Одною кровью, одною тайной

      – Доброе утро, народ.       – Доброе утро, Рейвен, – Алекс ответил за всех, на слух определяя, осталось ли в пакете молоко. – Чай, кофе?       – Кофе, – девушка достала тарелки и, слегка пододвинув Кэссиди, начала накрывать на стол. – Как ты себя чувствуешь, Хэнк?       – Нормально.       Маккой почти не вылезал из своей комнаты, отлеживаясь и отсыпаясь, и даже на завтраки или ужины выходил редко. Он выглядел уже намного лучше, чем две недели назад, и потихоньку начинал выбираться в отданную ему Ксавьером лабораторию, просматривать собственные записи, любезно возвращенные из ЦРУ.       – А профессор выйдет? – Шон помогал раскладывать приборы.       – Не знаю, – Рейвен вздохнула. – Может быть.       Настроение у всех разом упало. За последние дни с профессором произошли разительные перемены, не заметить которые было невозможно. Ксавьер стал более мрачным и скрытным, пропадал в кабинете часами и ничего не объяснял. Он совсем отошел от дел, и, учитывая плачевное состояние Хэнка, вся ноша управления и контроля пала на Мистик. Она улаживала дела в университете, устроив профессору отпуск, она же занималась, в силу своих возможностей, с ребятами, приглядывала за ними и разговаривала с агентами ЦРУ, периодически наведывавшимися в особняк. Иногда пыталась расшевелить Чарльза, но в ответ получала неизменно вежливое, но непреклонное «нет». Теперь даже Рейвен не знала, что творится за закрытой дверью уставленного книжными полками кабинета и в голове брата.       На второй день после выписки профессор связался с Маккоуном. Они говорили долго, и Чарльз порой срывался на полукрик, но это ничего не принесло. Как понял из подслушанных обрывков Шон, в ЦРУ отказались передать им Церебро. После этого Ксавьер помрачнел еще больше и двое суток вообще не выходил из своей комнаты.       Хэнк, поймав профессора в конце недели за телевизором, куда выполз впервые, клятвенно пообещал начать работу над новым Церебро, как только перестанет кружиться голова, и он сможет твердо стоять на ногах хотя бы полчаса без перерыва. Чарльз грустно улыбнулся, прошептал «дело не в этом» и больше в гостиной не показывался.       – Рейвен, что теперь будет? – Алекс неловко заглядывал в глаза девушки. – Я имею в виду, если профессор не отойдет...       – Отойдет, – ей даже думать о таком было страшно. – Просто он переживает за Эрика.       – Мы все переживаем, – Зверь говорил абсолютно искренне. – Он, конечно, больше, но нельзя же из-за этого совсем себя терять.       – Не зна-аю...       – В каком смысле, Шон?       – Не знаю, это ли единственная причина апатии профессора.       – А что еще? – пожал плечами Саммерс. Банши не ответил.              Чарльз Ксавьер сидел в инвалидном кресле у окна в спальне и снова и снова перелистывал разрозненные куски работы, пытаясь вытеснить из памяти навязчиво возвращающееся видение. Оно приходило сначала каждую ночь, потом, когда он начал дремать днем, и тогда. Наконец, оно прочно поселилось в его голове и зудело, зудело, вытягивая силы и нервы. Потому что Чарльз был уверен, что это не просто сон, но верить в то, что это может произойти на самом деле, отказывался категорически. Но стоило прикрыть глаза, и перед ним во всей «красе» возникал кошмар.       Камера. Маленькая, грязная, без единого окна. Он мнется за порогом, двери почему-то нет, а в камере, сцепив за спиной пальцы, замер Эрик. Точнее, он думает, что это Эрик, но темнота скрадывает фигуру в двух шагах впереди, оставляя лишь силуэт...       Эрик стоит в огромном, но таком же полутемном помещении, подавшись вперед, а он сам... Он сам прижимается лопатками к стене напротив него, держась за левый бок. Эрик вскидывает руку, повинуясь воле мутанта, из кучи хлама на полу поднимается металлическая стружка. Взмах – и острые осколки летят в застывшего Ксавьера, и почти черная из-за нехватки света кровь медленно заливает рубашку...       Чарльз тряхнул головой и со злостью отодвинул от себя листы. Ему ужасно хотелось кому-нибудь рассказать о своем кошмаре, отвести душу. Или, если точнее, хотелось сесть поздним вечером у камина и шепотом, прерываясь, когда горло стискивают липкие пальцы страха, говорить, говорить, говорить, хватаясь за сочувственное понимание в голубых глазах и по-доброму насмешливую улыбку. Но... Эрика рядом не было. А идти к Рейвен или, хуже того, Хэнку он сам себе запрещал.       Он понимал, что отдаляется, порой – буквально, когда слова окружающих доносились, словно из-под воды. Но Ксавьеру было тошно от одной мысли о том, что, выйдя к друзьям, придется отвечать на вопросы о самочувствии, о планах, вообще думать о чем-либо, о чем думать не хотелось. И он закрывался.       – Чарльз, ты проснулся? – Рейвен звала через дверь.       – Да, – на совсем уж откровенную ложь его все-таки не хватало, тем более что с сестры сталось бы зайти и оставить на столе чай и булку.       – Выйдешь к завтраку? – в голосе девушки проскользнули молящие нотки.       – Да.       Ксавьер слышал, как шумно и с облегчением выдохнула, уходя, Рейвен, и грустно улыбнулся. Как мало человеку надо для счастья.       Разговоры на кухне прекратились, как по волшебству, когда инвалидное кресло внесло туда профессора. Чарльз с некоторым стыдом отметил радость на знакомых и родных лицах. Они ждали его, они беспокоились... Ксавьер скрыл за зевком смущение.       – Профессор, доброе утро!       – Доброе, Шон. Как спали?       – Отлично, – может, Алекс чуть и преувеличил, но глаза его сияли. – А Хэнку стало еще лучше. Он говорит, что скоро уже вернется в лабораторию.       – Да, я почти готов, – Зверь помешал ложечкой чай в кружке, полностью скрывающейся в его лапе, и поправил очки. – Профессор, вы, надеюсь, поможете мне.       – Помогу? Чем?       – Кое-что в системе Церебро надо изменить, на мой взгляд. Но я не уверен, что тогда все сработает на вас.       – Но ты ведь создал ее вообще без меня, – Чарльз обхватил пальцами чашку с горячим кофе и отъехал к окну. – Я не думаю, что смогу тебе помочь, я ведь не инженер. Если только опытным путем.       – Нет! – Рейвен с грохотом захлопнула шкаф с посудой. – Никаких ненадежных опытов. Машин много, а профессор у нас один. Никаких экспериментов, слышите меня?       – Да.       Ксавьер усмехнулся. Иногда, когда они вот так сидели, что в последнее время бывало очень уж редко, ему казалось, что все вернулось на круги своя, что ничего и не было: ни выматывающей гонки за Шоу, ни не менее выматывающей борьбы с собственными демонами, ни невероятного приключения на острове. И только инвалидное кресло напоминало об этом с присущей вещам равнодушной точностью.       – Профессор, и долго нам взаперти сидеть? – Банши выкладывал из печенья какое-то не слишком цензурное слово.       – У вас в распоряжении вся территория, – Чарльз подбородком указал за окно, – неужели мало?       – Мало, – тихо буркнул Шон.       Рейвен встретила взгляд телепата и отвела глаза. Но Чарльз понял, о чем она думала. О том, что кое-кому в этом доме хватало и двух комнат: спальни и кабинета.       – Спасибо за завтрак, – он поставил чашку на стол. – Терпение, Шон. ЦРУ не вечно будет сидеть за нашими спинами.       – Только когда они оттуда вылезут, будет поздно... Ау!       Алекс от души двинул Кэссиди по затылку. Мальчишка, прикусив губу, уставился в тарелку.       – Не будет... Не должно быть.       Кресло скрылось за поворотом, и Банши удостоился еще одной оплеухи, на этот раз от Мистик:       – Шон, дурья твоя башка, ты хоть иногда думаешь, что говоришь?       – Прости, я нечаянно.       – Дурак... Помоги мне.       Поднявшись, она принялась убирать тарелки и кружки, Шон, с горящей щекой, кинулся помогать. Вроде бы профессор ничего не сказал, но двусмысленность фразы Кэссиди, как и настоящую реакцию на нее Ксавьера, почувствовали все.       – Ты дойдешь? – Алекс скинул в раковину ложки и ножи и привычно поддержал под спину встающего Хэнка.       – Да, – усмехнулся Зверь. – От стенки до стенки, потихоньку... Ежедневная зарядка.       Маккой и Хавок вышли. Расставляя обратно в холодильник масло и молоко, Рейвен скользнула взглядом по все еще раздосадованному своим промахом Шону и провела ладонью по его растрепанным волосам.       – Извини. Но ты же понимаешь...       – Понимаю, – Банши тихо всхлипнул. – Но ты думаешь, только профессор боится? Ты тоже, и все мы. Почему нельзя ему этого сказать? Почему мы должны делать вид, что все нормально?       – Шон...       – Ничего не нормально, Рейвен! Мы заперты, мы не знаем, что с Эриком, мы вообще чудовища! – он швырнул расписанную розами тарелку на стол.       – Не говори так! – громкостью голоса девушка могла бы посоперничать с Банши. – Мы не чудовища!       – А в остальном ты согласна? Мы в клетке. И мне это надоело!       Мальчишка вылетел из кухни, сбив по дороге Саммерса, и пулей взлетел на второй этаж. Душу жгла обида. Ведь профессор обещал, что они станут командой, даже больше – семьей. Что найдут и остановят Шоу, что смогут жить здесь и ничего не бояться. Что он защитит их. А теперь? Теперь даже команда развалилась, не говоря уже о том призраке семьи, который они лелеяли. Теперь Шоу сбежал и наверняка придумает еще какой-нибудь грандиозный план по уничтожению всего и всех, но вот проблема: останавливать его будет некому. И даже особняк стал не крепостью, а тюрьмой. Они...       – Ты считаешь, что здесь небезопасно? – безжизненный голос Ксавьера раздался сзади, но Шон не обернулся. – Что мы не сможем себя защитить?       – Вы обещали не лезть в наши мысли.       – Ты думал слишком громко.       – Шон, что ты делаешь? – с трудом переводя дыхание, Рейвен ухватилась за спортивную сумку, уже набитую вещами. – Что ты делаешь?       – Я ухожу.       – Куда?!       – Ты не ответил на вопрос, Шон.       – Хотите услышать ответ? – Кэссиди остался стоять спиной, только выпрямился и цедил слова сквозь зубы. – Вы не смогли защитить даже того, кто в этом нуждался, пожалуй, больше всего. Куда уж вам до нас.       Застегнув сумку, он вышел. Рейвен без сил опустилась на кровать, сжимая голову. Ее трясло.       – Чарльз, ну сделай же что-нибудь!       – Я никого здесь не держу.       Сухой ответ, колкий взгляд глаз – это был не он, Чарльз это и сам понимал, видя, как отшатнулась девушка. От тона, которым он раньше и в страшном сне не позволил бы себе говорить с Рейвен, выворачивало наизнанку, равно как и от понимания, страшного понимания того, что Кэссиди прав. Вот только... От осознания собственных ошибок до их исправления неблизкий путь.       Гостиная тонула в тишине и неярком свете. Здесь и до этого собирались в основном вечером, а теперь и то не каждым. Камин, конечно, не горел, тусклое солнце с трудом пробивалось сквозь толстые стекла и играло бликами на дверцах книжных шкафов и рамках нескольких фотографий. Трех, если точнее, стоявших на каминной полке еще с незапамятных времен.       Чарльз подъехал и внимательно вгляделся в черно-белые снимки, которые знал уже наизусть вплоть до теней на заднем фоне. На правом двое, молодые мужчина и женщина, со счастливыми улыбками на лицах – свадебное фото родителей. На левом он сам, выпускник колледжа, гордый и немного уже пьяный. В центре тоже он. Трехлетний или около того, в забавном костюмчике моряка и с деревянным кораблем больше него самого рядом.       Ксавьер улыбнулся. Рейвен всегда нравилась именно эта фотография, она говорила, здесь он не похож на профессора, в отличие от большинства остальных снимков. Наверно, это было действительно так. Он на фото всегда получался каким-то ужасно серьезным, прямо-таки истинным ученым, даже и в пять-шесть лет.       Солнце бросило лучи на камин, на рамки, и Ксавьер с удивлением отметил трещину на стекле, закрывающем «морячка». Надо же, сколько лет уже стоит, а он никогда не замечал, что там скол. Профессор дотянулся до фотографии, осмотрел и осторожно раскрыл зажимы. Лучше поменять, в самом деле, тем более что пустые есть. Он вынул снимок, аккуратно положил разбитую рамку на стол и провел пальцем по матовому покрытию. Какой он здесь... счастливый.       Повинуясь привычке, Ксавьер перевернул фотографию. Так и есть. На обороте стояли дата и подпись рукой матери. Дата и подпись. Дата... Подпись...       Чарльз резко втянул в себя воздух.