Burn

У Фабии нет игрушек. Комната её — минималистический перфекционизм, всего понемногу, но самое важное, и каждая вещь на своём месте. Установленный и въевшийся с годами порядок. — Красиво. Что это? Неудивительно, что Элис обращает внимание на куклу в изумрудном — как глаза Фабии — платье. Куколка сделана из неизвестного Элис материала, который походит на фарфор, и напоминает ей о тех, что дарил дедушка, когда она ещё была маленькой. Куколка — словно из другой вселенной, не прижиться ей здесь, в этом светлом идеальном мирке, выстроенном Фабией. Но куколка почему-то здесь. — Подарок, — просто говорит Шин. — От Джина? Она не отвечает. Гехабит ответ не нужен — понимает. Невольно сжимает губы, корит себя за несдержанность. Призраки везде. Её, Фабии, личный призрак стоит за спиной, смотрит на неё, храбрую принцессу, сквозь стеклянные глаза куклы. — Прости. Мне не стоило напоминать. — Тебе не за что извиняться. Я никогда не забывала. Я не должна забывать о нем. О них. В битвах пали многие. В битвах падет ещё больше. Возможно, и она, Элис, когда-нибудь не вернётся, возможно, кто-то из её друзей, а возможно, и сама Фабия, хотя думать об этом больно. Элис избегает окунаться в подобные мысли. К в омут — затягивают, и все вниз, вниз, за собой. В отчаяние. С таким настроем — ни в какую битву. Каково это — выключать свет перед сном и видеть живых мертвецов, бывших товарищей, которые на твоих глазах в пепел обратились? Элис не хотела бы испытать подобное. Фабия уже прошла — закалилась настолько, чтобы со спокойным выражением лица отвечать на вопросы. Но в душе — пустота, кровавые воспоминания — монстры с клыками, грызущие, грызущие, грызущие. Пока разум не выгрызут. Пока не оставят от личности полноценное ничего. Чтобы как куколка — полая. — Все в порядке, — убеждает её Шин, но в глазах — пылающий огонь сражений, и кровь, и смерть близких, повешенные люди, живые, со своими взглядами, и мечтами, и мыслями, ныне в пыль обратившиеся. — Все в порядке, — как заворожённая, повторяет Гехабит, не опуская куколку из рук. Куколка — из другого мира. Из мира, откуда никогда не возвращаются. Куколка — ужасное напоминание, для оного она тут стоит. Просыпаясь и засыпая, Фабия смотрит — и помнит. Куколка говорит: помни, за кого ты сражаешься; помни, за что ты сражаешься. У Фабии нет игрушек — только призраки. *** У Элис вся комната в игрушках: плюшевые, Лего, головоломки, деревянные фигурки, ну, и куклы, разумеется, куда же без них ей, лелеемой заботливым дедушкой единственной любимой внучки. Если комната Фабии — идеальный мирок, мало что желающий поведать о своей хозяйке, то у Элис — её маленькая страна, музей дорогих сердцу мечтаний и фантазий. Элис приносит Фабии игрушки. Фабия смеётся; забавная она, эта девочка Элис. Посмотрите на неё: слабохарактерная наивная дурочка, что она забыла на поле боя? На войне? Элис одна из самых сильных бойцов, которых Шин когда-либо встречала. С ней в битву — не страшно совсем, глупость какая, бояться, Элис — рядом, Элис — прикроет, Элис — друг. Друг, который отчаянно пытается вытащить её из бездны собственных кошмаров. Собственного прошлого. Цени момент, Фабия, говорит она себе и смотрит на то, как расплывается в улыбке лицо Гехабит, когда её благодарят за подарок. Куколки Элис — из другого мира, из мира живых, они глядят на Фабию живыми глазами своей хозяйки. — Эту я звала Линда. А эту Линдси. А эту Лола. — А есть куклы, имена которых начинаются не на «Л»? — Есть одна. Они сидят в комнате Фабии, Гехабит — на кровати, заботливо поправляя золотые кудряшки принесённых ею Лары, Луны и кого-то там ещё (черт подери, как она их запоминает?); сама Шин — напротив, в кресле. — Почему одна? — Потому что она особенная. — Особенная? — спрашивает с интересом Фабия, невольно склоняясь вперёд. — Её мне мама подарила, — Элис на мгновение замолкает. — И назвала я её в честь мамы. Тебе следует помолчать, убеждает себя Шин, но любопытство продолжает за неё: — А твоя мать? — Погибла в аварии вместе с отцом. — Мне жаль. — Да, мне тоже. Но я никогда не забывала. Я не должна забывать о ней. — Все в порядке? Тон не встревоженный — понимающий. — Все в порядке. Они смеются. — Ладно, давай сюда свою Лорну. Элис притворно возмущается: — Линдси! — Без разницы. Взгляд — молния, наигранно обиженный, в нем огоньки пляшут, за ними скрывается счастье, не за себя, за Фабию, новую подругу, которая ей дорога. Элис привязчива, она признает это. Много кто говорил, что черта глупая, привязанности как нити — порвать ничего не стоит. И все нити — тропки к сердцу. Но Элис оставалась привязчивой, боль — выдержит, потерю — выдержит, не велика беда, что нас не убивает, то сильнее делает. Боль от оного, правда, меньше не становится. У Линдси голубые глаза и локоны — расплавленное золото, кожа белая, как снег, как у той девушки из земной сказки, которую ей рассказывала Элис, и голубое платье, сшитое вручную. Фабия полагает, что шила наряды всем своим любимицам никто иная, как Элис. — Даже Шун интересуется, с чего бы моя комната превращается в магазин игрушек. Элис насмешливо улыбается, глаза — прищурены, будто за чем-то дурным застала. — А что это Шун делал в твоей комнате? — Ничего непотребного, — ворчит Фабия. А щеки — подернуты румянцем. Гехабит смеётся. А я привязываюсь, думает Фабия. К Элис. К Шуну. К Дэну. К Маручо. К остальным ребятам. Тем хуже — расставаться тяжелее. «А когда-нибудь придётся.» Стеклянные глаза куколки, подаренной Джином, смотрят на неё из мира мертвых. Она может наслаждаться только настоящим. Она не против. У Фабии нет игрушек. У Фабии — друзья, воспоминания, череда лиц, потерянных и обреченных, груз обязанностей и долга. У Фабии — Элис, и Шун, и Дэн, и Маручо. У Фабии в руках — её жизнь.