Одною кровью, одною тайной

      Норма – понятие относительное. Это Чарльз понял за несколько дней, следующих после то ли разговора, то ли ошибки в гостиной. Рейвен улыбалась и шутила, и это как никогда согревало душу профессора. Шон и Алекс учились и дурачились, Хэнк как по расписанию таскал его в лабораторию на тесты нового Церебро (в тайне от Мистик, конечно), и даже из университета звонили, справлялись о здоровье и спрашивали, когда он вернется к работе. И он учил, но не дурачился, послушно изображал из себя подопытную мышь и терпеливо объяснял, что ему нужно еще немного времени на решение важных семейных вопросов. Норма? Да. И нет.       Потому что Алан и Эрик спускались утром в столовую, бросали натянуто-вежливо-театральное «доброе утро», садились, обсуждали погоду и политику и расходились по комнатам, пропуская другу друга так старательно и учтиво, что у Чарльза, глядящего им в спины, возникала оскомина. Но он также упорно играл в этот фарс, улыбаясь Эрику, улыбаясь Алану, но не поднимая глаз, когда они оба были рядом одновременно. И с каждой минутой собственное отражение в зеркале становилось все противнее и противнее.       Ребята не замечали, Рейвен делала то ли вид, то ли одолжение, игнорируя статическое напряжение в особняке, а Чарльз... Чарльз боялся. Боялся молчаливого, с выдохом воздуха через нос, неодобрения брата; тихой, под глухой стук льдинок в бокале виски, решимости Эрика; редких, с короткой трелью дверного звонка, приездов Мойры.       Он плохо спал, если спал вообще, и вставал рано, сразу кидаясь в заботы. Пара обязательных строчек в работе за чашкой до вязкости крепкого кофе, потом – лаборатория и едва понятные даже для него рассуждения Маккоя, потом – ученики в количестве четырех штук, вместе и по отдельности. Затем ужин, если вспоминал о нем, после – отвлеченные посиделки в гостиной за телевизором, потом наверх, спать. То есть, пожелать спокойной ночи и сделать вид, что ложишься, а на самом деле вновь сесть за работу. И так до двух или трех, а подъем снова в шесть.       Чарльз уставал. Не от ритма – бывало и хуже. От постоянного напряжения. От необходимости контролировать всех и себя в первую очередь. От отсутствия разрядки, ибо Алан избегал его, а сам профессор – Эрика, и шахматы пылились на столике, а алкоголь – в баре. И рано или поздно это должно было случиться. Просто обязано было. И случилось, но, как и все подобные вещи, все равно неожиданно.       Последнее, что Чарльз помнил: он падал. В прямом смысле, потому что рука соскальзывала с края стола, увлекая за собой исписанные ровным почерком листы, а пол приближался с устрашающей скоростью. И в переносном, потому что внезапно оказалось, что его пространство куда шире, чем было до этого, и можно не сдерживаться, отпустить мысли, позволить пружине разжаться... Последнее, что Чарльз подумал: нет. А потом удар в висок прервал ощущение невесомого полета...              – Да ладно, Шон, спорим, ты струсишь? – Алекс открыто брал на слабо, но Кэссиди уже завелся.       – Нет!       – Да!       – Может, хватит? – Рейвен оторвалась от газеты и удостоила взглядом часы. Новости через пять минут, а профессора все нет. Ну что его так задержало?       – Рейвен, – в голосе Банши сочетались обида и вызов, – он говорит, что я не прыгну еще раз с тарелки.       – Да, – откликнулась девушка.       – Ты тоже так думаешь? – Шон аж подскочил на месте.       – Что, прости?       – Рейвен, в чем дело? – Саммерс отвлекся от насмешек над Банши и озабоченно приподнял брови. – Ты не с нами.       – Простите, ребята, просто...       Боль прошила каждую клетку тела, импульсом прошла по позвоночнику и миной взорвалась в голове, оставаясь там. Мистик схватилась за виски, чувствуя, как кто-то выворачивает наизнанку мозг, перетряхивает его и царапает там иголкой какие-то картинки. Боль была невыносимая, и девушка закричала, складываясь пополам, не понимая, что происходит. Но еще страшнее казалось то, что и Алекс, и Шон, и Хэнк были примерно в том же состоянии.       Мысли путались, создавалось впечатление, что они просто стираются из головы, а на их место приходят другие. Вычленив из потока еще собственные, Рейвен повернулась к Алану. Может, он... Не может. Старший Ксавьер без сознания лежал ничком на диване, но даже так лицо его сводило судорогой. Один за другим отключались, не выдерживая пытки, остальные обитатели особняка. Рейвен еще успела заметить, как практически на ощупь вылетел из гостиной Леншерр, и тоже рухнула в никуда.              – Чарльз, Чарльз, ты меня слышишь? – едва знакомый голос пробивался откуда-то, и профессор тщетно пытался понять, откуда и кому он принадлежал. – Чарльз, ты меня слышишь? Открой глаза.       Какие глаза? Желтые, зеленые, серые? Какие из?       – Чарльз, посмотри на меня, – голос приближался, приобретая нотки хрипоты и нетерпения. – Чарльз!       Чарльз? Кто это? Кого зовет этот голос? Чей он? Где он? Кто он?       – Чарльз, пожалуйста, открой глаза! – где-то вспыхнула горячей точкой боль, и мир, немного подумав, схлопнулся до этой точки.       – Эрик?       – Чарльз, приди в себя, – рука Леншерра маячила перед глазами, и горящая щека еще раз выдернула Ксавьера в реальность. Ужасающую, чего уж там.       – Чарльз, ты меня слышишь? – лицо Эрика расплывалось перед глазами, заслоняясь десятком других.       – Да.       – Хорошо, – он что-то сделал, и в спину перестал впиваться какой-то предмет. – Успокойся. Все хорошо.       – Нет.       – Все хорошо, просто послушай меня, – голос снова начал отдаляться, и Чарльз отчаянно хватался за него. Потому что если он упадет еще раз, они умрут. Все умрут. На это понимание его еще хватало.       – Послушай меня, Чарльз, – Эрик говорил ровно, спокойно. – Смотри на меня. Здесь больше никого нет. Только ты и я. Больше никого. Смотри на меня. Успокойся. Используй свои способности. Ты можешь. Не лезь ни к кому. Надо – есть я. Никого больше. Успокойся. Ты можешь. Я знаю. Ты можешь. Смотри на меня...              Второй раз прийти в себя оказалось легче, и Чарльз, открыв глаза, смог сообразить, где он, с первой же попытки. Под щекой шуршала наволочка, и сам он был до головы укрыт двойным одеялом и снова переодет из костюма в нечто мешковатое, но мягкое и не стесняющее движений. Вытянув из-под покрывала руку, телепат заторможено уставился на рукав абсолютно и определенно незнакомого вязаного свитера.       – Мне было лень рыться в твоем бардаке, – Эрик бесшумно появился из-за спины и присел на корточки, упираясь локтями в край кровати. – Как ты?       – У меня не бардак, – господи, о чем он? Ну, хотя бы мозг начинал работать нормально, это не могло не радовать. – Хорошо.       – Ага, – Леншерр сел поудобнее и начал демонстративно загибать пальцы. – Во-первых, ты вырубил всех в особняке, начиная от Шона и заканчивая своим братом. Во-вторых, и я не знаю, почему, последний до сих пор валяется в отключке. В-третьих, ты скрыл, что пачками глотаешь успокоительное. В-четвертых, я тут пережил два не самых приятных часа в моей жизни. Так что повторяю вопрос: как ты себя чувствуешь?       – Прости, – вот и все, на что хватило Ксавьера. – Как все?       – За исключением Алана, в порядке... Чарльз, что это было?       Профессор перевернулся на другой бок. Шторы были плотно задернуты, на столе валялась куча пластинок из-под таблеток. Видно, Эрик перевернул и ящики стола, и мусорную корзину.       – Чарльз, я не прошу ответа, – Магнито остался сзади. – Я требую. Что ты сделал?       – Я... Я не специально, – прозвучало до жути жалко и не очень-то оправдательно.       – Верю. И все же?       Голова была тяжелой, и потребовалось несколько мгновений, чтобы привести себя в сидячее положение. Чарльз откинул затылок на высокую деревянную спинку, но это было слишком жестко, и переместившийся с пола на кровать Эрик стал практически спасением. Профессор уткнулся лбом в его плечо и вздохнул, унимая срывающееся с ритма сердце.       – Просто... Просто я телепат. И это... нормально, – он понимал, что говорит совсем не то, но по-другому как-то не получалось. – То есть, не нормально, конечно, но просто... так бывает. Телепат – это как телефон: принимает и передает. Только как плохой телефон. С... перекосами.       Он помолчал, собирая вместе разбежавшиеся мысли. Черт, надо было, наверно, объясниться раньше, хотя бы перед Рейвен или Аланом. Алан бы понял, у него ведь то же самое. Но нет, он не стал. Синдром бога во всей красе.       – Такие перекосы есть у каждого, только по-разному. Кому-то легче читать чужие мысли. А кому-то, – Чарльз запнулся и втянул воздух, – кому-то, как мне, легче передавать свои. Намного легче. И приходится ставить блоки. Но они... Они не всегда выдерживают. И получается так.       – Ясно.       Эрик поднялся, подошел к столу и взял одну из пустых пластинок:       – И ты решил, что это тебе поможет?       – Первое время помогало.       – А потом? – он говорил тоном врача-психиатра, который уже битый год пытается объяснить пациенту, что тот не Наполеон.       – Ну...       – Знаешь, Чарльз, ты кое-что упускаешь из виду, – Эрик присел на край стола, задумчиво и неспешно сминая в пальцах жесткий прямоугольник. – Ты, со всеми своими замашками пацифиста и защитника человечества, упускаешь из виду то, что именно ты, со своими способностями, вернее и быстрее, чем любой другой мутант, можешь это человечество уничтожить.       Ксавьер опустил голову. Здесь Леншерр был прав. С его даром телепатии количество потенциальных жертв возрастало многократно по сравнению с зоной поражения того же Магнито. Но ведь...       – Наверно, ты прав. Могу, – Чарльз подоткнул под себя одеяло. – Но не хочу. И не буду.       – Твои способности – шанс убрать Шоу быстро и без жертв, – а Эрик его словно не слышал или слышал избирательно.       – Он носит шлем. Тут я бессилен.       – Да ладно, брось. Стоит отпустить себя, и ты вынесешь ему мозг.       – Эрик! – Ксавьер пришел в ужас от одной такой перспективы. Его дар – понять, разобраться, поговорить. Но не убивать, нет!       – Чарльз, послушай! – Леншерр придвинулся ближе. – Да даже с помощью Церебро ты можешь убить Шмидта. Он же не носит шлем постоянно. Ты можешь, ты...       – Нет, Эрик. Нет, и не проси, – он пустил в голос льда. – Я могу помочь найти Шоу, удержать, если очень надо. Но убивать – убивать будешь ты. Не я, не кто-либо из ребят. Ты, Эрик.       – Ты согласился с тем, что он опасен, – Эрик упирался.       – Согласился. Но если ты так уверен в том, что хочешь войны, пусть эта война не будет моей. Это не моя цель.       – Это цель Шоу, – отрывисто бросил Леншерр.       – А что она тогда для тебя, мой друг? – подался вперед Чарльз. – Если не цель, то что?       И – невиданное дело – Эрик отвел глаза.       – Способ, – неуверенно пожал он плечами. Профессор сполз на край кровати и коснулся руки Магнито.       – Эрик, но ведь ты сам сказал на Кубе: война – это снова дети без родителей, снова лагеря, клейма. Ты снова хочешь это увидеть? Увидеть, как кто-то вроде Шона окажется на том месте, на котором был ты? А кто-то вроде Рейвен или меня – на месте твоих родителей?       Леншерр отчаянно мотнул головой, не поднимая взгляда. Нет, такого ада, который прошел он, он не желал никому.       – Ты готов заплатить за такой способ такую цену?       Еще один отрицательный жест.       – Тогда зачем возвращаться к этому? – Чарльз чувствовал, что либо сейчас он уговорит Эрика, либо они уже никогда не смогут услышать друг друга. – Ты ведь видел все это. Не лучше бы тогда было не допустить этого еще раз?       – Шмидт.       – Да, Шоу опасен. Но можно покончить с ним, не начиная межвидовую войну.       – Наверно.       – Эрик?       – Наверно, – Леншерр качнул головой. – Хорошо, давай попробуем. Но только...       – Что?       – Только один шанс, Чарльз. И если ты не справишься, – голубые глаза сверкнули, – я его убью.       – Хорошо, – кивнул, сглатывая комок в горле, Ксавьер. – Если у меня не получится, это сделаешь ты. Обещаю.