Одною кровью, одною тайной

      Дождь…       Мама…       Головная боль…       Голос…       Желтые глаза…       Страшно…       Мама…       Слезы…       Бумаги…       Пусто…       Дождь…              Предпоследний дождь года бил в окно тугими струями. В знакомой комнате было холодно и почти темно. Коричневый лакированный подоконник блестел от воды – рама была распахнута настежь.       Голова проваливалась в мягчайшую подушку, но все равно раскалывалась на части. Кроме нее больше профессор ничего не чувствовал. Ни рук, ни ног. Но страха почему-то это не вызывало.       Стукнулись друг о друга оконные створки, изматываемые почти шквальным ветром. Чарльз удивился этому где-то между приливами острой боли и равнодушного отупения. Дожди в Уэстчестере не редкость, но буря? Словно все боги неба разом сошли с ума.       Холод медленно забирался под тяжелое набитое одеяло. Тихо хлопнула дверь, кто-то вслепую зашарил по стене рукой. Слишком долго. Мама знала, где выключатель, Рейвен предпочитал настольную лампу.       – Эй?       – Ты не спишь? – мужчина, судя по голосу, оставил бесплодные попытки включить свет и прошел к кровати.       – Нет вроде бы… – он, и правда, не был в этом точно уверен. – Закройте окно, пожалуйста.       – Замерз?       Мужчина ощупью добрался до конца комнаты и захлопнул створки. Сразу стало тише и теплее.       – Немного.       Он задернул шторы, включил лампу на столе и подтащил к кровати огромное кресло. Сел, закинув ногу на ногу.       – Чарльз, скажи, а зачем тебе здесь такой стол? У тебя же есть отдельный кабинет.       – Не знаю, – повернуть голову телепат не смог и продолжал глядеть в потолок. – На всякий случай.       – Ну-ну.       Гость сидел рядом, неяркий свет лампы пробивался из-за его спины, отчего лицо оставалось скрыто мраком. Но профессор все же разглядел полуулыбку и синяки под глазами.       – Как ты себя чувствуешь?       Чарльз прикрыл глаза. Голова продолжала болеть, хотя и немного меньше, телу постепенно возвращалась чувствительность. Похоже, он просто замерз, как собака.       – Нормально. В висках стучит, а так нормально.       – Хорошо. А в целом?       – Что – в целом?       – Как ты себя в общем чувствуешь?       Какое счастье, что свет не попадал в глаза, подумал профессор. Ему и так-то было тяжеловато и приходилось щуриться, а будь свет ярче, стало бы совсем плохо.       – Я не понимаю.       – Ча-арльз? А ты вообще помнишь события последних двух дней?       – Каких дней?       Странно, но удивления эти слова не вызывали, как и все происходящее вокруг. Какие-то неизвестные события, глупые вопросы о самочувствии (ну в самом деле, зачем его уложили, от головной боли еще никто не умирал), да и этот мужчина… кто он вообще такой? Чарльз его не знал. Его тут точно не было. Да. Была только Рейвен. И мама.       – Где Рейвен?       – В больнице.       – В больнице?       – Она скоро вернется, не волнуйся.       – А…       Странно, мелькнуло в мыслях. Зачем Рейвен в больницу? С ней что-то случилось? Почему тогда мать не сказала ему об этом?       – А где мама?       – Какая мама? – в голосе до этого успокоившегося гостя послышался страх.       – Моя мама. Где она?       – Чарльз, ты бредишь? – чья-то рука попыталась коснуться лба. – Ты что? Твоя мать уже сколько лет как умерла.       – Нет.       – Чарльз, ты придуриваешься? Это несерьезно, в самом деле!       – Нет…       Он засыпал. По крайней мере, так ему казалось. Проваливался куда-то, куда не проникал надоедливый голос странного человека, сидящего рядом в кресле. Он засыпал. Хотя, может, на самом деле он просыпался, потому что не был уверен, что бодрствовал до этого, и мужчина действительно заходил в его комнату, а не привиделся во сне.       – Чарльз, Чарльз, что с тобой?       Боже, какой до ужаса глупый вопрос. Неужели ничего умнее придумать было нельзя? Еще бы спросили его, что он думает о погоде или не хочет ли чаю…       – Чарльз! Ты меня слышишь? Чарльз!       Зачем так кричать, в самом деле? Слышит, слышит. И даже ответит. Вот сейчас. Когда станет немного легче и пройдет голова. Сейчас. Сейчас…       Дождь…       Мама…       Люди…       Выстрел…       Страшно…       Мама…       Слезы…       Небо…       Черная вода…       Пусто…       Дождь…              – А-а-аа!!!       – Чарльз!!       Он рывком поднялся в сидячее положение и распахнул глаза. Та же комната, то же открытое окно, то же кресло у кровати. В кресле – Рейвен, заплаканная и испуганная. Рядом – Алан, усталый и настороженный. А за окном – яркое солнце.       – Рейвен? – голос сорван, он это и сам слышит.       – Господи, Чарльз, ты узнаешь меня?       – Да. Что случилось?       Алан хмыкнул и опустился на край кровати.       – Занятный вопрос. Очень хотелось бы задать его тебе. Что случилось, Чарли?       – Чарльз, – профессор попробовал пододвинуться, опираясь на руки, и понял, что вполне здоров. – О чем ты?       – О том, что с тобой было.       – И что со мной было?       – А что ты помнишь?       Действительно, хороший вопрос, подумал Ксавьер, прикрывая глаза. Что он помнит?       Новый Церебро, Германия, лагерь.       Подвалы, погоня, Шмидт.       Бой, ранение, Эрик…       – Где Эрик? – странно, но только это воспоминание принесло эмоции. Все остальное в своей голове Чарльз отсмотрел, как черно-белую хронику седых времен: быстро и бесстрастно.       – В больнице, – Рейвен придвинулась на край кресла и положила ладонь на его руку.       – Как он?       – Сначала скажи, как ты, – брат качнул головой. – Ты изрядно нас напугал после всего.       Профессор пожал плечами.       – Вроде бы здоров, нет?       – Физически – абсолютно, только небольшой синяк на плече. Меня больше интересует моральное состояние.       – Я не знаю, – Чарльз поймал две пары ошарашенных глаз. – Я не помню, Алан. Вообще не помню, что было после того, как Эрик швырнул в меня шрапнель.       – Что он сделал? – челюсть Рейвен упала вниз.       – Я думал, вы знаете… Эрик решил изрешетить Шмидта и швырнул в него кучу осколков. Но это был не он. Его волю подавила Эмма, она запустила своеобразную программку, увеличившую силу Эрика и отключившую в нем все человеческое. А я…       Чарльз замолк. Собственный поступок с разумной точки зрения казался, да и был до ужаса дурацким. Но разум как-то сбоил, когда речь шла о Леншерре.       – Что ты?       – Я встал между ними. Я закрыл Шоу.       Рейвен побелела, что стало заметно даже по ее синему лицу. Алан вздохнул, как вздыхают у постели неизлечимо больного человека.       – Чарльз, ты идиот. По двум причинам. Во-первых, ты подверг себя ненужному риску, хотя мог разобраться с «программкой», не влезая под пули. И, во-вторых, теперь понятна причина состояния Магнито. Это ты его угробил.       – Что?       Мир перевернулся с ног на голову и справа налево и рухнул вниз.       – Нет-нет-нет, не в этом смысле, – поспешила успокоить брата Рейвен. – Алан неудачно выразился.       – Я надеюсь, предельно неудачно? – выдавил из перехваченного страхом горла телепат.       – Просто, похоже, ты успел перехватить контроль над сознанием Эрика и остановить его. Вот только закончилось это…       – Как?       Девушка закусила губу и отвела взгляд.       – Он в коме.       Секунду Чарльз переваривал новость, а потом расхохотался. Чисто, но немного сипло.        – В коме? Боже, Рейвен, какая глупость! Да это же прекрасно. Ну что ты опять рыдаешь? Это же совсем не сложно – запустить мозг. Мне только надо его увидеть.       – Ты уверен?       – Абсолютно, – с плеч словно свалились все шахты мира. – Не волнуйся. Я смогу это сделать. Это – точно смогу. А теперь я хочу услышать полную версию произошедшего.                     Конечно, он несколько погорячился. Справиться с глубокой комой с налета оказалось не так-то просто. Но все-таки…       Чарльз улыбнулся, глядя на спящего меж вереницы проводов Эрика, и снова уткнулся в разложенные на коленях бумаги. Писать практически на весу было не слишком удобно, но он справлялся. Просто пересаживаться к столу не хотелось.       – Свет бы хоть включил.       – И это вместо «здравствуй» или «спасибо», – он отложил ручку и снова улыбнулся.       – Здравствуй, – приподнял уголки губ Леншерр. – А если скажешь, за что, и спасибо могу сказать.       – Да это я так, к слову. Вовсе и не за что. Здравствуй.       – Как ты?       – Да что у вас за привычка начинать разговор с этого вопроса? – возмутился профессор. – Неужели я кажусь таким хрупким и немощным?       – Фарфоровым, – серьезно ответствовал Эрик. – Комнатный мальчик.       – Я тебе это еще припомню.       – Смотри, не надорвись.       Чарльз хмыкнул и все-таки включил свет в палате. Вернулся к койке и сложил бумаги в аккуратную стопку.       – Опять что-то пишешь.       – Как всегда. Хочу наконец донести до людей суть мутаций и рассказать о том, что мы не опасны и можем жить в мире. Вон, видишь, сколько уже листов перевел. И это за неделю.       – Не получается?       – Да как-то пока не очень… – профессор убрал листы в папку и сел. – Я знаю, к тебе уже все заходили, я последний. Прости, все время попадаю, когда ты спишь.       – Я специально, – лукаво улыбнулся Эрик. – Ко мне даже Алан зашел.       – Прощался?       – Ага. Решил вернуться к своим картинам и скульптурам?       – Да. Сказал, что жил тридцать лет без обучения и еще столько же проживет, а наука и школы не по его натуре.       – Солгал.       – Конечно, – кивнул Чарльз, – но я не стал настаивать. Я даже рад.       – Так?       – Я всегда хотел старшего брата. Но когда родной объявился, я вдруг понял, что это место уже занято. А излишки я никогда не любил.       Эрик опустил глаза.       – Спасибо.       Телепат взлохматил волосы и пожал плечами.       – Не за что. Я в последнее время говорю, что думаю. Ужасная привычка.       – Ничего. Мне можешь говорить все, что захочешь.       – Спасибо.       – Так что ты там пишешь?       – Даже не знаю, право слово, – Чарльз снова достал свой труд и пролистал. – Хочется что-то глубокое, серьезное. Чтобы все обратили внимание и поняли.       – Никому не нужны научные труды, – Леншерр поморщился. – Их читают только такие же ученые, как ты. Обычный человек никогда такое не откроет.       – И что делать? – от разочарования Ксавьер едва не выронил листы.       – Ну не знаю. Вообще у тебя неплохой слог. Попробуй написать роман.       – Ты смеешься?       – Да нет, почему же, – Эрик прикрыл глаза. – Диссертация – это для тех, кому интересна теоретическая сторона. Но людям вокруг плевать, почему у тебя рога или синяя шерсть. Им больше интересно, как ты будешь с этим жить и как жить с тобой. Публицистика – вот то, чем можно двигать массами.       – Знаешь, – задумчиво протянул Чарльз, вертя в пальцах ручку, – что-то в этом есть. Если доступно убедить большинство, что мы рядом и мы не опасны, мир может и стать лучше.       – Ага. Вроде «мы с тобой одной крови – ты и я».       – Одной крови… – повторил профессор. – С нормальными людьми. И одной тайны ДНК – между собой… Знаешь, Эрик, а из этого может что-то получиться.       – Может, – Эрик почти уже спал. – Конечно, может, Чарльз. У тебя все получится…