур, и поправляет упавшую на лоб чёлку, а Дима зевает каждые три минуты, показывая, что он, как всегда, ничерта не выспался, потому что не успел привыкнуть к тому, что уже почти год спит не один. Та же Лена всегда спала в гостиной, когда оставалась ночевать, и не претендовала на территорию хозяйской кровати, теперь же Билан делил её с мужчиной — спокойным, но порой крайне вертлявым. Сергей спит тихо, но всегда умудряется разбудить Билана каким-либо неконтролируемым движением: то закинет на него бедро — иногда казалось, что оно было тяжелее веса самого Билана — то внезапно прижмётся боком, роняя голову на плечо и бормоча во сне несвязные фразы, то внезапно встанет и, хлопая межкомнатными дверьми, пойдёт на кухню за очередным стаканом воды. Диме неудобно, не всегда комфортно, он автоматически чертыхается и цокает в полудрёме, пытаясь уснуть вновь и вновь, но никогда не высказывает должного возмущения, потому что злиться на это ангельское, разомлённое создание было просто невозможно. Даже в фазе глубоко сна Лазарев был до неприличия красив. Дима любил читать книги и наслаждаться тишиной, а Сергею надо было смотреть американские, душераздирающие драмы и постоянно ставить очередной фильм на паузу, чтобы обсудить с обескураженным мужчиной сюжет. Дима предпочитал домашнюю еду, а тот, словно издеваясь, приходил к нему с горой вредного фаст-фуда, аргументируя это тем, что Билана скоро будет сносить ветром, а сам он сгонит лишние калории в спортзале — не привыкать. Дима ненавидел бардак, и при этом совершенно не заметил, как его дом спустя какой-то месяц превратился в бедлам — вот тебе и чистоплюй Лазарев, наводящий бедлам в чужой квартире. Иногда он натыкался на очередную футболку, валяющуюся под столом или диваном — явно сорванную с сильного тела Сергея в порыве страсти — и надевал её на себя, понимая, что она смотрится на нём, как мешок на швабре, а Лазарев, приходя домой и видя это всё, заливисто смеялся, стягивая с Билана свою вещь, через пять минут летевшую туда же, где она до этого и валялась. В доме Лазарева царил хаос из-за накопленной пыли и раскиданной одежды — Лазарев приезжал сюда лишь спать и обновлять дорожный чемодан — холодильник всегда был уныло пуст, и весь воздух был застывшим, спёртым, сжатым — видимо, тот слишком редко появлялся здесь из-за работы, отнимающей у него большую часть времени. Дима пытался привнести больше уюта в минималистичное, полумёртвое жильё, а Сергей лишь добродушно улыбался и говорил, что лично ему для уюта достаточно самого Билана в этих чёрно-белых стенах. И, на самом деле, оба счастливы от того, что теперь им не нужно прятаться в чужих отелях далеко за пределами столицы. Соседям по-прежнему было глубоко плевать, а в парадной на этаже жилища Сергея была всего лишь одна квартира — его собственная. И это в определённые моменты было обоим на руку. Можно было не контролировать ни глубокие стоны, ни сдавленные выкрики во время секса — можно было вести себя свободно и легко, полностью расслабляясь и отдаваясь волне чувств и эмоций от долгожданной близости, которая была похожа на откровение и невольное обнажение двух душ. Лазарев занимался любовью, как выступал на сцене и жил вне её — сгорая дотла, до серого пепла, с летящими в сторону искрами, отдавая себя полностью и целиком, теряя счёт времени. Он был слишком обжигающим для Димы, слово огненное пламя, а Дима слишком долго жил без должного тепла, ища где-то рядом с собой хотя бы повода для того, чтобы согреться. Во мгновение ока Билан сгорал рядом с таким податливым и распалённым Сергеем, запоминая каждую секунду, потерянную среди смятых простыней, смакуя всё, что видели его глаза — покрытые бесстыдным румянцем небритые щёки, поплывшие от удовольствия карие глаза, крепко сбитое, мокрое, почти железное в мышцах тело, мурашки на излишне сладкой, терпкой на вкус коже — и всё это, чёрт возьми, отпечатывалось на сетчатке глаза нестираемым, крайне пошлым пятном навсегда. Лазарев был по-человечному открыт. Но никому он не открывался так, как открывался этому мужчине. А Дима никогда бы не смог подумать, что сможет влюбиться так сильно. Чтобы было мало, слишком, слишком мало даже того, что он сейчас имеет. Хотелось вложить в закрома своего сердца каждое слово, каждый взгляд, каждую улыбку и каждое признание Сергея, заархивировав это во всевозможных отсеках под семью замками и зашифровать нечитаемыми кодами и паролями. Чтобы никто и никогда не узнал настоящей правды. Дима был счастлив, потому что делал этого человека счастливым в ответ. Сергей был счастлив, потому что наконец-то чувствовал это каждой клеткой своего тела. И жить с рядом с шумным, открытым, смеющимся через каждые пять минут Сергеем, кидающим беззлобные подколки — это одна из ветвей того самого необходимого счастья, что заполняла вечно скептичного и недоверчивого мужчину изнутри. Им было, о чём поговорить друг с другом, даже когда казалось, что все темы для общения они давным-давно исчерпали сквозь призму бесконечных, километровых звонков, переписок и пребывания один на один. Беседы затягивались до глубокой ночи, останавливаясь лишь тогда, когда оба проваливались в тягучий сон, теряя слова в немом бессознательном замолкании. Сергей всё чаще и чаще заводил разговор о детях, о том, что он на все сто процентов готов попробовать себя в роли отца — и морально, и материально, а Дима лишь отшучивался, что он не сможет сделать ему ребёнка — природа вот так вот круто постебалась над мужчинами. Или просто пожалела их. Но, на самом деле, он был не против, чтобы Лазарев стал отцом. Ведь он не может погасить в человеке очевидные желания, которыми не знал, как управлять. И он знал, что, если это случится, Сергей будет любить своего ребёнка не меньше, чем сейчас он любит Билана. Лишь бы это случилось без очередного вранья. Лишь бы порывы Сергея удовлетворить свои отцовские инстинкты не вышли для их едва вставших на ноги отношений боком. … Выйдя из душа, взбодрившийся Дима неспешно вошёл в спальню — Лазарев всё ещё мирно спал, фривольно развалившись на спине уже по всему периметру кровати. Скинув с себя ненужное полотенце и откинув назад выпавшие, мокрые пряди тёмных волос, Дима сел на край постели. Нависнув над парнем и смачно касаясь губами кончика носа, Дима отстранился и тут же услышал недовольное, сдавленное бурчание наряду с поморщившимся и скривившимся выражением лица: — Блин, я же просил меня не будить… — Извини, устоять невозможно, — издевательски хмыкнул Билан, тут же покрывая сухими поцелуями тёплые щёки. — Невозможное возможно, — сонно процедил Сергей и настойчиво перевернулся на бок, уворачиваясь от чужих губ и окончательно зарываясь головой под смятое одеяло. — Дай поспать. — Спи, сколько влезет, — милосердно разрешил Дима. — Я лишь хотел сказать, что поехал на «Голос» и приду поздно. Не засри мне всю квартиру. А то я тебя знаю. — Вали, куда хочешь, только не зуди над ухом, — проворчал Сергей и почувствовал короткий, но ощутимый и острый тычок в бок. — Не засру, не бойся. Наоборот, бойся, что я здесь приберусь. — Почему? — спросил Дима. — Потому что после того, как уберусь, ты не найдёшь ни одной своей вещи, — сказал Лазарев. — Тогда я постараюсь приехать как можно быстрей, — без обиняков сказал Дима, встал с кровати, и под короткий, невольный смешок парня подошёл к своему шкафу.-//-
Эта история — не о рваных, кривых в своём сумбурном почерке моментах счастья. И если вы здесь всё ещё за этим, самое время покинуть этот побитый корабль. Через два дня они снова разъезжаются, кто куда: Билан летит по стране со своей концертной программой, а Сергей пропадает в шумной Москве, разрываясь между театром, спектаклями и студией — извечный марафон и пучина тех дел, от которых уже невозможно было отвертеться. Когда Дима наконец-то возвращается, он звонит Сергею прямо из аэропорта, изнывая от июльской жары и едва успев сесть в такси, но тот почему-то не торопился брать трубку. Билан приезжает к себе, сделав по пути ещё несколько вызовов, и не застаёт Лазарева в своём пустом и одиноком жилище, хотя они должны были приехать в столицу день в день, с ерундовой и несущественной разницей в пару часов. Дима бросает неподъёмный чемодан прямо на пороге, наскоро принимает душ, переодевается во что посолидней и выходит из дома, направляясь в сторону охраняемой парковки. Садясь в свою машину, через минуту он выруливает на широкий проспект и едет в сторону Ходынки, где жил Лазарев, снова и снова набирая злосчастный номер, мысленно начиная раздумывать над чем-то не слишком хорошим — обычно парень сразу же отвечал на звонки Димы, отвлекаясь от дел ради того, чтобы поговорить с родным и близким человеком даже пару минут. Ну и в чём дело? Где тебя черти носят? Преодолевая Ленинградку, Дима, неспеша закипая от происходящего, позвонил в чёрт возьми, какой раз, и в механической мембране телефона наконец-то раздалось долгожданное «Алло». Плохо лишь, что голос собеседника был отнюдь не мужским. — Алло, — повторила женщина на том конце провода. — А… А можно услышать Сергея? — запнувшись, по-детски ляпнул Билан, совершенно не понимая, с кем сейчас говорит. — Дима, это ты? — резко оживившись, внезапно спросила незнакомка. — Ну да, — бездумно обронил Дима, тут же сообразив, что он несёт какую-то нелепицу, мысленно отругав себя на неведомую ранее растерянность. — Значит, сынок был прав: твой уникальный голос можно узнать даже тогда, когда ты не поёшь! — радостно произнесла женщина и коротко засмеялась. — Я мама Серёжи, Валентина Викторовна. Расслабься, идиот. — Очень приятно познакомиться, — облегчённо выдыхая, сказал Дима и остановился на светофоре. — Рад Вас слышать. — А я-то как! Мне Серёжа часто про тебя рассказывает, — без обиняков сказала мама Лазарева загадочным тоном. — Преданней поклонницы твоего таланта, чем я, ты уж точно не найдёшь! Ну, после моего собственного сына, конечно. Дима невольно улыбнулся, слушая восторженную и быструю речь женщины, подарившей этому миру такого человека, как Лазарев, и, извинившись, аккуратно перебил: — Скажите, а где сам Сергей? — Ему позвонили, попросили срочно приехать в офис, а он случайно телефон дома оставил, забыл, видимо, — выдержав паузу, сказала Валентина Викторовна. — Извини, Дима, но ты так долго названивал, что я не могла не взять трубку — уж слишком ты настойчивый! — Простите, — виноватым тоном произнёс Билан, выруливая на очередной проспект. — Пожалуйста, передайте ему, чтобы он перезвонил мне, как вернётся. Мы с ним договаривались сегодня встретиться… Дела. — … Так приезжай к нам в гости! — всё так же взбудоражено и радостно выпалила женщина. — Я как раз на стол накрываю, посидим вместе, пообщаемся, а потом уже пойдёте делать свои вечные дела, так и быть. Дима невольно вздрогнул и прикусил нижнюю губу от такого неожиданного предложения. Он вряд ли когда-нибудь мог представить, что у него будет такая возможность познакомиться с родителями Лазарева в домашней обстановке, да ещё и так спонтанно. Билан понимал, что, быть может, рано или поздно это всё-таки случится, и Сергей представит Диму своей семье хотя бы как друга и коллегу по сцене, но чтобы так внезапно… Это было волнительно и, что удивительно, даже интересно. — Дима? Ты ещё тут? Так тебя ждать или нет? — Валентина Викторовна вновь подала голос, полный нетерпения и выжидания ответа. Билан, замешкавшись, подумал долю секунды, бесшумно выдохнул и наконец-то решительно сказал: — Хорошо. Я приеду. Только скажите мне, пожалуйста, адрес.-//-
Находясь далеко от своего собственного родительского дома, Дима понял, что позабыл, каково это — приходить в чью-то тихую, чистую, большую квартиру, где пахло необъяснимым домашним уютном, свежезаваренным ягодным чаем и умопомрачительной сладкой выпечкой. Ведь в доме, где жила мама Лазарева, пахло именно так, и никак иначе. Валентина Викторовна Лазарева — невысокая, хорошо одетая женщина с копной густых, тёмных волос — радушно встретила Диму, чувствующему волнение, какого тот не знал аж со школьной скамьи — крепко обняла, как родного, попутно спрашивая, быстро ли он нашёл нужную дорогу сюда. Женщина, предварительно отправив мужчину в ванную, чтобы вымыть руки, сразу усадила его за накрытый стол и мгновенно развела бурную деятельность — беспробудно подкладывала в тарелку еду, не забывая подливать чай, сама практически не ела, без конца болтала и даже успела высказать мнение по поводу последнего клипа Билана. Первые десять минут пребывания в незнакомом доме, полным комфорта и тепла, Дима чувствовал неловкость и стеснение, но потом всё это стало лишним, незаметно и невольно отступая куда-то далеко назад. У себя на Родине Билан был в последний раз два года назад, и именно там, два года назад он пробовал почти такие же пирожки своей мамы, что и были сейчас здесь, и это натолкнуло его на простую, хоть и очевидную мысль — все заботливые и добрые мамы этого мира, наверно, готовят одинаково вкусно. Было так хорошо, что Дима невольно расслабился, внимательно слушая грамотную и собранную речь женщины — почти точь-в-точь такую же, как и у самого Серёжи, всегда изъясняющегося понятно и разнообразно благодаря хорошему словарному запасу. Валентина Викторовна оказалась довольно современной и продвинутой женщиной, знающей толк в искусстве, кино и музыке (оно и понятно — с таким-то сыном было невозможно иначе!), и Дима, перестав поглядывать на часы в ожидании блудного и пропащего Лазарева, не заметил, как сам развязал язык и с большой охотой разговорился с ней, как разговаривал порой со своей матерью долгими вечерами — пусть и не так часто, как хотелось бы. Внезапно где-то в глубине неизвестных Диме комнат раздаётся сдавленный детский плач — сначала тихий, а потом резкий и громкий, и Валентина Викторовна, тут же вскакивая с места и чертыхаясь, уходит из кухни, роняя на ходу спешные извинения. Ребёнок? Откуда здесь ребёнок? Дима непроизвольно сдвигает брови, пытаясь понять происходящее, но через пару секунд на кухню снова входит мама Сергея, держа на руках младенца в смешном синем костюме с яркими, мультяшными звёздами. — А вот и мы, — сказала Валентина Викторовна, изображая игривую интонацию и садясь на место. — Смотри, Никитка, это дядя Дима. Тот самый дядя, который не давал тебе нормально уснуть своими звонками… Билан, ничего не понимая, рефлекторно сглатывает вязкую слюну и глядит на ребёнка во все глаза, пытаясь внимательно рассмотреть черты младенческого лица. Мальчик, не моргая, буравит Билана своими глазками-бусинками, полными интереса и неведомой певцу неизвестности, и Дима, бездумно хлопая ресницами, ловит себя мысли, что, хоть малышу от силы было около месяца, так или иначе, он был подозрительно похож на… Нет. — Это Ваш? — хрипло пролепетал мужчина, коротко кивая на младенца, не думая о том, насколько же по-идиотски звучит его наиглупейший вопрос. Валентина Викторовна, замявшись на мгновение, звонко расхохоталась и, подавляя накатившее веселье, ответила: — Ну нет! Я уже отстрелялась. И так двоих вырастила, куда мне ещё? Хотя постой, — женщина запнулась и просканировала Билана взглядом, полным недоумения. — Тебе Серёжа что, ничего не рассказывал? Сил хватило лишь на то, чтобы коротко, отрицательно мотнуть головой — Диме уже не нужны были объяснения, он всё понял и так. Это было похоже на острый, тонкий нож с идеально наточенным лезвием, который начали медленно, но настойчиво вгонять в податливый, пульсирующий висок по мучительному сантиметру — каждое слово, сказанное Валентиной Викторовной, причиняло боль. Противную, колючую, неспешную боль. Блять, да за что? За что мне снова это грёбаное дерьмо?! — Ну надо же! Во даёт! — выпалила женщина, не прекращая качать малька в своих крепких руках и не замечая, как Билан меняется в лице. — Знакомься, Дим, это Серёжин сын. Наш маленький Никита. Буквально три с половиной недели назад родился… Билан, ощущая, как всё начинает плыть перед глазами, хочет спросить, кто же является матерью этого чудесного младенца, но входная дверь глухо хлопнула, и через десяток секунд на пороге кухни появился, как всегда, солнечный и бодрый Сергей. Он видит за столом бледного Диму, не сразу поднявшему на парня свои потухшие, тёмные глаза, и теряет всякий намёк на задор и улыбчивость, переводя взгляд на своего сына, мирно причмокивающего во рту соску и невольно засыпая на руках качающей его женщины. У Димы шальные, озлобленные глаза и тонко поджатые в гневной обиде губы, и это так сильно и ярко играет на жёстком контрасте с его радостной мамой, вскакивающей с места и говорящей что-то про остывающий ужин, что Сергей не чувствует ничего, кроме накатившего страха. Страха, что он вновь, сука, облажался. Билан, опуская взгляд с испуганных глаз Лазарева, не замечает, как встаёт со стула вслед за Валентиной Викторовной. Не замечает, как скомкано и невнятно прощается, ссылаясь на только что выдуманные в голове срочные рабочие дела, и, огибая Сергея со стороны, пулей вылетает из некогда уютной квартиры, вмиг ставшей чужеродной и некомфортной. Он думает вызвать лифт, но плюёт на это дело и летит вниз по лестнице, быстрыми шагами преодолевая ступеньки и чувствуя, как становится трудно дышать. Но, оказавшись на крыльце подъезда и вдыхая московский воздух, Дима не ощущает облегчения. Ему всё так же больно, так же горько, или, быть может, даже в разы хуже! Он делает несколько шагов в ту сторону двора, где припарковано его авто, но в ту же секунду его грубо одёргивают назад за руку, вынуждая Билана нехотя развернуться. — Что за ебучая манера сбегать, как последний придурок? — настигший его Лазарев приблизил лицо, стараясь говорить негромко, чтобы диалог двух известных артистов не услышали соседи с первого этажа, но получается, как всегда, из рук вон плохо. — Сука, убрал свою руку, блять, — прошипел Дима, не глядя в глаза, пытаясь не шататься и одновременно сделать попытку вырваться из сильной хватки. Отпусти меня, лжец. Мудак, обманщик и сраный лжец! — Нет уж, — Сергей коротко мотнул головой и снова потянул мужчину на себя, чуть отходя в сторону. — Снова сбежать, как последний трус, не дав мне сказать и слова, я тебе не позволю. Билан моргнул, ощущая нервную дрожь из-за агрессии, отчаяния и злобы, а Лазарев, понимая, что на них невольно начинают озираться безмолвные, но любопытные прохожие, снова дёрнул Диму за локоть и сдавленно прорычал ему в ухо: — Перестал выёбываться и быстро сел в машину, пока нас не начали снимать на телефоны.-//-
За руль Билан сесть не смог. Ощущая, как его предательски колотит и мотает, он молча плюхнулся на пассажирское, роняя звонкую связку ключей на приборную панель. Лазарев сел на место водителя, быстро завёл иномарку сам и молча вырулил в какие-то неизвестные, пустынные дворы, потерявшиеся среди строительных бараков и бетонных недостроек. На автомате заглушив мотор, он повернулся к оскалившемуся Билану и безо всякой предварительной речи выпалил: — Теперь можешь закатывать свою фирменную истерику. — Да пошёл ты нахуй, — в сердцах прыснул Дима осипшим голосом, остервенело дёрнув ручкой дверцы. — Она заблокирована, — невольно хмыкнув, ровным тоном сказал Лазарев. — Я русским языком дал тебе понять, что сбежать не получится. Разрешаю орать, в своём излюбленном стиле, как подорванная лань, а как проорёшься, будь добр выслушать и меня. — Я, блять, даже орать на тебя не хочу, знаешь ли, — выдавил из себя Дима. — Мне достаточно того, что я в очередной сраный раз понял: ты неисправимый мудак, который только и может, что лгать и водить меня за нос, как сопливого школьника… — Я хотел тебе сказать про Никиту, но позже, когда бы он смог немного подрасти, — перебивая, твёрдым голосом отрезал Сергей. — А так же сказать, что его мать не является моей девушкой или какой-то там тайной невестой: зная тебя, ты в своей шальной голове уже всякое подумать мог… — Да мне плевать на это говно, — прыснул мужчина, начиная форменным образом закипать от происходящего. — Меня бесит, что ты снова от меня что-то скрыл. Что ты соврал мне о том, что ты почти месяц являешься новоиспечённым папашей! — Блять, ты себя вообще слышишь? Сколько можно строить из себя обманутого и кинутого из-за очередного события, которое всё равно уже ничего не изменит?! — Лазарев тоже устал терпеть эти извечные страдальческие причитания, которые уже давно застряли в его горле осиным колом. — Хочешь сказать, что ты делаешь всё охренительно правильно? — вскидывая брови, глухо сцедил Дима. — Правильно не говорить правду сразу, правильно скрывать до последнего, правильно делать за моей спиной то, что хочется, не ставя меня в должную известность? — Ты глухой на оба уха, что ли? — не менее упрямый Сергей не собирался отступать и продолжал гнуть свою линию, сверкая осуждающим взглядом. — Я только что сказал, что собирался сказать чуть позже. И познакомить вас тоже в скором времени, если это можно так назвать… Какая разница, когда об этом сказать, если между нами ничего не поменяется и всё будет, как прежде? — Видимо, окончательно оглох у нас ты, так как я только что сказал, что дело во вранье, — нахмурившись, сдавленно произнёс Билан, чувствуя, что этот чёртов разговор идёт по очередному кругу. — Где я соврал? — с выпадом спросил Лазарев, дёргая подбородком. — Я что, сказал тебе, что это не мой ребёнок? Что это сын соседки? Что нам его, блять, подкинули на время? Хватит пихать мне в лицо это псевдострадальческое говно, меня от него уже тошнит. — А меня тошнит от того, что я, блять, узнаю обо всем самый последний, — надломленным голосом сказал Дима. — Почему? Зачем ты так? Я что, для тебя пустое место? Почему нельзя было сказать об этом сразу? — Потому что у меня и без тебя проблем навалом, — честно сказал Сергей. — Мне нужно было некоторое время, чтобы решить все дела с матерью Никиты, которая слишком сильно понадеялась на что-то большее… — То есть ты встречался с какой-то бабой за моей спиной, пока всё это время мы вместе жили? — Билан рвано выдыхает, чуть не срывая со своих губ несвязный мат, но Лазарев перебивает его: — Господи, да нет же! Я в твоих глазах что, совсем мудак мудаком? Не неси чушь! Она просто из той категории наивных женщин, которые думают, что ребёнок решит все их проблемы… — тот шумно выдохнул и, нервно сглатывая, продолжил. — Я с ней не встречался. И в мыслях, блять, не было. У нас существовала определённая договорённость, которую мы очень долго составляли и согласовывали, но бабы — они и в Африке бабы… Думают, что всё-таки что-то могут получить взамен на деловую услугу. В общем, сейчас я почти всё уладил, остались некоторые вопросы, которые я бы с ней решил, а потом бы тут же сказал тебе о Никите. А уже, блять, нечего рассказывать, ты теперь сам всё увидел. Доволен? Дима скривился, мысленно переваривая новую, тягучую информацию, и в тот же миг отвернулся к окну, не зная, что отвечать. Серёжа тоже безумно уставился пустым взглядом в лобовое стекло, поднимая глаза на ясное, чистое летнее небо, покрытое яркими солнечными лучами. — Свали, — едва слышно выдавил из себя Билан спустя мучительные минуты пугающей тишины. — Что, всё? — горько усмехаясь, спросил Лазарев, не поворачивая головы. — Я настолько упал в твоих глазах из-за собственного сына, что ты уже не хочешь быть со мной? — Просто свали и всё, — чётко отрезал Дима. — Я тебя сейчас вообще видеть не хочу. Исчезни. — Хорошо, — коротко кивая, произнёс Лазарев, включая разблокировку дверей. — Исчезну. Но теперь я сто раз подумаю, прежде чем вновь вестись на твои порывы отчаянного проявления любви ко мне. И знай: на этот раз я со смаком вертел на одном месте все свои попытки тебя останавливать. Удачи. Сергей выходит из машины, громко хлопая дверцей, скрываясь среди грязных гаражей и строительного мусора, стараясь не думать о том, как Дима провожает его обескураженным и прожигающим спину опустошённым взглядом.