***
— Электричество! Хината резко обернулся на мощный голос и незнакомое слово — рефлекс, выработанный наставлениями Кенмы, — останавливаясь на месте и замирая всем телом, точно зверь, учуявший добычу. Взгляд впился остро в мужчину с ядовитым сюртуком на плече и яркими красными топорщащимися волосами, будто причёску специально делали, чтобы скрыть рога. Чуть темноватая кожа и красно-карие глаза выдавали в нём чистого южанина, а самодовольная ухмылка и длинные перебинтованные пальцы — мошенника. — Эй, придурок, не тормози! — Кагеяма крикнул где-то впереди, вытянув руку в воздух и пытаясь найти в относительно неплотной толпе рыжую макушку. — Что же ты такой мелкий... — Наконец способ жить людям без какого-либо Дара и искры полностью свободно! Паровая машина станет во всех смыслах прошлым веком! Свет в любом виде, а как эта штука заставит пылать вашего врага в прямом смысле! Не упустите! Хината пробрался ближе к сцене, возле которой уже собралась своя собственная, отдельная толпа, желающая увидеть зрелище. Из-за роста его вытолкнуло прямо на свободное место, которое было перед сценой — Шоё послал злобный взгляд (и поджёг рубаху) неприятному мужику, который вытолкнул его своей жирной рукой, отряхнул колени и встал рядышком, пытаясь хотя бы влиться в поток людей обратно. На столе стоял странный чёрный предмет размером с коробку из-под сапог, а сверху его венчала стеклянная фигура в виде перевёрнутой груши. Хината груши-то видел только на картинках в книжках, но был уверен, что она была именно такой формы (картинки выглядели аппетитно). Ни следа магии, ни следа искры в человеке или под сценой, но эта стеклянная груша всё равно горела ярким жёлтым светом — он не был солнечным, скорее чуть темнее и тусклее, и не грел. Чуть привыкнув и всмотревшись через боль в глазах, он увидел источник света внутри — странная нить, слепящая до рези. Тут сзади на его плечо опустилась рука, и Хината резко обернулся, хватаясь за кинжал за поясом. — Эй, придурок, что ты тут делаешь? Хината надулся и кивнул вперёд, показывая на сцену. На самом деле, даже стекло всё ещё редко встречалось. Чем ближе к столице, тем богаче были города, но чаще в окнах использовали чью-то кожу или заклинания-амулеты, подражающие прозрачности. — Заинтересовались, молодые люди? — человек, казалось, попытался обольстительно улыбнулся, но вышла кривая ухмылка, которая скорее пугала. Он наклонился вперёд, чуть ли не свесившись со сцены, и пристально уставился в глаза обоим, пытаясь... выпендриться, в общем-то. — Меня зовут Са-то-ри-кун. Приходите после заката солнца, маленькие бунтари. Он резко выпрямился, продолжая улыбаться на публику, и на секунду Кагеяма захотел вздрогнуть. Что-то было странное в воздухе возле этого мужчины — какое-то еле контролируемое безумие: резкие жесты, рваные шаги и колючие красные волосы будто были предупреждением всем тем, кто не хотел потерять важные части тела. — Вау, — Хината резко выдохнул, наблюдая, как вместо стеклянной груши оказался кусочек хлеба, через секунду загоревшийся пламенем. — Это очень... круто. — Пойдём отсюда, — Кагеяма насильно потянул за шкирку Хинату, замечая боковым зрением, как Сатори им подмигнул. — И не смей сюда возвращаться. Хината скрестил руки на груди, поправил привязь меча, а потом улыбнулся и сказал: — А не одному? Кагеяма закатил глаза, и Хината радостно взвизгнул, бросаясь вперёд, чтобы посмотреть каждую мелочь в торговых рядах. Им редко удавалось забраться в города, где были бы настоящие базары или ярмарки, так что все остальные сказали им повеселиться, пока они решали взрослые дела. — Кагеяма, а сколько у нас денег? — невинно спросил Шоё, недвусмысленно кося глазами на небольшой обруч для головы с парой защитных заклинаний. Тобио вздохнул, посмотрел на щенячий взгляд (не действовало, но), посмотрел на ухмыляющегося торговца и пошёл дальше. — Да ладно тебе! — Попроси Нишиною-сана, он сделает, — спокойно ответил Кагеяма, прикидывая, хватит ли нескольких медяков на те вкусные яблоки. И когда поздно вечером Хината нашёл небольшую фигурку ворона, он сделал вид, что абсолютно не знал, откуда она взялась. В этот же вечер, наевшись до отвала и повеселившись на празднике, они идут обратно на центральную площадь, чтобы увидеть Сатори. Тот стоял, прячась от света фонарей, подпирая первую стену дома и нервно ковыряя мысом сапога камень брусчатки. Рядом с ним был ещё один человек — короткие пепельные волосы, светлый тон кожи, грязный дорожный плащ и недовольство в глазах, — от которого мошенник лишь отмахивался и отшучивался. — А вот и наши маленькие бунтари! Заинтересовались? — Оскорбляя клиентов, ты не выставляешь себя умнее. — Оскорбляя меня, ты не продашь товар. — И Ушиджима надерёт тебе зад. — Он любит меня! Казалось, ещё пара минут, и они начали бы бездумно махать руками с зажмуренными глазами в надежде попасть друг другу по лицу. Ночной воздух дрожал от шального напряжения, и эта атмосфера начала пробуждать в Кагеяме давние воспоминания, никак не добираясь до сути. Вроде на что-то похоже, но... — В любом случае, вы! — Сатори резко обернулся, тыкая в них указательным пальцем, наклоняясь вперёд и глядя исподлобья с хитрой улыбкой. — Кого же вы хотите поджарить заживо? Чудо-мальчик вам поможет за умеренную плату...***
Они приходили. Они приходили в особое место каждый день, смиренно склонив головы и слушая, вникая, пронизываясь сутью тех откровений, которые она ведала им, чтобы они, жалкие смертные, поняли, какие грехи совершали. Её голос был тёплым, таким мягким и льнущим, что Юу не смог бы забыть ни единого слова, сказанного ею для него. — Этот мир... — она слабо улыбалась, и он тут же ощущал жгучее желание вырезать себе глаза из черепа, лишь бы не видеть печаль на её прекрасном лице, — он развивается неправильным путём из-за магии. Где-то её слишком много, где-то — мало. Разные нужды, разные выходы. Перескочив индустриализацию без официальной отмены рабства, сразу вступив в пост... — она подняла очи от своих милых птиц и, узрев их ничтожность, тут же прикрыла уста рукой; точёные словно из мрамора скулы стали похожими на закатное небо; Рю рядом сглотнул, подглядывая за Богиней из-за невозможности не подглянуть. — Простите меня, я иногда забываюсь. Танака тут же замотал руками, задыхаясь от нужды умереть, потому что они не имели права слышать подобные слова от неё. Они слишком незначительны, чтобы она вообще что-то говорила им; сами её слова, какими бы они ни были, — дар, но они, жалкие мятежники без магии, не достойны подобного. — У меня так давно не было истинных последователей, что я теряюсь, — её голос был тихим, обволакивающим, шепчущим прямо в душу, что всё в порядке; они в безопасности, она только хочет обогреть их своим светом. Нишиноя потянулся к ней, словно за потоком магии, к единственному горячему лучу сквозь облака, не замечая, как друг делал то же самое. Они слушали, не смея спросить, и понимали, как не правы. Как это плохо, убивать живое. Как это плохо, когда разжигаешь ненависть, пожирающую души живых. Как это плохо, не видеть очевидных вещей. Как это плохо, быть глупыми и не стремиться к большему, чем быть обычным человеком. Её волосы были темнее ночи, а в глазах можно было видеть галактики. Её кожа белее снега, а каждый изгиб похож на волну моря — такой же страстный, бушующий, плавный и резкий. Её крылья были красивее любых ангельских крыльев на фресках в храмах. Она вызывала трепет лишь одним своим движением, дрожь её ресниц не давала сделать вдох, а её небольшая, будто несмелая улыбка заставляла голову опустеть. — Вы самые лучшие слушатели, которые у меня были, — сказала она им ещё через несколько суток, и руки Нишинои опустились в бессилии от невозможного счастья, раздирающего грудную клетку и вырывающегося из тела тихим поскуливанием. — Я думаю, что я должна вас отблагодарить. — Нет! — Рю вскрикнул, тут же задохнувшись на полуслове, не в силах поверить, что смог возразить Богине, и упал лицом вниз в траву, вжимаясь носом до самой земли, практически плача. Богиня, видя подобное, слегка повернулась, открыв взору ключицу — Боги, как нужно дышать? Он совсем забыл, — и прикрыла рот рукой. Её грудь затряслась от чуть сдерживаемого смеха, и. Пусто. — Подойдите сюда, глупые, и коснитесь меня, чтобы я смогла одарить вас, — она взлетела на потоках ветра и приземлилась рядом с деревом, которое в благодарность за магию и силу жить тут же прикрыло от лучей солнца стан. Она улыбалась, и, слыша приказ, который отдали лично им, они не могли не улыбаться в ответ. Он не знал, подползли ли они к ней на коленях или подбежали из всех сил, — это неважно, потому что их место всегда было у её ног. И когда она сняла свои перчатки и протянула им свои руки, будто думала, что они действительно достойны её прикосновения — её решения не подвергаются сомнению, она сама суть, сама природа всего живого, даже их, даже солнца, даже пустыни и океанов, даже космоса и травинки, — они дрожащими пальцами потянулись к кончикам её, чтобы понять, каково это. Каково держать в руках что-то совершенное? Они плакали, прикасаясь к её коже, ощущая её суть и тепло, которым она одаривала их. А потом она исчезла. Растворилась среди воздуха и света, лишив их смысла дышать и жить дальше. Она одарила их магией. Настоящей, животрепещущей, но покладистой, не выходящей из-под контроля их умов и сердец. — За что? — Рю, шмыгая носом, спросил, собирая в кулаках землю с мест, которых касались её шаги. Нишиноя помотал головой, не зная, что ответить. Он не знал, что было хуже — никогда не видеть и ничего не знать или познать нечто настолько невероятное, а потом лишиться этого навсегда. — Не время расстраиваться. Время действовать, брат. Нишиноя, к своему удивлению, первого союзника нашёл слишком быстро, причём в лице Кагеямы — что вообще вводило в ступор на добрую минуту, когда пацан кивнул с таким остервенением, что чуть не сломал себе шею. Чуть ли не каждый в их лагере знал историю того, как Кагеяма искалечил своё запястье — это сделал Король, побоявшийся соперника своего злобного сородича, с которым он был в сговоре, — что лишило его возможности вернуться домой, работать, учиться, а значит выживать в мире. — Если вы поднимете этот вопрос на собрании, у вас будет мой голос, — в конце концов говорит Тобио, ничего толком не объясняя. Но Нишиноя не уходил, не после того, как ему что-то пообещали и не дали гарантий. Кагеяма мог долго смотреть на огонь в камине залитого кровью поместья, Юу мог долго смотреть на него, вырезающего из дерева разные фигурки. — Я просто... не хочу вечно воевать, а в конце не знать, что делать с этой жизнью. Нишиноя это принял. Знал, что не всё, далеко не всё, но принял, потому что правда. В лице Асахи он нашёл разочарование и странное принятие в слабой улыбке, которую не видно за бородой, и в забитом взгляде. Он не знал, что сделал неправильно, и сердце разрывалось на мелкие кусочки. Запястье правое жгло печалью и утратой, будто кто-то близкий скончался, и Юу совсем терялся в эмоциях. — Если для тебя это важно, я принимаю это, — просто сказал он, опуская взгляд обратно к вареву, — и поддержу. Асахи — как выстрел из лука, такой же далёкий, тяжёлый и пронзающий насквозь. А ещё защитит ценой жизни. Нишиноя потёр запястье и посмотрел на жалящее солнце. За обедом он внимательно наблюдал за остальными, вслушиваясь в разговоры, ловя жесты, чтобы ухватиться за хоть что-то. После Кагеямы логичным было бы подойти к Хинате — те всегда вместе, всегда спиной к друг другу, должно быть доверие и что-то общее, — но Кагеяма лишь покачал головой и сказал, что сам. — Представь, он вытолкнул меня из толпы и даже не заметил! — Нельзя извиниться перед тем, о чьём существовании не знаешь, — пошутил Акитеру с тёплой улыбкой на лице. Акитеру был эльфом, и никто не спрашивал у него, какое именно отношение он имеет к этой войне. Ноя даже не видел способа задуматься над возможностью переговоров, не то что заставить переменить сторону. Однако он был менее воинственный, чем та же Саёко, и более... думающий. Если надавить на его разум, возможно, должно получиться. Рю обещал заняться своей сестрой, которая в родной крови души не чаяла; не то чтобы Юу не верил в лучшего друга и практически брата, но изменить взгляд Саёко на это не представлялось возможным. За время их путешествия к ним присоединились ещё люди; чем ближе они были к центру, тем больше не-демонов хотели помочь их делу. Энношита был хорошим воином и казался надёжным, но он был с южных земель, где людей не очень-то и притесняли. Киношита и вовсе не мог нигде пристроиться и выглядел так, будто его заставили здесь находиться, хотя был приличным мечником. Он поговорит с ними. Их голоса не имели много веса, но они прибавят количества. Ему не хватало Дайчи-сана с его надёжностью и спокойным взглядом на вещи. — О чём задумался, кузнец? — Акитеру хлопнул его по плечу, и Юу вздрогнул, оторвав взгляд от похлёбки. — О смысле, — он махнул рукой, оглядываясь вокруг и замечая, что все давно уже поели и стали расходиться. В такой толпе мало кто прислушивался к мелочам, так что кузнец осмелился добавить тихим голосом: — того, что мы делаем. Несмотря на опасения Нишинои, Акитеру лишь приподнял брови, присаживаясь на лавке поудобнее и становясь сразу же более серьёзным, чем пять минут назад. — И что заставило тебя думать? Акитеру был старше, жил гораздо дольше, и пусть Ноя не был самым мелким в их лагере, он сразу же ощутил, насколько огромна разница в опыте между ними. Это было то ли в спокойных и безмятежных глазах, то ли в позе, то ли в понимающей улыбке... возможно, всё вместе. — Просто, зачем именно убивать? Я никогда не был воином и уважаю это ремесло, но всё же... это политика. Я не думаю, что с убийством одной династии разрушится вся система устройства государства, — он как-то смутился под взглядом Акитеру, но потом вспомнил, ради кого это делал, и выпрямил спину, смотря в глаза эльфа: — Мы с Рю хотим поднять вопрос о переговорах с нынешним Королём. Акитеру постучал пальцем по столу, задумчиво глядя сквозь своего собеседника. — Всё, что имело смысл для меня, это мой брат. А для брата был важен Тадаши. Именно так я оказался здесь, — он беспомощно пожал плечами, оглядываясь вокруг и ища взглядом Саёко, которая, смеясь, разговаривала с Укаем о поставках продовольствия. — Он недавно связался со мной. Всё это время один из свиты Короля прикрывал его спину, а Тадаши изменился. Это всё решилось без переворотов, убийств и крови. Пусть сейчас это не только мой брат, но, — он поджал губы, продолжая смотреть на свою девушку, — мой народ никогда не приветствовал убийства. У вас будет мой голос на собрании. — И вообще, — внезапно сказал Нишиноя, не понимая, почему снова открыл рот, — почему мы просто не можем перекрыть дороги к пашням, чтобы лишить продовольствия город, тем самым заставив пойти на уступки корону? Или хотя бы подписать указ об отказе на престол? Возможно, найти союзников в других странах, оспорить право наследования, ведь нынешний Король всегда был больным в детстве... почему именно убийство? Теперь Акитеру выглядел уже чуть более удивлённым, глядя на него, но лишь кивнул, вставая со своего места и подходя к Саёко. Та улыбнулась шире, потрепала по голове парня и прижала к себе за талию. Сестрица всегда была так крута, и выражать привязанность так открыто — смело. Нишиноя не понял, почему это сказал, и не понял, откуда у него эти мысли в голове. Но они были правильными и, видимо, сыграли ему на руку, так что ладно. Видимо, иногда умные вещи просто должны были быть сказанными. И тогда следующей ночью она появилась в их снах. Немного смущённая, с слегка покрасневшими щеками, она вызывала лишь трепет. Извиняясь за вложенные мысли, она вызывала шок тем, что спрашивала разрешения на другой раз. Хваля их, она выглядела настолько довольной, будто они проделали действительно отличную работу, во что они оба ни на грош не верили. — Вы молодцы, — сказала она с самой нежной улыбкой на лице, которая когда-либо была на неё губах, и они растаяли. Возможно, они действительно молодцы. Возможно, они заслужили быть одарёнными. — И вы ещё не узнали мои дары, но я уже хочу одарить вас снова. Вы такие умницы, так хорошо постарались для меня. Такие хорошие мальчики. Она прикоснулась к его волосам, поглаживая его, и в этот момент, задыхаясь, Ноя открыл глаза. Он не мог вздохнуть от шока, и член пульсировал болью, но он попытался расслабить грудную клетку, когда в глазах совсем побледнело. Он не должен думать так о Богине. Она Богиня. Что ей до плотских утех? Что ей до каких-то людей? Даже если она одарила их магией и своим прикосновением, это не значит, что он может позволить себе такие отвратительные мысли. На другой половине кровати заворочался Асахи, и Нишиноя чертыхнулся про себя, тут же отрезая все физические ощущения от уз, сосредотачиваясь именно на этом и остывая. Это уж тем более не то, что должен чувствовать Асахи, тем более все те мысли отвращения к самому себе, которые ему наверняка доставят боль. Это лишнее. Но отсутствие вообще любых ощущений по ту сторону связи наоборот сильнее потревожило мужчину, и тот немедленно открыл глаза, уставившись на Юу и не понимая, что происходит. — Спи, — немного хрипло прошептал он, отодвигаясь от ног Азумане как можно дальше, — мне просто приснился плохой сон. Продолжай спать. Асахи моргнул несколько раз и потянулся рукой к голове своего мужа, немного неловко тыкая в волосы. — Твоя причёска. Это странно... прядь белая... — после этих слов он только закинул свою руку на плечо Нои и уткнулся носом в плечо, продолжая посапывать. Уже отросшая борода совсем не кололась и казалась даже мягкой, а горячее дыхание щекотало кожу. Тогда, впервые ощутив разряды молнии на кончиках пальцев, он впервые задумался, что на самом деле делает. А потом понял: несёт божью волю в этот мир.***
Шоё наблюдал за Ноей-саном и Танакой-саном некоторое время. Те слишком подозрительно всё время уходили из их лагеря в лес, возвращаясь пришибленными и слишком ошеломлёнными, чтобы реагировать на мир. Последний утверждал сначала, что в лесу кто-то есть и крадёт взрывчатку, а потом и вовсе отмахнулся от Укая-сенсея, когда тот спросил, почему они не выжгли лес. Если задуматься, сам Хината не помнил, зачем им надо это делать. Разве что предотвратить чуму, но она, вроде, далеко отсюда... Возможно, после ухода Кенмы он стал слишком мнительным, и он пытался не подозревать всех вокруг, но Асахи-сан ходил такой несчастный и грустный, хотя раньше Ноя-сан бы пресёк это на корню. Что-то происходило. Что-то, о чём он не знал. Они оставались на одном месте слишком долго. Сначала их задержал тот маг с детьми, а предательство Кенмы поставило под удар их боеспособность. Сейчас к ним присоединились ещё несколько человек, но они всё ещё были на месте, и... почему? Хината задавался вопросами, но никто не хотел на них ответить. — Кагеяма, а ты знаешь, что происходит? — спросил он, заглядывая в глаза и понимая, что Тобио отводил взгляд в сторону. Что же, возможно, это немного обидно. В отместку он решил порыться в личных вещах Кагеямы, устроив бардак. У того всегда была такая идеальная чистота в его углу комнаты, что становилось просто тошно. Ответственный мальчик, стирающий носки и рубахи вовремя и застилающий кровать идеально гладко. Смотря на чужие вещи, он ощущал что-то очень странное внутри. Странно, но это его не расстраивало. Оказывается, Кагеяма хранил учебники по магии. Кагеяма и книги — кажется, вещи вообще не совместимые, но глядя на эти кривые демонические письмена, в голове Шоё вырисовывал сразу образ. Хотя он ни разу не видел, как Тобио писал или читал. Опять же — он мог представить это, и его незнание не расстраивало его. Какие-то надписи он мог прочесть — вот эта закорючка значила укрепление, эта — цена, а в конце — магия, — но всё равно слабо представлял, о чём эти страницы. Листая их, он замечал криво перерисованные картинки, заметки на полях, но уже на родном человеческом наречии (не то чтобы оно от этого становилось более аккуратным). Шоё спрятал книгу туда же, где нашёл, только через полчаса, задумавшись, что это было не совсем прилично и где бродил Дуракаяма. Новая фигурка врезалась ему прямо в живот — гораздо тяжелее и менее аккуратная, чем предыдущая. Кагеяма был совсем смурной, стрелял глазами по разным углам комнаты и сжимал лук слишком решительно. — Ты рылся в моих вещах, — тем не менее, его голос не звучал слишком зло или удивлённо. Скорее осуждающе. Наверное, он ожидал нечто подобное после ухода Кенмы. — Ты умеешь писать и читать, — Хината сделал небольшую паузу, — на демоническом. Я даже не удивлён. — Билингвизм, — пожал плечами Тобио, и Шоё сделал вид, что понял странное слово. — Это не демонический. Это язык Аоба Джосай. А я житель этой страны, и, ну, это логично, что я знаю его. Хината, не умеющий писать и читать ещё полгода назад на человеческом, сжался в комок на матрасе. — На самом деле, человеческий язык — это язык Шираторидзавы, в которой живут только люди. И поскольку их северные территории были отданы в качестве контрибуции, они стали южными для... — Я понял, что я необразованная скотина, заткнись уже! — Хината огрызнулся, не высовывая носа из плена собственных рук, заглушающих голос. Кагеяма присел со своим ничего не выражающим лицом, которое можно было принять за угрюмое, рядом. — На востоке от Сейджо есть государство Нохеби — государство демонов, которое говорит на другом языке. Они похожи, потому что из одного семейства, но слышатся совершенно по-разному: больше острых и шипящих звуков. — Не пытайся заменить Кенму. — Я не про это, — Тобио мотнул головой, — я к тому, что нельзя пытаться изменить страну, когда ничего о ней не знаешь, — он попытался оторвать руку Хинаты от его колена, и тот поддался совсем несильной, но просящей хватке, в итоге кладя подбородок на колени. Руку так и не убрал, оставил в чужой ладони, греясь. — Вот убьём мы демона, отменим рабство, а что будет? — Шоё неверяще поднял брови, встречаясь с внимательным взглядом. Демоны его побери, внутри он совершенно не удивлён. — Кто-то должен править. Пытаться изменить страну, а потом бросить всё и уйти — так нельзя. Мы просто всё сломаем из-за своего желания исправить что-то в прошлом. Эгоизм разрушает империи. Взятки, жадность, расколы земель, террор, казни. Хината качал головой, сжимая другой рукой оберег на шее, который так и не смог снять. — Ты любишь магию. Это не был вопрос, но Кагеяма ответил: — Да, я люблю. Магия не любит людей, но... она мне нравится. Я хочу ей заниматься, хочу закончить какое-нибудь высшее заведение, а потом, возможно, заиметь лавку в городе. Хината внутри кричал: «У тебя был смысл, его отняли, так мсти, сукин сын, мсти за утраченную жизнь!». Но по голове било: магия любит гениев. — Ты думал, что будет потом? После убийства Короля? Захочешь ли ты уйти в другие земли или взять на себя ответственность? Кем ты будешь через пять лет? Десять? Что хочешь делать сам, после этого восстания? — вопросы сыпались из его рта, и ладонь всё сжимала сильнее его запястье, словно пытаясь нащупать пульс. Нет, конечно, он не думал, как он мог? После всех ночных кошмаров, после боли, после рабства, в котором взрослел и узнавал мир? Он думал, что не доживёт и до пятнадцати. Но вот он здесь и хочет поцеловать засранца напротив себя. Вместо этого он только говорит «Нет» — ему, себе и этому неуместному желанию. Кагеяма даже не девчонка, Боги, о чём он подумал вообще. — Нишиноя-сан решил поднять вопрос о переговорах. Я поддержу его. Чтобы не было, как с Ямагучи... Чтобы сначала понять, с чем мы боремся. — Что у тебя в сумке? — Хината быстро перевёл тему, замечая металлический блеск практически за спиной, и в этот момент, он готов поклясться, Кагеяма смущён и даже немного ошарашен. — Это... я попросил Ною-сана, и он согласился... — Тобио смущённо рылся в сумке, и Хината ощутил сожаление от того, что его ладонь ушла вместе с теплом. — Так что, вот. На нём несколько заклинаний защитных, даже посильнее, чем на том, что ты видел на ярмарке. Это был просто металлический обруч с небольшим то ли треугольником посередине, то ли звездой, исписанной парой рун. Внутри его обили кожей, и в целом он выглядел очень... хорошо, наверное. Да, хорошо. — Спасибо, — просипел он, беря его в руки и надевая на голову. Щёки горели. Вот чёрт.***
Он просто не смог. Он не был трусом, никогда не был, но эти демоны спорили о его семье, титулах и нарастающей войне, расколе, о повстанцах и путях торговли — так горячо и властно, чуть ли не обламывая рога и хватая друг друга за толстые шеи, — что перед глазами вставало бледное лицо Хаджиме и брачная вязь под лунными лучами; поэтому он не смог. Он не смог сказать о готовом законе об официальном отмене рабства, который держал в своей руке, написанном ещё месяц назад, как о необходимой мере, чтобы остановить назревающий экономический кризис и этот бессмысленный переворот якобы ради угнетённых. Он видел, что они тут же бы припомнили его человека-охранника, сваливая все грехи на него. Намекая, не Ива-чан ли убил его родителей. Намекая, что сам Тоору необразованный дурак, если доверяет человеку. Если кто в этих отношениях и был абьюзером, так это не он, а само королевство. С приходом новых земель, с их открытыми границами и торговлей, разве они не должны были понять, что пора меняться? Они обсудили много разных важных вещей. Или нет. Он не уверен. Голова кружилась от пустоты внутри. Когда он в следующий раз открыл глаза, то увидел хлопочущую над ним Ячи. — Это... магическое истощение? — неверяще прошептала она, держа два пальца на его артерии и считая секунды. — Невозможно. Вы же были претендентом, Ойкава-сан. Что вы с собой сделали? Боги, он всего лишь не дал Иваизуми шанса сбежать. Разве это так ужасно? Он открывал глаза несколько раз, но каждый из них был слишком мучительным, чтобы он не сдался тут же. Не сейчас, потом, возможно, через день или два он сможет снова посмотреть в потолок и увидеть звёзды. Он вылавливал потоки мыслей Хаджиме и фразы, которые говорила Ячи-чи, но все они были какими-то бессмысленными или слишком беспощадными, чтобы он их принял. Лучше притвориться, что он ничего не слышал. Когда Ойкава полностью очнулся, он не знал, сколько времени прошло, и слабость всё ещё была в теле, но, повернув голову вбок, он увидел Иваизуми в полном облачении, спящего с запрокинутой головой и чуть открытым ртом, и сразу стало лучше. Немного, совсем чуть-чуть, но стало. Ячи копошилась где-то сбоку возле тумбочки, вытаскивая все лекарства из своей сумки; её губа была так мило прикушена, выражая всю ту уверенность идти до конца, что Король не сдержал в себе смешок. Она обернулась резко, тут же осматривая его специальным заклинанием. Резкий свист заставил вздрогнуть Иваизуми, а затем проснуться. — Вы слышите меня, Король? — в какой-то момент ему показалось, что в голосе лекаря была насмешка, но нет; больше огромное беспокойство и волнение, заставляющие дрожать всё тело. — Хорошо. Узы сами потянули магию для Иваизуми-сана, чтобы исцелить раны, и в итоге у вас случилось магическое истощение, — она остановилась на секунду, отводя глаза. — Вам надо разорвать узы. Скорее всего, служитель храма, что накладывал их, ошибся в словах. Они были нанесены неправильно. Скоро вы оба просто умрёте, если не сделаете этого. Она отвернулась, начав перебирать в кожаной сумке склянки, чтобы просто отвлечь себя, а потом вздохнула, смиряясь. Её плечи опустились, взглядом она упёрлась в пол, не желая видеть безэмоциональное лицо короля, а потом тихой поступью вышла, прикрывая дверь. Связанная целительской клятвой, несчастная и одинокая. — Мне кажется, нам надо поговорить, — сказал Хаджиме, аккуратно присаживаясь на край кровати. Ойкава вымученно повернул голову в его сторону и практически заскулил, зажмуривая глаза. — Тебе кажется. — Просто поговорить. Ни о чём важном, если хочешь, — Иваизуми был аккуратным, беря холодную ладонь в свою руку и сжимая, но прямолинейность и усталость не дали ему закончить на этом: — Но ты должен пошевелить этим ртом по назначению, чтобы я наконец понял, почему мы умираем. Тишина была тяжёлой, давящей и скрипела в сердце. Иваизуми, ощутив странную неприязнь от Ойкавы, медленно оторвал свою руку, снял перчатку и потом снова сжал холодную ладонь. Кожа к коже всё же лучше. Правильнее. — Я всегда хотел узнать, что там, по ту сторону звёзд. Есть вселенная, но насколько она бесконечна? У всего ведь есть конец. И что было до создания вселенной? Что-то же должно было быть. Что-то же взорвалось. Что-то же было в сингулярном состоянии. С магией мы можем так много, но до сих пор даже не знаем, откуда такое различие в расах буквально на одном континенте. Голос Ойкавы был хриплым, а его глаза — закрытыми, но, открой он их, Иваизуми уверен, там бы было бесконечное стремление к чему-то неизвестному, далёкому; желание найти, познать. Как давно они просто разговаривали? Каждый их разговор сводился к политике и нуждам королевства, а иногда к шуткам, когда они не хотели что-то рассказывать. Зачем говорить, если можно ощутить, ведь так? Нет. Абсолютно нет. — Я не люблю использовать магию не потому, что не понимаю её или боюсь. Когда я использую заклинания, мне кажется, будто я отнимаю смысл твоего присутствия рядом с собой. Будто, если бы ты внезапно начал использовать меч — а я знаю, что ты прекрасно им владеешь, — а я магию, мы бы... распались. — Этого не будет, — Ойкава хмыкнул, переворачиваясь на бок, и стукнул второй рукой Иваизуми по нагруднику, будто пытаясь пробить путь для правды прямиком в сердце. — Ага, — рыцарь хмыкнул, — уже никогда не будет. — Просто... — Ойкава наконец начал, сжал руку Иваизуми сильнее и продолжил: — После того, как я познакомился с тобой, моя сестра уже родила. Но... это не было нарушением её клятв. Я был совсем крошечным, когда она пришла ко мне, сказав, что не хочет быть первой наследницей и спросила, не хочу ли я. Я сказал, что тогда она должна иметь ребёнка вне брака, — он остановился, ощутив, как язык присох к нёбу; Ойкава никогда и никому об этом не рассказывал, и наверняка даже сам племянник не подозревал, почему он рос немного быстрее, чем от него ожидали все. Наверное, даже родители списали это на какую-то генную особенность. — Тогда она сказала, что уже ходила к Козуме-сану и он отказал. Так уважительно отзывалась об этом потерявшемся уличном коте... Сказала, что ей нужна помощь. Демонам... из-за продолжительности жизни всегда сложно зачать ребёнка, — он снова остановился, давая время Хаджиме, но тот продолжал только смотреть тепло-тепло, будто между ними не было ничего ужасного. — Моя сестра никогда не была шлюхой. Это я посадил эмбрион какого-то полукровки в неё. Мне было тогда... лет пять, наверное, по людским меркам. Теперь это кажется таким далёким, но я уже тогда знал анатомию на зубок. А потом слушал, как мою сестру называли шлюхой за её спиной, и даже не мог ничего сказать в ответ, потому что это было её желание. Понимаешь? Иваизуми молчал: ни кивал, принимая, но и не отрицал. Просто слушал, желая понять до конца. — Впервые я захотел что-то только для себя, только ради себя, и разве это так ужасно?.. Хаджиме не выдержал, вздохнул совсем устало, начал вырисовывать на тыльной стороне ладони Тоору круги большим пальцем, не понимая, как всё к этому пришло. — Ты идиот, я всегда был твоим. С узами или без, я просто не видел смысла жить не ради... — слова остановились вместе с очередным витком круга, и рыцарь вздохнул ещё раз. — У меня никогда не было особой мечты. Рыцарь, чтобы помочь родителям. Родителей нет. Я рыцарь. — Я знаю, знаю... но я так боялся, что ты уйдёшь, поняв, что я демон, что я просто... мне казалось, что я просто обезопасил нас, понимаешь? Забрав у тебя последний шанс сбежать. Я всё ещё помню, как даже она смотрела на тебя, а если бы это были другие... Иваизуми молчал, сжав челюсть, и смотрел вдаль, в окно, где дребезжал свет. — Я знал, что ты убьёшь её. Я знал, что она в замке, — глаза Ойкавы открылись, и Хаджиме по-доброму усмехнулся. — У меня есть уши. И банальная логика. Не забывай, кем ты меня сделал, — и это не только статус и власть, это характер и ум; Ойкава кивнул еле заметно, соглашаясь. — Я позволил тебе, думая, что тебе станет лучше от этого. Что ты немного повеселеешь. Расслабишься. Убьёшь свои страхи вместе с ней. Но в итоге ты убил нас. — У нас ещё не всё потеряно. Вернётся Кенма, скажет точнее... — А если окажется бессильным, что предлагаешь? Помолиться? — сардонические нотки проскользнули в интонацию, но Ойкава в ответ на это серьёзно кивнул. — Очень усердно молиться. Они помолчали несколько секунд, наконец свободно дыша рядом друг с другом. Стало немного проще. — Ты хочешь отменить траур раньше, чем от тебя этого ждут, да? — Все думают, что мы должны носить его обязательных полгода, но... — Ойкава хмыкнул, приподнимаясь в сидящее положение, и потянулся руками к доспехам Иваизуми. — Его можно снять спустя гарантированный месяц, а потом перейти на особые условия. Но это даёт шанс принимать новые законы. — Это... это звучит хорошо, — нагрудник упал на землю, и Хаджиме сам потянулся вниз, чтобы снять сапоги и наколенники. Надоедливые ремешки. — И когда они подойдут к столице, уже неделя как у меня будут практически развязаны руки, — Тоору самодовольно улыбнулся, стягивая рубашку через голову. На самом деле, в их комнате всё ещё пахло кровью, да давно было пора переселяться в королевские покои, но здесь. Здесь было по-другому. Они просто хотели перекрыть ужасные воспоминания другими, счастливыми. — Боги, у тебя что, секс правда с счастьем ассоциируется? Иваизуми уставился на него каким-то неуместно весёлым взглядом, настолько неправильным, что Ойкава даже остановился, сняв лишь одну штанину. — А у тебя что, нет? Хаджиме со смехом надавил на грудь Тоору, и тот позволил повалить себя, по-прежнему недоумевая, а с чем ещё-то? — С желанием? — предположил Иваизуми, гладя ногу от бедра и подкрадываясь к неснятому остатку одежды. — С удовлетворением. С любовью. С тобой. Ойкава дёрнулся, ощутив щекотку на пятке, и резко впился в короткие волосы обеими руками, желая, чтобы это было больше, чем дыхание. Хаджиме опять рассмеялся, и эта его дурацкая привычка ржать после. Он вёл себя так, будто уже кончил несколько раз. — Лежи, больной. Я сам обо всём позабочусь. И, — он ухмыльнулся, отрывая ладони от своей головы и вытягивая их над головой Тоору, прижимая к матрасу, — без рук. Абсолютно. Сам. Последнее, что Ойкава смог связать в единую мысль, было «Уж лучше так».