Сгорать или гореть

Август продолжал прожигать девушку взглядом в ожидании того, что она сама ответит на все его несказанные вопросы. Она прекрасно видела и чувствовала, как мужчина сдерживает в себе порыв закричать на нее и вцепиться руками в плечи, доказывая свою правоту и ее проигрыш. — Ты могла погибнуть, — выдержанно произносит Бут, не в силах больше молчать. — Но я здесь, — она старается отвечать спокойно, но мужчина все же слышит эти болезненные нотки в ее голосе. Он подходит к окну, тем самым отворачиваясь от девушки и делает глубокий вдох, стараясь успокоиться. За этот месяц это был третий раз, когда она попадает в больницу и каждый раз Август делает вид, что его это абсолютно не волнует и то, что происходит, касается лишь саму девушку. — Что на этот раз, Реджина? Ты работала под прикрытием на группу крупных мафиози, но тебя решили отстранить? Или ты опять решила избавиться от детектива, но он выстрелил первым? — повернувшись к ней лицом и иронично разводя руками, буквально выплевывает мужчина. В ответ она лишь хмыкает. А он окончательно осознает, что волнуется и волновался всегда, как бы сильно не хотел скрыть этого. Август прекрасно помнил, как они вместе ввязывались в различного рода передряги и какой дотошной в этом деле была Миллс, доводящая все до конца и не терпящая провалов. Он помнил, как пытался дотащить ее до первого угла, чтобы найти там прикрытие и понимал, как должно было быть ей больно, но она до последнего продолжала оставаться непоколебимой, словно способной вытерпеть любой катаклизм и любую катастрофу. — Тебе было больно. Ты едва доползла до больницы. Она снова молчит, потому что это была правда, которую девушка не хотела признавать. Реджина хотела бы отмазаться тем, что это была необходимость и, рассчитывая на бездарность и глупость своих преследователей, она сорвала джек-пот. Но, из-за собственной глупости сделка сорвалась и никакого джек-пота она не получила. Довольствоваться пришлось лишь своим промахом и проигрышем, который был непростителен. — В следующий раз все может обернуться совершенно по-другому. Ты можешь не спасти свою задницу из очередной передряги и, Реджина, ты ведь понимаешь, что никто не придет тебе на помощь? Как бы ценна ты не была для правительства, ты – пешка. Она продолжает молчать, потому что и это – правда. Но загвоздка была лишь в том, что Миллс была готова к этому с самого начала. С того момента, как переступила через порог и сообщила о своих условиях, о которых Августу по-прежнему ничего не известно, но он догадывается, что его работа – ее рук дело. Единственное, о чем Реджина думала каждый день – ты либо опережаешь всех, либо становишься чьей-то жертвой. — Твоего напарника пристрелили месяц назад. Скажи мне, что ты чувствовала, когда смотрела на него? Реджина смотрит на него с недоумением, пытаясь понять, что за игру он затеял, но мужчина лишь выжидающе смотрит, скрестив руки на груди. — Ты работала с ним четыре года, и он прекрасно понимал тебя даже тогда, когда ты вот так вот молча на него смотрела. И не смей говорить, что в тот момент ты ничего не чувствовала, потому что я знаю, что это не так, — он был настолько уверен в своих словах, что Миллс даже не стала в чем-либо сомневаться. Она не помнит, когда в последний раз сомневалась в его словах, потому что он всегда говорил правду. И это злило. — Боюсь, ты не осилишь этого, — она усмехнулась, но после болезненно сморщила лицо, пытаясь приподняться. Реджина ждала ответа, действительно питая надежду к тому, что Август отстанет и пойдет заниматься своими делами. Но мужчина лишь кивнул, присаживаясь на край койки и обращая все свое внимание к девушке. — Дело замяли, потому что никто не хотел иметь проблем из-за этого. Даже я, по возможности, хотела бы забыть тот день и не вспоминать его никогда. Потому что это – единственная рана, которая по-прежнему кровоточит, — она улыбнулась, но сделала это так, словно сейчас расплачется. И Август поймал себя на мысли, что не помнит, когда девушка делала это в последний раз. Сейчас он видел, как больно даются ей слова и пытался понять, то ли память нещадно душит, то ли под швами болит так сильно, что даже ей не удается скрыть этого, — он работал над каким-то делом, о котором не говорил мне ни слова, но я особо и не спрашивала. Грему удалось взломать защиту ЦРУ и пробиться в сверхсекретный источник, но я до сих пор не понимаю, как ему удалось это сделать и зачем. Видимо, он действительно был лучшим в своем деле. И, знаешь, все вышло так курьезно… Я купила два билета в театр, там было поистине достойное представление. Ему бы оно понравилось. Но Грем так и не увидел его, потому что… Моего напарника действительно подстрелили. И потому что это… Потому что это была я. Мужчина замер в оцепенении. Он был готов услышать все что угодно, но как оказалось сейчас, к такому готов он точно не был. И ему потребовалась несколько минут, чтобы прокрутить сказанное в голове на несколько раз и окончательно убедиться, что это не шутка, не фарс и ему не послышалось. — Ты… Господи, Миллс. Я мог быть на месте Грема… Вполне оправданные и осознанные мысли. Если бы он сказал их вслух, Реджина снова бы промолчала, но он не стал говорить об этом. Потому что Бут четко осознавал, что в этом деле абсолютно неважно, сколько виски вы выпили вместе и скольким поделились; сколько бессонных ночей провели вместе, расследуя очередное дело; сколько раз мужчина прикрывал ее спину и чем готов был пожертвовать ради напарника. Все это – пустые слова, которые не стали преградой для Миллс. — Я вызову медсестру. Тобой займется доктор Вэйл и возьмет все нужные анализы. Вот так просто – Август встает и уходит. Он подумал о том, что, возможно, у девушки не было другого выхода и, зная на кого она работает, скорее, так и было. Но сейчас для Августа это не походило достойным оправданием. Август лишь знал одно – она доверилась ему потому, что думала, что даже под дулом пистолета его не разговорить. Впрочем, мужчина был о себе того же мнения. Он допускал и того, что причина могла быть другой... Как только дверь за Августом закрылась, Реджине удалось дотянуться рукой до тумбы, стоящей рядом с кроватью, и взять свой телефон. Она открыла полученные раннее данные и ухмыльнулась. — Значит, Эмма... Эмма Свон.

***

Эмма вошла в больницу и, первым делом, заметила охранника, который доблестно помог ей вчера вечером. Правда, сегодня он выглядел более рассеянным и сонным, нежели вчера. И, заметив светловолосую девушку, он улыбнулся уголками губ. — Не думал, что вы снова вернетесь сюда. — Я тоже. Она не знает, какая сила движет ей, когда она поднимается на третий этаж и заходит в палату к матери. Женщина лежала неподвижно, смотря куда-то в потолок и даже не обратила внимание на то, что в палату кто-то вошел. Рядом с ней, как обычно, сидела медсестра и украдкой наблюдала за ней. Но, когда вошла Эмма, она позволила им остаться наедине. — Привет, — улыбнувшись, произнесла девушка, присаживаясь на кресло, на котором прежде сидела медсестра, — как ты себя чувствуешь? Эмма подумала о том, что это течение слишком быстрое и она просто не успевает. Не успевает осознать и принять те вещи, которые происходят и исход которых неизбежен, предрешен заранее. Эмма думает о том, что рано или поздно каждый из нас теряет близких людей, и если бы это произошло не сейчас, то все же обязательно случилось. Вопрос лишь в том, как скоро это произойдет и как неожиданно будет нанесен удар. Мэри-Маргарет посмотрела на нее так, словно они никогда не были знакомы, но Эмма знала это заранее. — Я принесла тебе альбом. Девушка достает из рюкзака маленький альбом и садится на койку так, чтобы она могла показывать фотографии Мэри-Маргарет и следить за ее реакцией. — Здесь Генри исполнился год, — она улыбается, — твой внук отпраздновал свое первое день рождения. Но ни один мускул не дрогнул на лице женщины. Возможно, она думала о том, что это – чужая жизнь, и она не имеет к этому никакого значения. Эмма могла лишь догадываться и терпеть. — О, а здесь мы все вместе пошли на пикник! — Эмма говорила это с таким воодушевлением, будто сегодняшний день – это та самая фотография, и у них все в порядке, — здесь мы празднуем рождество. Дэвид с особым усердием вешал на елку игрушки, а маленький Генри тянул его за штанину и смеялся. Мэри-Маргарет сидела поблизости, возясь с какими-то коробками и праздничной мишурой, а Эмма была фотографом в тот вечер. И, почему-то, именно эта фотография произвела впечатление на Мэри-Маргарет. Она коснулась пальцем Дэвида и нахмурилась, но Эмма не смогла понять и этого. — Это Дэвид. Твой муж. Слезы покатились по ее щекам, а брови в страдальческой гримасе поднялись вверх и от этого на лбу выступили морщины. Но Эмма была готова и к этому, поэтому крепко сжала руку своей матери и на секунду прикрыла глаза, переводя дыхание. — Я умираю, — шепотом, почти неслышно произнесла Мэри-Маргарет. Эмма смотрела в ее полные печали глаза и осознавала, что к этому она не была готова. Август говорил, что женщина прекрасно понимает, что происходит с ней и к чему это приведет, даже, если не говорит об этом. И Эмма никогда не спрашивала, потому что не хотела делать больно и боялась, что Мэри-Маргарет однажды сама заговорит об этом. — Скажи мне… Скажи это. Девушка сильнее сжимает руку своей матери, но женщина пытается высвободить ее. И Эмма позволяет ей сделать это, совсем не понимая, чего ожидать в следующую секунду. — Скажи! — громко вскрикивает Мэри-Маргарет и, резко приподнимаясь, также резко опускается на кровать, — ну же! Эмма в панике выбегает из палаты, вызывая медсестру и оставаясь за дверью, не желая заходить обратно внутрь и видеть, как ее матери вкалывают успокоительное. Как ее мать, женщина, которой восхищался практически каждый, билась в истерике. Ее руки дрожат, а сердце бьется так, словно сейчас вот-вот выбьет ребра. Она не может вспомнить, случалось ли такое прежде, потому что не навещала свою мать столь часто. И Эмма корит себя за то, что упустила так много времени и возможности, а теперь, все, что ей осталось – это молча наблюдать за тем, как ее мать медленно умирает. И эта мысль отравляла похлеще любого яда. — Это уже случалось, — успокаивающим тоном произнесла подошедшая медсестра и протянула стакан с водой, разбавленной с валерьянкой, — должно помочь. Эмма залпом выпивает содержимое, даже не обращая внимание на то, что раньше никогда не могла пить валерьянку. Она всегда была противной на вкус, и девушка ничего не могла с собой поделать. — Мне очень жаль вас. Эмма кивает. Каждый, кто знает о ее ситуации, выдает что-то вроде «мне очень жаль» или «все будет в порядке», но они даже понятия не имеют о том, что говорят и что происходит на самом деле. — Я оставлю вам свой номер. Пожалуйста, звоните мне, — она протягивает медсестре свою визитку, — у меня нет возможности появляться в больнице каждый день, а Август редко находит время для этого. Просто держите меня в курсе, — когда медсестра забирает визитку, Эмма слегка приоткрывает дверь в палату и, напоследок посмотрев на свою мать, уходит.

***

Когда Реджина закончила сдавать анализы, она попробовала встать с инвалидного кресла, которое весь день служило для нее средством передвижения. Доктор Вэйл сказал, что в ближайшие два дня пытаться бесполезно, но кем была бы Миллс, если бы взяла и так просто послушалась. — Что вы делаете? — к ней подбегает медсестра и насильно усаживает обратно. — Пытаюсь встать, — темноволосая женщина хотела бы съязвить и выпалить что-нибудь оскорбительное, потому что на протяжении всего дня эта неопытная дамочка в белом халате пытается сделать вид, что она здесь главная, а Реджина – ее подчиненная. Но никак не пациент. — Вы пытаетесь десятый раз! Вы угомонитесь когда-нибудь? — О, дорогуша, если вы любезно избавите меня от своего присутствия хотя бы на тридцать минут, я обещаю, что все два дня пролежу в кровати, не доставляя вам никаких хлопот, — Реджина лукаво улыбнулась, — в противном случае, я найду лазейку и уже завтра ваш халат наденет кто-нибудь другой. Медсестра тяжело вздохнула и, казалось бы, даже покраснела от злости. Она хотела несколько раз вколоть Миллс успокоительного, чтобы та хотя бы на час заткнулась и не донимала девушку своими бессмысленными просьбами и попытками встать, но Август запретил делать этого. Только, если Реджина достанет пистолет и начнет угрожать. Медсестра подумала, что он шутит, но на его лице не было ни намека на улыбку. — Я не могу так просто оставить вас. Меня уволят, — она подвезла ее к больничной койке. Реджина лишь хмыкнула и решила позволить медсестре помочь подняться на ноги. Когда девушка наклонилась, темноволосая схватила ее за руку, вынуждая смотреть на себя. — Мы могли бы решить эту проблему по-другому, — Реджина улыбнулась и воткнула ей шприц в шею, содержимое которого подействовало мгновенно и через несколько секунд донимающая ее медсестра уже лежала на полу. Реджина снова попробовала пройтись – на этот раз получилось лучше, чем в прошлые. Правда, рана по-прежнему нещадно болела и это очень злило девушку. Она села обратно в кресло, решая, что сама справиться со всем этим и направилась в сторону лифта.